Текст книги "Смертельная белизна"

Разгневанная женщина причитала: ну вот, опять попала на автоответчик, хотя члены парламента должны отвечать людям лично, а потом бубнила, пока не закончилась запись, как ее соседи не обрубают нависающие ветви деревьев, несмотря на многочисленные обращения местного совета.

Затем тишину офиса заполнил мужской рык с почти театральной угрозой:

– Говорят, перед такой смертью из них льет моча. Это правда, Чизл? Сорок тысяч – или я выясню, сколько мне заплатят газеты.

20

Мы с нею дружно работали вместе, чтобы выбраться на новый путь.

Генрик Ибсен. Росмерсхольм

Для своей встречи с Робин на предмет согласования действий Страйк выбрал паб «Двое и одно кресло» из-за его близости к Вестминстерскому дворцу. Паб прятался в лабиринте старинных закоулков Олд-Куин-стрит среди пестрого разнообразия необычных, сонных, притулившихся друг к другу строений. Но только когда он, прихрамывая, пересек проезжую часть и увидел над входной дверью металлическую вывеску, до него дошло, что «двое», в честь которых назван паб, – это вовсе не два претендента на одно кресло в каком-нибудь совете директоров, а скромные трудяги-носильщики, поднявшие на плечи большой паланкин. Невзирая на усталость и боль, он оценил этот образ как вполне подходящий к случаю, хотя в паланкине переносили изысканную госпожу в белом, а не грузного, вспыльчивого и брюзгливого министра с жесткими, как ершик трубочиста, волосами.

У барной стойки толпились зашедшие выпить после работы посетители, и у Страйка вдруг возникло предчувствие, что в зале не окажется свободного столика; перспектива была не из приятных, поскольку затекшие нога, спина и шея болели после длительной вчерашней поездки и долгих часов сегодняшнего наблюдения за Ловкачом на Харли-стрит.

Он только-только успел взять себе пинту «Лондон прайд», как освободился столик у окна. С вынужденным проворством Страйк ринулся к высокому стулу с обращенной к улице спинкой, пока на это место не позарилась вновь прибывшая смешанная компания. Никто даже не рискнул озвучить вопрос: вправе ли один человек занимать столик на четверых?

Внушительная комплекция и угрюмый вид Страйка не оставили этой группе государственных чиновников никакой надежды на достижение компромисса.

Помещение бара с дощатым полом Страйк мысленно отнес к категории «утилитарный люкс». Выцветшая от времени роспись на торцевой стене изображала сцену из жизни восемнадцатого века: беседу двух светских сплетников в париках, а в остальном здесь преобладали черно-белые офорты на фоне простого дерева. Страйк поглядел в окно, чтобы проверить, не идет ли Робин, отхлебнул пива и прочел в своем телефоне последние известия, все это время пытаясь не смотреть на лежавшее перед ним меню с соблазнительной картинкой рыбы в кляре.

Робин должна была прийти в шесть, но не появилась даже в половине седьмого. Более не в состоянии сопротивляться картинке, Страйк заказал себе треску с жареной картошкой, взял вторую пинту пива и прочел длинную статью в «Таймс» о предстоящей церемонии открытия Олимпийских игр, которая, как опасался журналист, грозила во многих отношениях унизить нацию и выставить ее в ложном свете.

К восемнадцати сорока пяти Страйк всерьез забеспокоился. Он уже решил позвонить Робин, но тут она, раскрасневшаяся, в ненужных, как понимал Страйк, очках, стремительно вошла в бар; ее буквально распирало от важных новостей.

– Карие глаза, – отметил он, когда она села напротив. – Неплохо. Меняет весь облик. Ну, выкладывай, что там у тебя накопилось.

– Откуда ты знаешь, что у меня?.. Ну, на самом деле полно всего, – признала она, решив, что играть с ним бесполезно. – Я даже хотела тебе позвонить, но у нас в офисе весь день был проходной двор, а утром я вообще оказалась на волоске, когда устанавливала жучок.

– Но установила? Вот молодчина!

– Спасибо. Мне необходимо чего-нибудь хлебнуть, погоди-ка.

Она вернулась с бокалом красного вина и тотчас начала отчитываться о сообщении, которое утром Рафаэль обнаружил на автоответчике.

– Мне не удалось заполучить номер звонившего, потому что после этого сообщения было еще четыре. Система телефонии там просто допотопная.

Нахмурившись, Страйк спросил:

– Не помнишь, как звонивший произнес фамилию Чизуэлла?

– Как принято среди своих. «Чизл».

– Не иначе как Джимми, – сказал Страйк. – И что было потом?

– Когда Иззи вернулась в офис, Рафф тут же ей рассказал. – В звучании этого имени Страйку почудилось некоторое смущение. – Сам он явно не понял, что к чему. Иззи тут же позвонила отцу, и тот впал в неистовство. Даже мы слышали, как он орет, хотя слов было не разобрать.

В задумчивости Страйк потер подбородок.

– Опиши-ка манеру речи этого анонима.

– Лондонский говор, – сказала Робин. – Манера речи – угрожающая.

– «Перед такой смертью из них льет моча», – процитировал Страйк почти вслух.

Робин хотела что-то сказать, но ее остановили собственные жестокие воспоминания.

– Задушенные жертвы…

– Да, – прервал ее Страйк. – Я знаю.

Они оба выпили.

– Так, допустим, что сообщение наговорил Джимми, – продолжила Робин. – Значит, сегодня он звонил на этот номер дважды.

Открыв сумочку, она продемонстрировала спрятанное в ней подслушивающее устройство.

– Ты его забрала? – оторопел Страйк.

– И заменила новым, – ответила Робин, не сдержав победной улыбки. – Потому и опоздала. Не могла упустить такой шанс. Аамир – он помощник Уинна – уже закончил работу, а сам Герайнт, когда я собиралась уходить, явился к нам в офис, чтобы меня прикадрить.

– Да что ты, неужели? – развеселился Страйк.

– Рада, что тебя это позабавило, – холодно сказала Робин. – Он неприятный тип.

– Извини, – сказал Страйк. – В каком смысле он неприятный тип?

– Уж поверь, – сказала Робин. – Я на таких насмотрелась по разным конторам. Это извращенец, причем с комплексами. Как-то он сказал, – щеки у нее вспыхнули негодованием, – что я похожа на его покойную дочь. А сегодня начал трогать мои волосы.

– Трогать волосы? – Страйк помрачнел.

– Да, поднял у меня с плеча прядь и пропустил через пальцы, – объяснила Робин. – Потом, вероятно, почувствовал мое отношение и попытался выдать этот жест за отеческий. В общем, я сказала, что мне надо в туалет, но попросила его задержаться, чтобы продолжить разговор о благотворительности. А сама рванула по коридору и поменяла жучок.

– Ты чертовски ловко это провернула, Робин.

– По пути сюда я прослушала все записи, – сказала Робин, передавая Страйку извлеченные из кармана наушники, – и отметила кое-что интересное.

Страйк послушно вставил наушники в уши, а Робин в сумочке включила воспроизведение.

«…в половине четвертого, Аамир».

Голос с валлийским выговором был прерван звонком мобильного телефона. Прошаркали шаги, звонок прекратился, и Герайнт сказал:

«А, привет, Джимми… секунду… Аамир, закрой дверь».

Опять шарканье, стук шагов.

«Да, Джимми?..»

После этого Герайнт, казалось, долго пытался вклиниться в нарастающую тираду.

«Что… да ладно, подо… Джимми, послу… Джимми, послушай – послушай! Ясно же, что ты проиграл, Джимми, я понимаю, как тебе обидно… Джимми, прошу тебя! Мы понимаем твои чувства… да, это несправедливо, Джимми, но ни я, ни Делия не родились богачами – мой отец был шахтером, Джимми! Так что выслушай, пожалуйста! Мы вот-вот получим фотографии!»

Затем он умолк, и до слуха Страйка доносились лишь подъемы и спады тона в скороговорке Джимми Найта.

«Я тебя услышал, – вставил наконец Герайнт, – но, умоляю, не совершай никаких поспешных действий, Джимми. Он не отдаст… Джимми, да послушай ты! Тебе не видать этих денег – он же ясно дал понять. Теперь еще газеты… так что… нужны доказательства, Джимми! Доказательства!»

Последовал еще один короткий отрезок невнятного бормотания.

«Я же тебе сказал, правда ведь? Да… нет, в МИДе… ну, вряд ли… нет, у Аамира есть контакт… да… да… хорошо… непременно, Джимми. Ладно… да, хорошо. Да. Ну давай».

Лязгнула брошенная на рычаг трубка; раздался голос Герайнта:

«Сучонок паршивый!»

Послышались еще шаги. Страйк взглянул на Робин, и та описала пальцем круг, предлагая послушать дальше. Секунд, вероятно, через тридцать заговорил Аамир – неуверенно и натянуто:

«Герайнт, Кристофер ничего не обещал по поводу фотографий».

Молчание, нарушаемое только потрескиванием крошечной кассеты и шорохом перекладываемых на столе Герайнта бумаг, словно звенело натянутой струной.

«Герайнт, вы меня слы…»

«Слышу! – рявкнул Уинн. – Боже правый, ты, лучший выпускник Лондонской школы экономики, не можешь придумать, как выманить фотографии у какого-то ублюдка? Я не прошу тебя выносить их из министерства, просто раздобудь копии. На это, надеюсь, у тебя ума хватит?»

«Мне лишние неприятности не нужны», – пробормотал Аамир.

«Знаешь, – сказал Герайнт, – думается мне, после всего, что мы для тебя сделали, особенно моя жена…»

«Я вам очень благодарен, – зачастил Аамир. – Ну… ладно… попробую».

В течение следующей минуты не было слышно ничего, кроме шарканья подошв и шороха бумаг, а потом раздался механический щелчок. После минутного отсутствия речи устройство автоматически выключилось, но вновь активировалось при звуках голоса. Вошедший – совсем другой человек – хотел выяснить, собирается ли сегодня Делия присутствовать «на подкомитете».

Страйк снял наушники.

– Ты все разобрал? – спросила Робин.

– Вроде да, – сказал Страйк.

Робин выжидательно откинулась на спинку стула.

– Министерство иностранных дел? – повторил Страйк себе под нос. – Черт его знает, что он такого наворотил, если фотографиями заинтересовался Форин-Офис?

– Разве нас касается, что он наворотил? – Робин вздернула брови.

– Я не отрицал, что это интересно. Я только говорил, что платят нам не за это.

Страйку принесли рыбу с картошкой. Поблагодарив барменшу, он щедро полил еду кетчупом.

– Иззи упоминала об этом как бы между прочим, – припоминая, сказала Робин. – Не могла же она так притворяться, если он… ну, ты понимаешь… своими руками лишил кого-то жизни.

Она сознательно избегала слова «задушил». Трех приступов паники за три дня было вполне достаточно.

– Сдается мне, – сказал Страйк, жуя картофель, – этот анонимный звонок подсказывает… если, конечно… – запнулся он от пришедшей ему в голову мысли, – если, конечно, Джимми не надумал приплести Чизуэлла, вдобавок ко всему прочему, еще и к рассказу Билли, – что для него главное – не доказать факт детоубийства, а просто дискредитировать министра, у которого и так на хвосте сидит пресса. Есть еще интернет, ты же понимаешь. Там куча народу заявляет, что членство в партии тори уже равноценно детоубийству. Возможно, Джимми таким образом надеется усилить свое давление.

Страйк задумчиво наколол на вилку несколько кусочков жареной картошки.

– Хотел бы я знать, где сейчас Билли, да только некому поручить розыск. Барклай не заметил никаких признаков его присутствия, и, по его словам, Джимми даже не упоминал, что у него есть брат.

– Билли сказал, что его держат взаперти, – осторожно напомнила Робин.

– На слова Билли, честно говоря, особенно полагаться не стоит. Я знал одного парня, «кочколаза», у которого на учениях начался психоз. Так вот: этот, к примеру, считал, что у него под кожей бегают тараканы.

– «Кочколаза»?

– Пехотинца. Фузилера. Картошку попробуешь?

– Нет, наверное, – вздохнула Робин, хоть и была голодна. Мэтью, которому она отправила SMS, ответил, что будет ждать ее к ужину. – Погоди, у меня еще не все.

– Сьюки Льюис? – с надеждой спросил Страйк.

– О ней разузнать пока не удалось. Нет, я о другом: жена Чизуэлла твердит, что какие-то чужаки топчут ее клумбы и шастают в конюшню.

– Чужаки? – переспросил Страйк. – Во множественном числе?

– Это со слов Иззи… но она считает, что Кинвара – эгоцентричная истеричка.

– Вырисовывается некая отдельная категория фигурантов, ты согласна? Полубезумцы, не способные верно истолковать увиденное.

– А как по-твоему, не мог ли туда сунуться, среди прочих, и Джимми? К ней в сад?

Пережевывая картофель, Страйк обдумал и эту возможность.

– Пока не вижу, зачем ему соваться к ней в сад и шастать в конюшню, – разве что пугнуть Чизуэлла. Еще раз переговорю с Барклаем: есть ли у Джимми машина, не упоминал ли он поездки в Оксфордшир. Кинвара вызывала полицию?

– Когда вернулась Иззи, этот же вопрос задал ей Рафф, – сообщила Робин, и при упоминании этого имени Страйку опять почудилась в ее голосе легкая застенчивость. – По словам Кинвары, ночью, когда залаяли собаки, она увидела в саду мужскую тень, но злоумышленник сразу сбежал. Наутро – опять же по ее словам – на конском выпасе обнаружились следы, а у одной из лошадей появилась ножевая рана.

– Ветеринара не вызывали?

– Этого я не знаю. Мне стало гораздо труднее задавать вопросы, когда к нам в офис зачастил Рафф. Он же обо мне ничего не знает, а я не хочу показаться любопытной.

Отодвинув тарелку, Страйк полез в карман за сигаретами.

– Эти фотографии… – начал он размышлять вслух и тем самым вернул разговор в нужное русло. – Получается, что в Форин-Офисе есть некие снимки. Черт побери, с какой стороны они могут скомпрометировать Чизуэлла? Кстати, не работал ли он когда-нибудь в Министерстве иностранных дел, а?

– Нет, – ответила Робин. – Вершиной его карьеры было кресло министра торговли. Но этот пост ему пришлось оставить из-за интрижки с матерью Раффа.

Деревянные часы над камином напоминали, что ей пора уходить. Она не шелохнулась.

– А ты, стало быть, неровно дышишь к Раффу? – ни с того ни с сего поинтересовался Страйк, застав ее врасплох.

– Что? – Робин испугалась, как бы ее не бросило в краску. – Как это понимать: «неровно дышу»?

– Так, поверхностное впечатление, – ответил Страйк. – До вашего знакомства ты отзывалась о нем весьма нелестно.

– А ты хочешь, чтобы я с ним расплевалась, но при этом и дальше выдавала себя за крестницу его папаши? – возмутилась Робин.

– Нет, боже упаси, – сказал Страйк, но Робин показалось, что в этой реплике сквозит какая-то издевка.

– Мне пора, – сказала она, смахивая наушники со стола в сумочку. – Я обещала Мэтью быть дома к ужину.

Бросив Страйку «пока», она вышла из паба.

Страйк провожал ее взглядом и смутно сожалел, что заговорил о ее симпатии к Рафаэлю Чизуэллу. В считаные минуты он допил пиво, расплатился за горячее блюдо и, прихрамывая, вышел на улицу, где закурил и набрал номер министра культуры. Ему ответили после второго гудка.

– Одну минуту, – сказал Чизуэлл.

Страйк уловил нестройный гомон.

– Здесь слишком людно.

Со стуком захлопнувшейся двери шум немного стих.

– Я на банкете, – объяснил Чизуэлл. – Есть какие-нибудь новости?

– К сожалению, неутешительные, – ответил Страйк, отходя от паба и шагая по Куин-Энн-стрит, где белые дома будто бы светились в наступивших сумерках. – Сегодня утром моя напарница сумела установить подслушивающее устройство в кабинете мистера Уинна. Мы располагаем записью его разговора с Джимми Найтом. Кроме того, помощник Уинна – Аамир, так, кажется? – намерен раздобыть копии упомянутых вами фотографий. Причем не где-нибудь, а в МИДе.

Пауза так затянулась, что Страйк уже заподозрил сбой соединения.

– Господин ми…

– Здесь я, здесь! – рявкнул Чизуэлл. – Значит, милый юноша Маллик, да? Вот грязная скотина. Грязная скотина. Один раз его уже выперли с работы… что ж, пусть попробует. Пусть только попробует! Неужели кто-то возомнил, что я не… что я не узнаю о кознях Аамира Маллика? Ну-ну.

В некотором недоумении Страйк ожидал разъяснений, но их не последовало. Министр только сопел в трубку. Приглушенный мерный стук подсказал Страйку, что Чизуэлл расхаживает туда-сюда по ковру.

– У вас все? – властно спросил наконец парламентарий.

– Еще одна деталь, – ответил Страйк. – Моя напарница говорит, что ваша жена недавно видела, как некий мужчина, и, возможно, не один, под покровом темноты нарушил границы вашей частной собственности.

– Ах, вы об этом… – протянул Чизуэлл. – Да-с. – Тот эпизод, очевидно, его не взволновал. – Моя жена держит лошадей и очень беспокоится, как бы с ними чего не случилось.

– Вы не считаете, что это происшествие как-то связано с?..

– Никоим образом, никоим образом, – перебил Чизуэлл. – Кинвара порой… честно сказать… она дьявольски экзальтированная женщина. Завела себе лошадей, а теперь над ними трясется. Так что не отвлекайтесь на погоню за тенью в зарослях Оксфордшира. Мои проблемы завязаны на Лондоне. Теперь все?

Получив утвердительный ответ, министр без лишних церемоний повесил трубку, а детектив похромал дальше – к станции метро «Сент-Джеймс-парк».

Через десять минут, сложив руки на груди и вытянув ноги, он уже сидел в торце вагона и невидящим взглядом смотрел в окно напротив.

Это расследование ставило его в тупик. С одной стороны, он впервые взялся за такое дело о шантаже, в котором клиент – шантажируемый – помалкивает о своих деяниях. А с другой стороны, не преминул указать себе Страйк, не каждый день к его услугам прибегали члены правительства. Да и не каждый день к нему в приемную врывался парень, пусть даже псих, чтобы заявить о виденном воочию детоубийстве; впрочем, с тех пор как пресса раструбила об агентстве, туда потянулось множество всякого рода странных, неуравновешенных личностей, и «коробки для шизы», как Страйк, невзирая на протесты Робин, называл архивы писем от такой публики, занимали уже больше половины конторского шкафа. Теперь, как никогда, Страйка занимала связь между задушенным младенцем и делом о шантаже Чизуэлла, хотя связь эта на первый взгляд была очевидной: она коренилась в родстве двух братьев, Джимми и Билли. Но теперь некто (Страйк, полагаясь на отчет Робин, все более склонялся к тому, что это был Джимми) вознамерился привязать рассказанную Билли историю к Чизуэллу, хотя дело о шантаже, которое, собственно, и привело Чизуэлла к Страйку, не могло быть сопряжено с детоубийством напрямую – иначе Герайнт Уинн сразу побежал бы в полицию. Как кончик языка сам собой тянется к болячкам во рту, так и мысли Страйка без конца обращались к братьям Найт: к харизматичному, лихому краснобаю и красавцу Джимми, бесшабашному авантюристу, и к запуганному, немытому, бесспорно нездоровому Билли, одержимому неким воспоминанием – возможно, далеким от реальности, но от того не менее жутким.

«Перед такой смертью из них льет моча».

Из кого «из них»? Страйку опять послышался голос Билли Найта:

«Завернули в розовое одеяльце, да и закопали в ложбине у папиного дома. Но потом сказали, что это мальчик был…»

Клиент особо подчеркнул, что расследование должно вестись в пределах Лондона, вдали от Оксфордшира.

Прочтя название станции, от которой только что отъехал его поезд, Страйк почему-то вспомнил, как смущалась Робин, упоминая Рафаэля Чизуэлла. Он зевнул, опять достал мобильный и успел погуглить младшего отпрыска своего клиента, разглядывая многочисленные фотографии, изображавшие этого хлыща у входа в суд, куда он был вызван по обвинению в убийстве.

Чем дальше, тем больше в нем закипала неприязнь к молодому красавчику в темном костюме. Мало того что он смахивал на манекенщика-итальяшку и ничем не напоминал англичанина, так еще в душе Страйка зрело скрытое отторжение, вызванное классовыми и личными причинами. Рафаэль относился к тому же типу людей, что и Джейго Росс, за которого выскочила Шарлотта: этот заносчивый щеголь, получивший дорогостоящее образование, смело мог рассчитывать, что его будут защищать лучшие адвокаты, а судьи при любом раскладе посмотрят на его грешки сквозь пальцы, потому как он – точная копия их родных сыновей.

Поезд тронулся дальше, и Страйк, пропустивший пересадку, сунул телефон в карман, сложил руки на груди и устремил невидящий взгляд в то же темное окно, чтобы только выбросить из головы эту неудобную мысль, но она, будто настырная голодная собака, не оставляла его в покое.

Раньше он как-то не отдавал себе отчета, что Робин может заинтересоваться каким-нибудь другим мужчиной, кроме Мэтью, – не считая, естественно, того случая на ступенях, после ее венчания, когда на один быстротечный миг…

В злобе отшвырнув эту прилипчивую мысль, он заставил себя вернуться к запутанному казусу с министром, раненой лошадью и зарытым в ложбине младенческим тельцем в розовом одеяле.

21

…у тебя в доме творится что-то такое за твоей спиной…

Генрик Ибсен. Росмерсхольм

– Почему ты крутишься как белка в колесе, а мне нефиг делать? – около полудня обратился Рафаэль к Робин.

Она только что дошла вслед за Герайнтом до Порткаллис-Хауса[23]23
  Порткаллис-Хаус (тж. Порткуллис-Хаус) – современное офисное здание в Вестминстере, где расположены офисы 213 парламентариев и работников аппарата каждого из них.


[Закрыть] и успела вернуться. Даже издалека ей было видно, как вежливые улыбки на лицах встречных молодых женщин, с которыми он здоровался, сменялись неприязненными гримасами у него за спиной. Герайнт вошел в зал заседаний на втором этаже, и Робин не оставалось ничего другого, как вернуться в офис Иззи. На подходе к кабинету Герайнта она понадеялась проскользнуть внутрь, чтобы забрать второе подслушивающее устройство, но через открытую дверь увидела сидящего за компьютером Аамира.

– Рафф, мальчик мой, через минуту я тебя загружу работой, – бросила сбившаяся с ног Иззи, барабаня по клавиатуре. – Только вот это закончу, для председательницы местной партийной организации. Сейчас папа зайдет – подпишет.

Она бросила загнанный взгляд на брата, который, развалившись в кресле, закатал рукава, ослабил галстук и вытянул перед собой длинные ноги; на шее у него болтался картонный разовый пропуск.

– Может, ты пока выйдешь на террасу кофейку попить? – предложила ему Иззи.

Робин понимала: Иззи не хочет, чтобы Чизуэлл видел, как бездельничает сын.

– Пошли кофе пить, Венеция? – позвал Рафаэль.

– Не могу, – сказала Робин. – Дел по горло.

Вентилятор на столе у Иззи развернулся в сторону Робин, и та пару секунд наслаждалась прохладным ветерком. Тюлевая занавеска туманила чудесный июньский день. За окном на террасе мерцающими привидениями двигались обезглавленные оконной рамой парламентарии. В захламленном кабинете было душно. Робин пришла в коттоновом платье, убрала волосы в «конский хвост» и тем не менее, изображая бурную деятельность, то и дело вытирала пот с верхней губы тыльной стороной ладони.

Присутствие Рафаэля в офисе, как она сказала Страйку, создавало неудобства. Когда Робин находилась там вдвоем с Иззи, ей не приходилось выдумывать предлог для любой задержки в коридоре. Более того, Рафаэль не сводил с нее глаз, но совсем не так, как похотливый Герайнт, который обшаривал ее взглядом с головы до ног. Она недолюбливала Рафаэля, но время от времени ловила себя на том, что оказывается в опасной близости от сочувствия к этому парню. Рядом с отцом тот вечно нервничал, а кроме того… кто угодно признал бы его красавцем. Главным образом по этой причине она избегала на него смотреть – просто чтобы сохранять объективность.

А Рафаэль как раз стремился к сближению, но она пыталась этого не допускать. Вот, к примеру, накануне он спутал ей все карты, когда она зависла у дверей Герайнта и Аамира, напряженно прислушиваясь к телефонному разговору Аамира насчет какого-то «запроса». Из скудных подробностей, которые ей удалось тогда уловить, Робин с уверенностью заключила, что речь идет как раз о «Равных правилах игры». «Но ведь это не предусмотрено нормативными актами? – встревоженно спрашивал Аамир. – Это же не официально? Мне казалось, такая рутинная процедура… но мистер Уинн полагал, что в своем письме координатору благотворительной акции ответил на все спорные вопросы».

Робин не могла пройти мимо, но понимала, что подвергает себя опасности. Кто же мог знать, что застукает ее не Уинн, а Рафаэль?

– Что ты тут жмешься? – смеясь, спросил он.

Поспешив отойти, Робин услышала, как у нее за спиной хлопнула дверь, и заподозрила, что отныне, во всяком случае в присутствии Аамира, эта дверь больше не останется нараспашку.

– Ты всегда так дергаешься или только при мне? – не унимался, догоняя ее, Рафаэль. – Пошли кофе пить, что ты, в самом деле, я тут с тоски подыхаю.

Робин ответила резким отказом, в офисе опять изобразила деловитость, но невольно призналась сама себе, что в глубине души – очень глубоко – польщена такими знаками внимания.

В дверь постучали, и, к удивлению Робин, в офис вошел Аамир Маллик со списком имен в руке. Нервозно, хотя и с решимостью, он обратился к Иззи.

– Да, э-э-э, здрасте. Герайнт просит внести попечителей фонда «Равные правила игры» в список приглашенных на паралимпийский прием двенадцатого июля, – выговорил он.

– А я тут при чем? – взвилась Иззи. – Прием организует Министерство культуры, СМИ и спорта. С какой стати, – больше не сдерживаясь, она убрала со лба потную челку, – все приходят ко мне?

– Герайнту необходимо, чтобы они присутствовали, – стоял на своем Аамир, но листок с именами задрожал у него в руке.

Робин подумала, что сейчас как раз удобный момент, чтобы проникнуть в пустой кабинет Аамира и поменять жучки. Она бесшумно поднялась из-за стола, стараясь не привлекать к себе внимания.

– Почему он не обращается с этим к Делии? – кипятилась Иззи.

– Делия занята. В списке всего-то восемь человек, – не отступался Аамир. – Ему в самом деле необходимо…

– «Слово девы Лахесис, дочери Необходимости!»[24]24
  Платон. Государство. Кн. 10. Перев. В. Н. Карпова.


[Закрыть]

Появление министра культуры опередил его зычный голос. Чизуэлл, в мятом костюме, остановился на пороге, преградив путь Робин. Она бесшумно села на свое место. Аамир, как ей показалось, приободрился.

– Мистер Маллик, вам известно, кто такая Лахесис? – осведомился Чизуэлл.

– Точно не скажу, – ответил Аамир.

– Вот как? Разве у вас в Харрингейской общеобразовательной школе не преподавали древнегреческий? Рафф, ты, похоже, не слишком занят. Просвети мистера Маллика насчет Лахесис.

– Да я и сам не в курсе, – сказал Рафаэль, хлопая густыми темными ресницами.

– Дурачком прикидываешься? Лахесис – одна из богинь судьбы, – изрек Чизуэлл. – Она знает, какой кому отпущен срок. Знает, когда чья песенка спета. Вы не великий поклонник Платона, мистер Маллик? Вам, наверное, ближе Катулл. У него есть прекрасные строки о людях вашего склада. Стих шестнадцатый[25]25
  Из-за обилия латинской обсценной лексики указанное стихотворение многократно подвергалось цензуре при переводе на другие языки, в т. ч. и на русский. В переводе С. Шервинского (1986) предложен следующий вариант: «Вот ужо я вас спереди и сзади, мерзкий Фурий с Аврелием беспутным».


[Закрыть], непременно ознакомьтесь, вам понравится.

Рафаэль с сестрой воззрились на отца. Аамир еще немного потоптался, как будто вспоминая, что его сюда привело, а затем вышел.

– Практикум по классической филологии для всех, – обернувшись ему вслед, с мстительным, как могло показаться, удовлетворением продолжил Чизуэлл. – Учиться никогда не поздно, правда, Рафф?

На письменном столе у Робин завибрировал мобильный. Пришло сообщение от Страйка. У них была договоренность – не звонить и не писать в рабочее время, разве что в самом крайнем случае. Робин опустила телефон в сумочку.

– Где моя папка с документами на подпись? – обратился Чизуэлл к Иззи. – Ты закончила письмо этой чертовке, Бренде Бейли?

– Уже распечатываю, – ответила Иззи.

Пока Чизуэлл, пыхтя, как бульдог, в тиши кабинета, кое-как выводил свою подпись на сложенных в стопку письмах, Робин пробормотала что-то невразумительное насчет необходимости отлучиться и поспешила выйти в коридор.

Чтобы прочесть сообщение Страйка подальше от посторонних глаз, она прошла по деревянным указателям «Крипта» и сбежала по узкой каменной лестнице на самый нижний этаж, где нашла безлюдную часовню. Крипта напоминала средневековую шкатулку для драгоценностей: золотую стену сплошь покрывали геральдические и религиозные сцены и символы. Над алтарем блестели изображения святых, а небесно-голубые органные трубы были украшены золотыми бантами и алыми лилиями. Робин присела на обитую красным бархатом скамью и открыла сообщение.

Просьба. Барклай 10 дней пас Джимми Найта, но сейчас узнал, что в эти выходные должен сидеть с ребенком, т. к. жена выходит на работу. Энди с семьей сегодня улетает на неделю в Аликанте.

Я его подменить не смогу, т. к. Джимми меня знает. Завтра ОТПОР участвует в противоракетном марше. Начало в 14, от Боу. Сможешь?

После недолгого раздумья у Робин вырвался стон, эхом отозвавшийся от стен крипты.

Впервые за год с лишним Страйк просил ее, причем буквально в последнюю минуту, поработать сверхурочно, но в эти выходные они с Мэтью планировали отметить первую годовщину свадьбы. Уже был заказан номер в дорогом отеле, а упакованные дорожные сумки стояли в багажнике машины. До встречи с Мэтью оставалось всего ничего. Им предстояло ехать прямиком в «Le Manoir aux Quat’Saisons»[26]26
  «Усадьба „Времена года“» (фр.) – отель с рестораном (две мишленовские звезды) в деревне Грейт-Мильтон, близ Оксфорда.


[Закрыть]. Нетрудно было представить, в какую ярость привел бы мужа ее отказ. В золоченой тишине крипты у Робин в памяти всплыли слова, которые сказал ей Страйк, когда согласился преподать ей начала следственной работы:

«Мне нужен такой напарник, который не считается со временем. Который не возражает работать в выходные… У тебя действительно есть способности к сыску, но ты выходишь замуж за человека, которому это занятие ненавистно…»

А у нее тогда вырвалось: «Мэтью не касается, какую профессию я выбрала».

И в пользу чего она делает выбор теперь? Когда-то она сказала, что не намерена разрушать брак, и согласилась на попытку примирения. Страйк выжал из нее не один час сверхурочной работы. Не ему говорить, что она отлынивает.

Медленно, то стирая, то заменяя слова, продумывая каждый слог, она напечатала ответ:

Очень жаль, но в эти выходные у меня годовщина свадьбы.

Забронировали гостиницу, выезжаем сегодня вечером.

Ей хотелось добавить что-нибудь еще, но как тут скажешь? «Мой брак складывается не лучшим образом, нужно хотя бы устроить семейное торжество»? «Я бы охотнее замаскировалась под демонстрантку и пошла следить за Джимми Найтом»? Робин нажала на «отправить».

Сидя в ожидании ответа, как пациентка – в ожидании медицинского заключения, Робин следила взглядом за изгибами виноградных лоз, украшающих потолок. Лепное убранство смотрело на нее сверху вниз множеством причудливых лиц, подобных образу мифического Зеленого человека[27]27
  Зеленый человек – дикий лесной человек, персонаж (по сути, языческий) средневекового фольклора, часто изображаемый с листьями и лозами, прорастающими сквозь отверстия лица.


[Закрыть]. Геральдические и языческие символы переплетались с ангелами и крестами. Эта часовня была чем-то большим, нежели Господень дом. Она возвращала человека к эпохе магии, суеверий и феодальной власти.

Минута тянулась за минутой, а Страйк все не отвечал. Встав со скамьи, Робин прошлась по часовне. В самом дальнем конце обнаружился какой-то чулан. Открыв дверцу, она увидела бронзовую табличку в память суфражистки Эмили Дэвисон[28]28
  Эмили Дэвисон (1872–1913) – британская общественная деятельница, феминистка. Погибла во время английского дерби, когда выбежала на стадион навстречу жеребцу по кличке Энмер, принадлежавшему королю Георгу V, и скончалась от полученных травм.


[Закрыть]. Та, как оказалось, в свое время здесь переночевала, чтобы на момент переписи населения 1911 года с полным правом указать местом жительства палату общин, – за семь лет до предоставления женщинам избирательного права. Эмили Дэвисон, невольно подумала Робин, осудила бы ее решение поставить шаткий брак выше свободы трудиться.

У нее опять зажужжал мобильный. Робин опустила взгляд, боясь увидеть присланное сообщение. Страйк ответил двумя буквами:

OK

Свинцовая гора свалилась у нее с плеч и скользнула под ложечку. Страйк – она прекрасно понимала – до сих пор жил в воспетой репортерами клетушке над офисом и работал без выходных. Единственный человек в агентстве, не связанный узами брака, он не проводил жесткой границы между профессиональной и личной жизнью; граница эта, конечно, существовала, но только гибкая, проницаемая, не то что у нее, Барклая и Хатчинса. И самое неприятное – Робин, не найдя нужных слов, так и не сказала Страйку, что ей совестно, и все понятно, и ничего нельзя отменить, а ведь сказать еще нужно было так, чтобы не сделать и намека на краткое объятие на ступенях лестницы в день ее свадьбы, – еще неизвестно, помнил ли о нем Страйк после столь долгого умолчания.