Текст книги "Цензоры за работой. Как государство формирует литературу"

Самой большой проблемой Манури было получение денег от перекупщиков вроде Десожей, которые всегда находили предлог, чтобы не платить по счетам. Например, в январе 1775 года Десож сделал несколько заказов на антиправительственный трактат «Надгробное слово верховным судам». Его клиенты, по словам торговца, «как черти мучают его, только бы заполучить книгу»162162
  Десож к Манури (Jan. 11, 1775, архивы Бастилии, ms. 12446). Даже после восхождения на престол Людовика XVI памфлеты на правительство Мопу, распущенное после смерти Людовика XV 10 мая 1774 года, продолжали хорошо продаваться и сурово преследоваться полицией.


[Закрыть]. Десож успешно доставил первую партию в Париж через тайный склад в Версале, но полиция перехватила вторую поставку на въезде в город. Десож попросил, чтобы Манури как поставщик разделил с ним эти убытки и послал новую партию вместе со ста экземплярами «Истории жизни госпожи графини Дюбарри»: «Присылайте как можно скорее. Иначе они потеряют цену, потому что очень важно продать все быстро и не привлекая внимания. Добавьте 12 экземпляров „Истории отца Б…, привратника картезианцев“, 6 – „Просвещенных монахинь“ [Nonnes éclairées], нового издания «Венеры в монастыре, или Монахини в рубашке» [Vénus dans le cloître, ou la religieuse en chemise], и 2 – „Правды о тайнах религии“ [Vérités des mystères de la religion]»163163
  Десож к Манури (Jan. 15, 1775, ibid.).


[Закрыть]. Манури так и не получил денег за эти книги. Полиция конфисковала большую их часть при аресте Десожа, так же как и связку изобличающих писем из лавки Манури.

Эти письма и множество дополнительных свидетельств показывают, что дельцы на вершине незаконной торговли книгами вели себя столь же недобросовестно, как и мелкие сошки. У них просто был другой набор грязных трюков. Они продавали одну и ту же книгу под разными названиями, влезали в долги, а потом отказывались оплачивать векселя, придумывая оправдания вроде задержавшихся поставок или дорогой перевозки, отправляли шпионов в конкурирующие магазины и сдавали противников полиции, обманывали, мухлевали и мошенничали – кто-то больше других, кто-то меньше. Издатель Вольтера в Женеве Габриель Крамер и издатель Руссо в Амстердаме Марк-Мишель Рей были честными людьми с прекрасным вкусом. Но они были исключениями. Книгоиздание, по крайней мере незаконное, не было занятием для благородных людей.

Так же как и работа в полиции: Гупилю во время инспекций приходилось часто иметь дело с разнообразными сомнительными личностями. Он поймал стольких из них и узнал так много об их действиях, что вместе со своими начальниками, особенно генерал-лейтенантом Ленуаром, его можно было бы назвать подлинным знатоком литературного подполья. Но нелегально продавалось столько книг, что невозможно было конфисковать их все и арестовать каждого распространителя. Полиция задержала только нескольких посредников на пути, ведшем к bouquinistes в Пале-Руаяль от источника поставок. Те, кто отправился в Бастилию, оказались там всего на несколько месяцев, а потом вернулись к своим занятиям, начиная с девицы Ламарш.

Конечно, время, проведенное ею в камере, не было приятным. Долго ожидая освобождения, Ламарш все больше и больше погружалась в отчаяние. Через два месяца она писала:

Qui son donc mes enmi je né jamais fait de malle ny de paine a qui se soit e il faut que je soit a cabalé sou le pois de la doulheure quelles donc mon sor je suis comme ci je né extes plus je suis oublié de tout le monde.

[Так кто же мои враги? Я никогда никому не причиняла вреда и горя, и [все же] я должна быть раздавлена под грузом страдания. Какова тогда моя доля? Кажется, как будто я никогда не существовала. Все в мире забыли обо мне.]164164
  Ламарш к ее отцу (March 5, 1775, ibid.). Все ее письма из этого дела и дел других заключенных так и не были отправлены адресатам.


[Закрыть]

В день ареста у нее оставался последний лучик надежды. Прежде чем Ламарш отправили в Бастилию, она отозвала Гупиля в сторону и предложила шпионить на него, если он ее пощадит. Ламарш знала все о подпольных делишках других bouquinistes, в особенности, Гайо, Морин и Леспри. Она могла бы сообщать Гупилю обо всем, что они делают и передавать ему экземпляры новейших книг, чтобы он точно знал, что продают из-под прилавков в Пале-Руаяле. Она уже выступала в этой роли для его предшественника в качестве инспектора по книжной торговле Жозефа д’Эмери. Гупиль счел это прекрасным предложением и передал Ленуару165165
  Гупиль к Ленуару (Jan. 24 and 25, 1775, ibid.).


[Закрыть]. И, хотя Ленуар его отверг, от самой идеи, возможно, еще не отказались. В конце марта Ленуар предложил Лаврийеру, министру, управляющему Бастилией, отпустить Ламарш: «Мне кажется, что она достаточно наказана заключением в течение почти двух месяцев, и не будет ничего плохого в том, чтобы даровать ей свободу»166166
  Ленуар к Лаврийеру (без даты, ibid.). Лаврийер перенаправил письмо в Бастилию с пометкой на полях «Я с этим согласен», на что чиновник ответил «Заверено согласно приказу от 26 марта 1775 года». Хотя это дело касалось скромной bouquiniste, за ним следил сам король. 26 января 1775 года герцог де Лаврийер, возглавлявший Maison du roi и ответственный за Бастилию, написал генерал-лейтенанту полиции Ленуару: «Я сообщил королю о том, что женщину Ламарш арестовали. Его Величество выразил свое одобрение и желание, чтобы это дело [старательно] расследовали и, по возможности, сделали показательным».


[Закрыть]. Согласно рапорту майора Бастилии Ламарш освободили 30 марта 1775 года: «Господин Гупиль, инспектор полиции, принес нам приказ… и отвез эту заключенную домой в своей карете. Они примирились друг с другом»167167
  Шевалье, комендант Бастилии, к Ленуару (March 30, 1775, ibid.).


[Закрыть].

Их воссоединение привело к неожиданному итогу. Благодаря информации от Ламарш Гупиль обрел такие обширные знания о подпольной торговле книгами, что решил поучаствовать в ней сам. Делая вид, что он конфискует нелегальные произведения, инспектор тайно устраивал их публикацию. Он заказывал целые тиражи, оставлял себе несколько экземпляров, чтобы продемонстрировать усердие на ниве поддержания закона, и продавал все остальные через книгонош, включая, разумеется, девицу Ламарш. После нескольких успешных операций один из посредников под его началом донес на Гупиля. Тот сам оказался в тюрьме и умер в подземельях Венсенна в 1778 году168168
  Ленуар вспоминает арест Гупиля в черновиках работы, которую он хотел опубликовать как свои мемуары и которая находится среди его бумаг в Муниципальной библиотеке Орлеана (ms. 1422). Я подробно описываю карьеру Гупиля в главе 9 книги: The Devil in the Holy Water, or the Art of Slander from Louis XIV to Napoleon (Philadelphia, 2010).


[Закрыть].

Полиция и заключенные представляют собой удивительный набор персонажей, но спектакль, в котором они участвовали, имеет значение не только как изображение характеров. Он показывает, как государство пыталось контролировать литературный мир. Если ограничить изучение цензуры только цензорами, мы узнаем лишь половину истории. Другая половина касается репрессий, осуществлявшихся полицией. Но, если включать работу полиции в цензуру, не слишком ли обширным станет это понятие? Для французов XVIII века, которые гордо помещали титул censeur royal после своего имени, цензура сводилась к выдаче книгам привилегий. И все же многие книги, возможно, даже большинство (незаконно напечатанные и запрещенные), никогда не попадали внутрь государственной системы. Если под цензурой понимать государственные санкции, касающиеся книг, то книжная полиция была вовлечена в тот же процесс, что и чиновники из Управления книготорговли. Управление и инспекция – разные учреждения, но история книги должна быть достаточно широка, чтобы вместить их оба, – она должна покрывать те же пределы, что и история самой Франции, ведь деятельность всех лиц, вовлеченных в книготорговлю, приводит к выводу, что их мир охватывал собой все французское общество, вплоть до книгонош, почти не умеющих писать, и контрабандистов, которые не могли прочесть ни слова. Даже авторы, как показывает пример мадемуазель Бонафон, иногда происходили из низших слоев общества, а женщин в мире книг можно было обнаружить на любом уровне. Так что рассмотрение положения дел во Франции XVIII века предполагает два подхода к истории цензуры. Первый связан с узкой трактовкой явления, сводящейся к изучению работы цензоров, второй – с более широким пониманием истории литературы, интерпретирующим ее как часть культурной системы, встроенной в общественный порядок. В этой книге я отдаю предпочтение второму подходу и нахожу его удобным для изучения цензуры в других местах и в другие времена, особенно в Британской Индии XIX века, где теоретически была свобода слова, но при этом государство принимало самые суровые меры, когда чувствовало угрозу.

Часть II
Британская Индия: либерализм и империализм

Курсы и учебники по мировой истории создают впечатление, будто либерализм и империализм в XIX веке были абстрактными силами, движущимися в разных направлениях и редко вступающими во взаимодействие169169
  Пример того, как либерализм и империализм описываются как отдельные и практически несовместимые «измы», можно найти во влиятельном учебнике: R. R. Palmer & Joel Colton, A History of the Modern World, 2nd ed. (New York, 1965), 432–33 и 615–22. Я утверждаю, что в случае Британской Индии это были две неразделимые части одного феномена. Это эссе является плодом долгих часов работы в собрании Министерства по делам Индии и Дальнего Востока в Британской библиотеке в 1994 и 1995 годах. Я хочу поблагодарить Грэма Шоу за гостеприимство и помощь в этот период. Более ранние версии эссе были опубликованы как: Literary Surveillance in the British Raj: The Contradictions of Liberal Imperialism // Book History 4 (2001), 133–76, и Book Production in British India, 1850–1900 // Book History 5 (2002), 239–62. Из тех, кому я обязан конструктивной критикой моих первых набросков, я хочу особенно поблагодарить Гьяна Пракеша, Прию Джоши, Майкла Каттена и Аниндиту Гош. Я многое узнал из прекрасной работы Anindita Ghosh, Power in Print: Popular Publishing and the Politics of Language and Culture in a Colonial Society, 1778–1905 (New Delhi, 2006), где рассматривается множество тем, поднятых здесь. Блестящее обсуждение такого же высокого научного уровня в области истории книги см. в: Graham Shaw, The History of Printing in South Asia: A Survey of Research since 1970 // Leipziger Jahrbuch zur Buchgeschichte 7 (1997), 305–23.


[Закрыть]. Однако они соединялись в жизнях конкретных людей и для них были не просто пустыми «-измами», а личным опытом, который показывает противоречие внутри структуры власти.

История Джеймса Лонга, англо-ирландского миссионера в Бенгалии, полностью воплощает все противоречия в сердце Британской Индии, где имперские власти исходили из принципов свободы, усвоенных в родной стране. Будь они хоть вигами, хоть тори, хоть либералами, хоть консерваторами, эти люди признавали определенные права вроде права на высказывание и свободу прессы. И все же в Индии эти права приобретали необычные черты, и на слушаниях в суде представители колониальной власти старались, как могли, отвлечь внимание от несоответствий, особенно когда судили Лонга.

Любительская этнография

Лонг, родившийся в графстве Корк в Ирландии в 1814 году, сочетал религиозный пыл миссионера с талантом к языкам и восхищением другими культурами. Он учился в колледже Айлингтон Миссионерского церковного общества в Лондоне, был рукоположен в сан священника англиканской церкви в 1840 году, тогда же прибыл в Индию и провел следующие тридцать лет, служа в деревне поблизости от Калькутты. За это время он выучил несколько индийских языков и заработал репутацию филолога и фольклориста отчасти благодаря публикации «Бенгальские пословицы» (Bengali Proverbs, 1851) и «Описательный каталог местных книг и памфлетов» (Descriptive Catalogue of Vernacular Books and Pamphlets, 1867). Его наиболее примечательная работа осталась неопубликованной, так как это был написанный для имперских властей в 1859 году тайный доклад о литературе – и, по крайней мере, в подтексте, о революции.

Восстание сипаев 1857 года, или, как предпочитают называть его некоторые индийцы, Первую войну Индии за независимость, можно не считать революцией в полном смысле слова, но эти события потрясли жизнь колонии до основания. Сипаи (солдаты британской армии индийского происхождения) взбунтовались против своих имперских офицеров и при поддержке местных лидеров, среди которых были и крестьяне, и махараджи с навабами (правителями полуавтономных областей), захватили обширные территории в северной и центральной Индии. После кровавого конфликта, продолжавшегося более года, британцы восстановили порядок и, оценивая ущерб, поняли, что почти ничего не знают о местном населении под своим владычеством. В 1858 году была распущена Ост-Индская компания и предприняты шаги к созданию современной государственной власти с ее бюрократией, проводившей учет всех сфер жизни индийского сообщества, включая литературу.

Хотя печать существовала на субконтиненте еще с 1556 года, когда португальцы установили там первые печатные станки, два с половиной века она оставалась делом миссионерских анклавов, имперской администрации и пары газет. Но к 1858 году книгопечатание на нескольких языках превратилось в крупную индустрию, и Индийская гражданская служба (ИГС) начала следить за ней. Вереница документов в архивах ИГС начинается с упоминания периодических «отчетов» об объемах производства книг. Она включает в себя «каталоги», регистрировавшие новые публикации, и заканчивается «рапортами», в которых давались анализ и оценка книжной продукции по округам или провинциям. Нужно иметь в виду, что такого рода документы, созданные государственными служащими, подразумевают определенную предвзятость. Они часто больше сообщают о британцах, чем о местных уроженцах, за которыми они следили170170
  См. классическую статью Ранаджита Гухи The Prose of Counter-insurgency (Subaltern Studies, ed. Ranajit Guha (Delhi, 1983)).


[Закрыть]. Но некоторые материалы содержат поразительные этнографические наблюдения, и лучшие из них были написаны во время восстания Джеймсом Лонгом.

При поддержке бенгальских губернатора и управляющего общественным образованием Лонг пытался сделать обзор всего, что издавали в президентстве с апреля 1857 по апрель 1858 года. Во время проводимого им в течение года исследования он посетил каждый книжный магазин в Калькутте по крайней мере дважды. Лонг скупил все книги, вышедшие с 1857 года, какие только мог найти в книжных лавках, разбросанных по «туземной» части города. Он составлял таблицы цен и тиражей, следовал за книгоношами по их маршрутам, подслушивал чтения вслух, опрашивал авторов и разыскивал сведения о читательских привычках в прошлом. Лонг превратился в этнографа-любителя и настолько увлекся предметом изучения, что создал панорамный обзор всей бенгальской литературы со статистическими подсчетами и вдохновенными описаниями самих книг171171
  James Long, Returns Relating to the Publications in the Bengali Language in 1857, to Which Is Added a List of the Native Presses, with the Books Printed at Each, Their Price and Character, with a Notice of the Past Condition and Future Prospects of the Vernacular Press of Bengal, and the Statistics of the Bombay and Madras Vernacular Presses (Calcutta, 1859) (Oriental and India Office Collections, British Library, V/23/97). Все последующие упоминания даны по этой книге, кроме особо отмеченных случаев. Информацию о Лонге можно найти в статье о нем в индийском Dictionary of National Biography ((Calcutta, 1973), vol. 2, pp. 416–17) и в Geoffrey A. Oddie, Missionaries, Rebellion and Proto-Nationalism: James Long of Bengal, 1814–87 (London, 1999). Его исследование бенгальской литературы описывается в: Tapti Roy, Disciplining the Printed Text: Colonial and Nationalist Surveillance of Bengali Literature // Texts of Power: Emerging Disciplines in Colonial Bengal / Ed. Partha Chatterjee (Minneapolis, 1995), 30–62.


[Закрыть].

Несмотря на то что его симпатии находились на стороне крестьян, которых эксплуатировали британские торговцы индиго, Лонг писал как представитель имперской власти в англо-индийском духе – его либеральной версии, от Джеймса Милля до Джона Морли, воспевающей печатное слово как распространителя цивилизации. Книги, заявлял Лонг, могут «уничтожить предрассудки невежества» вроде протеста против вторичного брака вдов среди «индуистов старой школы»172172
  Long, Returns, vi.


[Закрыть]. Вместо введения цензуры, что предлагали некоторые другие деятели Британии, по мнению Лонга, следовало продвигать свободу печати и поддерживать развитие индийской литературы. Если бы индийским газетам уделялось заслуженное внимание, говорил он, можно было бы заметить достаточно симптомов нарастающего беспокойства, чтобы предотвратить восстание.

Лонг вносил свой вклад, собирая данные об издании книг. По его подсчетам, всего до 1820 года в Бенгалии было издано тридцать книг, большинство из которых сводилось к описанию индуистской религии и мифологии. В период с 1822 по 1826 год вышло всего 28 книг, и такие скромные масштабы производства наряду с перепечатыванием одних и тех же работ сохранялись до середины века. Поворотной точкой стал 1852 год, когда было опубликовано 50 новых бенгальских книг, включая «полезные сочинения» новых жанров. К 1857 году, когда Лонг проводил свое исследование, индустрия набрала силу: в Калькутте насчитывалось 46 печатных станков, из-под пресса которых за год вышло 322 новых издания, включая 6 газет и 12 журналов. По подсчетам Лонга, общее число изданий, выпущенных за последние полвека, доходило примерно до 1800 наименований. Качество печати и бумаги улучшилось, типографии отказались от устаревших деревянных прессов, выросло число авторов, и возник внушительный книжный рынок, хотя крестьяне продолжали прозябать в невежестве: «В Бенгалии в сельской местности нет и трех процентов населения, которые умели бы читать связно. В Бомбее нет и трех процентов населения, которые умели бы читать вообще». Продвигая образование, британцы могли облегчить страдания народа:

Внимание государства было привлечено к улучшению социального положения райята [крестьянина, обычно земледельца-арендатора], но оно должно сопровождаться просвещением духа, которое придаст ему мужества противостоять произволу со стороны заминдара [индийского землевладельца] и плантатора [британского производителя индиго] и позволит почувствовать себя человеком благодаря целительному влиянию образования173173
  Ibid., цитаты из xii и xiv.


[Закрыть].

Лонг не скрывал своих викторианских либеральных взглядов, влиявших на его работу, и предпочитал серьезную литературу, написанную в стиле, передающем санскритское происхождение бенгальского языка, но и популярные жанры он изучал с симпатией, например календари:

Календари читают там, куда не доберутся остальные бенгальские книги. Незадолго до начала нового года у бенгальцев для местных торговцев календарями наступает самая напряженная пора. Книгоноши толпами спешат от типографий, нагруженные кипами календарей, которые распространяют повсюду, некоторые продавая по низкой цене, 80 страниц за одну анну [в одной рупии было шестнадцать анн, а квалифицированный рабочий обычно зарабатывал около шести анн в день]. Бенгальский календарь столь же важен для местного жителя, как кальян или жаровня. Без него он не может определить благоприятные дни для заключения брака (22 дня в году), первого кормления младенца рисом (27 дней в году), кормления матери рисом на пятом месяце беременности (12 дней), начала постройки дома, прокалывания ушей, дарования мальчику первого куска мела, чтобы тот начал учиться писать; не может узнать, когда стоит отправляться в путешествие, или рассчитать, сколько времени продлится лихорадка и насколько сильной она будет174174
  Ibid., xx–xxi.


[Закрыть].

Общество религиозной литературы в Калькутте пыталось нейтрализовать популярность этих буклетов, выпуская христианские календари, но покупатели почти не интересовались ими, потому что, как замечает Лонг, там не было предсказаний.

Он также отметил, что книги по истории не слишком популярны, как ему казалось, из‐за убеждения читателей-индуистов, что мирские дела не имеют большого значения. И тем не менее бенгальцам нравились шутки на темы текущих событий, особенно в форме драмы. В глубинке ятры [труппы бродячих артистов] странствовали от деревни к деревне, исполняя пьесы на основе индуистской мифологии, но с включением непристойных эпизодов, издевательских песен и ремарок в адрес британских плантаторов и властей. В Калькутте произведения с похожей тематикой, написанные пандитами-драматургами или сымпровизированные на манер фарса или водевиля, господствовали в репертуаре оживленного театрального квартала. Типографии Калькутты выпускали дешевые издания пьес, а книгоноши распространяли их по провинции вместе с другим популярным товаром – песенниками, дополнявшими спектакли. Хотя большая часть такого рода материалов оскорбляла его викторианские представления о прекрасном, Лонг подробно обсуждает их, подчеркивая народный характер произведений:

Бенгальские песни не внушают любовь к вину или, подобно шотландским, любовь к войне, но посвящены Венере и языческим богам. Они непристойны и развратны. Среди них наиболее известны «панчали», которые поют на праздниках и продают во множестве версий тысячами. Некоторые экземпляры выполнены на отличной бумаге и прекрасно подготовлены [то есть хорошо сверстаны и изданы], другие отпечатаны на обрывках мешковины. Панчали представляют собой в основном декламацию индуистских шастр в стихах, с музыкой и пением. Они повествуют о Вишну и Шиве, одновременно включая части в духе Анакреона… Ятры представляют собой тип драматического выступления, вульгарный, напоминающий сценки с Панчем и Джуди или уличные балаганы в Лондоне, и рассказывают о разврате или о Кришне. Там всегда фигурирует мехтар [бедный уборщик] с метлой в руках175175
  Ibid., xlviii.


[Закрыть].

Лонг сам слушал выступления певцов, как бродячих актеров, так и уличных поэтов, один из которых мог импровизировать на санскрите на любую предложенную тему. В песнях содержалось немало высказываний на политические и социальные темы: «К примеру, назначение плантаторов, производящих индиго, на почетные чиновничьи должности вызвало сильное возмущение среди райятов в некоторых областях. Обычной ремаркой на эту тему было: „Je rakhak se bhakhak“, то есть „человеком, который должен нас защищать, стал волк“»176176
  Ibid., xlix.


[Закрыть]. Популярные листовки, которые выпускали десятками тысяч и расклеивали на стенах, придерживались в основном религиозных вопросов вроде деяний богов. Лонг ничего хорошего не мог сказать про «эротику», но отметил, что этот тип литературы тоже адресован массовому читателю. Он нашел мало серьезной литературы или аналогов европейских романов, хотя и счел, что некоторые религиозные истории «написаны таким образом и в таком стиле, что производят на читателей и слушателей эффект, сходный с литературным»177177
  Ibid., xxvi.


[Закрыть]. Лонг подсчитал, что более семи сотен авторов опубликовали книги на бенгальском, и всех их перечислил. Никто из них, по его мнению, не мог считаться великим писателем, хотя Лонг признался в определенном уважении к Бхарату Чандре, чей «Шишубодх» был «наиболее распространенной книгой в местных школах, однако полной непристойностями и мифами». «Видеа Сундар» Чандры, «самое известное повествование, остроумное, но неприличное», было недавно напечатано тиражом 3750 экземпляров и распродано за четыре месяца178178
  Ibid., 31.


[Закрыть]. Несмотря на их прискорбную распущенность, у бенгальских авторов была возможность создать богатую литературу, адаптировав наследие санскрита к интересам растущего читающего сообщества. Уже одно их число говорило о том, что «разум бенгальцев был пробужден от векового сна»179179
  Ibid., xv.


[Закрыть].

Короче говоря, бенгальская литература начала процветать, хотя большинство европейцев даже не задумывались о ее существовании. Чтобы ознакомиться с ней, им пришлось бы пересечь черту, отделявшую британское общество от «туземных кварталов» северной Калькутты, и пройтись по переполненным людьми типографиям и повсюду разбросанным книжным лавкам, которых было особенно много на Читпур-роад, «их Патерностер-роу»180180
  Патерностер-роу в Лондоне – улица, которая была центром книготорговли. – Прим. ред.


[Закрыть], в районе Баттала. Лонг детально обследовал эту территорию, а кроме того, обозначил связи, соединявшие производителей в Калькутте с потребителями в глубинке. За исключением сезона дождей, когда они работали на полях, двести крестьян-книгонош регулярно пополняли запасы в книжных лавках столицы и рассеивались по сельской местности, неся свой товар на голове. Удваивая цену оптовика, они часто получали по шесть-семь рупий в год, а их навык продажи из рук в руки делал таких разносчиков идеальными посредниками в системе распространения, затрагивающей как читателей, так и слушателей чтения: «Бенгальцы считают лучше рекламой книги живого продавца, который сам демонстрирует товар»181181
  Ibid., xiv.


[Закрыть].

Лонг уделял особое внимание чтению как последнему этапу в процессе коммуникации. Каким бы предвзятым ни было отношение Лонга к азиатам, он отметил огромное воздействие чтения вслух в преимущественно неграмотном обществе:

Среди азиатов принято читать другим, так что огромное количество людей, которые сами читать не умеют, слушают тех, кто владеет этим навыком. Чтецов (катхаков) часто нанимают пересказывать или петь какие-то произведения, и некоторые из них делают это весьма впечатляющим образом. Один такой чтец недавно по памяти рассказывал мне любые названные абзацы из «Рамаяны», «Рагхувамши» и «Махабхараты» в самой выразительной манере. Некоторые катхаки зарабатывают 500 рупий в месяц… Я знаю одного индуса, которого местный богатый баба годами нанимал, чтобы читать два часа в день сорока или пятидесяти женщинам в его доме. Эта практика существует в Бенгалии с незапамятных времен, ведь здесь чтение вслух очень популярно, как и в других восточных странах, а интонация, жесты и подобные приемы наполняют книгу большим смыслом, чем простое прочтение. Женщины иногда собираются вокруг одной, которая читает им. Предположив, что в среднем насчитывается десять слушателей и читателей каждой книги, мы получим, что эти 600 000 бенгальских книг [так Лонг оценивал общее количество экземпляров, отпечатанных в 1857 году] имели 2 000 000 слушателей и читателей [возможно, описка, имелось в виду 6 000 000]182182
  Ibid., xv.


[Закрыть].