Текст книги "Москва строящаяся. Градостроительство, протесты градозащитников и гражданское общество"

Тематический парк «Москва»

Каждое политическое устройство имеет свои определенные формы задуманного пространства, которые сознательно воплощают определенные ценности [Kogi 2008: 24].

С точки зрения культурного наследия наиболее серьезные опасения в отношении лужковского культурного возрождения вызывала символическая и эстетическая ограниченность последнего. Мэр, часто действовавший через Церетели, демонстрировал «любовь к включению в городской ландшафт репрезентаций русского наследия», но, как заключает К. Смит, «идеальная Москва Лужкова больше напоминала исторический тематический парк, чем музей» [Smith 2002:125,127]. Со столичной общественностью перед осуществлением этих «включений», как правило, не советовались. Волюнтаризм и сомнительный вкус Лужкова заставили большую часть столичной интеллигенции взяться за защиту городского ландшафта от банализации.

При обсуждении вопросов, связанных с культурным ландшафтом Москвы, Лужков обычно «придерживался определенного сценария», то есть создавал и воспроизводил дискурс, который легитимизировал и возвеличивал усилия мэра по обновлению и улучшению материальных репрезентаций славной московской истории в соответствии с его личными вкусами. Похоже, Лужков верил, что «московский Диснейленд» будет привлекательным для иностранных инвесторов и туристов. Даже если у него и были другие, более полно раскрывающие его личность, взгляды на архитектурное наследие столицы, то они не разглашались. Однако его жена и частный партнер по градостроительной деятельности Батурина, судя по всему, откровенно высказалась в одном интервью [Ляув и др. 2007]:

Но когда критикуют снос полуразрушенных зданий, то я с этим не согласна. Город должен быть комфортным для проживания. Несмотря на то что историческая застройка должна быть сохранена, если ничего не делать, то город превратится в мертвый. И примеры тому мы знаем. Та же Венеция, которой все восхищаются, выглядит ужасающе. То есть город-памятник, наверное, это не самое хорошее решение для города, который активно развивается.

Каковы бы ни были его личные взгляды, Лужков явно не разделял приверженности градозащитников к «аутентичности», то есть ориентации на максимально возможное сохранение первоначальной постройки либо, если без реставрации не обойтись, на восстановление ее первоначального вида без дополнений и приукрашивания. По мнению Лужкова, чем больше украшений, тем лучше. Вероятно, ничто не иллюстрирует его мировоззрение столь наглядно и помпезно, как Царицынский парк, где был «воссоздан» дворец, в свое время оставшийся недостроенным, о чем речь пойдет в пятой главе. Это была диснейлендизация (слово, вошедшее в лексикон во многом благодаря Лужкову и Церетели) в самом ее экстравагантном проявлении.

Экспонаты тематического парка «Москва» отыскать очень просто. Например, навязанное городу в 1997 году устрашающее изображение Петра Великого на вершине башни из кораблей с судовым штурвалом в массивной руке, работы Церетели, вызвало широкое публичное возмущение и протест. Некий «Реввоенсовет» даже укрепил на памятнике пластиковую взрывчатку и пригрозил уничтожить памятник, если правительство попытается убрать с Красной площади мумифицированное тело Ленина. Город словно оказался на грани развязывания опосредованной гражданской войны, где жертвами должны были стать монументы различным и антагонистическим эпохам. К счастью, «революционеры» решили, что не хотят рисковать безопасностью случайных прохожих [Lebedeva 1997].

Впрочем, по большей части новые скульптуры сомнительных художественных достоинств вызывают скорее насмешки, чем провоцируют бесчинство. Среди объектов, подвергшихся критике, – китчевые изображения сказочных персонажей, украшающие нижнюю пешеходную зону у торгового центра на Манежной площади, близ Кремля. Находящаяся неподалеку статуя маршала Г. К. Жукова, изображенного верхом, с застывшей вытянутой рукой, словно ему самолично приходится отражать натиск врагов, представляет битву за Москву (первое поражение нацистского блока) в виде подвига сказочного богатыря. Точно так же 200-летие А. С. Пушкина в 1999 году было отмечено елейным посвящением поэту и его жене в виде памятника, изобразившего их бесстрастными манекенами. Многие разделяют взгляд Хазанова на лужковские «вставки»: «Все они примечательны необоснованной поспешностью сооружения, эстетической слепотой и откровенно политизированным характером» [Khazanov 1998: 297-298].

Казалось, что нашествию китча не будет конца, пока мэрия не взялась за преображение микрорайона Патриаршие пруды – редкого для оживленного мегаполиса тихого уголка, мало изменившегося с XIX века. Это пространство послужило одним из мест действия в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», и город решил отметить данный факт установкой новых скульптур. Однако к тому времени общественность уже крайне настороженно относилась к монументально-строительной деятельности Лужкова. Возмущение вызвала не фигура самого писателя, сидящего в задумчивости на сломанной парковой скамейке, а предложение установить 12-метровый примус и статую Иешуа, идущего по воде. Очевидно, многие полагали, что впечатляющие булгаковские сцены лучше переживать, читая его книгу, а не разглядывая бронзовые карикатуры, которые изуродовали бы любимый сквер. На первом митинге протеста присутствовали 500 москвичей, в том числе «несколько почетных» граждан Москвы [Pond 2003].

Памятники стали для жителей района последней каплей. Первоначально эта местность намечалась к масштабному редевелопменту, включавшему огромный подземный паркинг [Кодзасова, Шейкина 2002; Munro 2002]. Столкнувшись с противодействием общественности и враждебной реакцией прессы, правительство пересмотрело эти планы. Но затем официально одобренный проект строительства нового четырехэтажного жилого дома рядом с прудом превратился в ярко-желтого 12-этажного постмодернистского «бегемота». Это был один из первых случаев «точечной (уплотнительной) застройки», которая через несколько лет приведет к протестному движению. В историческом районе к этому добавлялась также проблема сохранения культурного наследия.

Физическое противостояние началось, когда рабочие вытащили из пруда около 20 тонн карпа, осушили воду и начали земляные работы. Жители немедленно мобилизовались. Когда людям объяснили, что пруд просто чистят, они решили, что город все-таки собирается построить тут паркинг, несмотря на недвусмысленно выраженный протест [O’Flynn 2002]. Жалоба одной местной жительницы является наглядным примером переживаний горожан, которых утрата иллюзий сделала сознательными и активными: «Я думала, что наше городское правительство прислушается к голосам тех, кто любит пруд. Теперь я понимаю, что мы для них пустое место» [O’Flynn 2003а]. Позднее возникло впечатление, что мэр Лужков занял сторону протестующих, но газета «Moscow Times» сообщила, что в действительности проект был отменен после телеграммы федерального министра культуры [Pond 2003].

Идея «спасения» исторической Москвы до 2004 года, казалось, привлекала главным образом представителей «старого» среднего класса – людей, ставших интеллектуалами и профессионалами при прежнем строе. «New York Times», ссылаясь на «лефортовское» дело, которому посвящен следующий раздел главы, снисходительно окрестила их «разношерстной кучкой из нескольких сотен историков, интеллектуалов и энтузиастов» [Tavernise 2002], но похоже, что городские власти, а порой даже Кремль воспринимали их всерьез. Во-первых, как свидетельствует упоминание в «New York Times», они сумели привлечь к себе внимание в мировом масштабе. Еще до того, как возникла сильная оппозиция другим направлениям лужковской градостроительной деятельности, защитники культурного наследия разработали тактику, которую позднее будут применять и другие: налаживание связей, как личных, так и виртуальных; привлечение СМИ; расширение масштабов борьбы для привлечения внимания на государственном и международном уровнях.

«Удобство» для автомобилистов против культурного наследия

Администрация Лужкова нередко заявляла, что основополагающий принцип городского строительства – сделать город более удобным. Слово «удобный» характеризует образ жизни, который, как ожидалось, породит автомобилизация. Вопросы, связанные с автомобилизацией – как конфликты по поводу реорганизации пространства и транспортной мобильности, так и гражданская активность в этой сфере, – тема будущих исследований. В данном разделе рассматривается тот аспект автомобилизации, который угрожал культурному ландшафту и вызывал противодействие жителей в первой половине лужковской эпохи.

Первым крупным противостоянием между автомобилизацией и культурным наследием фактически стал второй раунд борьбы за Лефортово. В 1998 году Лужков поддержал идею ТТК, сделав ее ключевым проектом своего правления. В сущности, ТТК являлось панацеей, которая была призвана снизить стремительно возраставшую загруженность московских автомобильных дорог. Кроме того, сооружение ТТК продемонстрировало бы огромный прогресс столицы на пути к комфорту, удобству и цивилизованности, попутно послужив прославлению лужковского режима. Однако строительство кольцевой городской автомагистрали всего в 2,5 км от Садового кольца неизбежно сулило стать непростым проектом, поскольку ТТК предстояло прокладывать через плотную городскую застройку.

Возникновение Лефортовского парка относится к началу XVIII века. Когда-то он, особенно благодаря своим пяти прудам, был излюбленным местом отдыха аристократии и остается одной из малоизвестных жемчужин столицы. Вероятно, следовало опасаться негативной реакции общественности на строительство дороги в этой местности, и, возможно, ее ожидали. Трудно было забыть, что в 1986 году жители уже поднимались на защиту парка; в то время Лужков был членом Моссовета (Московского городского совета народных депутатов). В общем, команда Лужкова поначалу, казалось, понимала, что не сможет проложить дорогу прямо через исторические кварталы, как это делала советская власть. Особенно ей не хотелось снова вызывать волнения в Лефортове, но подыскать альтернативный маршрут прокладки ТТК на практике не удалось. Поэтому летом 2001 года строители приобрели за границей дорогой немецкий проходческий щит, чтобы проложить под парком тоннель, не нарушая ландшафт.

Первоначально предполагалось завершить строительство ТТК в 2005 или 2006 году. Но в 2001 году Лужков, почти в соответствии со сталинским лозунгом «Пятилетку в четыре года!», сдвинул срок завершения работ на 2003 год. Очевидно, он хотел, чтобы его грандиозный успех был упрочен накануне очередных выборов мэра, предстоявших в декабре 2003 года. Лужков даже планировал начать до выборов сооружение Четвертого транспортного кольца [Иванов 2001].

Лужков неустанно, в лучших традициях советской пропаганды продвигал проект, пока не столкнулся с препятствием в Лефортове; проходческий щит не сумел быстро прокопать тоннель, чтобы сохранить желаемые темпы строительства. Кроме того, этот метод строительства довольно затратен. И тогда мэр принял решение соорудить тоннель открытым способом, с прокладкой через весь исторический район котлована, который разделил бы парк пополам. Он обещал вернуть все в первоначальное состояние, но такой исход представлялся крайне неправдоподобным. Многие москвичи были убеждены, что тоннель навсегда уничтожит важную составляющую культурного наследия столицы. Дополнение к плану показало, что первоначально проектировавшиеся две ветки ради экономии времени заменили на одну. Тоннель теперь предназначался только для легковых машин, а грузовики предстояло пустить по городским улицам, что еще сильнее встревожило местных жителей. Кроме того, при наличии лишь одной ветки исчезал аварийный маршрут эвакуации находящихся в тоннеле людей; в чрезвычайной ситуации им пришлось бы выбираться на поверхность по 40-метровой лестнице [Марчук 2001; Дейч 2001].

Местные жители проявили упорство при серьезной поддержке СМИ, и в конце концов был достигнут компромисс. С помощью проходческого щита под парком соорудили трехполосный тоннель глубокого заложения. Открытым способом – тоннель для движения в другом направлении, четырехполосный, но идущий в обход парка и исторической застройки. Парк был спасен, а город сэкономил время и средства. Однако спешка при сооружении тоннеля привела к целому ряду проблем, в том числе протечкам. Зимой на дороге может образоваться опасная наледь, которая, вкупе с традиционным для москвичей опасным стилем вождения, принесла Лефортовскому тоннелю печальную известность из-за видео с жуткими авариями, несколько из которых стали «вирусными» в Интернете[37]37
  См., например: URL: http ://w ww.youtube.com/watch ?v=kN ZGHLQJU 01 (дата обращения 20.05.2021).


[Закрыть].

Защита архитектурного наследия в 1990-е годы

Как показал первый эпизод борьбы за спасение Лефортова, в конце 1980-х годов в Москве возникло значительное движение в защиту культурного ландшафта. Но это было не совсем оппозиционное движение, поскольку городским властям тогда еще не приходилось выбирать между сохранением / реставрацией и высокодоходной застройкой. Градостроители применяли системный подход к «комплексной реконструкции районов», как объясняют О. Ю. Голубчиков и А. В. Бадьина в своем исследовании джентрификации микрорайона Остоженка района Якиманка Центрального АО:

В отличие от прежних планов, новая Программа утверждала продолжительное жилое использование Остоженки. Также она стремилась создать гармоничную городскую среду с помощью контекстуального подхода и тщательного возрождения структурных, исторических и эстетических ценностей района в целом. Реализация Программы должна была быть всесторонней: а) комплексный ремонт существующих жилых и исторических зданий, в том числе бывших монастырей и церквей; б) воссоздание утраченных строений; и в) удаление «нежелательных землепользователей», главным образом производственной и административной недвижимости, которая появилась в советское время или по какой-то иной причине не вписывается в историческое окружение района [Golubchikov, Badyna 2006: 199].

План комплексной реконструкции микрорайона был принят постсоветским городским правительством в 1992 году. К сожалению, экономика страны рухнула, и большая часть проектов была свернута. В начале 1990-х годов СМИ и общественность уделяли сравнительно мало внимания уничтожению и повреждению исторических зданий. Как уже отмечалось, экономический «переходный период» начала 1990-х годов стал для большинства людей кошмаром. Стабилизация в середине 1990-х годов сопровождалась активным ростом потребления, чему способствовал лужковский торговый комплекс на Манежной площади. Потребительство обладало наркотическим эффектом. Бывшие советские люди годами мечтали о товарах, которые на Западе воспринимались как нечто само собой разумеющееся: модной одежде, телевизорах, которые не взрываются, и так далее. Кроме того, потребительство помогало заполнять пустоту, образовавшуюся после крушения советской системы взглядов. В 1998 году разразился очередной экономический кризис: в одном только сентябре рубль потерял две трети стоимости. Импортные товары стали для большинства людей непозволительно дорогими, но в этом имелся и положительный момент, поскольку некоторые отечественные отрасли сумели расширить свою долю рынка.

Политическая ситуация во времена Ельцина разочаровывала и обескураживала большинство населения. Нижняя точка упадка была достигнута осенью 1993 года, когда вспыхнула ожесточенная борьба между бывшим вице-президентом РФ и большинством депутатов Думы с одной стороны и Ельциным, получившим поддержку военных, – с другой. Президент удержал контроль над государством, но на местном уровне порядка катастрофически не хватало. Утратив доверие к официальной власти, большинство людей старались использовать при решении своих проблем испытанный временем способ: в попытках найти неофициальные пути к какому-нибудь влиятельному лицу, способному оказать помощь, они обращались к друзьям и знакомым. В ту пору очень немногие интересовались чем-то кроме повседневного выживания и вряд ли стали бы создавать новые сообщества.

Даже ВООПИиК, обладавшее значительной общероссийской базой и многолетним влиянием в области сохранения культурного наследия, боролось за выживание. Общество приобрело заметный националистический уклон и тесно сотрудничало с Русской православной церковью, что проявилось в поддержке реконструкции храма Христа Спасителя. В 1990-е годы ВООПИиК пыталось, хотя и без особого успеха, привлечь к проблемам сохранения культурного наследия внимание СМИ [Корольков 1997]. Съезд ВООПИиК, состоявшийся в 1997 году, объявил период 1991-1996 годов самым сложным и конфликтным в истории общества. С распадом многих местных секций резко сократилось количество членов организации. Точка зрения Общества была выражена его руководством на съезде 1997 года:

Разрушение традиционных политических, экономических, национальных и культурных связей, внедрение рыночных отношений, охвативших все сферы общественной жизни, породили ряд кризисных процессов в обществе. В новых условиях стали доминировать крайне негативные факторы, получившие распространение в общественном сознании, в области культуры и духовной жизни. Эти процессы характеризуются: падением образовательного и культурного уровня, особенно в среде молодежи, утратой объективных критериев в оценке отечественной истории, снижением качества исторических знаний и ослаблением чувства сопричастности к великому прошлому своего Отечества, засильем чуждой и даже враждебной отечественным духовным традициям массовой культуры [Постановление 1997].

Как указывалось выше, Лужков представил свой проект храма с расчетом произвести впечатление на тех, кто тосковал по «отечественным духовным традициям». Мэр критиковал «варваров», рьяно уничтожавших культурные сокровища столицы, а себя изображал поборником возрождения исторического наследия. Возможно, его риторика была лицемерной, но Лужков, как представляется, действительно верил, что создает «наследие», которое улучшит город. Его можно считать образцовым постмодернистом. Советская Коммунистическая партия, особенно при Ленине и в предвоенный сталинский период, была воинствующе модернистской. Партийные вожди гордились тем, что ведут войну с прошлым, потому что они строили новый мир, который должен был стать лучше во всех отношениях. Разрушение древней столицы имело для них особое значение, являлось по сути героизмом. Лужков, напротив, рассуждал о славном дореволюционном прошлом, однако «возрождал» русское наследие в виде симулякров. Акцент ставился на броском внешнем виде (чем ярче, тем лучше) и упрощенном смысле сказочной истории. Мэр вроде бы и любил «наследие», но не подлинно старинные его черты.

Есть много веских причин критиковать администрацию Лужкова, но следует отдать ему должное. Он пришел к власти в пору всеобщего разочарования, тревоги, отчаяния и растерянности и все же неизменно излучал уверенность и энергию. Кто-то должен был решить, что делать, а потом взяться за это, тем более что федеральное правительство едва ли было способно к продуктивной деятельности. Лужков установил режим правления, ориентированный на градостроительство и материально зависевший от него. Он энергично взялся за преображение столицы, направленное на то, чтобы войти в число ведущих глобальных городов. Хотя Москва по-прежнему сильно отстает от Лондона, Нью-Йорка и других крупных мировых городов, по многим традиционным показателям она стала одним из немногих в России мест, привлекающих иностранные инвестиции: в течение многих лет на ее долю приходилось более половины всех зарубежных вложений в РФ. Основная часть этих средств на деле контролировалась русскими, которые отмывали их на Кипре, а затем инвестировали в строительство или недвижимость в Москве. По сравнению с остальной Россией Москва была хорошим вариантом; московские чиновники наживали состояния, однако заботились о том, чтобы их партнеры из частного сектора тоже получали прибыль. Одним из способов добиться этого было устранение или обход препятствий на пути девелопмента – охранных норм.

Лужков всегда старался делать вид, будто он точно знает, что делает, даже когда явно не имел об этом ни малейшего понятия. Например, в сентябре 1994 года мэр объявил о «планах» отреставрировать все исторические дома и памятники в центре к 1997 году – 850-летию основания Москвы [Yudin 1994]. На самом деле то, о чем объявил Лужков, являлось скорее мечтой, чем конкретным планом, не в последнюю очередь потому, что мэр вообразил, будто большую часть расходов покроет недавно возникший частный сектор. Более того, Лужков уже демонстрировал готовность уничтожать архитектурные памятники, чтобы освобождать место для новой застройки [Михайлов и др. 2006].

В конечном счете судьба многих зданий в Москве решалась в противоборстве, которое зачастую бывало многосторонним и сложным. Лужков выступал как главный градостроитель, руководя своим управленческим аппаратом и доминируя над застройщиками. Степень фактической независимости девелоперов от мэрии неизвестна, но в определенной мере они действовали самостоятельно. Например, могли использовать суды и нанимать частную охрану, а иногда прибегали к незаконным средствам вроде поджога [O’Flynn 2004d]. Мощным стимулом было то, что подлинная реставрация обходилась в среднем втрое дороже, чем замена старинных зданий новыми [Golubchikov, Badyna 2006: 204]. Стремление к обогащению и политические амбиции были (и остаются) труднопреодолимыми мотивирующими факторами, как и пространственные воззрения Лужкова, то есть то, как в его представлении должна была выглядеть «удобная», «цивилизованная» Москва. Федеральное правительство, конечно, тоже интересовалось столицей и иногда проявляло к историческим памятникам больше уважения, чем Лужков. Ельцин и особенно Путин настороженно относились к амбициям Лужкова и не вполне разделяли его «воззрения» и вкусы.

Что касается другой стороны – защитников культурного наследия, – то ВООПИиК по-прежнему стояло на страже, однако отстало от современности. Общество взывало к властям и пыталось судиться, но без особого успеха. ВООПИиК также обращалось к средствам массовой информации, но не организовывало достойных освещения событий, способных привлечь внимание. Местные проблемы обусловили появление нескольких довольно недолговечных движений – своего рода предтеч местной оппозиции девелопменту, которая получит свое развитие в следующем десятилетии[38]38
  См., например, [Dmitrieva 1995].


[Закрыть]. Интерес Запада к жертвам московского градостроительства вылился в несколько критических газетных статей, но системная заинтересованность отсутствовала [Беззаконие 2004].

Как и в прошлом, основное бремя защиты московского культурного наследия в 1990-е годы лежало на плечах отдельных специалистов, таких как А. И. Комеч, директор Государственного института искусствознания. Комеч напрямую обращался к Лужкову и другим руководителям, пытался привлечь к проблемам охраны памятников внимание СМИ. Подобные ему неравнодушные интеллигенты использовали научные аргументы и эмоциональные призывы, подчеркивая важность историко-архитектурного наследия и достопамятных мест для российского самосознания. Они шли по стопам своих предшественников – русских и советских интеллигентов, бесстрашно бичуя моральными доводами стремление к власти и богатству. Как отметил Комеч в одном из интервью, иногда ему удавалось убедить Лужкова отказаться от «особенно одиозных проектов». Но вместе с тем он признавал, что заседания с Лужковым, на которых он присутствовал, являли собой лишь «видимость демократического обсуждения» [Беззаконие 2004]. По сути, Комеч и другие были лишь подданными, обращавшимися к властелину.

В ельцинский период противоборство из-за памятника архитектуры по большей части выстраивалось по трем пунктам, перечисленным здесь в порядке убывающей важности: к чьей юрисдикции относится конкретное здание; является ли оно достаточно «историческим»; и если да, то не слишком ли велика аварийность строения, чтобы его реставрировать. На практике, когда по первому пункту преимущество было у Москвы, второй и третий пункты тем или иным способом решала команда Лужкова. Теоретически сохранение культурного наследия находится в совместном ведении российского правительства, «субъектов федерации», к которым относится в том числе Москва, и местных органов власти. Но, как отмечает Л. Виктуар, «подобную коллективную ответственность трудно координировать, что часто приводит к конфликту». Однако конфликты конфликтам рознь. По мнению Виктуар, «ни в одной другой части страны не было столь ожесточенных разногласий по вопросу защиты исторической архитектуры», как борьба между Кремлем и московской мэрией [Victoir 2006: 60, 63].

В идеале соответствующее законодательство устанавливается и исполняется компетентными, некоррумпированными органами, которые стоят «выше» политики, а оставшиеся конфликты рассматриваются высококвалифицированными, беспристрастными судьями, недосягаемыми для «телефонного права». Но в России было по-другому. В 1990-е годы конфликты из-за исторической застройки усугублялись отсутствием федерального законодательства, которое соответствовало бы постсоветской реальности. Еще действовал советский закон 1978 года «Об охране и использовании памятников истории и культуры», но, помимо прочего, он, разумеется, не принимал в расчет роль частного сектора [Рахматуллин 2009].

Москва унаследовала советское законодательство, а также ведомство, занимавшееся вопросами охраны памятников, – Управление государственного контроля охраны и использования памятников истории и культуры (УГК ОИП) г. Москвы. Уже в 1992 году городское правительство приступило к пересмотру законодательства. В выпущенном постановлении «О неотложных мерах по организации обеспечения сохранения историко-культурного наследия Москвы» было указано 1710 исторических памятников, внесенных в список охраняемых государством, из которых 627 находились на балансе УГК ОИП [О неотложных мерах 1992]. Но в документе также говорилось, что «особую тревогу вызывает положение дел с 9500 зданий, представляющих историко-культурную ценность и формирующих градостроительную среду исторического центра города и охранных зон памятников». В постановлении были указаны различные наказания, примененные УГК ОИП к нарушителям действующего законодательства, но они оказались не слишком внушительными. Общая сумма взысканных штрафов составила всего 100 000 рублей, или около 57 000 долларов по официальному курсу на тот момент [Курсы 2015]. Среди примененных санкций насчитывалось и 12 случаев принудительного выселения арендаторов, но составители документа сделали вывод, что эти меры «явно недостаточны».

Новое законодательство уполномочило руководство префектур и управлений муниципальных округов контролировать техническое состояние «зданий, представляющих историко-культурную ценность», но не охраняемых памятников. Местные чиновники должны были следить за тем, чтобы арендаторы должным образом заботились об архитектурных сооружениях, и, если необходимо, наказывать их. Право разрешать или запрещать изменение функционального использования зданий, а также проведение ремонтно-реставрационных работ также передавалось местным должностным лицам при условии тесного взаимодействия с УГК ОИП. Арендаторы были обязаны регулярно проводить ремонт, а договоры аренды надлежало продлевать каждые пять лет, в зависимости от результатов осмотра зданий. УГК ОИП с помощью местных властей должно было составить перечень аварийных построек, а также осуществлять контроль за охраняемыми объектами культурного наследия и разрабатывать необходимые нормативные акты [О неотложных мерах 1992; Moore 1995].

В 1996 году Лужков реорганизовал Архитектурный совет – городское ведомство советского периода, несколько раз менявшее официальное название [Совет 1996]. Совет был наделен (и до сих пор располагает) правом голоса при обсуждении вопросов, связанных с архитектурным наследием. В том же году УГК ОИП и Архитектурный совет были дополнены консультативным органом – Общественным советом при Мэре Москвы по проблемам формирования градостроительного и архитектурно-художественного облика города [Об утверждении 2001], что позволило обеспечить хотя бы видимость профессиональной дискуссии в процессе принятия решений по сохранению памятников. Однако ни одно из этих трех ведомств де-факто не имело полномочий отменять решения Лужкова.

Вскоре после провозглашения Российской Федерацией независимости московское правительство создало убедительную правовую базу для защиты памятников и исторических зданий и к середине 1990-х годов разработало подробную и солидную на первый взгляд систему управления наследием, и это поначалу производит довольно сильное впечатление. Возникает ощущение, будто сохранение культурного наследия являлась для мэрии важнейшей задачей. Но на фоне обвала экономики идеалы тускнели, а отчаяние возрастало. Многих из тех, кто процветал в новой социал-дарвинистской среде, отличали черствость и лицемерие. Законодательство, в том числе в сфере охраны культурного наследия, применялось избирательно. Если Ленин рассматривал закон как оружие в классовой борьбе, в 1990-е годы законодательные и судебные органы вместе с охранными агентствами объединились в «группировки», возглавляемые лидерами вроде Лужкова. Законы стали оружием в борьбе с политическими соперниками и средством получения «внебюджетных» доходов от частного сектора.

Для чиновников из команды Лужкова новый закон был новым источником дохода, однако сам мэр руководствовался не только алчностью, но также (а возможно, в первую очередь) своими амбициями, в частности желанием оставить долговечное наследие в московском ландшафте. Вероятно, именно на этом чувстве играл Комеч, когда убеждал Лужкова отменять «одиозные проекты». Комеч говорил, что «Юрий Михайлович как хозяин ощущает некую ответственность», в то время как остальная его команда просто жаждет денег [Беззаконие 2004]. Но Комеч также вполне мог сказать, что закон для мэра отнюдь не священен. Однажды, пытаясь отговорить Лужкова от строительства стоянки, угрожавшей Манежу – выдающемуся историческому сооружению, Комеч указал, что данный проект противоречит закону. Ответ мэра он цитирует следующим образом: «Ну… закон… При чем тут закон? Закон это не догма, это повод пофилософствовать» [Беззаконие 2004].

Несмотря на два главных исключения – Патриаршие пруды и Лефортово, на протяжении 1990-х годов в конфликтах из-за культурного наследия последнее слово чаще всего оставалось за Лужковым. К. П. Михайлов вспоминает случай с домом XVIII века на Кадашёвской набережной, 12, к югу от Кремля. Здание находилось под федеральной охраной как исторический памятник, но в 1994 году Лужков подписал приказ о его сносе в рамках реконструкции Замоскворечья. ВООПИиК обратилось к генеральному прокурору РФ, который, в свою очередь, поручил главному прокурору Москвы провести расследование. Последний напомнил мэру, что виновные в уничтожении памятников, охраняемых государством, подлежат лишению свободы на срок до двух лет. Конечно, ничего подобного с Лужковым не случилось. В итоге прокурор просто велел «устранить допущенные нарушения».