Текст книги "Законы человеческой природы"

Так продолжалось довольно долго. Давление неуклонно нарастало, поскольку Север так и не мог одержать ни одной уверенной победы. Но наконец в 1863 г. генерал Улисс Грант сумел успешно завершить осаду Виксберга, а вскоре последовала победа при Геттисберге, которую северяне одержали под командованием генерала Джорджа Мида. И тут Линкольна стали превозносить как настоящего гения. Но примерно через полгода, когда Грант увяз в преследовании армии Конфедерации, которой командовал генерал Роберт Ли, а число убитых и раненых со стороны северян все росло, паника вернулась. Грили снова принялся настаивать на переговорах с Югом. На этот год были намечены очередные выборы, и большинству казалось, что Линкольн обречен на поражение. Он стал чудовищно непопулярен. Война тянулась слишком долго. Под бременем обстоятельств Линкольн в конце августа 1864 г. наконец все-таки составил черновик письма с условиями мира, которые он намеревался предложить южанам. Но в тот же вечер он устыдился своей утраты решимости и похоронил послание в ящике письменного стола. Линкольн чувствовал: прилив сменится отливом, Юг непременно будет разбит. Всего неделю спустя войска северян под командованием генерала Уильяма Текумсе Шермана вошли в Атланту, и все сомнения маловеров по поводу Линкольна вдруг исчезли – как выяснилось, теперь уже навсегда.

Благодаря способности мыслить, ориентируясь на долгосрочную перспективу, Линкольн сумел верно оценить силу и слабость каждой из сторон и понять, как в конце концов повернется война. Все прочие оказались захвачены сводками о текущих боевых действиях. Одни хотели вступить в переговоры с противником, другие – внезапно ускорить наступление, но все эти порывы основывались на сиюминутных зигзагах удачи. Не столь сильный духом человек давно бы уступил такому давлению, и война завершилась бы совсем иначе. Писательница Гарриет Бичер-Стоу, посетившая Линкольна в 1864 г., позже писала о нем так: «Окруженный разноречивыми притязаниями, предателями, малодушными и робкими людьми, людьми из пограничных штатов и свободных штатов, радикальными аболиционистами и консерваторами, он прислушивался ко всем, взвешивал слова всех, выжидал, наблюдал, порой уступал там или тут, но в главном оставался привержен одной неизменной благородной цели – и провел государственный корабль через это бурное море»[31]31
  «Люди нашего времени» (Men of Our Times).


[Закрыть].

Линкольн может служить примером и одновременно противоядием от описываемой нами лихорадки. Прежде всего нам нужно развивать в себе терпение: оно, как мышца, требует постоянной работы и тренировки. Линкольн отличался безграничным терпением. Всякий раз, сталкиваясь с проблемой или препятствием, мы должны, уподобившись ему, делать сознательное усилие, чтобы «не гнать лошадей», мысленно отстраниться и выждать пару дней, прежде чем что-либо предпринимать. Кроме того, при решении важных вопросов мы должны ясно осознавать свои долгосрочные цели и способы их достижения. В частности, для этого требуется умение адекватно оценивать относительную слабость и силу задействованных сторон. Такая ясность взгляда позволит противостоять чрезмерно острым эмоциональным реакциям окружающих. И наконец, немаловажно верить, что время рано или поздно расставит все по местам, доказав нашу правоту, и сохранять решимость.

4. Погрязание в мелочах. Вы подавлены сложностью своей работы. Вы ощущаете потребность быть в курсе всех подробностей и мировых тенденций, чтобы лучше все контролировать, но тонете в потоке информации. Как говорится, не видите леса за деревьями. Это верный признак того, что вы утратили адекватное ощущение собственных приоритетов – перестали четко осознавать, какие факты важнее, какие проблемы или детали требуют от вас повышенного внимания.

Ярким воплощением данного синдрома служит испанский король Филипп II. Он славился любовью к официальным документам и стремился постоянно контролировать все аспекты деятельности правительства. Это давало ему ощущение, что он управляет решительно всем, хотя на самом деле именно из-за этого он в конце концов утратил контроль над правительством и над страной в целом. Его весьма заботило, как разместить туалеты в новом дворце в Эскориале и на каком расстоянии от кухни они должны располагаться. Он целыми днями размышлял над тем, как надлежит обращаться к тем или иным духовным особам и сколько им следует платить. Но иногда он забывал обращать должное внимание на важные доклады о вражеских лазутчиках и на серьезнейшие вопросы государственной безопасности. Внимательно изучая бесконечные донесения о состоянии турецкой армии, Филипп поверил в ее исключительную слабость и решил объявить туркам войну. Как выяснилось, он все-таки просчитался. Эта война затянулась на 18 лет, не привела к четким результатам и полностью истощила испанскую казну.

То же самое происходило в отношениях с Англией. Король непременно желал самолично просматривать все донесения о состоянии английского флота, о народной поддержке королевы Елизаветы I; он пристально изучал детали докладов о финансовом положении Англии, о ее береговых укреплениях. После многих лет подобных изысканий он в 1588 г. повелел отправить против Англии целую армаду, будучи совершенно уверен, что, если флотилия будет достаточно велика, Испания победит своего заклятого врага. Но монарх не обратил должного внимания на прогнозы погоды, а между тем это было ключевым фактором всей кампании: если бы на море разыгрался шторм, это означало бы неминуемую гибель всей испанской армады. Кроме того, Филипп не понимал, что к тому моменту, когда он соберет и усвоит достаточное количество сведений о турках или об Англии, ситуация уже успеет перемениться. Поэтому, хотя король был невероятно сведущ в деталях, он никогда не владел ситуацией. Многие годы Филипп так напрягал ум чтением, что страдал частыми головными болями и приступами головокружения. Это не лучшим образом сказывалось на его мышлении, и его решения в конце концов привели к необратимому упадку Испанской империи.

В чем-то вы, вероятно, больше походите на короля Филиппа II, чем вам хотелось бы думать. Скорее всего, вы обращаете слишком много внимания на подробности, которые в данный момент кажутся вам невероятно важными, но игнорируете прогнозы погоды, которая в итоге погубит ваш проект. Как и Филипп, вы склонны жадно вбирать в себя информацию, не оглядываясь на истинные приоритеты, на то, что по-настоящему важно. Однако возможности нашего мозга не безграничны. Усвоение слишком больших объемов информации приводит к умственной усталости, путанице и беспомощности. Все проблемы начинают казаться одинаково важными – и размещение туалетов во дворце, и возможная война с турками. Необходимо выстроить в сознании некую систему фильтрации, основанную на шкале приоритетов и долгосрочных целях. Зная, чего вы хотите добиться в итоге, вы сумеете отделять зерна от плевел, существенное от несущественного. Быть в курсе всех до единой подробностей необязательно. Иногда нужно делегировать полномочия – поручать сбор информации подчиненным. Помните: более эффективный контроль над происходящим рождается из реалистичной оценки ситуации, а именно такую оценку труднее всего проводить, когда мозг погрязает в сиюминутных мелочах.

Человек дальновидный

Как правило, мы укладываем свою жизнь в довольно узкие временные рамки. Обычно протекание времени вызывает у нас неприятные ассоциации со старением и приближением к смерти. Мы инстинктивно отшатываемся от чересчур глубоких мыслей о будущем и о прошлом: то и другое напоминает о неумолимой поступи времени. Что касается будущего, мы порой строим планы на ближайшие пару лет, но наши мысли больше похожи на мечты или желания, чем на глубокий анализ. Что же до прошлого, то у нас, может, и имеются приятные или болезненные воспоминания о детстве и более поздних годах, но в целом прошлое нас озадачивает. С каждым годом мы так сильно меняемся, что человек, которым мы были пять, десять, двадцать лет назад, может показаться нам совершеннейшим незнакомцем. У нас нет последовательного ощущения собственной личности, чувства связи между собой пятилетним и собой тридцатипятилетним.

Не желая забираться слишком далеко ни в том ни в другом направлении, мы живем главным образом в границах настоящего. Мы реагируем на то, что видим и слышим, и на то, на что реагируют другие. Мы живем ради сиюминутных удовольствий, стремясь с их помощью отвлечься от мыслей о течении времени и ощутить, что мы живем полной жизнью. Но за все это мы вынуждены платить немалую цену. Подавление в себе мыслей о смерти и старении создает непреходящую внутреннюю тревогу. Мы никак не можем примириться с реальностью. Постоянное реагирование на события настоящего напоминает катание на «американских горках»: нас мотает то вверх, то вниз с каждым зигзагом судьбы. А это может лишь усилить тревожность, ведь нам кажется, что жизнь в этом вихре текущих событий пролетает слишком быстро.

Ваша задача как исследователя человеческой природы и того, кто стремится максимально реализовать свой потенциал «человеческого животного», состоит в том, чтобы по возможности расширить свои взаимоотношения со временем и научиться замедлять его. Для этого нужно рассматривать течение времени не как врага, а как великого союзника. У каждого этапа жизни есть свои плюсы. Преимущества юности наиболее очевидны, но с возрастом приходит расширение горизонта восприятия. Старение не должно вас пугать. И смерть – тоже ваш друг (мы поговорим об этом в главе 18). Она побуждает извлекать из каждого момента все возможное, создает ощущение безотлагательности. Время – великий учитель и хозяин. Оно глубочайшим образом влияет на вас в настоящем. Всего через год та проблема, с которой вы сейчас столкнулись, едва ли покажется столь же важной: осознание этого поможет снизить уровень тревожности и адекватным образом настроить приоритеты. Зная, что время непременно обнажит слабые места ваших планов, вы будете выстраивать их более тщательно и продуманно.

Что касается будущего, то вы начнете более глубоко размышлять о своих долгосрочных целях. Теперь это не туманные мечты, а конкретные точки на карте будущего, к которым вы должны проложить маршрут. Что же до прошлого, вы ощутите более глубокую связь со своим детством. Да, вы постоянно меняетесь, но эти изменения поверхностны и создают лишь иллюзию реальных перемен. На самом деле ваш характер во многом сложился именно в раннем детстве (см. главу 4), как и ваша склонность к определенным видам деятельности, ваши симпатии и антипатии. С возрастом характер лишь проявляется ярче. Ощущение органичной связи с тем, кем вы были в прошлом, дает сильное чувство собственной идентичности. Вы знаете, что любите и чего не любите, вы знаете, кто вы. Это поможет вам поддерживать любовь к себе, а это очень важно для того, чтобы не впасть в глубинный нарциссизм, к тому же это поможет вам развивать в себе эмпатию (см. главу 2). Кроме того, вы станете обращать больше внимания на ошибки и уроки прошлого: те, кто заперт в клетке настоящего, обычно стараются подавлять мысли о них.

Как и все люди, вы будете наслаждаться настоящим и теми мимолетными удовольствиями, которые оно дарует. Вы не монах. Вы поддерживаете связь с «трендами момента», с потоком жизни, в котором плывете. Но еще большее удовольствие вам доставляет достижение долгосрочных целей и преодоление чужой враждебности. Это «расширенное» восприятие времени окажет на вас весьма зримое воздействие. Оно сделает вас спокойнее, реалистичнее, позволит лучше настраиваться на волну того, что по-настоящему важно. Кроме того, вы станете искусным жизненным стратегом, способным успешно противостоять неизбежной сверхбурной реакции окружающих на то, что происходит в настоящем, и заглядывать дальше в будущее. Это потенциальная сила, которую мы, люди, только начинаем в себе открывать.

Годы учат тому, чего не знают дни.

Ральф Уолдо Эмерсон[32]32
  «Опыт» (Experience).


[Закрыть]

7
Покоряйте людей, подтверждая их самооценку
Закон глухой обороны

Жизнь жестока, люди постоянно конкурируют друг с другом. И мы, что вполне естественно, должны заботиться о собственных интересах. Кроме того, нам хочется ощущать себя независимыми, думать, что мы действуем исключительно по собственной воле. Вот почему, когда другие пытаются нас в чем-то убедить или изменить, мы уходим в глухую оборону и сопротивляемся. Сдаться – значит утратить самостоятельность. Поэтому, чтобы вывести людей из глухой обороны, нужно, чтобы им казалось, будто они делают это по своей воле. Налаживание взаимно теплых отношений помогает ослабить сопротивление окружающих и, более того, вызывает в них искреннее желание помочь. Никогда не обрушивайтесь на человека с нападками из-за его убеждений, не пытайтесь вселить в него неуверенность в его разумности или добродетельности: это лишь усилит его желание защищаться, что сделает вашу задачу попросту невыполнимой. Лучше заставьте человека почувствовать: делая то, чего вы хотите, он проявляет благородство и альтруизм (это чрезвычайно эффективная приманка). Научитесь приручать свою упрямую натуру, избавлять сознание от оборонительных и закрытых позиций, тем самым высвобождая свои творческие способности.

Игра влияний

В декабре 1948 г. Тому Конналли, одному из сенаторов от Техаса, нанес визит новоизбранный второй сенатор от того же штата Линдон Джонсон. Джонсон, представитель Демократической партии, 12 лет был конгрессменом в палате представителей, заработав репутацию политика с серьезными амбициями, но очень нетерпеливого в их реализации. Он часто бывал дерзок, предвзят, а порой чрезмерно напорист.

Конналли, разумеется, все это знал. Но ему хотелось оценить Джонсона самостоятельно. При встрече он пристально вглядывался в младшего политика (Конналли был на тридцать один год старше). Собственно, он встречался с ним и прежде и считал его довольно хитрым. Но сейчас, обменявшись со старшим коллегой ничего не значащими любезностями, Джонсон открыл ему свои истинные мотивы: он надеется получить кресло в одном из трех самых престижных комитетов сената – по ассигнованиям, по финансам или по международным отношениям. Конналли сам занимал ведущие позиции в двух из них. Похоже, Джонсон намекал, что Конналли, его собрат-техасец, мог бы помочь ему получить желаемое. Хозяину показалось, что молодой гость не понимает, как работает сенатская система, и он решил сразу же поставить его на место.

Ведя себя так, словно делает Джонсону величайшее одолжение, он предложил помочь ему получить место в комитете по сельскому хозяйству, отлично зная, что гость сочтет это оскорбительным: этот комитет принадлежал к числу наименее желанных в сенате. Чтобы сделать удар еще более сокрушительным, Конналли признался, что внимательно следил за избирательной кампанией Джонсона и неоднократно слышал, как тот публично объявлял себя «другом простого фермера». Теперь есть шанс это доказать. Комитет по сельскому хозяйству – идеальный вариант. Джонсон, не в силах скрыть неудовольствия, неловко заерзал в кресле. «Ну а потом, Линдон, – заключил Конналли, обращаясь к «юному коллеге», – после того, как вы немного пообвыкнетесь в сенате, перейдете в комитет по финансам или международным отношениям и займетесь настоящей работой на благо общества». Под словом «немного» Конналли подразумевал добрых 12 или даже 20 лет: примерно такое время обычно требовалось сенатору, чтобы сколотить вокруг себя достаточно большую группу поддержки и приобрести достаточное влияние. Это называлось «преимущество старшинства» и считалось важнейшим правилом игры в сенате. Самому Конналли тоже потребовалось чуть ли не два десятка лет, чтобы занять престижные позиции в самых желанных комитетах.

В течение следующих нескольких недель среди сенаторов быстро распространилась весть о том, что за Джонсоном стоило бы приглядывать – он горячая голова и может натворить дел. Поэтому многих приятно удивила первая личная встреча с ним после того, как он официально вступил в должность сенатора. Джонсон оказался совсем не таким, как они ожидали. Он являл собой образец любезности и держался весьма почтительно. Нередко он посещал коллег-сенаторов в их кабинетах. При этом Джонсон очень вежливо сообщал о своем приходе секретарше, сидевшей в приемной, а затем терпеливо ждал, пока его вызовут. Иной раз ожидание длилось целый час, но, казалось, его это не беспокоит: он всегда находил себе занятие, читал или что-то писал в блокноте. Оказавшись в кабинете, Джонсон расспрашивал сенатора о жене, детях, любимой спортивной команде – к каждой встрече он тщательно готовился. Порой Джонсон проявлял довольно язвительную самоиронию. К примеру, он часто представлялся «Будем знакомы – Линдон по прозвищу Подавляющее Большинство», хотя все отлично знали, что свое место в сенате он получил благодаря самому незначительному перевесу голосов.

Впрочем, в основном Джонсон приходил поговорить о делах и спросить совета. Он задавал один-два вопроса о каком-нибудь законопроекте или о детали сенатских процедур и выслушивал ответ с удивительной и обаятельной, почти детской сосредоточенностью. Его большие карие глаза не отрывались от собеседника-сенатора. Подперев подбородок ладонью, он то и дело кивал, а иногда задавал уточняющий вопрос. И сенаторы знали, что Джонсон и вправду внимательно слушает: он неизменно действовал в полном согласии с их советами или дословно повторял кому-нибудь их слова, не забывая сослаться на того, кто их произнес. Завершая встречу, Джонсон отбывал с учтивым выражением благодарности за то, что ему уделили время, и за те бесценные уроки, которые ему преподали. Это ничем не напоминало поведение бездумного выскочки, о котором они так много слышали, и контраст работал в его пользу.

Сенаторы чаще всего видели его именно в стенах сената. В отличие от многих других, Джонсон посещал каждое заседание и почти все время скромно сидел за своим столом. Он вел подробнейшие записи. Он хотел изучить сенатские процедуры во всех деталях – довольно скучное занятие, но оно, казалось, по-настоящему захватывает его. Впрочем, Джонсон отнюдь не был занудой. Когда коллеги-сенаторы встречали его в коридоре или в гардеробе, у него всегда имелся наготове забавный анекдот или занятная история. Свою нищую молодость он провел в сельской глубинке, и, несмотря на хорошее образование, в его речи остались колорит и язвительный юмор, свойственные техасским фермерам и сезонным рабочим. Сенаторы сочли, что этот Джонсон – славный, веселый малый. Даже Том Конналли вынужден был признать, что первоначально оценил его неправильно.

Пожилые сенаторы, которых именовали в те времена «старыми быками», стали особенно ценить Линдона Джонсона. Хотя благодаря своему старшинству они занимали весьма влиятельные позиции, их часто посещала неуверенность, связанная с их возрастом (иным уже перевалило за восемьдесят), с их физическими и умственными способностями. Эту неуверенность замечательно исцеляли постоянные визиты Джонсона в их рабочие кабинеты: молодой политик жадно впитывал мудрость старших коллег.

Один не очень молодой сенатор-демократ проникся особенной приязнью к Джонсону – это был Ричард Рассел, сенатор от штата Джорджия. Собственно, он был всего на 11 лет старше Джонсона, однако занимал сенатское кресло с 1933 г. и успел стать одним из самых могущественных сенаторов. Они неплохо узнали друг друга, поскольку Джонсон попросил – и получил – место в комитете по вооруженным силам, а в этом комитете Рассел был вторым по старшинству. Он сталкивался с Джонсоном в гардеробе, в коридорах, на заседаниях; казалось, тот вездесущ. И хотя Джонсон почти ежедневно посещал Рассела в его кабинете и мог бы успеть надоесть своему старшему наставнику, Расселу его присутствие доставляло удовольствие. Как и сам Рассел, Джонсон думал исключительно о делах и задавал массу вопросов о хитроумных сенатских процедурах. Он прозвал Рассела Старым мастером и часто говорил: «Вот еще один урок от Старого мастера. Я его запомню».

Рассел всю жизнь оставался холостяком (таких сенаторов было весьма немного). Он никогда не признавался, что чувствует себя одиноко, но почти все время проводил в своем сенатском кабинете, даже по воскресеньям. А поскольку Джонсон часто сидел у Рассела, до вечера обсуждая какой-нибудь вопрос, он иногда приглашал старшего коллегу поужинать у себя дома, неизменно сообщая, что его жена по прозвищу Леди Берд[33]33
  Клаудиа Альта Джонсон (урожд. Тейлор) на всю жизнь сохранила прозвище Леди Берд (Ladybird – «божья коровка» или, буквально, «леди-птичка»), которое в раннем детстве дала ей няня.


[Закрыть] превосходно готовит и что особенно ей удаются блюда южной кухни. Первые несколько раз Рассел вежливо отказывался, но наконец он уступил настояниям Джонсона и вскоре стал частым гостем его дома. Леди Берд оказалась очаровательной, и он быстро проникся к ней симпатией.

Взаимоотношения между Расселом и Джонсоном постепенно становились все глубже и шире. Рассел был страстно увлечен бейсболом, и, к его полному восторгу, Джонсон признался, что тоже питает слабость к этому виду спорта. Теперь они стали вместе посещать вечерние матчи команды «Вашингтон Сенаторс». Они виделись практически каждый день, так как, в отличие от других сенаторов, часто работали в своих кабинетах и по выходным. Казалось, у них масса общих интересов, в частности, к истории Войны Севера и Юга, к тому же они придерживались одинакового мнения по множеству вопросов, дорогих сердцу всякого демократа-южанина, – так, оба выступали против законопроекта о гражданских правах.

Вскоре Рассел стал повсюду превозносить своего коллегу как «весьма способного и многообещающего молодого человека», отмечая, что по трудолюбию тот не уступает ему самому. За его долгую карьеру Джонсон стал единственным «младшим сенатором», которого он именовал своим учеником. Но их дружба простиралась глубже. Однажды, посетив охотничий праздник, устроенный Джонсоном в Техасе, Рассел написал ему: «Едва вернувшись домой, я тотчас задал себе вопрос: быть может, сейчас я проснусь и обнаружу, что эта поездка в Техас мне просто привиделась? Все было так прекрасно, даже трудно представить, чтобы такое могло происходить наяву».

В 1950 г. разразилась война в Корее, и на комитет по вооруженным силам стали оказывать давление, призывая сформировать специальный подкомитет, который занялся бы изучением вопроса, насколько армия США готова к войне. Такой подкомитет был создан во время Второй мировой. Его возглавил тогда Гарри Трумэн, и именно благодаря своему председательству в нем он прославился и впоследствии поднялся к вершинам власти. Сейчас комитет по вооруженным силам возглавлял сенатор Миллард Тайдингс, представлявший штат Мэриленд. Понятно было, что Тайдингс, конечно же, примет на себя и руководство этим новым подкомитетом, поскольку это будет великолепной платформой для саморекламы.

Джонсон обратился к Тайдингсу с предложением. Тайдингс как раз в том году намеревался переизбраться на пост сенатора, и Джонсон предложил на время выборов сам возглавить подкомитет. Это позволило бы Тайдингсу сосредоточиться на том, чтобы выиграть выборы. А затем он уступит свое место Тайдингсу, заявил Джонсон. Но Тайдингс слишком ревниво относился к власти, которую сосредоточил в своих руках, и отклонил предложение Джонсона. Однако позже с Тайдингсом встретился Дик Рассел и сказал ему что-то такое, что заставило Тайдингса передумать. И Джонсона все-таки назначили председателем нового подкомитета – совершенно ошеломляющее достижение для политика, проработавшего сенатором всего полтора года. Он довольно долго удерживал за собой председательство, поскольку Тайдингс проиграл выборы.

Как председатель подкомитета Джонсон внезапно оказался на виду у публики, причем эта известность быстро приобрела общенациональный характер. Журналисты, освещавшие деятельность сената, обнаружили, что он весьма искусно работает с прессой. Он ревностно охранял всю информацию, которую удавалось выявить подкомитету, не позволяя никаких утечек в СМИ. Он окружил работу подкомитета колоссальной таинственностью и драматизмом, создавая впечатление, будто этот орган на самом деле выявляет неприглядные факты, касающиеся американской армии. Он продуманно выдавал кое-какие сведения и доклады избранной группе влиятельных журналистов – авторов статей, которые удостоились его одобрения. Прочим репортерам приходилось сражаться за те крупицы информации, которыми он их удостаивал.

Этот молодой сенатор буквально очаровал репортерскую братию: да, он был с ними суров, но при этом проявлял сочувствие к нелегкому журналистскому труду. Но главное, он умел дать им увлекательный материал. Вскоре некоторые из них стали писать о нем как о рьяном патриоте, о перспективной политической силе, с которой многим придется считаться. Теперь Рассел мог по-настоящему обосновать, почему он так продвигал Джонсона: мало кому известный сенатор от Техаса успел проделать огромную работу и отчасти даже сумел сформировать положительный образ сената в глазах прессы, в чем сенат нуждался уже очень давно.

В мае и июне 1951 г. Джонсон и Рассел тесно сотрудничали в важном деле: нужно было отозвать генерала Макартура из Кореи. Теперь Рассел получил возможность своими глазами посмотреть, как работают сотрудники аппарата Джонсона, и он поразился, насколько эффективно идет эта работа: штат сотрудников Джонсона был больше, чем у него, и при этом лучше организован. Расселу показалось, что он отстал от времени. Но Джонсон, словно прочитав его мысли, принялся усердно помогать Расселу создавать его собственный аппарат современного образца. Он предоставил наставнику полный доступ к созданным им юридической группе и пиар-команде, показывая Расселу, как полезны могут быть такие коллективы. Во время этой работы Джонсон и Рассел еще больше сблизились. Однажды Рассел даже признался в интервью: «Этот Линдон Джонсон вполне может стать президентом, и очень неплохим». Интервьюера это ошеломило, ведь Расселу совсем не было свойственно награждать кого-либо подобными комплиментами.

Как-то раз весной 1951 г. Хьюберт Хамфри, сенатор от Миннесоты, ждал поезда в метро, и вдруг к нему подошел Линдон Джонсон, тоже ехавший в Капитолий, и предложил поехать вместе и поговорить. Эти слова прозвучали настоящей музыкой в ушах Хамфри: он с трудом поверил, что Джонсон предлагает это всерьез. Хамфри стал сенатором в то же время, что и Джонсон, и его считали более яркой звездой – харизматичным либералом, который однажды мог бы стать президентом. Однако у Хамфри имелась проблема, которая совершенно перекрывала ему путь на вершину властного олимпа: он настолько истово верил в либеральные идеалы, что его чурались почти все сенаторы. В своем первом выступлении в сенате он обрушился с резкой критикой на этот орган за неповоротливость, за слишком уютную атмосферу «междусобойчика». Вскоре новые коллеги отплатили ему за это, «сослав» в наименее престижные комитеты. Законопроектам, которые он предлагал, не давали ходу. Когда он входил в сенатский гардероб, его почти все сторонились. По мере того, как остракизм нарастал, Хамфри впадал все в более глубокую депрессию и отчаяние. Иногда по пути домой с работы он останавливал машину у обочины и плакал. Он понимал, что его карьера заходит в тупик.

Усевшись рядом с ним в вагоне метро, Джонсон принялся нахваливать коллегу. «Хьюберт, – говорил он, – вы даже не представляете, как я рад, что еду в сенат вместе с вами. Я вам очень во многом завидую. Вы всегда так ясно выражаете свои мысли, у вас такой широкий диапазон познаний». От этих комплиментов Хамфри стало намного легче, но тем сильнее его удивила жесткость критики, которую он тут же услышал: «Но, черт побери, Хьюберт, вы тратите на выступления столько времени, что у вас его не остается, чтобы хоть что-то делать». Он призывал Хамфри вести себя более прагматично, стараться лучше вписаться в сенаторский коллектив. Когда они наконец стали прощаться, Джонсон пригласил Хамфри как-нибудь зайти к нему в кабинет «чего-нибудь выпить». Вскоре Хамфри стал регулярным гостем Джонсона. Сенатора от Миннесоты просто очаровал этот южанин Линдон, которого северяне-либералы терпеть не могли за то, что он был любимцем консерватора Рассела.

Во-первых, общаться с Джонсоном было весело. Он пересыпал свою речь народными присловьями и анекдотами, порой неприличными, но всегда преподававшими какой-нибудь циничный урок. Сидя с гостем у себя в кабинете, он не жалел напитков, и по сенатским коридорам то и дело раскатывались взрывы хохота. Трудно устоять перед человеком, который умеет так поднять настроение. Джонсон отличался невероятной харизматичностью. Хамфри позже писал о нем: «Он налетал, словно мощная волна прилива, заполняющая весь берег. Он просачивался сквозь стены. Он входил в комнату – и тут же завоевывал всех, кто в ней находился».

Во-вторых, он обладал ценнейшей информацией, которой готов был делиться с избранными. Он учил Хамфри тонкостям и хитросплетениям сенатских процедур, делился накопленным в результате пристального наблюдения знанием о психологических слабостях разных сенаторов. Он стал самым искусным предсказателем исходов голосований за всю историю сената, научившись с невероятной точностью прогнозировать результаты почти всякого сенатского голосования. И он поделился с Хамфри своим методом подсчета голосов.

Наконец, он объяснял Хамфри, какой огромной власти можно достичь благодаря умению идти на компромиссы, благодаря более прагматичному и менее идеалистичному поведению. Он рассказывал ему разные истории из жизни Франклина Делано Рузвельта – кумира Хамфри. Когда Джонсон работал в палате представителей, он по-настоящему сдружился с президентом. По словам Джонсона, ФДР, как все называли Рузвельта, был весьма хитроумным политиком, умевшим достигать целей с помощью тактического отступления и даже компромисса. Джонсон как бы намекал, что он сам – тайный либерал, который тоже восхищается ФДР и не меньше Хамфри желает прохождения законопроекта о гражданских правах. Получалось, что оба они на одной стороне, оба сражаются за одни и те же благородные цели.

Хамфри понимал, что, работая вместе с Джонсоном, он может подняться в сенате и даже за его пределами до самых больших высот. Как правильно догадался Джонсон, Хамфри метил в президенты. Сам Джонсон никогда бы не смог занять этот пост (по крайней мере так он уверял Хамфри), поскольку народ не готов был принять президента-южанина. Но он мог бы помочь Хамфри добраться до этого поста. Вместе они составили бы непобедимую команду.

Но для Хамфри дело решило другое обстоятельство – то, что Джонсон продолжал облегчать ему существование в сенате. Джонсон постоянно рассказывал своим собратьям, демократам-южанам, об остром уме и тонком чувстве юмора Хамфри, о том, как все они неверно оценивали его человеческие качества. Смягчив таким образом их сердца, Джонсон затем «вновь представил» Хамфри этим сенаторам, и они сочли представителя Миннесоты очаровательным. А главное, он заставил Рассела изменить свое мнение о Хамфри, а Рассел мог буквально сдвинуть горы. Теперь, когда Хамфри то и дело выпивал с самыми могущественными сенаторами, его одиночество закончилось. Он счел себя обязанным ответить любезностью на любезность и постарался убедить многих северных либералов изменить мнение о Джонсоне, чье влияние теперь стало распространяться, словно невидимый газ.