Текст книги "Екатерина Великая. Портрет женщины"

8
Перехваченные письма

Не успел Фридрих убедить Христиана Августа в необходимости пересилить свои религиозные предрассудки, как мать Софии, Иоганна, возомнив, что она – главный агент Фридриха в России, основательно подпортила дипломатические планы прусского короля. Фридрих поручил Иоганне оказать ему помощь в свержении Бестужева, поведав ей, что вице-канцлер питал враждебные чувства к Пруссии, а следовательно, и к браку Софии, которому он старался воспрепятствовать всеми силами. Оказавшись в России, Иоганна присоединилась к заговору французского и прусского послов против Бестужева. Когда их план был раскрыт, последствия оказались катастрофическими для обоих послов и серьезно повредили Иоганне.

Поведение императрицы во время болезни Софии показало всем, что Елизавета привязалась к юной принцессе. После помолвки Иоганне стоило бы задать себе вопрос: какую еще опасность мог представлять Бестужев для этого брака? Поразмыслив, она, возможно, пришла бы к выводу, что довольно слабую, поскольку, несмотря на все возражения Бестужева, он не мог уже убедить императрицу отменить брак с германской принцессой. Следовательно, Иоганне стоило бы проявить милость к побежденному противнику, мудрость должна была подсказать ей, что она действовала против него исключительно ради поддержки собственной дочери. Но Иоганна не собиралась отступать. С того момента, как она прибыла в Санкт-Петербург, враги Бестужева – Мардефельд и Шетарди – стали ее доверенными лицами. Они устраивали тайные встречи, разрабатывали планы, посылали в Париж и Берлин зашифрованные письма. Иоганна была не из тех женщин, кто старается держаться в стороне от опасных интриг. В любом случае уже поздно было что-либо менять. Она уже попала в ловушку.

Алексей Бестужев-Рюмин, которому на тот момент исполнился пятьдесят один год, считался одним из самых одаренных русских политических деятелей своего времени. Его талант дипломата был высоко оценен, а талант политика помог выжить в водовороте придворных интриг и подняться еще выше. В детстве он показал выдающиеся способности к иностранным языкам. В пятнадцать лет Петр Великий отправил его за границу на обучение, где он освоил искусство дипломатии. В 1720 году, когда Бестужеву было двадцать семь лет, Петр назначил его русским послом в Копенгагене. Через пять лет после смерти Петра его сместили и перевели на незначительный пост в Гамбурге, на котором он оставался в течение пятнадцати лет. Когда Елизавета пришла на смену двум немецким правительницам: императрице и регентше, она решила возобновить международную политику отца. Чтобы осуществить задуманное, она призвала Бестужева, протеже ее отца, проживавшего на задворках Гамбурга, и поставила его во главе министерства иностранных дел, сделав вице-канцлером.

Это был мужчина с тонкими губами, большим носом, острым подбородком и широким лбом. Бестужев считался гурманом, химиком-любителем и ипохондриком. Он отличался скрытностью, раздражительностью и жесткостью характера, а также страдал частыми перепадами настроения. Он был опытным интриганом, и, вернув себе высокое положение, он так умело и незаметно прибрал к рукам власть, что окружение по большей части боялось, а не любило его. Он был безжалостен к врагам, но вместе с тем предан своей стране и Елизавете. Прежде чем София стала императрицей Екатериной, он был сначала ее противником, а затем подружился с ней, и она поняла, насколько сложным и противоречивым характером обладал этот человек. Грубый, упрямый, даже деспотичный, он в то же время являлся великолепным психологом и знатоком человеческих душ, фанатично преданным своей работе, страстным патриотом и верным слугой государыни.

В правление Елизаветы он считался только с ее мнением. Возможно, Елизавете не нравится ее вице-канцлер как мужчина, однако она доверяла ему как своему главному советнику и отвергала любые попытки посла Фридриха и его агентов подорвать ее веру в него. В большинстве случаев она предоставляла ему полную свободу действий, однако по некоторым вопросам принимала самостоятельные решения. К примеру, она не посоветовалась с ним, когда привезла в Россию своего племянника и сделала его своим наследником. Она также не стала слушать Бестужева, выбрав в невесты Петру Софию. Оба эти раза Елизавета действовала импульсивно, руководствуясь интуицией и проявляя личную инициативу. Однако случались долгие периоды, когда Елизавета предпочитала оставаться всего лишь красивой женщиной, окруженной блестящим двором и желавшей лишь одного – чтобы ее постоянно развлекали. Когда ее охватывало подобное настроение, Бестужеву приходилось ждать неделями, даже месяцами, чтобы иметь возможность подписать важные документы. «Если бы императрица уделяла государственным делам хотя бы одну сотую того времени, что уделяет им Мария Терезия, я был бы счастливейшим человеком на земле», – сказал однажды Бестужев австрийскому послу.

Инструкции, которые Фридрих дал Иоганне в Берлине, говорили о том, что она должна была помочь ему избавиться от вице-канцлера. Но заговорщики плохо знали своего врага. Они считали его человеком среднего ума, подверженным различным порокам – игроком, пьяницей и неумелым интриганом. По их соображениям, достаточно было правильно рассчитать время и приложить немного усилий, чтобы лишить его власти. Они и представить себе не могли, что Бестужеву было известно об их тайных встречах, и он оказался достаточно проницательным и узнал все об их планах. Бестужев всегда был начеку, и именно он первым нанес удар.

Меры предосторожности, принятые Бестужевым, оказались просты: он перехватил письма заговорщиков, расшифровал их, прочитал, а затем сделал копии. Работу по дешифровке произвел немецкий специалист из министерства иностранных дел. Сделав копии после дешифровки, он снова запечатал письма так, что не осталось никаких следов вмешательства. Таким образом, между Москвой и Европой осуществлялась бурная переписка, и никто – ни отправители, ни получатель – не имели ни малейшего подозрения, что Бестужев читал их.

У Бестужева не было оснований бояться тех сведений, которые он почерпнул из этих писем о своей собственной персоне; в основном в них содержались язвительные высказывания Шетарди в адрес императрицы. Маркиз сообщал своему правительству, что Елизавета ленива, экстравагантна, аморальна, меняла одежду по четыре-пять раз за день, ставила подпись под документами, которые даже не читала, и была: «фривольна, праздна, быстро набирала вес» и «уже не обладала достаточной энергией, дабы управлять страной». Эти письма, написанные в пренебрежительном высокомерном тоне и имевшие своей целью позабавить Людовика XV и его министров в Версале, могли вызвать ярость и у куда менее чувствительной и вспыльчивой государыни, чем дочь Петра Великого.

Помимо личных оскорблений, письма Шетарди также проливали свет на политический заговор по низложению Бестужева, а также его проавстрийскую политику. Кроме того, из них стало известно об участии в готовящемся заговоре принцессы Ангальт-Цербстской. Ссылаясь на то, что Иоганна поддерживала его точку зрения, а также упоминая о ее переписке с королем Фридрихом, маркиз явно давал понять – принцесса являлась прусским агентом.

Однако Бестужев не стал спешить, он предоставил врагам достаточно времени, чтобы те выдали себя сами. Лишь после того, как он собрал более пятидесяти подобных писем, большая часть которых принадлежала перу маркиза Шетарди, он отнес их императрице. 1 июня 1744 года Елизавета взяла Петра, Софию и Иоганну вместе собой в Троицкий монастырь. Предполагая, что в этом уединенном, святом месте у императрицы будет больше времени для чтения, Бестужев представил ей на рассмотрение свою коллекцию писем. Помимо попытки свергнуть ее вице-канцлера Елизавета также узнала, что мать Софии, пользовавшаяся ее щедротами, плела заговор против России в интересах зарубежных государств.

3 июня, когда София, Петр и Иоганна закончили обедать, императрица удалилась в свои покои вместе с Лестоком и приказала Иоганне следовать за ней. Оставшись наедине, София и Петр уселись на подоконник и завели оживленную беседу. София смеялась над шуткой Петра, когда внезапно раскрылась дверь и появился Лесток.

«Этому шумному веселью теперь конец, – скомандовал он и, повернувшись к Софии, добавил: – Вам остается только уложить вещи, вы тотчас отправитесь, чтобы вернуться к себе домой». Молодые люди замерли, потрясенные его словами. «Что все это значит?» – спросил Петр. «Скоро узнаете», – мрачно ответил Лесток и удалился.

Ни Петр, ни София и представить себе не могли, что произошло, им казалось немыслимым, что придворный, пускай и высокопоставленный, может разговаривать с наследником и его будущей женой в подобном тоне. Пытаясь найти объяснение, Петр сказал: «Если ваша мать и виновата, то вы не виновны». «Долг мой – следовать за матерью и делать то, что она прикажет», – ответила перепуганная София. Чувствуя, что ее в скором времени отправят назад в Цербст, она посмотрела на Петра, пытаясь понять, как он отреагирует, если это случится на самом деле. Годы спустя она писала: «Я увидела ясно, что он покинул бы меня без сожаления».

Они все еще сидели в полном замешательстве, дрожа от страха, когда появилась императрица. Ее голубые глаза сверкали, лицо было красным от гнева, за ней следовала заплаканная Иоганна. Когда императрица встала перед ними под низким потолком монастыря, подростки спрыгнули с окна и почтительно преклонили головы. Этот жест, казалось, обезоружил Елизавету, она невольно улыбнулась и поцеловала их. София понимала, что она не несла ответственность за поступки матери.

Однако для тех, кто оскорбил и предал императрицу, не было прощения. Первый удар она нанесла Шетарди. Французскому послу было приказано покинуть Москву в течение двадцати четырех часов и направиться к границе в Ригу, минуя Санкт-Петербург. Гнев императрицы по отношению к бывшему другу был так силен, что она приказала вернуть свой украшенный бриллиантами портрет, который подарила ему. Он отдал портрет, однако бриллианты оставил себе. Мардефельду, прусскому послу, разрешили задержаться, но через год выслали и его. Иоганне позволили остаться лишь потому, что она была матерью Софии, и лишь до тех пор, пока та не выйдет замуж за великого князя.

Разгромив политических врагов, Бестужев вознесся еще больше. Его повысили с должности вице-канцлера до канцлера, наградили дворцом и поместьями, а поражение дипломатических врагов означало триумф проавстрийской, антипрусской политики. Укрепившись в своем влиянии, он уже не видел необходимости препятствовать браку Петра и Софии. Он понимал, что императрица желала воплощения своих планов относительно этих молодых людей, и мешать им было бы опасно. Мать Софии даже после заключения брака не представляла для него угрозы.

Краткая дипломатическая карьера Иоганны закончилась полнейшим поражением: французский посол был изгнан, прусский посланник, прослуживший при русском дворе двадцать лет, потерял свое влияние, Бестужева повысили до канцлера. К тому же Иоганна потерпела поражение и на личном фронте: дружба Елизаветы с сестрой человека, которого она когда-то любила, сменилась сильным желанием поскорее вернуть мать Софии назад в Германию.

9
Обращение и помолвка

Императрица торопила события и назначила дату помолвки Софии и Петра на 29 июня. Согласно плану, за день до этого 28 июня 1744 года юная немецкая принцесса должна была официально и публично отречься от своей лютеранской веры и принять православие. До последней минуты София сомневалась по поводу этого необратимого шага. Но вечером накануне церемонии ее сомнения, казалось, развеялись. «Она крепко спала всю ночь, – писала Иоганна мужу, – это было ясным подтверждением ее спокойствия».

На следующее утро императрица послала за Софией и присутствовала при ее утреннем туалете. Елизавета приказала молодой девушке надеть точно такое же платье, как у нее: оба наряда были сделаны из тяжелой алой шелковой тафты и отделаны по швам серебром. Различие заключалось лишь в том, что платье Елизаветы украшали бриллианты, в то время как единственными украшениями Софии были серьги и брошь, которые императрица подарила ей, когда она оправилась от пневмонии. София выглядела бледной после трех дней строгого поста, предшествовавших церемонии, ее волосы украшала только белая лента. Однако Иоганна писала: «Должна сказать, что она показалась мне очень милой». В самом деле в те дни многие были поражены ее элегантностью и стройной фигурой, темными волосами, белой кожей, голубыми глазами и ее красивым нарядом.

Елизавета протянула Софии руку, и вместе они возглавили длинную процессию, двигавшуюся по бесконечным, заполненным народом коридорам дворца по направлению к часовне. Там София опустилась на квадратную подушку и началась долгая служба. Иоганна частично описала ее своему мужу. «Лоб, веки, шею, ладони и тыльные стороны кистей помазали маслом. Масло стерли куском хлопковой материи сразу после того, как нанесли».

Стоя на коленях на подушке, София прекрасно справлялась со своей ролью. Она говорила уверенным чистым голосом, цитируя учения новой веры. «Я все выучила наизусть по-русски. Как попугай», – признавалась она позже. Императрица расплакалась, но сказала новообращенной: «Я умею держать себя в руках, за это меня так ценят». Для Софии церемония была еще одним сложным, но важным моментом ее обучения, своего рода экзаменом, который она выдержала с блеском. Иоганна гордилась своей дочерью: «Ее манера держать себя <…> на протяжении церемонии отличалась аристократизмом и благородством, я восхитилась бы ей, [даже если бы] она не приходилась мне тем, кем является на самом деле».

Таким образом, София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская стала Екатериной. Софию могли крестить и под ее родным именем – имя Софья было широко распространено в России. Но Елизавета отвергла эту мысль, так как Софьей звали ее собственную тетку, сводную сестру Петра Великого, которая боролась с юным царем за трон пятьдесят лет тому назад. Вместо этого Елизавета выбрала для девушки имя своей собственной матери – Екатерина.

Когда новообращенная покинула церковь, императрица подарила ей бриллиантовое колье и брошь. Несмотря на благодарность, Екатерина была так утомлена, что, стараясь сохранить силы для следующего дня, попросила разрешения не присутствовать на праздничном обеде, последовавшем за церемонией. Позже, вечером, она поехала вместе с императрицей, великим князем Петром и своей матерью в Кремль, где на следующий день должна была состояться помолвка.

На следующее утро, едва Екатерина проснулась, как ей передали два миниатюрных портрета от императрицы: один – с изображением Елизаветы, другой – Петра. Оба были в рамках, инкрустированных бриллиантами. Вскоре явился и сам Петр, чтобы сопровождать ее к императрице, которая ожидала их в императорской короне на голове и мантии на плечах. Из Кремлевского дворца Елизавета вышла под балдахином из чистого серебра настолько тяжелым, что его несли восемь генералов. Позади императрицы следовали Петр и Екатерина, а также придворные, члены Синода и Сената. Процессия прошла по знаменитой Красной площади, на которой выстроились солдаты гвардии, и вступила в Успенский собор, где проходили коронации русских царей. Елизавета взяла молодых людей за руки и повела их по выложенному бархатным ковром помосту между колоннами в середину церкви. Архиепископ Новгородский вел службу, пара обменялась кольцами, которые им подала сама императрица. Иоганна, наблюдавшая за происходившим оценивающим взглядом, отметила, что кольца «выглядели как маленькие чудовища». Ее дочь отметила, что «кольцо, которое Петр дал мне, стоило двенадцать тысяч рублей, а то, что Петр получил от меня – четырнадцать тысяч». По окончании службы зачитали императорский указ, согласно которому Екатерина получала титул великой княгини и право именоваться Ее Императорским Высочеством.

Отчет Иоганны о помолвке был полон жалоб:

«Церемония продлилась четыре часа, и все это время нельзя было присесть даже на минуту. Скажу без преувеличения, моя спина затекла от бесконечных поклонов, которые я была вынуждена совершать, приветствуя всех придворных дам, а на моей правой руке осталась красная отметина величиной с немецкий флорин в том месте, где ее целовали».

Смешанные чувства Иоганны по отношению к дочери, ставшей центральной фигурой на этой великолепной церемонии, должны были смягчиться, поскольку Елизавета постаралась проявить милость к презираемой ею женщине. В соборе она не позволила Иоганне встать перед ней на колени, заявив: «У нас одинаковое положение, и мы возносим одну и ту же молитву». Но по завершении службы, когда загремели пушки, зазвонили колокола, а придворные отправились в Грановитую палату на праздничный пир, Иоганна осознала всю глубину постигшего ее несчастья. По своему статусу мать невесты не могла сидеть за одним столом с императрицей, великим князем и новоиспеченной великой княгиней. Когда Иоганне это объяснили, она запротестовала, объявив, что не может сидеть с обычными придворными дамами. Церемониймейстер не знал, что делать, а Екатерина молча переживала за мать. Елизавета опять пришла в ярость из-за поведения неблагодарной, вероломной гостьи и приказала разделить столы и выделить Иоганне место в алькове, откуда она могла наблюдать за празднеством.

Тем вечером в Грановитой палате устроили бал. Зал был сконструирован так, что единственная центральная колонна, занимавшая почти четверть помещения, поддерживала высокий потолок. «В этом месте, – вспоминала Екатерина, – можно было задохнуться от жары и толчеи». Когда же они направились в свои покои, в действие вошли новые правила. Екатерина теперь стала Ее Императорским Высочеством, великой княгиней и будущей женой наследника престола, поэтому Иоганна должна была следовать позади дочери. Екатерина пыталась избежать этого, и Иоганна с одобрением отозвалась о ее поступке. «Моя дочь вела себя очень скромно, несмотря на свое новое положение, – писала она мужу. – Она всякий раз краснела, когда ей приходилось идти впереди меня».

Елизавета по-прежнему была щедра. «Не проходило и дня, чтобы я не получала подарка от императрицы, – вспоминала позднее Екатерина. – Серебро и драгоценные камни, наряды и самые невероятные подарки, стоившие по меньшей мере от десяти до пятнадцати тысяч рублей». Вскоре после этого императрица назначила Екатерине содержание в тридцать тысяч рублей на личные расходы. Екатерина, у которой никогда не было денег на карманные расходы, пришла в ужас от такой суммы. Она немедленно отослала деньги отцу, чтобы помочь с образованием и лечением своего младшего брата. «Я знаю, что Ваше Высочество отправили моего брата в Гамбург и это стоило вам больших расходов, – писала она Христиану Августу. – Я умоляю Ваше Высочество оставлять моего брата там сколько понадобится для восстановления его здоровья. Все расходы я возьму на себя».

Елизавета также выделила для юной великой княгини маленький двор, включая молодых камергеров и фрейлин. У Петра уже были придворные, в покоях великого князя и великой княгини молодые люди играли в жмурки и другие игры, танцевали и веселились. Иногда они даже снимали крышку с клавесина, клали ее на подушку и катались по полу, как на санках. Участвуя в этих шалостях, Екатерина пыталась развлекать своего будущего мужа. Петр был дружелюбен к своей подруге по играм, которая во всем ему потакала. Он был достаточно умен и понимал, что его нежное отношение к невесте доставит удовольствие императрице. Даже Брюммер, наблюдавший за ними, решил, что Екатерина поможет усмирить его бунтарский нрав, и просил использовать ее влияние, «чтобы исправить и образумить своего великого князя». Она отказалась: «Я сказала ему, что это для меня невозможно, поскольку этим я только стану ему столь же ненавистна, как уже были ненавистны все его приближенные». Она понимала, что имеет некоторое влияние на Петра, и должна была противостоять всем, кто пытался его «исправить». Обратившись к ней за дружбой, он не должен был найти в ее лице очередного соглядатая.

Иоганна все больше отдалялась от Екатерины. Теперь, когда ей хотелось увидеться с дочерью, она должна была докладывать о своем визите. Не желая этого делать, она держалась в стороне, заявляя, что окружавшие Екатерину молодые придворные были слишком дикими и шумными. Между тем и сама Иоганна обзавелась новыми знакомствами. Она присоединилась к кругу людей, о которых неодобрительно отзывалась императрица и большая часть придворных. Вскоре она особенно сблизилась с камергером графом Иваном Бецким, что стало причиной для многочисленных сплетен. Их часто видели вместе, начали поговаривать об их любовной связи и даже ходили слухи, что тридцатидвухлетняя принцесса Ангальт-Цербстская забеременела.