Текст книги "Горное безумие. Биография Скотта Фишера"

Роберт Биркби
Горное безумие: биография Скотта Фишера

Либо путешествуешь, либо шатаешься без дела.

Путешествовать гораздо веселее, так что лучше отправиться в путешествие.

Скотт Фишер

MOUNTAIN MADNESS. Mt. Everest and the Life & Legacy of Scott Fischer by Robert Birkby

© 2015 by Robert Birkby

© Бойко С.В., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Скотт Фишер известен как харизматичный горный гид из США, погибший на Эвересте в 1996 году, о его смерти рассказывается в книге Джона Кракауэра «В разреженном воздухе». Фишера помнят в основном только по этой трагедии, что нельзя назвать справедливым подведением итогов необычной жизни. «Горное безумие», биография, написанная другом Фишера Робертом Биркби, рисует полный портрет американца, лишь набросанный в бестселлере Кракауэра.

Брюс Баркотт, The New York Time Book Review

Биркби удалось рассказать о власти, которую горы имеют над человеческой душой. Автор отлично показал способность Фишера любить и дружить, его харизму, обаяние и любовь к приключениям. Эти мемуары не только для альпинистов, но и для всех, кто безвременно потерял близкого друга.

Publishers Weekly

Отличная биография, написанная Биркби, дает гораздо более полное представление об альпинисте, широко критикуемом в профессиональном сообществе после трагедии на Эвересте 1996 года.

Seattle Post Intelligencer

Посмертное признание альпиниста и гида мирового класса от скорбящего друга и коллеги. Биркби легко повествует о жизни Фишера – рассказывает о встрече с медведями на Аляске, о приключениях при восхождении на Килиманджаро, о смертельных испытаниях на одной из вершин массива Аннапурны и о многом другом. Эта книга – дань уважения одному из великих экстремалов нашего времени.

Kirkus Reviews

Биркби тщательно исследовал жизнь Скотта Фишера и создал яркий портрет превосходного спортсмена. Любовь Скотта к альпинизму определяла все его действия. Шесть лет дружбы с ним – одни из самых запоминающихся в моей жизни. Мир стал беднее без Скотта. Благодаря биографии Биркби читатель фактически может лично познакомиться со Скоттом.

Эд Вистурс, автор книги «Нет коротких путей к вершине: Восхождение на 14 высочайших вершин мира»

У большинства людей время от времени случаются приключения. У Скотта одно приключение следовало за другим непрерывной серией. У кого еще бывает так? Большинство из нас осторожны и слишком консервативны. Скотт был другим.

Стейси Эллисон, первая американка на Эвересте, автор книги «За гранью возможного: Триумф женщины на Эвересте»

Авантюрная и полная риска жизнь Скотта Фишера завершилась трагедией на Эвересте в 1996 году вследствие некоторых решений и стечения обстоятельств. Биография Биркби предлагает читателю увлекательный взгляд на человека и на опыт, приведший к роковому финалу.

Фил Пауэрс, исполнительный директор Американского альпинистского клуба и владелец компании Jackson Hole Mountain Guides

Все это чертовски увлекательно, не так ли? С точки зрения того, что мы сделали и чего достигли к настоящему моменту, все было просто идеально. Конечно, хорошо, если бы по пути погибло как можно меньше людей.

Уэсли Краузе, соучредитель «Горного безумия»

Скотт очень любил жизнь. У него были прямота и честность человека, который рано нашел свое призвание и никогда не сомневался ни в целях, ни в выборе, ни в друзьях. Роберт Биркби проделал замечательную работу, проследив жизненный путь Скотта от занятий скалолазанием в подростковом возрасте в Вайоминге до восхождений в Гималаях. Книга «Горное безумие» – интересный рассказ о важности раздвижения границ и дань уважения человеку, чье стремление к приключениям было заразительным для всех, кто его знал.

Уолли Берг, глава компании Berg Adventures International

Предисловие ко второму изданию

Более четверти века прошло с момента трагедии на Эвересте 1996 года, когда две команды альпинистов в расчете на хорошую погоду направились к вершине высочайшей горы планеты. Одну экспедицию организовала новозеландская компания «Консультанты по приключениям», возглавляемая известным альпинистом Робом Холлом. Участники другой команды воспользовались услугами компании «Горное безумие» и ее руководителя Скотта Фишера. В то время коммерческие гиды были новым явлением в гималайском альпинизме. Холл и Фишер были друзьями, конкурентами в бизнесе и альпинистами мирового класса. На том восхождении им обоим пришлось столкнуться с проблемой управления клиентами. Некоторые подопечные хоть и были достаточно опытными альпинистами, полностью полагались на способности гидов провести их на вершину и помочь благополучно спуститься.

В последующие годы эта трагедия стала легендой. Не одна книга была написана по следам случившегося в попытке проанализировать мотивы и целеполагание гидов и участников восхождения. На различных университетских семинарах изучались принятые ключевыми персонажами решения. На интернет-площадках до сих пор ведутся серьезные дискуссии о том, что произошло на самом деле и кто виноват. Голливуд тоже взялся за эту историю: сначала сняли телевизионный фильм 1997 года «В разреженном воздухе» с актером Питером Хортоном в роли Скотта Фишера, затем последовал художественный фильм «Эверест» со звездным составом, Фишера здесь сыграл Джейк Джилленхол. Эта история словно создана для киноэкрана – вершины Гималаев в качестве декораций и фона никого не оставляют равнодушным.

Случившееся на горе в мае 1996 дало сценаристам богатый материал о борьбе людей со стихией, желаниях, мотивации, храбрости, подвигах и сокрушительных потерях. Все это, помноженное на магию современного кинопроизводства, компьютерные эффекты и очки 3D, лавиной обрушивается на зрителя. Но сама история слишком велика для рамок кинотеатра. Любой фильм ограничен по времени, а режиссеру нужно удерживать внимание публики, концентрируясь на самых захватывающих моментах. Как правило, киносценарий достаточно объемен и «вмещает» в себя не только основную линию повествования, но и нескольких подсюжетов. Однако в окончательном варианте персонажей упрощают в угоду драматичности, часто поступаясь фактами и даже рискуя оставить сущность героев в шкафу в раздевалке. В фильмах и книгах о трагедии 1996 года нет рассказа о Скотте Фишере. Экспедиция, ставшая последней в его карьере, несмотря на огромное внимание общественности, – далеко не самый яркий эпизод жизни, полной приключений, достижений и испытаний. Первые сорок лет жизненного пути Фишера куда интереснее, чем его последние сорок дней на восхождении. Знание всей истории необходимо для понимания того, что сделало Скотта альпинистом и что неумолимо влекло его к фатальной экспедиции на высочайшую вершину мира.

«Горное безумие» – рассказ не о том, как умер Скотт Фишер. Это критический анализ и описание жизни, прожитой в прямом смысле на высоте, без ограничений, человеком с харизмой, любовью к миру и почти сверхчеловеческой выносливостью. Исследуя путь Скотта от неинтересной в альпинистском смысле местности Нью-Джерси до высочайших вершин мира, «Горное безумие» дает представление о человеке, у которого девиз «Просто сделай это!» был и воспроизведен на логотипе его компании, и начертан в его душе.

Введение

Непал. Ясное, прохладное утро. Скотт Фишер показывает мне на Эверест, на котором он вскоре сделает последние шаги в своей замечательной жизни. Мы находимся на горе Кала-Патар высотой более пяти километров, что выше любой горы на территории Соединенных Штатов[1]1
  Кала-Патар переводится с непальского как «Черная скала». Это часть хребта семитысячника Пумори в районе Эвереста. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть]. Но здесь, в сердце Гималаев, это не более чем скалистый бугорок, окруженный одними из самых впечатляющих вершин на планете – Пумори, Нупцзе, Лхоцзе, Ама-Даблам. Путеводители называют Кала-Патар вершиной для путешественников, которая под силу любому, кто способен преодолевать крутые подъемы и ходить по пересеченной местности, и я рад, что забрался так далеко и так высоко. Скотт почти не вспотел, пока мы шли. Виды потрясающие во всех направлениях, но взгляд Скотта, как всегда, обращен к Эвересту.

Я полагал, что все горы главного хребта Гималаев огромны, поэтому будут как бы уравновешивать друг друга и смотреться с учетом масштаба более-менее одинаково, сводя на нет грандиозность, однако это было ошибочное представление. Соседи Эвереста поражают своими размерами, уводя взгляд прямо в небо и придавая новый смысл ощущению вертикали. В Гималаях слишком много необычного.

Видимость здесь такая же экстремальная, как и высота. Нет ни дымки, ни смога, атмосфера никак не сглаживает контуры скал и льда. Грани резкие, четкие, точные. Пейзаж бесцветен – черный камень и ослепительный снег, словно контрастная черно-белая фотография на фоне яркого синего неба. Эта местность не предлагает никакого компромисса, эта топография абсолютна и подавляюща в своей непосредственности. А вздымающаяся надо всем этим более чем на три километра слегка наклоненная вершинная пирамида Эвереста доминирует и над гигантскими горами вокруг. Будто смотришь на абсолют.

Скотт чувствует себя здесь как дома, он дает понять, что рад нашей прогулке. Я знаю его достаточно давно, чтобы понимать, что мы оба получаем больше удовольствия от дикой природы, чем от жизни в городе. Но я не разделяю готовность Скотта так рисковать и забираться настолько высоко, особенно сейчас, когда он снова подошел вплотную к Эвересту. Тайна его мотивации столь же притягательна, как и тайны самих гор. Возможно, это потому, что у меня есть пределы, а Скотт, похоже, никогда не достигнет своих. Время от времени я напоминаю ему, что намерен играть на фортепиано и в восемьдесят лет, а для этого понадобится полный «набор» пальцев. Я не собираюсь отморозить их ради того, чтобы стать на самой высокой горе. Знаю, что Скотт уважает мой выбор, но очевидно, что в его голове звучит совсем иная музыка, а не произведения Бетховена, Шопена или Брамса для клавишных.

Мы открываем рюкзаки и достаем козий сыр, непальские лепешки чапати и два шоколадных батончика. Далеко внизу у конца ледопада Кхумбу видны десятки красных, желтых и синих точек – палатки в базовом лагере Эвереста. Сейчас весенний сезон, и руководители экспедиций готовятся с базы отправить своих клиентов на вершину мира. За едой Скотт показывает маршрут, который он проложит через хаос сераков и трещин в ледниковую долину, называемую Западным цирком, затем по склону Лхоцзе в верховьях цирка к Южному седлу – перевалу на высоте 7906 метров между Эверестом и его соседом Лхоцзе. Оттуда альпинисты отправятся по юго-восточному ребру Эвереста к вершине. Именно этим путем на гору поднялись первовосходители Эдмунд Хиллари и Тенцинг Норгей в 1953 году.

Скотт не знает и не может знать, что указывает на маршрут, по которому он как лидер экспедиции, подписавший контракт с клиентами на восхождение, выйдет из тьмы безвестности и попадет в бурю конфликтов и споров. Все клиенты Скотта спустятся с горы благополучно, но в результате того, что впоследствии станет известно как трагедия на Эвересте 1996 года, Скотт и семь альпинистов и гидов из других экспедиций погибнут вследствие непогоды и высоты в одном из самых красивых и самых негостеприимных мест на Земле.

* * *

Подробное освещение событий, случившихся той весной, превратило, в общем-то, непонятное для общественности занятие альпинизмом в некое откровение. Эта трагедия попала в национальные новости и на обложки ведущих изданий. Были опубликованы книги, в частности, «В разреженном воздухе» Джона Кракауэра и «Восхождение» Анатолия Букреева, в которых авторы давали оценки ситуации на горе. Телевизионный фильм сократил историю до размеров голубого экрана, а кинолента IMAX снова расширила ее до панорамной картинки. Миллионы диванных альпинистов взахлеб читали о случившемся, и критиковали, и ставили под сомнение каждое слово, каждый шаг и каждый вдох – неважно, будь то глоток разреженного воздуха или кислорода из баллона.

Пристальное внимание всего мира ударило по Скотту не меньше бури на Эвересте, потому что ажиотаж касался лишь последних дней его жизни. Невозможно избавиться от ощущения, что в печати и на кинопленке Скотт подан как личность без истории, будто это так естественно для человека – без какой-либо прелюдии оказаться на почти девяти километрах на склоне высочайшей горы. В полемике и в воспоминаниях Скотт выглядит как карикатура на себя, определенные его сильные стороны и недостатки отобраны и выпячены, либо чтобы усилить драматизм, либо чтобы подтвердить рассказы других. И очень мало говорится о том, кем на самом деле был Скотт Фишер.

После его гибели одним было слишком больно думать о случившемся; для многих это было все, что они могли сделать. Друзья были поражены, что после многих лет занятий альпинизмом и серьезных достижений на этом поприще, после стольких передряг, из которых удавалось выбираться целым и невредимым, Скотт в конце концов столкнулся с трудностями, которые не смог преодолеть даже с помощью силы воли, которая всегда выручала его. Некоторые злились на Скотта за то, что его двое маленьких детей остались без отца. Другие были в ярости из-за того, что средства массовой информации слишком мало о нем рассказывали или наоборот – слишком много предполагали. Но все, кто знал Скотта, чувствовали, что в их жизни, которую когда-то заполняли его энергия и заразительное хорошее настроение, появилась пустота.

Эти люди со временем стали воспринимать Скотта шире – в контексте всего его существования, а не просто как потерю на Эвересте. За кружкой пива в баре или у лагерного костра в высокогорье друзья и коллеги-альпинисты с удовольствием вспоминают о совместных приключениях, которые они пережили со Скоттом. Они почти не скрывают, как сильно тоскуют по свободе и возможностям, которые он дарил, раздвигая общепринятые рамки.

Я чувствовал то же самое, стоило наткнуться на коробку, давно задвинутую под лестницу в подвале, в которой хранятся толстые тетради, озаглавленные «Непал», «Эльбрус» или «Килиманджаро». Внутри каждой множество исписанных в основном карандашом страниц да попадаются вложенные между листами посадочные талоны «Аэрофлота», «Непальских королевских авиалиний», советские рубли и танзанийские шиллинги. Стоит углубиться в одну тетрадь, потом уже открываешь следующую…

Время от времени в путешествиях встречаются люди, которых я знал при жизни Фишера, или иногда вдруг появляется потребность позвонить членам семьи Скотта, которые были близкими друзьями, а теперь живут совсем не рядом лишь потому, что время и география отдалили нас друг от друга. Во время таких встреч или звонков стоит вспомнить о Скотте, и вскоре истории льются рекой.

Крейг Сишолс, друг Скотта и инструктор по альпинизму, недавно рассказал сон, который приснился ему вскоре после смерти Скотта. Во сне Крейг сидел в каюте небольшого круизного судна, на котором он несколькими днями ранее прибыл на поминальную службу. Вдруг дверь в каюту корабля открылась, и на палубу вышел Скотт. Он сел рядом с Крейгом, и несколько минут они молча сидели, а волны поднимали и опускали корабль.

– Разве это было не здорово? – вдруг сказал Скотт.

– Поминальная служба? – спрашивает Крейг. – Ты ее имеешь в виду?

– Да нет же, – говорит ему Скотт. – Жизнь! Приключения! Все это! Разве не здорово?

Он улыбается Крейгу, треплет его по плечу, затем встает и идет обратно к двери.

– Просто замечательно, – повторяет он и уходит.

Слушая рассказ Крейга и читая дневники, чувствую знакомое желание отправиться в новую серьезную экспедицию. Только на этот раз вместо рюкзака будут блокнот и хорошая ручка. Вместо путешествия по дикой природе я вернусь назад во времени в поисках Скотта Фишера. Хочу вновь встретиться с теми, кто хорошо его знал, изучить отчеты о путешествиях и фотографии. Я хочу углубиться в жизнь Скотта, чтобы лучше понять, что им двигало и чем он вдохновлял других. И что в итоге привело его к смерти в одиночестве в месте, настолько близком к небу, насколько это вообще возможно.

Но еще хочется больше жизни, приключений. Есть желание вновь почувствовать, каково это – сидеть со Скоттом на Кала-Патаре, греться в лучах солнца, наслаждаться видами, доедать сыр и шоколад и замечать, что уже заполдень…

* * *

Я беру небольшой камень в качестве сувенира и кладу в рюкзак, тем самым уменьшая высоту Кала-Патара на пару сантиметров. Скотт смеется и говорит, что если все так сделают, то Гималаи исчезнут и негде будет заниматься альпинизмом. Он не собирает камни, хотя я сомневаюсь, что это из желания не уменьшать высоту горы. Просто камень, который он намерен положить в карман, лежит несколько выше.

На спуск с Кала-Патара до тропы вдоль ледника Кхумбу уходит час. Моя палатка в нескольких километрах отсюда – вниз по долине, рядом с шерпской деревней. Скотт направляется в противоположную сторону, желая добраться до базового лагеря Эвереста к ужину со своими приятелями, которые ведут клиентов на гору. Улыбнувшись и махнув рукой на прощание, он отправляется вверх по тропе быстрыми, мощными шагами.

Я машу в ответ и поудобнее устраиваю рюкзак на плечах. Это последний раз, когда я вижу Скотта, наше последнее приключение перед тем, как он станет частью легенды об Эвересте. Тропа, по которой мы пришли сюда, теперь в тени, и прохладный ветер дует по леднику. Начинаю спускаться, замерзший снег хрустит под ногами. Замечаю следы, которые мы оставили на снегу, когда поднимались утром. Следы Скотта еще достаточно четкие, их цепочка дает хорошее представление о том, какой большой путь мы проделали и сколь долго предстоит пройти мне, чтобы снова встретить его.

1. Олимп

Если хотите по-настоящему узнать человека, отправляйтесь с ним в долгое путешествие.

Стивен Грэм, «Благородное искусство бродяжничества», 1927

Все, кто знал Скотта Фишера, могут рассказать свои истории. Моя началась однажды вечером, когда Скотт убедил меня подняться на гору Олимп[2]2
   Гора на западе штата Вашингтон высотой 2429 м.


[Закрыть]. Ему тогда было около двадцати, и скорость, с которой проходят годы, только начинала беспокоить его – что не хватит времени подняться на все большие вершины и жить жизнью альпиниста. Олимп случился задолго до моих серьезных восхождений и за годы до того, как Скотт впервые побывал на Эвересте.

«Он неотразим», – прошептала моя подруга Кэрол. Неотразим – не то слово. Человек, вошедший в дверь нашего дома в Сиэтле летним вечером 1982 года, мог бы быть главным героем какого-нибудь приключенческого фильма. Ростом примерно метр восемьдесят пять, чуть широкоплечий, с копной светлых волос и голубыми глазами Скотт улыбался открытой, немного застенчивой улыбкой, наполняя комнату энергичным присутствием. Он тепло обнял Кэрол и пожал мне руку, и улыбка не сходила с его лица, только видно было, как на квадратной челюсти чуть подрагивал мускул.

Кэрол и жена Скотта Джинни подружились шесть лет назад, будучи студентками Северо-Западного университета Иллинойса. Так получилось, что недавно мы четверо переехали в Сиэтл почти одновременно. Так что в тот вечер мы продолжили знакомство за ужином из данженесских крабов[3]3
  Вид крабов, обитающий на западном побережье Северной Америки. Ширина панциря зрелой особи может доходить до 25 см. В области Тихоокеанского Северо-Запада и восточной части Канады является популярным деликатесом.


[Закрыть] и белого вина, которое купили не потому, что его произвели на одной из виноделен штата Вашингтон, а потому, что оно было самым дешевым в магазине. Будучи новичками на Тихоокеанском Северо-Западе и не имея еще утвари для местных блюд, мы раскалывали панцири крабов с помощью плоскогубцев и молотка, а затем макали сладкое мясо в растопленное масло.

Джинни была блондинкой, как и ее муж, и такой же привлекательной, и за едой рассказывала о новой работе. Она устроилась бортпроводницей в компанию Alaska Airlines, базирующейся в аэропорту Сиэтла Ситак. «Летаю третьим пилотом», – пошутила Джинни, описывая свое место в кабине. Она намеревалась дослужиться до второго пилота, а затем стать и капитаном воздушного судна. Желание сделать карьеру в этой сфере привело ее на северо-запад США. А то, что Сиэтл окружен горами, было как нельзя кстати для Скотта.

Налив всем вина, он рассказал несколько историй о своих альпинистских приключениях. За последние несколько месяцев он преподавал на курсах выживания в дикой природе; поднялся на высочайшую вершину Южной Америки; возглавил экспедицию на гору Денали на Аляске – самый высокий пик Северной Америки; планировал альпинистскую поездку в Советский Союз и получил приглашение поработать несколько недель на коммерческом судне в Беринговом море. У него также имелись планы относительно компании, организующей приключенческие путешествия. «Мы возим клиентов в любую точку мира, куда захотят, – сказал Скотт, доставая еще крабов. – Она называется “Горное безумие”».

Мои приключения были более «горизонтальными», в основном длительные велосипедные поездки и долгие походы. Пока на столе росла груда крабовых панцирей и открывалась очередная бутылка вина, я рассказывал о своих занятиях, в том числе, как летом возглавлял бригады по оборудованию троп в горах на севере штата Нью-Мексико, и об Аппалачской тропе, по которой в одиночку прошел более 3200 километров от Мэна до Джорджии. Скотта заинтересовал рассказ о прокладке троп, но с особым интересом он слушал о путешествии по Аппалачам, расспрашивая о продолжительности похода и о самодисциплине, позволяющей не прерывать поход, длившийся более пяти месяцев. Но, даже рассказывая об этом, я не мог отделаться от мысли, что осторожность в моих странствиях была столь же большой, сколь беспечность, с которой Скотт, казалось, подходил к альпинизму.

Под вечер Скотт предложил нам всем вместе подняться на гору Олимп – самую высокую вершину в Олимпийском национальном парке на западе штата Вашингтон. «Прогулка на пару дней», – сказал он. Джинни и Кэрол напомнили, что работают в пятидневном графике и вряд ли смогут принять участие. Однако я бросил карьеру преподавателя в Миссури ради похода по Аппалачской тропе, а затем переехал в Сиэтл, чтобы попробовать себя в писательстве. Так что мой календарь был свободен почти так же, как у человека, решившего заняться альпинизмом.

Я признался, что, хотя спокойно путешествую по ненаселенной местности, серьезное восхождение будет в новинку. Мне нравилось подниматься в горы, когда тропа ведет до самой вершины, а мысль, чтобы отправиться туда, где без веревок и ледорубов не обойтись, заставляла нервничать. Но Скотт отмахнулся от этих опасений. «Не волнуйся, у нас все получится», – сказал он, и я почему-то сразу почувствовал, что так и будет.

Через несколько дней ранним утром солнечные лучи, пробивающиеся сквозь ветви пихт и кедров, скользили по поцарапанному ветровому стеклу ржавого бордового «доджа» Скотта. Мы мчались по узкому шоссе, огибающему вершину полуострова Олимпик, и стрелка спидометра преодолевала отметку в 120. «Это его собственные единицы измерения, а не километры в час, – кричал Скотт, перекрывая вой двигателя и голос Джони Митчелл, пробивающийся сквозь помехи стереосистемы, давно перешедшей в моно, – но, когда поддашь газу, машина действительно едет!»

Скотт хлопал по рулю в такт музыке и раскачивался, как бы подгоняя автомобиль вперед. Я снабжал его горячим кофе со сливками, наливая его из помятого металлического термоса, который катался по полу у заднего сиденья. Стаканчик с кофе полностью скрывался в руке Скотта. «Этот “додж” собран из запчастей пары других таких же “доджей”, – сказал Скотт. – У меня была такая машина на Аляске, когда водил группы в горные походы и немного занимался коммерческим выловом рыбы». Он взглянул на меня и рассмеялся:

– Не знаю, где сейчас тот автомобиль, но вот этот производит масло.

– Что он делает? – спросил я, не уверенный, что правильно расслышал сказанное.

– Каждый раз, когда достаю щуп, масла становится больше.

– Серьезно?

– Я тоже не понимаю, что там происходит, но на такое грех жаловаться, – сказал Скотт.

Мы выехали еще до рассвета, перебрались через залив Пьюджет-Саунд на пароме, затем на хорошей скорости въехали в лес, который по мере приближения к Тихому океану становился все гуще. Деревья были такими огромными, что казалось, будто едешь в темно-зеленом тоннеле. Добравшись до стоянки в начале маршрута в глубине тропического леса Хох, мы достали из багажника рюкзаки и упаковали в них палатку, спальники и другое снаряжение, хорошо знакомое мне по долгим походам. Но сегодня в багаже имелось и кое-что новое: ледобуры, обвязки, кошки и моток альпинистской веревки, которую прихватил Скотт. Надев рюкзаки и отрегулировав ремни так, чтобы основной вес приходился на бедра, мы стали подниматься по тропе. Первые несколько километров пути среди огромных папоротников и стволов поваленных деревьев высота набиралась плавно, поэтому можно было поговорить.

Скотт рассказывал о своем детстве в Нью-Джерси. Он играл в футбол, время от времени попадал в те или иные подростковые неприятности и не понимал, чем будет заниматься, пока однажды не увидел по телевизору передачу о восхождениях в горах Вайоминга. «Это было то, что нужно, – сказал он. – Я сразу понял, что это мое». Именно тогда он стал учиться скалолазанию и альпинизму, начал ездить в экспедиции и с тех пор не прекращал заниматься восхождениями. Я спросил, как ему удается сочетать свободный образ жизни со стандартной пятидневкой жены. Этот вопрос не давал мне покоя: стремление исчезать в глуши на несколько недель или месяцев кряду и при этом строить отношения с женщиной, которая не только привязана к корпоративному миру, но и стремится завести семью – вещи, похоже, несовместимые. «Джинни знает, что я альпинист и всегда им буду, – ответил Скотт. – Мы обсуждали это еще до свадьбы».

Мы остановились передохнуть, и я ослабил натяжение лямок рюкзака. Скотт протянул мне горсть изюма и орехов, и я спросил, что именно в лазании так привлекает его. «Я стараюсь делать это красиво, – ответил он. – Чувство, когда все делаешь правильно, – это мне нравится. Оно ничуть не хуже достижения вершины». Он описал горы как своего рода сцену, на которой можно оттачивать мастерство движений, даже если зритель только небо. Фраза звучала как заранее отрепетированная, и подумалось, что Скотт давал это объяснение довольно часто, чтобы донести до слушателя именно то, что он хотел сказать, и именно в таком ключе.

– Некоторые видят то, что я делаю в горах, и говорят: «Конечно, ты можешь так, ведь ты такой сильный». Допустим, но они не понимают, сколько усилий нужно приложить. Надо еще и соображать хорошо, чтобы разум не загонял тело. Нельзя давать себе невыполнимых заданий.

Мы пошли дальше.

– А такое бывало у тебя? – спросил я.

– Пообещать что-то себе и не смочь выполнить?

Скотт задумался ненадолго, а затем вместо ответа рассказал, как провалился в ледниковую трещину на горе в Вайоминге. Он летел вниз, ударялся о холодные мокрые стены трещины, пока наконец падение не остановила каменная полка, на которую он рухнул, вывихнув плечо. «Говорили, что это безопасный ледник, без трещин, поэтому я шел не в связке, что, конечно, было очень глупо, – сказал он. – Мои товарищи подобрались к краю трещины и стали всматриваться вглубь, пытаясь понять, жив ли я. А я увидел их силуэты на фоне неба и закричал: «Йо-хо-хо! Я здесь, внизу!»

Друзья Скотта спустили почти на всю длину тридцатишестиметровую веревку. Он обвязал конец вокруг талии, и его вытащили на свет божий. Напарники обработали раны и попытались вправить вывих, но у Скотта настолько мощные мышцы, что это им не удалось. Путь до ближайшей больницы занял три дня пешком плюс более ста шестидесяти километров на машине по проселочным дорогам.

Скотт сообщил, что падений у него было предостаточно. «Какое-то время меня называли самым падающим скалолазом, но теперь, уверен, с этим покончено, – сказал он. – Мне двадцать шесть лет. Лучшим альпинистам, поднимающимся на Эверест, где-то тридцать-сорок, и я по-прежнему хочу оказаться в их числе».

«Ну, отлично, – подумал я, – отправиться на первое серьезное восхождение и узнать, что мой проводник не только собирается лезть на Эверест, но еще и известен своими срывами и падениями». Внезапно я поймал себя на мысли, что беспокоюсь не столько о том, доживу ли до сорока, сколько о том, вернусь ли завтра в Сиэтл.

К концу дня мы прошли около двадцати пяти километров до верховьев долины Хох. К моменту, когда лес остался внизу, а мы оказались на леднике Олимпа, снег на горе стал светиться розовым, а по мере захода солнца окрашивался во все более глубокие оттенки красного. Похолодало. Уже в сумерках мы поставили палатку Скотта на свободном от снега клочке земли, разожгли мою походную горелку и сварили картофель, морковь и лук. Я потянулся за банданой, думая использовать ее как ухватку, чтобы получше установить кастрюлю на горелке, но Скотт опередил меня, подняв емкость голыми руками и не обращая внимания на жар.

Поужинав, мы помыли посуду, все убрали и залезли в спальники. Скотт снял контактные линзы, надел очки с толстыми стеклами, и мы решили сыграть партию в карманные шахматы, которые он прихватил с собой. Доигрывали при свете фонаря и пришли к выводу, что идеально совпадаем в примитивности наших шахматных стратегий.

Следующее утро выдалось ясным, холодный воздух был полон обещаний и одновременно давал ощущение расстояния между нами и миром, в котором остались люди. В долине Хох выпадает более пяти тысяч миллиметров осадков в год, благодаря чему растительность тут вырастает до умопомрачительных размеров, эти же осадки – причина вечных снегов на Олимпе, и в утреннем свете я смотрел на трещины ледника и крутые заснеженные склоны. Гора была большой, утесистой и топографически сложной. Если бы я пошел сюда в поход один или с Кэрол, то в этом месте был бы как раз конец путешествия, тут можно было развернуться и с чувством удовлетворения отправиться домой. Для Скотта же этот поход – вынужденная необходимость, чтобы добраться до начала настоящего приключения – где кончается тропа, а плавный набор высоты переходит в крутой подъем по склону.

Мы сварили кофе для Скотта и чай для меня, поели овсянки прямо из кастрюльки. Я почистил посуду снегом с края ледника, мы положили дневной паек и одежду в рюкзаки, а все остальное убрали в палатку. Скотт помог мне надеть альпинистскую обвязку, а затем показал, как пристегнуть кошки к ботинкам. Его веселость уступила место спокойной серьезности, когда он объяснял, как нужно завязывать узел-восьмерку на конце веревки, как пристегивать карабин к обвязке и к петле узла. Другой конец веревки Скотт пристегнул к своей обвязке, вручил мне ледоруб, велев держаться на таком расстоянии, чтобы веревка между нами всегда была натянута, и наша крошечная экспедиция двинулась вверх по леднику.

Я следовал за Скоттом, обходя трещины. Когда обход был невозможен, он находил место, где трещина сужалась и ее можно было перепрыгнуть. Зубья кошек хорошо держали, но провались Скотт в трещину, я бы не знал, что делать. Вероятно, в связке со мной Скотт был в безопасности не больше, чем если бы шел один. Мои знания о перемещении по леднику сводились к вчерашнему рассказу: если провалился, надо кричать «Йо-хо-хо!» и ждать, пока тебя вытащат. Возможно, так думал и Скотт. Сам он двигался с абсолютной уверенностью в своих силах, а связывающая нас веревка придавала уверенности мне – что он придет на помощь, если что-то пойдет не так. Перешагивая через очередную расщелину, я чувствовал азарт и интерес, помня, однако, что на леднике не стоит расслабляться.