Текст книги "Приключения Конана-варвара (сборник)"

Меч, повергающий короля, подрубает основы империи.

Аквилонская пословица

Улицы Тамара кишели толпами возбужденных жителей, которые потрясали кулаками и заржавленными пиками. Наступил предрассветный час второго дня после битвы при Шаму, и события развивались столь стремительно, что разум не поспевал за ними. Способом, известным одному Тсоте-ланти, весть о гибели короля достигла Тамара через шесть часов после сражения, и в городе воцарился хаос. Бароны оставили королевскую столицу, спеша обезопасить свои замки от мародерства соседей. Крепко скроенное королевство, созданное Конаном, балансировало на грани распада, и обывателей и купцов бросало то в жар, то в холод при мысли о возможном возвращении феодальной вольницы. Люди взывали к королю, чтобы он защитил их от собственной знати, не реже, чем искали спасения от иностранных недругов. Граф Тросеро, оставленный Конаном управлять столицей, попытался было успокоить горожан, но они, охваченные ужасом, не прислушались к голосу разума, вспоминая прежние гражданские войны и то, что этот самый граф уже осаждал Тамар ровно пятнадцать лет назад. На улицах кричали, что Тросеро погубил короля и что он рассчитывает разграбить город, а потом предать его огню и мечу. Наемники принялись мародерствовать в жилых кварталах, вытаскивая из домов вопящих купцов и обезумевших от ужаса женщин.

Тросеро как коршун набросился на грабителей, завалил улицы их трупами, рассеял их и загнал обратно в казармы, арестовав предводителей. Но горожане не успокоились; они по-прежнему метались по улицам, оглашая воздух бессвязными криками и утверждая, что граф инспирировал мятеж и погромы ради собственной выгоды.

Перед растерянными членами городского совета предстал принц Арпелло и заявил, что готов принять на себя бразды правления до момента избрания нового короля, раз у Конана не осталось сына-наследника. И пока длилось заседание, его агенты шныряли в толпе и тайком агитировали людей, которые с радостью ухватились за соломинку королевской власти. До совета донеслись раскаты штормового моря, бушевавшего под их окнами, где большинство горожан требовали принять предложение Арпелло Спасителя. Совет сдался.

Поначалу Тросеро отказался передать атрибуты власти, но его рыцарей окружила возбужденная толпа и принялась осыпать камнями и требухой. Понимая всю бесполезность генерального сражения со сторонниками Арпелло на городских улицах, Тросеро швырнул жезл в лицо сопернику, в качестве своего последнего официального акта повесил на рыночной площади главарей наемников и выехал из города через южные ворота в сопровождении полутора тысяч своих закованных в броню рыцарей. Ворота с грохотом захлопнулись за ним, и маска учтивой вежливости спала с лица Арпелло, обнаружив жуткий оскал голодного волка.

Учитывая, что наемников частично перебили, а частично загнали в казармы, его солдаты остались единственной вооруженной силой в Тамаре. Сидя на своем боевом коне посреди большой площади, под крики введенного в заблуждение большинства Арпелло провозгласил себя королем Аквилонии.

Канцлер Публий, выступивший против такого шага, был брошен в темницу. Лавочники, с облегчением встретившие провозглашение короля, вдруг с ужасом узнали о том, что первым же своим указом новый монарх обложил их непомерными налогами. Шестеро самых богатых купцов отправились к нему в составе депутации, дабы выразить протест, но их схватили и без долгих разговоров обезглавили. После этой казни воцарилось ошарашенное молчание. Купцы и лавочники, столкнувшись с силой, с которой они не могли справиться с помощью денег, стали ползать на брюхе перед своим угнетателем и лизать его сапоги.

Обывателей судьба купцов не особенно взволновала, но и они начали роптать, обнаружив, что разухабистая пеллианская солдатня под видом наведения порядка принялась творить беззакония, перед которыми меркли даже преступления туранских бандитов. Жалобы на вымогательства, убийства и изнасилования рекой хлынули к Арпелло, который устроил свою штаб-квартиру во дворце Публия, поскольку отчаявшиеся советники, видя, какая судьба ожидает их после его приказов, забаррикадировались в королевском дворце. Однако же принц завладел дворцом увеселений, и девушек Конана силой приволокли к нему в казарму. Горожане недовольно ворчали, завидев королевских красавиц, корчившихся от боли в жестоких руках его закованных в латы сторонников, – темноглазых девушек Пуатани, стройных брюнеток Заморы, Зингары и Гиркании, кудрявых блондинок Бритунии. Все они плакали и стенали от страха и стыда, непривычные к столь грубому обращению.

Ночь накрыла погруженный в хаос и недоумение город, и еще до полуночи неким таинственным образом стало известно, что котхийцы, в развитие одержанной виктории, уже штурмуют стены Шамара. Проговорился кто-то из тайных сотрудников Тсоты. Страх подобно землетрясению потряс людей, и они даже не задумались о том, какое нечестивое колдовство позволило им столь быстро узнать эти новости. Они бросились к дверям Арпелло, требуя от него немедленно выступить маршем на юг и оттеснить врага за Тибор. Он бы мог тонко намекнуть им на то, что у него недостает сил для такого подвига, а собрать армию он не сможет до тех пор, пока бароны не признают его притязания на корону. Но он упивался своей властью и потому лишь рассмеялся горожанам в лицо.

Молоденький школяр Атхемид влез на колонну на рыночной площади и, не выбирая выражений, обвинил Арпелло в том, что тот был всего лишь орудием в руках Страбонуса, нарисовав яркую картину ужасной жизни под властью котхийцев и Арпелло в роли сатрапа. Прежде чем он закончил свою обличительную речь, внимавшая ему толпа разразилась воплями ужаса и криками ярости. Арпелло отправил солдат арестовать юношу, но люди предупредили его и помогли скрыться, забросав преследователей камнями и дохлыми кошками. Град тяжелых арбалетных болтов и эскадрон кавалерии заставили горожан дрогнуть, и они разбежались, усеяв рыночную площадь трупами павших, но Атхемида тайком вывели из города и отправили послом к Тросеро со слезной мольбой вновь взять Тамар, а после этого – выступить походным порядком к Шамару.

Атхемид догнал Тросеро в полевом лагере, который тот приказал разбить в виду стен столицы, готовясь к маршу в свою провинцию Пуатань, расположенную в юго-западной части королевства. На мольбы юноши граф ответил, что у него недостаточно сил ни для того, чтобы штурмовать Тамар, даже при поддержке горожан изнутри, ни для того, чтобы противостоять Страбонусу. Кроме того, алчные и корыстолюбивые дворяне разграбят Пуатань, пока он будет сражаться с котхийцами. Теперь, когда король погиб, каждый должен защищать самого себя. Вот почему он направляется в Пуатань, дабы наилучшим образом укрепить провинцию и подготовиться к защите ее от посягательств Арпелло и его чужеземных союзников.

Пока Атхемид уговаривал Тросеро, на городских улицах в бессильной ярости бурлили толпы горожан. Под главной башней рядом с королевским дворцом вскипал людской водоворот – обыватели осыпали бранью Арпелло, который стоял на верхней площадке и презрительно смеялся, глядя вниз, в то время как его лучники в ожидании команды выстроились вдоль парапета, заложив тяжелые болты в арбалеты и держа пальцы на спусковых крючках.

Принц Пеллии был коренастым мужчиной среднего роста, с темным и жестким, словно вырубленным из камня лицом. Он был интриганом, но при этом оставался бойцом. Под его атласным жупаном с расшитыми золотом полами и украшенными фестонами рукавами сверкала полированная сталь. Его длинные черные волосы были надушены и завиты и перехвачены на затылке серебряной парчовой лентой, но на боку у него висел меч с широким лезвием и украшенным драгоценными камнями, но потертым эфесом – свидетелем многих схваток и военных кампаний.

– Глупцы! Кричите, сколько влезет! Конан мертв, и Арпелло – король!

Ну и что, если против него восстала вся Аквилония? У него достаточно людей, чтобы удержать эти могучие стены до подхода Страбонуса. Но Аквилония расколота и погрязла в междоусобице. Бароны уже нацелились на сокровища соседей. Так что Арпелло противостояла всего лишь беспомощная толпа. Страбонус пройдет сквозь нестройные ряды баронских дружинников, как боевой таран галеры сквозь пену, а до его прихода Арпелло следовало лишь удержать в руках столицу королевства.

– Глупцы! Арпелло – король!

Над восточными башнями вставало солнце. Из малинового рассвета вынырнула темная точка, которая росла и увеличивалась в размерах, превратившись сначала в летучую мышь, а потом и в орла. Все, кто видел ее, дружно ахнули от изумления, потому что над стенами Тамара скользила тень из древних полузабытых легенд. На спине неведомой птицы, меж огромных крыльев сидел человек. Когда она снизилась и описала полукруг над башней, он спрыгнул на верхнюю площадку. В тот же миг в оглушительном грохоте крыльев чудовище исчезло, а те, кто наблюдал за ним, недоуменно переглянулись, спрашивая себя, уж не привиделось ли оно им. Но на вершине башни уже стояла фигура свирепого варвара, полуобнаженного, забрызганного кровью, размахивающего огромным мечом. И тогда толпа дружно взревела так, что дрогнули стены крепости:

– Король! Это – король!

Арпелло стоял и смотрел на него, словно зачарованный, а потом с криком выхватил свой меч и прыгнул к Конану. Зарычав, как разъяренный лев, киммериец отбил его клинок, после чего, отшвырнув в сторону меч, схватил принца и поднял над головой, держа руками за шею и за пояс.

– Плети свои интриги в аду! – проревел он и швырнул принца Пеллии вниз, как мешок с солью, с высоты в сто пятьдесят футов.

Люди на площади бросились в стороны, когда тело Арпелло рухнуло на мраморные плиты, разбрызгивая в стороны кровь и мозги, и замерло в изуродованных доспехах, похожее на раздавленного жука.

Лучники на парапетах испуганно попятились. Мужество изменило им, и они обратились в беспорядочное бегство. Тем временем из королевского дворца высыпали советники и с радостным ревом врубились в их разрозненные ряды. Пеллийские рыцари и стражники попытались было искать спасения на улицах, но толпа разорвала их на куски. Шлемы с плюмажами и стальные каски поглотила приливная волна разъяренных горожан, в частоколе пик и копий яростно взлетали и опускались лезвия мечей, и над запруженными улицами несся неумолчный рев толпы, который то и дело прорезали отчаянные крики боли и вопли ужаса. А высоко над ними, на площадке башни, бесновался полуобнаженный король, воздев кверху могучие руки и разражаясь взрывами громоподобного хохота, издеваясь над всеми королями и принцами мира и даже над самим собой.

 
…Большой лук в человеческий рост,
И пусть темнеют небеса!
Тетиву на зарубку, стрелу к уху
И короля Котха на прицел!
 

Песня боссонийских лучников

Лучи полуденного солнца отражались от спокойных и безмятежных вод Тибора, омывающих южные бастионы Шамара. Обессилевшие защитники понимали, что лишь немногие из них вновь увидят восход. Шатры осаждавших покрывали долину сплошным разноцветным ковром. Защитникам Шамара не удалось в полной мере помешать им переправиться через реку из-за подавляющего численного превосходства врага. Соединенные цепями шаланды и баркасы образовали плавучий мост, по которому на берег хлынули орды захватчиков. Страбонус не рискнул вторгнуться в Аквилонию, оставив за спиной непокоренный Шамар. Он лишь отправил сеять смерть и разрушения вглубь страны своих легких всадников, спагов, а сам приступил к возведению осадных машин на равнине. Флотилию лодок и небольших суденышек, которые предоставил в его распоряжение Амальрус, он поставил на якорь посередине реки, прямо напротив речной дамбы. Некоторые из этих лодок были потоплены камнями, выпущенными городскими баллистами, которые проламывали палубы и вырывали доски из бортов, но прочие остались на плаву, и с их носов и мачт, прикрываясь щитами и мантелетами[4]4
  Мантелет – щит больших размеров, используемый при осаде крепостей. Мантелеты создавались непосредственно возле осаждаемого замка из дерева, а также обтягивались сырой кожей для огнеупорности и прочности, набивались шерстью животных и т. п. Мантелеты обычно делали с колесами из-за их огромного веса и при осаде подкатывали к крепости.


[Закрыть], лучники обстреливали обращенные к реке крепостные башни. Это были шемиты, родившиеся с луком в руках, и аквилонцы, разумеется, противостоять им не могли.

Катапульты осыпали защитников каменными ядрами и стволами деревьев, которые проламывали крыши домов и давили людей, как жуков; в стены непрерывно били тараны; саперы, подобно кротам, вгрызались в землю, подводя мины под крепостные башни. Ров в верхней его точке перекрыли земляной дамбой и слили из него воду, а потом завалили булыжниками, землей, человеческими и лошадиными трупами. Под самыми стенами роились фигуры в кольчужных доспехах, норовя пробить ворота и подтаскивая штурмовые лестницы и осадные башни, набитые копьеносцами, вплотную к каменным бастионам.

Надежда давно покинула осажденный город, в котором едва ли полторы тысячи мужчин противостояли сорока тысячам захватчиков. Из королевства, форпостом которого и служила крепость, не было никаких известий. Конан погиб – по крайней мере, так следовало из торжествующих воплей нападавших. Лишь прочные стены да беспримерное мужество обороняющихся позволяли им сдерживать напор врага, но все понимали, что это не может длиться вечно. Западная стена уже превратилась в груду обломков, на которых защитники города сходились врукопашную с захватчиками. Внешние стены наклонились и потрескались от взрывов подведенных под них мин, а башни кренились и шатались, словно пьяные.

Атакующие готовились вновь идти на приступ. Затрубили олифанты[5]5
  Олифант – средневековый охотничий рог из слонового бивня.


[Закрыть], и на равнине выстроились шеренги закованных в сталь воинов. Штурмовые башни, обтянутые сырыми шкурами, дрогнули и с грохотом покатились вперед. Горожане Шамара увидели боевые знамена Котха и Офира, развевавшиеся бок о бок в самом центре, и разглядели среди сверкающих рыцарских доспехов стройную фигуру Амальруса в позолоченных латах и приземистый, квадратный силуэт Страбонуса в вороненой броне. Между ними неспешно двигалось существо, при виде которого побледнели от страха даже отчаянные храбрецы – худощавая хищная фигура в развевающейся мантии. Копейщики дружно шагнули вперед и поплыли по земле, подобно реке из расплавленной стали; рыцари пустили коней галопом, приподняв копья с развевающимися остроконечными флажками. Воины на стенах глубоко вздохнули, вверили свои души Митре и поудобнее перехватили рукояти иззубренного и забрызганного кровью оружия.

И вдруг безо всякого предупреждения вдали запел горн. Слитный рокот наступающей армии заглушил топот копыт. К северу от равнины, по которой к крепости накатывалась стальная река, протянулась гряда невысоких холмов, постепенно повышающихся к северу и западу, словно ступени гигантской лестницы. И теперь вниз с этих холмов, подобно пенным валам приближающегося шторма, мчались спаги, посланные убивать и грабить. Спаги низко пригибались в седлах и изо всех сил пришпоривали своих скакунов, а позади них на солнце сверкали стальные шеренги. Они выходили из проходов между холмами, представая во всей своей грозной красе, – всадники в доспехах, над которыми гордо реял королевский стяг Аквилонии со вставшим на задние лапы львом.

От восторженного крика замерших на стенах и башнях защитников города содрогнулись небеса. В исступленном восторге воины заколотили лезвиями своих иззубренных мечей о посеченные щиты, и горожане в едином порыве – нищие в обносках и богатые купцы, шлюхи в красных платьях и знатные дамы в шелках и атласе – преклонили колени и вознесли благодарственную молитву Митре, а по лицам их заструились слезы радости.

Страбонус принялся лихорадочно выкрикивать распоряжения, дабы развернуть тяжеловесные ряды навстречу новой и неожиданной угрозе, а Арбанус проворчал:

– Мы все равно превосходим их числом, если только они не оставили в холмах резерв. Люди на штурмовых башнях смогут воспрепятствовать любой вылазке осажденных. А это пуатанцы – мы могли бы и сами догадаться, что честь не позволит Тросеро уйти просто так.

Рядом завопил Амальрус, не веря своим глазам:

– Я вижу Тросеро и его капитана Просперо – но кто едет между ними?

– Да хранит нас Иштар! – пронзительно вскрикнул Страбонус, бледнея на глазах. – Это король Конан!

– Вы оба спятили! – завизжал Тсота, вздрагивая всем телом. – Конан уже давно покоится в брюхе Саты!

Он оборвал себя на полуслове, пристально вглядываясь в чужую армию, которая неотвратимо, ряд за рядом, выплескивалась на равнину. Он не мог не узнать гигантскую фигуру в вороненых, украшенных золотой чеканкой доспехах на огромном черном жеребце, едущую под тяжелыми складками большого шелкового знамени. Злобный кошачий визг сорвался с губ Тсоты, забрызгав пеной его бороду. Впервые в жизни Страбонус увидел чародея в таком бешенстве, и зрелище это очень ему не понравилось.

– Я чую колдовство! – завопил Тсота, вцепившись обеими руками себе в бороду. – Как он мог сбежать и добраться до своего королевства, чтобы так быстро собрать армию и вернуться сюда? Это работа Пелиаса, будь он проклят! Здесь чувствуется его рука! Горе мне, что я не убил его, когда он был в моей власти!

Оба короля, выпучив глаза, уставились на колдуна, заслышав имя человека, который, по их мнению, вот уже десять лет как был мертв, и паника, исходящая от лидеров, охватила всю армию. Уже все воины узнали всадника на огромном черном жеребце. Тсота ощутил исходящий от его людей суеверный страх, и бешенство исказило черты лица колдуна, превратив его в дьявольскую маску.

– Вперед! – завопил он, размахивая руками, как сумасшедший. – Нас больше, и мы по-прежнему сильнее! Вперед, и раздавим этих собак! Еще сегодня вечером мы будем праздновать на развалинах Шамара! Сет, – он воздел руки к небесам, обращаясь к богу-змею, чем привел в содрогание даже Страбонуса, – даруй нам победу, и, клянусь, я принесу тебе в жертву пятьсот девственниц Шамара, которые будут извиваться и молить о пощаде, захлебываясь собственной кровью!

Тем временем войско Конана уже полностью вышло на равнину и теперь разворачивалось в боевой порядок. За рыцарями последовала еще одна армия, нерегулярная, на быстрых и выносливых маленьких пони. Их наездники спешились и образовали строй – крепкие и невозмутимые боссонийские лучники и опытные копейщики из Гундерланда, из-под стальных касок которых выбивались золотистые и рыжие кудри.

Это была разношерстная армия, собранная Конаном в суматошные часы после его возвращения в свою столицу. Он отогнал разъяренную толпу, не дав ей разорвать пеллийских солдат, охранявших внешние стены Тамара, и тем произвел на них неизгладимое впечатление, после чего уговорил их перейти к нему на службу. Затем он отправил гонца на легконогой лошади вслед Тросеро с наказом вернуться. Собрав таким образом костяк своей армии, он спешным маршем выступил на юг, рассылая во все стороны разъезды, чтобы привлечь как можно больше добровольцев и коней. Лорды Тамара и окрестностей влились в его войско, и он набирал рекрутов во всех деревнях и замках, попадавшихся ему на пути. Тем не менее его армия выглядела жалко по сравнению с силами захватчиков, хотя и обладала крепостью закаленной стали.

За ним шли девятнадцать сотен тяжеловооруженных всадников, основную часть которых составляли пуатанские рыцари. Остатки наемников и профессиональных солдат в дружинах лордов образовали его пехоту – пять тысяч лучников и четыре тысячи копейщиков. И сейчас эта армия двигалась в строгом порядке: первыми шли лучники, за ними – копейщики, и последними шагом ехали рыцари.

Напротив них, на равнине, Арбанус выстраивал свои войска, и союзная армия двинулась вперед, похожая на сверкающий океан стали. Те, кто наблюдал за происходящим со стен города, содрогнулись от ужаса при виде огромной армии, численно намного превосходившей их спасителей. Впереди маршировали шемитские лучники, затем шли котхийские копейщики, за которыми следовали закованные в латы рыцари Страбонуса и Амальруса. Намерения Арбануса были очевидны – смять своими пешими солдатами пехотинцев Конана, открыв тем самым путь для разящей атаки тяжеловооруженной конницы.

Шемиты открыли огонь с расстояния в пятьсот ярдов, и туча их стрел взметнулась в воздух, закрыв собой солнце. Западные лучники, закаленные многовековыми безжалостными войнами с язычниками-пиктами, не дрогнули и упрямо продвигались вперед, смыкая ряды на месте павших товарищей. Они многократно уступали числом врагу, и шемитские луки били намного дальше, но в точности стрельбы боссонийцы не уступали противнику, а превосходство последнего в обращении с луком сводилось на нет благодаря твердости духа боссонийцев и их доспехам лучшего качества. Оказавшись на расстоянии прицельной стрельбы, они спустили тетивы, и первые ряды шемитов были выкошены начисто. Воины с иссиня-черными бородами в своих легких кольчугах не могли выдерживать убийственный огонь в упор так, как это делал их противник в тяжелых доспехах. Ряды их смешались, они побросали луки и побежали, внося смятение в боевые порядки следовавших за ними котхийских копейщиков.

Без поддержки лучников эти тяжеловооруженные пехотинцы сотнями гибли от стрел боссонийцев, и, спеша сомкнуть ряды, они пропустили атаку копейщиков. В рукопашном бою неукротимым гундерландцам не было равных. Их родина, самая северная провинция Аквилонии, находилась всего в одном дне пути верхом от границ Киммерии, если двигаться напрямик через пустоши Боссонии. Они были рождены для битв и закалены в войнах, в их жилах текла истинная кровь наследников Хайбории. Котхийские копейщики, ошеломленные тяжелыми потерями, понесенными от вражеских стрел, были смяты и обращены в беспорядочное бегство.

Страбонус взревел от ярости, увидев, что его пехота рассеяна, и отдал приказ к общему наступлению. Арбанус возразил, указав королю на то, что боссонийские лучники перестроились, имея позади аквилонских рыцарей, которые неподвижно сидели на своих конях во время рукопашной схватки. Генерал посоветовал отступить, чтобы выманить рыцарей Запада из-под прикрытия лучников, но Страбонус, охваченный бешенством, не пожелал его слушать. Посмотрев на долгий сверкающий строй своих рыцарей, он метнул презрительный взгляд на горстку закованных в доспехи чужих всадников, противостоявших ему, и приказал Арбанусу играть сигнал общей атаки.

Генерал вверил свою душу Иштар и затрубил в золотой рог. Земля задрожала под копытами коней, лес копий опустился, и огромная армия покатилась по равнине, как волна, набирая силу для удара. Наблюдатели на стенах и башнях Шамара едва не ослепли от блеска золота и стали.

Конные эскадроны врезались в разрозненные ряды копейщиков, стаптывая и своих, и чужих, и налетели прямо на тучу стрел, выпущенных боссонийцами. Первые ряды блестящих конников разлетелись в разные стороны, словно гонимые ветром осенние листья, но рыцари продолжали мчаться по равнине в угрюмом молчании. Казалось, еще сотня шагов, и они сомнут боссонийцев и пройдут сквозь них, как нож сквозь масло; но, будучи существами из плоти и крови, они все же дрогнули под обрушившимся на них смертоносным ливнем. Плечом к плечу, широко расставив ноги, лучники замерли на месте, единым слитным движением вскидывая луки и натягивая тетиву с короткими глубокими вскриками.

Весь первый ряд рыцарей полег под огнем лучников, образовав непроходимый завал из утыканных стрелами тел людей и коней, на который на полном скаку налетали их товарищи и не могли его преодолеть. Арбанус пал в числе первых, получив стрелу в горло. Череп его разлетелся вдребезги под копытами его умирающего боевого жеребца, и потерявших строй всадников охватила паника. Страбонус выкрикивал одни приказы, Амальрус – другие, но над полем боя господствовал страх, который одним своим видом внушал врагам Конан.

И пока сверкающие доспехами рыцари сбивались в неуправляемое стадо, прозвучали горны армии Конана и в бреши в рядах лучников устремились тяжеловооруженные аквилонские рыцари. Удар их был страшен.

Обе конные лавы столкнулись с грохотом и лязгом, от которого содрогнулась земля и зашатались башни Шамара. Дезорганизованные эскадроны захватчиков не выдержали таранного удара стального клина, ощетинившегося копьями, который пронзил их насквозь, словно молния. Длинные копья атакующих разметали их ряды, и в самое сердце армии завоевателей ворвались рыцари Пуатани, размахивая свои страшными двуручными мечами.

Лязг и звон стали стоял такой, словно по наковальням били одновременно тысячи молотов. Зрители на стенах оглохли от грохота и, вцепившись руками в края зубцов и бойниц, смотрели, как перед ними вихрится стальной водоворот, в котором над мелькающими мечами взметывались султаны и плюмажи и тонули упавшие штандарты.

Вот рухнул с седла Амальрус. Просперо страшным ударом едва не отделил ему руку от тела, и король погиб под копытами коней. Огромная армия захватчиков поглотила девятнадцать сотен рыцарей Конана, но рыцари Котха и Офира тщетно пытались раздробить этот стальной клин, все глубже и глубже погружавшийся в разрозненный строй врага. Все их усилия оказались напрасными, и они дрогнули.

Тем временем лучники и копейщики, рассеяв котхийских пехотинцев, которые в панике покидали поле боя, с двух сторон обрушились на врага. Они выпускали стрелы уже в упор, проскальзывали под брюхом чужих коней, разрезая ножами подпруги и протыкая их ножами, и снизу вверх кололи всадников своими длинными пиками.

Во главе стального клина двигался Конан. Он ревел, как раненый слон, и его огромный меч выписывал сверкающие восьмерки в воздухе, разрубая и сминая стальные шлемы с забралами и нагрудники. Он неудержимо ломился вперед, сея вокруг себя смерть, и рыцари Котха смыкались за ним, отрезая его от товарищей по оружию. Но Конан, быстрый как молния, не давал им приблизиться к себе, убивая их одного за другим, пока не оказался лицом к лицу со Страбонусом, который, позеленев от гнева и страха, наблюдал за битвой в окружении своих дворцовых гвардейцев. В сражении наступил решающий момент, поскольку Страбонус, по-прежнему обладая численным преимуществом, все еще мог склонить чашу весов на свою сторону и вырвать победу.

Но он лишь закричал, увидев своего заклятого врага на расстоянии вытянутой руки, и слепо взмахнул боевым топором. Лезвие лязгнуло о шлем Конана, высекая искры, и киммериец покачнулся в седле, но нанес ответный удар. Пятифутовое лезвие раскроило каску и череп Страбонуса, жеребец короля заржал и встал на дыбы, сбрасывая с седла обмякший и нелепо расставивший руки труп своего хозяина. Захватчики горестно взвыли, дрогнули и подались назад. Тросеро со своей дружиной, отчаянно рубя всех, кто подворачивался ему под руку, все-таки прорвался к Конану, и большое знамя Котха покорно склонилось перед ними. А потом в тылу ошеломленных и растерянных захватчиков раздался громкий лязг оружия и вспыхнуло пламя большого пожара. Это защитники Шамара решились на отчаянную вылазку, перебили воинов, осаждавших ворота, и, как стая волков, промчались по лагерю осаждающих, убивая всех, кто попадался им на пути, поджигая шатры и уничтожая осадные машины. Это стало последней каплей. Блистательная армия рассеялась по равнине и обратилась в бегство, а разъяренные победители преследовали и убивали захватчиков без пощады.

В поисках спасения беглецы устремились к реке, но моряки флотилии, на которых вновь обрушились камни и стрелы воспрянувших духом горожан, обрубили якорные цепи и отплыли к южному берегу, бросив недавних товарищей на произвол судьбы. Многие из них сумели-таки добраться до берега, прыгая с лодки на лодку, из тех, что составляли плавучий мост, пока защитники Шамара не оттолкнули их от берега в середину потока. И тогда сражение превратилось в бойню.

Загнанные в речные воды, где тяжелые доспехи тянули их на дно, или безжалостно уничтожаемые в рубке на берегу, захватчики гибли тысячами. Они никому не давали пощады, и с ними обошлись беспощадно.

От подножия гряды холмов до самых берегов Тибора долина была завалена трупами, а река, воды которой покраснели от крови, уносила вдаль погибших. Из девятнадцати сотен рыцарей, выступивших с Конаном в поход на юг, уцелело, чтобы похвастаться своими шрамами, едва ли пятьсот человек, а потери среди лучников и копейщиков были ужасающими. Но огромная и блистательная армия Страбонуса и Амальруса была вырублена под корень и прекратила существование, причем спасшихся и бежавших оказалось намного меньше, чем павших.

Пока у реки продолжалась бойня, финальный акт жестокой драмы разыгрывался на другом берегу. Среди тех, кто сумел переправиться на луг по плавучему мосту до того, как он был разрушен, оказался и Тсота, промчавшийся как ветер на внушающем суеверный ужас поджаром жеребце, за которым не мог угнаться ни один обычный конь. Безжалостно сбивая с ног и друзей и врагов, он добрался до южного берега, и беглый взгляд, брошенный им через плечо, показал, что за ним гонится мрачный всадник на огромном черном скакуне. Канаты уже были перерублены, и лодки начали расцепляться, расходясь в стороны, но Конан и не подумал остановиться, бесстрашно заставляя своего коня перепрыгивать с одной палубы на другую, словно человек, перебирающийся по льдинам. Тсота прошипел злобное проклятие, но черный жеребец совершил последний прыжок и, заржав от напряжения, выскочил на южный берег. Колдун повернул своего коня и пустил его вскачь по лугу, удаляясь от реки, а вслед за ним помчался король, пришпоривая своего скакуна и размахивая тяжелым мечом, с которого срывались на траву ярко-алые капли.

Они скакали, преследуемый и преследователь, и черный жеребец никак не мог сократить разделявшее их расстояние, хотя и выкладывался из последних сил. Они мчались прямо в заходящее солнце, сквозь пелену смутных и призрачных теней, пока шум бойни окончательно не стих вдали. И тогда в небе появилась черная точка, которая по мере приближения превратилась в гигантского орла. Спикировав на них с небес, он нацелился прямо в голову коня Тсоты, который заржал и встал на дыбы, сбросив своего всадника на землю.

Колдун вскочил на ноги и повернулся лицом к своему преследователю. Глаза его были похожи на зрачки обезумевшей змеи, а лицо превратилось в оскаленную морду дикого зверя. В каждой руке он держал сгустки сверкающего огня, и Конан понял, что это – смерть.

Король спешился и подошел к своему врагу. Доспехи его грозно лязгали при каждом шаге, а с меча по-прежнему капала кровь.

– Вот мы и встретились снова, колдун! – яростно выкрикнул он.

– Прочь! – завизжал Тсота, уподобившись бешеному шакалу. – Я сожгу мясо на твоих костях! Ты не сможешь пленить меня, даже если разрубишь на куски – моя плоть и кости вновь воссоединятся, и тогда тебя ждет смерть! Я чую здесь руку Пелиаса, но я бросаю вызов вам обоим! Я – Тсота, сын…