Текст книги "Полёты в одиночку"

Зелёная мамба

О, эти змеи! Как я их ненавидел! Змеи в Танганьике были страшнее всего, и новичок очень быстро учился их распознавать и определять, какие из них смертельны, а какие – всего лишь ядовиты. Смертельными были не только чёрные мамбы, но ещё и зелёные мамбы, и кобры, и крошечные свиноносые гадюки, похожие на палочки, неподвижно лежащие в пыли на дороге, на которые легко наступить.

Как-то раз в воскресенье вечером меня пригласили на закатник в дом одного англичанина по имени Фуллер, который работал в таможенном управлении Дар-эс-Салама. Он жил с женой и двумя маленькими детьми в простом белом деревянном домике, стоявшем в стороне от дороги на заросшей травой поляне в окружении редких кокосовых пальм.

Я уже почти подошёл к дому, как вдруг увидел большую зелёную змею, которая ползла по ступенькам на веранду дома Фуллера, а потом скользнула в открытую дверь. Поблёскивающая зеленовато-жёлтая шкура змеи и внушительные размеры не оставляли сомнений – это зелёная мамба, тварь не менее смертоносная, чем мамба чёрная. На несколько секунд я оцепенел и в ужасе прирос к месту. Потом всё же пришёл в себя и побежал вокруг дома с воплем:

– Мистер Фуллер! Мистер Фуллер!

В окне верхнего этажа показалась голова миссис Фуллер.

– Что стряслось? – спросила она.

– У вас в передней большая зелёная мамба! – крикнул я. – На моих глазах она заползла по ступенькам на веранду и юркнула в дверь!

– Фред! – крикнула миссис Фуллер, оборачиваясь. – Фред! Подойди сюда!

В окне рядом с лицом жены появилось круглое красное лицо Фредди Фуллера.

– Что такое? – спросил он.

– Зелёная мамба в вашей гостиной! – крикнул я.

Без колебаний и не тратя время на лишние вопросы, он сказал мне:

– Оставайтесь там! Я сейчас спущу вам детей. – Он говорил спокойно и невозмутимо. Даже голос не повысил.

Девочку он спустил, держа за запястья, а я внизу ухватил её за ноги. Следом спустил мальчика. После детей Фредди Фуллер помог спуститься своей жене, я перехватил её за талию и поставил на землю. Потом пришёл черед самого Фуллера. Он повис на руках, держась за оконный карниз, потом ловко приземлился на обе ноги.

Мы собрались все вместе за домом, и я рассказал Фуллеру всё, что видел.

Дети стояли рядом, мать держала их за руки. Они как будто и не особенно испугались.

– И что теперь? – спросил я.

– Вы все выходите на дорогу, – велел Фуллер. – А я съезжу за змееловом.

Он сел в своё древнее чёрное авто и укатил. Мы с миссис Фуллер и с детьми дошли до дороги и присели на траву в тени большого мангового дерева.

– Что за змеелов? – поинтересовался я у миссис Фуллер.

– Старик англичанин, который живёт здесь уже много лет. Видите ли, он любит змей. Он их понимает и никогда не убивает. Ловит их и продаёт в зоопарки и лаборатории по всему свету. С ним знакома вся округа, и если кто-нибудь заметит змею, то помечает её логово и бежит, зачастую очень издалека, к змеелову. Тогда змеелов идёт вместе с туземцем и ловит змею. Змеелов строго придерживается правила: никогда не покупать пойманных змей у местных.

– Почему? – спросил я.

– Чтобы они сами змей не ловили, – сказала миссис Фуллер. – Когда он только начинал этим промышлять, он покупал пойманных змей, но змеи стольких местных покусали и от этого столько людей поумирало, что он решил положить этому конец. Теперь любой туземец, который приносит пойманную змею, пусть даже самую редкую, уходит ни с чем.

– Это правильно, – сказал я. – Как зовут змеелова? – спросил я.

– Доналд Макфарлин, – ответила она. – Кажется, он шотландец.

– В доме змея, да, мамочка? – спросила маленькая девочка.

– Да, милая. Но змеелов её выгонит.

– А где Джек? – спросила девочка.

– Боже мой! – вскрикнула миссис Фуллер, вскакивая на ноги. – Про него-то я и забыла. – И громко позвала: – Джек, ко мне! Джек! Джек!.. Джек!.. Джек!

Дети тоже вскочили, и теперь они стали звать собаку все вместе. Но собака так и не появилась.

– Она покусала Джека! – закричала девочка. – Она точно его ужалила! – Она заплакала, а вслед за ней и её младший брат. Миссис Фуллер помрачнела.

– Джек наверняка спрятался наверху, – утешала она детей. – Вы же знаете, какой он умный.

Мы с миссис Фуллер снова уселись на траву, но дети остались стоять. Сквозь слёзы они звали собаку.

– Хотите, я отведу вас к Мадденам? – предложила им мать.

– Нет! – закричали они. – Нет, нет, нет! Мы хотим Джека!

– А вот и папа! – Миссис Фуллер смотрела на чёрный автомобиль, кативший по дороге в облаке пыли. Я заметил, что из окна автомобиля торчит длинный деревянный шест.

Дети кинулись к машине, крича:

– Джек остался в доме, и его ужалила змея! Мы точно знаем! Мы его зовём, а он не идёт!..

Мистер Фуллер и змеелов выбрались из машины.

Змеелов оказался маленьким старичком, скорее всего, ему было за семьдесят. На ногах у него были кожаные сапоги из толстой воловьей шкуры, а на руках – длинные перчатки, наподобие шофёрских, из такой же грубой кожи. Раструбы перчаток доходили ему до локтей. В правой руке он нёс весьма необычный рабочий инструмент – деревянный шест длиной в восемь футов, расходящийся на конце вилкой. Два зубца вилки из чёрной резины были достаточно гибкими: было понятно, что если прижать такую вилку к земле, то зубцы разойдутся в стороны. В левой руке змеелов нёс обыкновенный коричневый мешок.

Змеелов Доналд Макфарлин, несмотря на свою тщедушность и преклонный возраст, выглядел весьма впечатляюще. Бледно-голубые глубоко посаженные глаза, круглое, смуглое, сморщенное, как грецкий орех, лицо. Над голубыми глазами нависли густые белые брови, хотя волосы на голове ещё не поседели и были почти чёрными. В своих тяжёлых сапогах он ступал мягко и бесшумно, как леопард. Он шёл прямо ко мне.

– Вы кто?

– Он работает в «Шелл», – пояснил Фуллер. – Недавно приехал.

– Хотите посмотреть? – спросил меня змеелов.

– Посмотреть? – смутился я. – То есть как посмотреть? Я хочу сказать: откуда посмотреть? Из дома?

– Можете встать на веранде и смотреть через окно, – сказал змеелов.

– Пойдёмте вместе, – махнул мне Фуллер.

– Только без глупостей, – напутствовала нас миссис Фуллер.

Дети, несчастные и жалкие, размазывали слёзы по лицу.

Мы с Фуллером и змееловом направились к дому, и, когда мы подошли к веранде, змеелов прошептал:

– Осторожно наступайте на доски, иначе она почует вибрацию. Дождитесь, пока я войду в дом, а потом потихоньку проходите к окну.

Неслышно ступая, змеелов первым поднялся по ступенькам. Он как кошка проскользнул по веранде, вошёл в дом и быстро, но очень тихо закрыл за собой дверь.

С закрытой дверью я почувствовал себя спокойнее. То есть мне было спокойнее за себя, но никак не за змеелова. Мне казалось, он сознательно идёт на самоубийство.

Мы с Фуллером прокрались на веранду и прильнули к окну. Окно было открыто, но затянуто мелкой сеткой от комаров. Мне стало ещё спокойнее. Мы оба всматривались через мелкие ячейки сетки.

Гостиная была обставлена просто, без изысков: кокосовая циновка на полу, красный диван, кофейный столик и пара кресел. На циновке под столиком распростёрся пёс, крупный эрдель с курчавой чёрно-рыжей шерстью. Он был мёртв.

Змеелов застыл у двери гостиной. Коричневый мешок теперь свисал с левого плеча, а шест он держал обеими руками, выставив его перед собой параллельно полу. Змею я не видел. Судя по всему, змеелов тоже её не видел.

Прошла минута… две… три… четыре… пять. Никто не шевелился. В комнате затаилась смерть. Воздух был пропитан смертью. Змеелов превратился в каменный столб, выставив длинный шест вперёд.

Он выжидал. Ещё минута… и ещё… и ещё.

И вот я вижу, как колени змеелова начинают сгибаться. Он долго-долго приседает, пока почти не садится на пол, и в такой позе пытается заглянуть под диван и кресла.

Похоже, он так ничего и не увидел.

Он медленно выпрямился и обвёл глазами комнату. В дальнем углу справа была лестница, ведущая наверх. Змеелов взглянул на ступеньки, и я понял, что у него на уме. Он резко шагнул вперёд и остановился.

Ничего не произошло.

Мгновение спустя я заметил змею. Она вытянулась во всю длину вдоль плинтуса правой стены, скрытая от змеелова спинкой дивана. Она лежала там длинным красивым смертоносным копьём зелёного стекла и не шевелилась – по-видимому, спала. Её треугольная голова лежала на циновке у подножия лестницы, поэтому нас она не могла видеть.

Я толкнул Фуллера и прошептал:

– У стены. – Я показал, и Фуллер увидел змею. Он сразу же замахал руками перед окном, привлекая внимание змеелова. Но тот его не видел. Тогда Фуллер очень тихо прошипел: «Тс-сс!» – и змеелов тотчас вскинул голову. Фуллер ткнул пальцем. Змеелов понял и кивнул.

Теперь змеелов стал очень-очень медленно пробираться к тыльной стене комнаты, чтобы рассмотреть змею за диваном. И ступал он не на цыпочках, как сделали бы мы с вами. Его ступни не отрывались от пола. У сапог из воловьей шкуры, как у мокасин, не было ни каблуков, ни подмёток. Постепенно он добрался до тыльной стены и оттуда смог увидеть голову и часть туловища змеи.

Но и змея его увидела. Молниеносно змеиная голова взметнулась, туловище выгнулось дугой, приготовившись к нападению. Почти одновременно всё тело змеи пошло волнами, набирая энергию для рывка.

Змеелов стоял слишком далеко от змеи и не мог дотянуться до неё шестом. Он ждал, глядя на змею, а та в ответ глядела на него злобными чёрными глазками.

Потом змеелов заговорил со змеёй.

– Иди сюда, моя красавица, – вкрадчиво прошептал он. – Умница. Никто тебя не обидит. Никто не сделает тебе больно, моя славная. Ты просто расслабься и лежи спокойно… – И он шагнул к змее, держа наизготове шест.

А дальше всё произошло за какую-то сотую долю секунды. Зелёной вспышкой змея метнулась вперёд, пролетев не меньше десяти футов, и вонзилась в сапог змеелова. Избежать нападения не смог бы ни один человек. Я услышал, как голова змеи ударилась о толстую воловью шкуру с отрывистым резким звуком: «Тр-рах!», и тотчас поднялась на изогнутом туловище, приготовившись к новой атаке.

– Вот молодец, – тихо приговаривал змеелов. – Умница. Прелесть моя. Не надо волноваться. Успокойся, и всё будет хорошо. – Разговаривая, он медленно опускал конец шеста, пока зубцы резиновой вилки не оказались совсем рядом с телом змеи. – Прелесть моя, – шептал змеелов. – Милая славная крошка. Тихо, моя красавица. Спокойно, милая. Папа тебя не обидит.

Я видел тоненькую тёмную струйку змеиного яда, стекающую с правого сапога змеелова.

Змея, подняв голову и выгнувшись дугой, напряглась, как тугая пружина, и была готова метнуться вперёд в любое мгновение.

– Тихо, моя хорошая, – шептал змеелов. – Теперь не шевелись. Спокойно. Больно не будет.

И вдруг – «ппамм!» – резиновые зубцы обхватили змею примерно посередине и пригвоздили её к полу. Я видел лишь размытое зелёное пятно – это взбешённая змея металась во все стороны, пытаясь освободиться. Но змеелов давил на шест, и змея не могла выбраться из ловушки.

«Что же теперь будет?» – пробовал угадать я. Не станет же он ловить этот обезумевший извивающийся сгусток зелёной мышцы руками, а даже если и станет, её голова непременно метнётся к нему и ужалит в лицо.

Держась за самый конец своего восьмифутового шеста, змеелов стал пробираться вдоль стены к её хвосту. Потом, не обращая внимания на её извивания и метания, он начал передвигать резиновую вилку вперёд, к голове змеи. Делал он это очень-очень медленно, понемногу приближая резиновые зубцы к мотающейся во все стороны голове, продвигая их вдоль извивающегося тела, не выпуская змею из их зажима и толкая, толкая, толкая длинный шест вперёд, по миллиметру. Зрелище зачаровывало и ужасало: маленький человек с белыми бровями и чёрной шевелюрой манипулировал своим длинным орудием, медленно и осторожно скользя вилкой по извивающемуся туловищу по направлению к змеиной голове. А змея хлестала по циновке с таким грохотом, что будь вы наверху, то решили бы, что этажом ниже борются двое здоровенных мужчин.

Наконец зубцы добрались до самой головы, пригвоздив её к полу, и тогда змеелов протянул руку в перчатке и крепко схватил змею за шею. Отбросил шест. Свободной рукой снял мешок с плеча. Поднял всё ещё извивающуюся смертоносную зелёную змею и сунул её голову в мешок. Потом отпустил голову, затолкал в мешок всё остальное и завязал. Мешок дёргался и подскакивал так, словно внутри его буйствовало с полсотни злобных крыс, но змеелов уже расслабился и небрежно держал мешок одной рукой, будто там ничего особенного не было – так, несколько фунтов картошки. Нагнувшись, он поднял с пола шест, потом повернулся к окну и посмотрел на нас.

– Жаль собаку, – сказал он. – Уберите её, пока дети не увидели.

Начало войны

На завтрак в Дар-эс-Саламе неизменно подавали сочную спелую папайю, только что сорванную в саду, а на неё выжимали сок целого свежего лайма. Почти все белые мужчины и женщины в Танганьике выбирали на завтрак папайю с лаймовым соком, и, по-моему, старые колонизаторы знали, что делали. Это самый полезный и освежающий завтрак на свете.

Однажды утром в конце августа 1939 года я завтракал своей папайей и размышлял, как и все остальные, о войне с Германией. Все мы понимали, что война вот-вот разразится.

Мдишо слонялся по комнате и делал вид, что очень занят.

– Ты знаешь, что скоро начнётся война? – спросил я у него.

– Война? – мгновенно оживился он. – Настоящая война, бвана?

– Страшная война, – сказал я.

Лицо Мдишо просияло от радости. Он был из племени мванумвези, а в жилах каждого мванумвези течёт кровь воина. Столетиями они оставались величайшими воинами Восточной Африки, завоёвывая всё вокруг, в том числе и масаев, и даже теперь при одном упоминании о войне мысли о славе ударили Мдишо в голову.

– В моей хижине ещё цело оружие моего отца! – воскликнул он. – Я сей миг возьму копьё и наточу его! С кем будем воевать, бвана?

– С германцами, – ответил я.

– Хорошо, – сказал он. – В округе полно германцев, то-то повоюем!

Мдишо был прав – немцев здесь жило множество. Всего двадцать пять лет назад, перед Первой мировой войной, Танганьика называлась Германской Восточной Африкой. Но в 1919 году по мирному соглашению Германии пришлось передать эту территорию британцам, и те переименовали её в Танганьику. Многие немцы остались в стране. Им принадлежали алмазные копи и золотые рудники. Они выращивали сизаль, хлопок, чай и земляные орехи. Хозяином заводика по производству газировки в Дар-эс-Саламе был немец. Вилли Хинк, часовщик, – тоже немец. Вообще в Танганьике немцы намного превышали своей численностью всех остальных европейцев вместе взятых, и было ясно: если разразится война – что, как мы все знали, неминуемо произойдёт, – они превратятся в опасную и трудноразрешимую проблему для властей.

– А когда начнётся эта страшная война? – поинтересовался Мдишо.

– Говорят, совсем скоро, – сообщил я ему, – потому что в Европе, до которой в десять раз дальше, чем отсюда до Килиманджаро, у немцев есть вождь по имени бвана Гитлер, и он хочет завоевать весь мир. Немцы думают, что этот бвана Гитлер – замечательный парень. Но на самом деле он – псих, сумасшедший маньяк. Как только начнётся война, германцы попытаются убить нас всех, и нам придётся убить их раньше, чем они убьют нас.

Мдишо, истинное дитя своего племени, очень хорошо понимал принцип войны.

– А почему бы нам не ударить первыми? – возбужденно воскликнул он. – Почему бы нам не застать их врасплох, этих местных германцев, а, бвана? Почему бы нам не перебить их всех до того, как начнётся война? Так всегда лучше, бвана. Мои предки всегда били первыми.

– Боюсь, у нас очень строгие правила насчёт войны, – возразил я. – Нельзя никого убивать, пока не дадут свисток и игра не начнётся официально.

– Но это же просто смешно, бвана! – вскричал он. – Война, какие ещё правила! Победа – вот что считается!

Мдишо было только девятнадцать лет. Он родился и вырос в глубинке, в семистах милях от Дар-эс-Салама, близ селения Кигома, что на побережье озера Танганьика, а его родители умерли, когда ему не исполнилось ещё и двенадцати. Его взял к себе в дом добросердечный окружной чиновник Кигомы и определил помощником шамбы-боя. С той поры Мдишо дорос до должности слуги, очаровав всех хорошими манерами и добрым нравом. Когда чиновника перевели на работу в секретариат Дар-эс-Салама, он забрал Мдишо с собой. Примерно через год бывшего кигомского чиновника отправили в Египет, и бедняга Мдишо оказался вдруг без работы и без дома, но с одним очень ценным документом – великолепной рекомендацией от своего прежнего работодателя. Так что мне сильно повезло, что я нашёл его и взял к себе на работу. Он стал моим личным боем, и вскоре мы подружились, что меня весьма радовало.

Мдишо не умел ни писать, ни читать и даже представить не мог, что кроме Африки существует другой мир, другие страны и континенты. Но он был смышлёным и быстро схватывал, и я стал учить его читать. Каждый день после моего возвращения с работы мы проводили три четверти часа за чтением. Учился он быстро, и, хотя мы всё ещё застревали на отдельных словах, вскоре мы стали мало-помалу переходить к коротким фразам. Я настаивал на том, чтобы он учился писать и читать не только слова суахили, но и их английские эквиваленты, и тогда он мог бы попутно усвоить элементарные знания английского. Ему очень нравились наши уроки, и было так трогательно возвращаться домой и видеть его с открытым учебником за столом в столовой.

Мдишо был статный юноша шести футов ростом, с немного плоским лицом, приплюснутым носом и великолепными, ослепительно белыми зубами.

– Мы обязаны подчиняться правилам войны. Это очень важно, – объяснял я ему. – Нельзя убить ни одного германца до объявления войны. И даже тогда, прежде чем убивать, надо дать врагу возможность сдаться.

– Как мы узнаем, что объявили войну? – спросил у меня Мдишо.

– Из Англии по радио нам скажут, – сказал я. – Мы всё узнаем через несколько секунд.

– Вот когда начнётся веселье! – закричал он, хлопая в ладоши. – Ох, бвана, скорей бы!

– Если хочешь воевать, нужно сначала стать солдатом, – объяснял я ему. – Ты должен записаться в Кенийский полк и стать аскари.

Аскари – так называли королевских африканских стрелков.

– У аскари ружья, а я не умею стрелять, – огорчился он.

– Научат, – сказал я. – Тебе должно понравиться.

– Это очень серьёзный шаг, бвана, – сказал он. – Нужно как следует подумать.

Несколькими днями спустя обстановка в Дар-эс-Саламе накалилась. Надвигалась война, и были разработаны подробные планы интернирования сотен немцев в Дар-эс-Саламе и по всей стране – планы, подлежащие осуществлению сразу же по объявлении войны. В городе было не так много молодых англичан, человек пятнадцать, от силы двадцать, и всем нам приказали оставить работу и превратиться, посредством какого-то волшебного действа, во временных офицеров. Мне выдали красную нарукавную повязку и поручили командовать взводом аскари. Но поскольку я никогда не воевал, я чувствовал себя неловко перед двадцатью пятью хорошо обученными солдатами при карабинах и одном пулемёте, оказавшимися в моём ведении.

Дар-эс-Салам

Воскресенье, без даты

Дорогая мама!

На прошлой неделе я наконец поддался малярии и в среду вечером слёг в постель с жуткой головной болью и температурой 39,5°. Назавтра было уже 40°, а в пятницу – 40,6°. Но теперь есть какое-то новое чудодейственное снадобье, называется атербин, его огромными дозами колют в зад – и температура мигом спадает; потом вкалывают 15 или 20 грамм хинина, и с тех пор ты уже не хозяин своей задницы – слева атербин, справа хинин.

Думаю, когда ты получишь это письмо, война либо будет объявлена, либо уже закончится, но пока жизнь у нас бьёт ключом. Все мы – временные армейские офицеры, с жезлами, ремнями и всякими секретными инструкциями. Уходя из дома, мы должны сообщать о своём местонахождении, чтобы нас могли собрать в любую минуту. Мы знаем, куда нужно идти в экстренном случае, но всё держится в секрете, а я не уверен, проходят наши письма цензуру или нет, поэтому не буду писать ничего лишнего. Но если начнётся война, мы должны выловить всех местных немцев, и тогда всё будет спокойно…

Меня вызвали в армейские казармы в Дар-эс-Саламе, где британский капитан кенийских африканских стрелков отдал мне соответствующие распоряжения. Он сидел, не снимая фуражки, за деревянным столом в раскалённой жестяной хижине, а когда он говорил, его рыжие коротко подстриженные усы всё время подпрыгивали.

– Как только будет объявлена война, – говорил он, – все немцы мужского пола должны быть задержаны под угрозой применения оружия и препровождены в лагерь для интернированных. Лагерь уже готов, и немцам известно, что он готов, так что многие из них попытаются сбежать из страны раньше, чем мы их поймаем. Ближайшая нейтральная территория – это Португальская Восточная Африка, а туда из Дар-эс-Салама добраться можно только по одной дороге, она идёт вдоль берега на юг. Знаете эту дорогу?

Дар-эс-Салам

Пятница, 15 сентября

Дорогая мама!

Прости, что сто лет тебе не писал, но ты могла догадаться, что у нас тут сложилась довольно напряжённая обстановка. Сейчас все местные немцы отправлены в лагеря для интернированных. А отлавливали их мы, армейские офицеры. Как только днём в воскресенье, в час пятнадцать, объявили войну, сразу начались тревожные звонки по всем телефонам, и командиры созвали свои отряды и направились в полицейские участки за оружием и приказами. В то время я вместе с туземными солдатами (аскари) был за городом и охранял дорогу у южного побережья. Всё, что я услышал, это мрачный голос по полевому телефону, который сказал: «Война объявлена. Арестовывайте всех немцев, которые попытаются покинуть город или проникнуть в него».

Тут-то и началось веселье. Больше ничего рассказывать не буду, иначе цензор не пропустит письмо…

Я ответил, что знаю её очень хорошо.

– Все дар-эс-саламские немцы, – сказал капитан, – попытаются улизнуть по этой самой дороге, как только будет объявлена война. Вы обязаны их остановить, задержать и препроводить в лагерь.

– Кто – я? – опешил я.

– Вы с вашим взводом, – уточнил он. – У нас нет других людей. А нам ещё нужно расставить патрули по всей стране. Займите выгодную оборонительную позицию и разместите своих людей в надёжном укрытии. Некоторые немцы наверняка попытаются пробиться силой и могут устроить стрельбу.

– То есть, – сказал я, – я со своим взводом должен остановить всех немцев, бегущих из Дара?

– Таков приказ, – ответил он.

– Их же, наверное, сотни.

– Наверняка, – ухмыльнулся он.

– А что будет, если они возьмут ружья и затеют бой? – спросил я.

– Перестреляете их всех, – сказал капитан. – У вас есть пулемёт. С одним пулемётом можно перебить пятьсот человек с винтовками.

Мне стало не по себе. Я не хотел брать на себя ответственность за убийство пятисот человек на прибрежной дороге, ведущей в Португальскую Восточную Африку.

– Что, если с ними будут женщины и дети? – спросил я.

– Действуйте по обстоятельствам, – уклонился от ответа капитан.

– Но… но… – промямлил я, – ведь эта дорога – основной путь бегства из страны. Не кажется ли вам, что столь важное задание следует поручить вам или другому кадровому офицеру?

– У нас и так все руки заняты, – сказал капитан.

Но я никак не унимался.

– Ведь я ничему такому не обучен, – убеждал его я. – Я просто работаю на «Шелл».

– Чушь! – рявкнул он. – Немедленно отправляйтесь! И не подведите нас!

И я отправился.

Отыскав телефон, я позвонил домой и предупредил Мдишо, чтобы он меня не ждал.

– Я знаю, куда ты собрался, бвана! – закричал он в трубку. – На германцев идёшь! Я угадал?

– Ну, – сказал я, – посмотрим.

– Я хочу с тобой, бвана! – взмолился он. – Пожалуйста, возьми меня с собой!

– Боюсь, на этот раз не получится, Мдишо, – сказал я. – Тебе придётся остаться и приглядывать за домом.

– Будь осторожен, бвана, – сказал он. – Будешь вести себя осторожно – будешь живой!

Я вышел на площадь перед казармами, где меня ожидал мой взвод. Аскари в шортах и рубашках цвета хаки с винтовками наперевес выстроились по стойке смирно рядом с двумя грузовиками. На стрелков было приятно посмотреть. Завидев меня, сержант отдал честь и приказал взводу садиться по машинам. Я сел в кабину первого грузовика между шофёром и сержантом, и мы поехали через город к прибрежной дороге, ведущей в Мозамбик, что в Португальской Восточной Африке. В кузове второго грузовика аскари везли огромную катушку телефонного кабеля, чтобы по пути кинуть кабель вдоль дороги и обеспечить постоянную связь со штабом, из которого мне должны были сообщить о начале войны. Раций не было.

– Много у нас кабеля? – спросил я сержанта. – На сколько его хватит?

– Мили на три, бвана, – усмехнулся сержант.

Сразу же по выезде из Дар-эс-Салама мы остановились возле маленькой хижины, и два связиста соскочили с машины, открыли дверь и подключили наш кабель к телефону внутри хижины. Потом мы двинулись дальше, а связисты шли следом и укладывали кабель в траву на обочине, так что ехали мы медленно.

Дорога шла по самой кромке Индийского океана. Сквозь чистую светло-зелёную воду просвечивало песчаное дно, на узкой песчаной полоске между дорогой и океаном росли кокосовые пальмы, их большие зелёные листья колыхались наверху, в горячем синем небе. Вид был очень красивый. Кабины наших грузовиков продувал лёгкий ветерок.

Через пару миль дорога резко пошла в гору и свернула в глубь материка, направляясь в густые тропические заросли.

– Что, если нам расположиться среди деревьев? – спросил я сержанта.

– Хорошее место, – согласился он.

Мы остановились на границе джунглей и вылезли из грузовиков.

– Поставьте грузовики поперек дороги, – приказал я сержанту, – и проследите, чтобы все бойцы хорошенько спрятались на опушке леса. Оружие надо распределить так, чтобы вся проезжая часть за грузовиками находилась под прицелом пулемёта и винтовок.

Когда всё это было сделано, я отвёл сержанта в сторону и заговорил с ним на суахили.

– Послушайте, сержант, – сказал я, – думаю, вы понимаете, что я не солдат.

– Понимаю, бвана, – вежливо ответил он.

– Поэтому, если я совершу какую-нибудь глупость, скажите мне, пожалуйста, об этом.

– Хорошо, бвана, – кивнул он.

– Вы довольны нашей позицией? – спросил я его.

– По-моему, место удачное, бвана, – ответил он.

До конца дня мы слонялись без дела, ожидая звонка. Я сидел в тени рядом с полевым телефоном и курил трубку. Помню, на мне были шорты цвета хаки, рубашка хаки, носки хаки и коричневые ботинки, а на голове – пробковый тропический шлем цвета хаки. Здесь все так одевались, я чувствовал себя в этой одежде удобно и уютно. Но далеко не уютно было у меня на душе. Мне было двадцать три, и меня никогда не учили убивать. У меня не было твёрдой уверенности, что я смогу, даже в случае острой необходимости, хладнокровно приказать солдатам открыть огонь по кучке штатских немцев. Поэтому я чувствовал себя скверно.

Стемнело. Телефон всё ещё не звонил.

В кузове одного из грузовиков стоял большой круглый чан с питьевой водой, и все пили вволю. Потом сержант набрал хворосту, развёл костёр и стал готовить ужин для солдат. Он варил рис в огромном котле, и, пока рис кипел, он принёс из грузовика большую связку бананов, очистил их, нарезал на кусочки и бросил в котёл с рисом. Когда ужин был готов, каждый аскари достал по оловянной миске с ложкой, и сержант черпаком щедро разложил рис по мискам. До сих пор я не думал о еде и, разумеется, ничего с собой не взял. Глядя на ужинающих солдат, я тоже захотел есть.

– Можно мне попробовать? – спросил я сержанта.

– Конечно, бвана, – сказал он. – Миска у вас есть?

– Нет, – ответил я.

Он нашёл для меня оловянную миску и ложку и положил мне огромную порцию. Оказалось очень вкусно. Рис был коричневый, неочищенный, и зёрнышки не слипались друг с другом. Горячие сладкие ломтики банана смазывали рис как масло. Я никогда ещё не пробовал такого вкусного риса и съел всё без остатка. На душе стало хорошо, и я начисто забыл про немцев.

– Восхитительно, – похвалил я. – Вы превосходно готовите, сержант.

– Всякий раз, когда мы выезжаем из казарм, – сказал он, – я должен чем-то кормить бойцов. Всем сержантам приходится этому учиться.

– Просто потрясающе, – ещё раз похвалил я. – Вам нужно открыть ресторан, и вы станете богатым человеком.

По всей округе в лесу непрестанно квакали лягушки. У африканских лягушек необычайно громкое скрипучее кваканье, к тому же, как бы далеко лягушка ни находилась, всегда кажется, что она квакает у вас под ногами. Лягушачье кваканье – это ночная музыка восточноафриканского побережья. Квакает вообще-то только самец – он раздувает специальный голосовой мешок, а потом выпускает воздух с громким «вррупп». Это его брачный зов, и самка, заслышав томный клич, быстро скачет к потенциальному жениху.

Но когда она добирается до цели, происходит забавная вещь, хотя это не совсем то, о чём вы подумали. Самец не поворачивается и не приветствует самку. Где там. Он её в упор не видит, сидит себе и поёт свою песнь звёздам, а самка терпеливо ждёт рядом. Она ждёт, и ждёт, и ждёт. А он поёт, и поёт, и поёт, часто несколько часов кряду, и происходит на самом деле вот что. Зачарованный звуком своего голоса самец напрочь забывает, ради чего он, собственно, начал квакать. Мы-то знаем, что он начал квакать, потому что ему захотелось ласки. Но сейчас он не слышит ничего, кроме прелестной музыки, льющейся из его глотки, он не замечает ничего вокруг, даже вздыхающую рядом самку. В конце концов она теряет терпение и начинает толкать его передней лапкой, и только тогда самец выходит из транса и обращает на неё внимание.

Ну да ладно. Лягушачий самец мало чем отличается от самцов человеческих, думал я, сидя в тёмном лесу.

У сержанта я позаимствовал армейское одеяло и устроился на ночлег рядом с полевым телефоном. В голове промелькнула мысль о змеях. Интересно, сколько их ползает в густой траве? Наверное, тысячи. Но раз аскари их не боятся, то почему бы и мне не рискнуть?

Ночью телефон не звонил, и на рассвете сержант снова развёл костёр и опять приготовил тот же рис с бананами. Утром он уже не казался таким вкусным, как накануне.

В двенадцатом часу резко звякнул телефон.

– Великобритания объявила войну Германии. Будьте в полной боевой готовности, – произнёс голос в трубке.

Я приказал сержанту расставить бойцов по местам.

В течение часа всё было тихо. Аскари сидели в засаде со своими винтовками, я стоял рядом с грузовиками на дороге.

Вдруг вдалеке показалось облачко пыли. Чуть погодя я разглядел первый автомобиль, за ним второй, третий и четвёртый. По-видимому, все немцы в Даре решили выехать вместе сразу после объявления войны, потому что к нам ползла целая колонна автомобилей, растянувшаяся по дороге на полмили. Машины двигались друг за другом с интервалом ярдов двадцать. Среди них были грузовики, доверху нагруженные вещами, пикапы с привязанной к крышам мебелью. Я вызвал сержанта из леса.