Текст книги "Екатерина Великая. Портрет женщины"

10
Паломничество и бал с переодеванием

Невеста прибыла в Россию, она была молода, ее здоровье восстановилось после болезни, а трудности, связанные с принятием православия, были преодолены. Теперь, когда состоялась помолвка между Софией и Петром, что еще могло помешать их скорой свадьбе? Одним из препятствий, которое была не в силах преодолеть даже императрица, оказались строгие предупреждения врачей относительно физического состояния Петра. В шестнадцать лет великий князь выглядел как четырнадцатилетний подросток, и доктора до сих пор не могли обнаружить у него признаков половой зрелости. По их мнению, должно было пройти не менее года прежде, чем он сумеет зачать ребенка. И даже если бы его супруга забеременела, младенец появился бы на свет только через девять месяцев. Для Елизаветы этот отрезок времени – двадцать один месяц – казался целой вечностью. А поскольку свадьбу перенесли, императрица также была вынуждена отложить отъезд Иоганны.

С неохотой и разочарованием Елизавета смирилась с обстоятельствами и решила по-иному продемонстрировать народу продолжателей своей династии. В августе 1744 года она отправилась с паломничеством в Киев – самое древнее из святых мест на Руси, где зародилось христианство стараниями великого князя Владимира в 800 году. Вдохновителем этого путешествия длиной в шестьсот миль стал украинский любовник Елизаветы Разумовский. В паломничестве участвовали Петр, Екатерина, Иоганна, а также верные подданные императрицы, включая двести тридцать придворных и несколько сотен слуг. Кавалькада из карет и нагруженных багажом обозов день за днем двигалась, раскачиваясь и подпрыгивая, по бесконечным дорогам, а пассажиры боролись со скукой, усталостью, голодом и жаждой. Лошадей часто меняли, на каждой станции прибытия императорского каравана дожидались восемьсот свежих лошадей.

Пока вельможи русского двора путешествовали в обитых бархатом каретах, одна особа проделала большую часть пути пешком. Елизавета серьезно воспринимала идею покаяния и паломничества. Путешествуя по выжженным солнцем дорогам, страдая от жары, Елизавета останавливалась помолиться в каждой деревенской церкви и придорожной часовне. Между тем Разумовский, отличавшийся благоразумием и практичностью как в своих земных, так и в небесных помыслах, предпочел ехать за ней следом в удобной карете.

Екатерина и Иоганна начали путешествие в карете с двумя фрейлинами. Петр ехал в отдельном экипаже с Брюммером и двумя наставниками. В конце концов, Петр устал от своих «педагогов» и, когда Екатерина позвала его к себе, решил присоединиться к немецким принцессам, сочтя их компанию более приятной. Он оставил свою карету, «сел в нашу и отказался покидать ее», взяв с собой для компании веселых молодых людей. Вскоре Иоганна, раздраженная обществом молодежи, решила вмешаться. Она распорядилась, чтобы в повозке, которая перевозила их постели, приладили лавки так, чтобы в ней могли разместиться десять человек. К негодованию Иоганны, Петр и Екатерина настояли на том, чтобы в эту повозку пригласили еще несколько молодых людей. «И таким образом, мы совершили остальную часть поездки очень весело», – вспоминала Екатерина. Брюммер, наставники Петра и фрейлины Иоганны были оскорблены подобными перестановками, нарушавшими заведенный при дворе порядок. «И между тем как мы смеялись дорогой, они бранились и скучали».

Для Екатерины, Петра и их друзей это путешествие стало не религиозным паломничеством, а скорее приятной увеселительной прогулкой. Спешить нужды не было: Елизавета проходила по несколько часов в день. Под конец третьей недели главная кавалькада прибыла в большое поместье Разумовского в Козельце, где она ждала еще три недели прибытия императрицы. Когда она наконец появилась 15 августа, религиозный характер паломничества на две недели оказался забыт, «паломники» стали устраивать балы, посещать концерты и участвовать в карточных играх, которые велись с утра до ночи и часто были такими напряженными, что за игру на столе лежало по сорок или даже пятьдесят тысяч рублей.

Во время пребывания в Козельце произошел случай, ставший причиной длительной размолвки между Иоганной и Петром. Все началось с того, что великий князь вошел в комнату, где Иоганна писала письмо. На стуле перед ней лежала шкатулка, где она хранила важные для себя вещи, включая свои письма. Петр, желая развлечь Екатерину, весело вбежал в комнату и стал рыться в шкатулке, после чего вытащил оттуда письма. Иоганна строгим тоном велела ему не трогать их. Великий князь вприпрыжку побежал по комнате, уворачиваясь от Иоганны, пытавшейся отнять у него письма, наконец, он задел краем камзола шкатулку и перевернул ее. Все содержимое высыпалось на пол. Иоганна, решив, что он сделал это намеренно, пришла в ярость. Сначала Петр пытался извиниться перед ней, но когда она отказалась поверить в случайность произошедшего, тоже рассердился. Они стали кричать друг на друга, и Петр обратился к Екатерине, чтобы она подтвердила его невиновность.

Екатерина оказалась меж двух огней.

«Зная нрав матери, я боялась получить пощечину, если не соглашусь с ней, и, не желая ни лгать, ни обидеть великого князя, оказалась между двух огней; тем не менее я сказала матери, что не думала, будто великий князь сделал это нарочно».

Иоганна не осталась в долгу:

«Тогда мать набросилась на меня, ибо, когда она бывала в гневе, ей нужно было кого-нибудь бранить; я замолчала и заплакала; великий князь, видя мои слезы и то, что весь гнев моей матери обрушился на меня за мое свидетельство в его пользу, стал обвинять мать в несправедливости и назвал ее гнев бешенством, а она ему сказала, что он невоспитанный мальчишка; одним словом, трудно, не доводя, однако, ссоры до драки, зайти в ней дальше, чем они оба это сделали.

С тех пор великий князь невзлюбил мать и не мог никогда забыть этой ссоры; мать тоже не могла простить ему этого; и их обхождение друг с другом стало принужденным, без взаимного доверия, и легко переходило в натянутые отношения. Оба они не скрывались от меня; сколько я ни старалась смягчить их обоих, мне это удавалось только на короткий срок; они оба всегда были готовы пустить колкости, чтобы язвить друг друга; мое положение день ото дня становилось щекотливее».

Екатерина разрывалась между матерью и женихом, но скверный нрав ее матери и сочувствие, которое она испытывала к великому князю, имели свои последствия. «Великий князь был со мною тогда откровеннее, чем с кем-либо; он видел, что мать часто наскакивала на меня, когда не могла к нему придраться. Это мне не вредило в его глазах, поскольку он убедился, что может быть во мне уверен».

Кульминацией паломничества стали те десять дней, которые императрица и ее двор провели в Киеве. Екатерина впервые увидела чудесную панораму города, золотые купола, возвышавшиеся над крутым западным берегом Днепра. Елизавета, Петр и Екатерина вошли в город пешком вместе с толпой священников и монахов, несших огромный крест. В те времена церковь была невероятно богатой, а люди – истинно набожными, и повсюду в этом святейшем русском городе императрицу встречали радушно и с необычайным размахом. В знаменитой Киево-Печерской лавре Екатерина была потрясена грандиозностью религиозной процессии, красотой церковных обрядов и поразительным великолепием самой церкви. «Никогда в своей жизни, – писала она позже, – я не испытывала такого потрясения от великолепия церковного убранства. Все иконы были украшены золотом, серебром, жемчужинами и драгоценными камнями».

Однако это впечатление носило лишь поверхностный характер. Екатерина никогда не была истово верующим человеком. Она не разделяла ни строгой лютеранской веры своего отца, ни страстной православной веры императрицы Елизаветы. В русской церкви ее восхищало великолепие архитектуры и музыки, слитые в изумительное единство одухотворенной, но вместе с тем рукотворной красоты.

Едва Елизавета и двор вернулись из Киева в Москву, как снова начались балы и маскарады. Каждый вечер Екатерина появлялась в новом платье и все говорили о том, как хорошо она выглядела. Екатерина была достаточно проницательной и понимала, что лесть являлась одним из способов наладить хорошие отношения при дворе и что некоторые по-прежнему не одобряли ее присутствия: Бестужев и его последователи; придворные дамы, завидовавшие восходящей звезде; приживалы, которые тщательно подсчитывали все подношения и подарки. Екатерина старалась обезоружить их критику. «Я боялась, что меня не будут любить, и делала все, что в моих силах, чтобы завоевать симпатию тех, с кем мне придется проводить свою жизнь», – писала она позже. Помимо этого Екатерина никогда не забывала о том, чьей верной подданной она являлась. «Мое уважение и признательность императрице было велико, – говорила она. – Она часто говорила, что любит меня едва ли не больше, чем великого князя».

Одним из безошибочных способов расположить к себе императрицу были танцы. Екатерине это далось легко, поскольку она любила танцевать. Каждый день в семь часов утра месье Ланде, придворный учитель танцев из Франции, являлся со своей скрипкой и в течение двух часов обучал ее последним парижским танцам. С четырех до шести дня он снова приходил и занимался с ней. А затем по вечерам Екатерина поражала придворных своими грациозными танцами.

Некоторые балы были довольно странными. Каждый четверг по распоряжению императрицы мужчины одевались женщинами, а женщины – мужчинами. Екатерине, которой в ту пору было пятнадцать, нравилась подобная смена одежд. «Должна признать, что не было ничего более ужасного и вместе с тем комичного, чем видеть большинство мужчин, одетых на подобный манер, и вместе с тем ничего более жалкого, чем видеть женщин в мужских одеждах». Большинство придворных питали отвращение к подобным вечерам, но каприз Елизаветы был неслучайным – она великолепно смотрелась в мужской одежде. Хотя ее нельзя было назвать худощавой, однако, несмотря на пышность форм, она обладала красивыми стройными ногами. Ее тщеславие было возмущено тем, что столь прекрасную часть тела приходилось скрывать, и лишь надев мужские брюки, она могла продемонстрировать всем свои ноги.

Екатерина вспоминала, как на одном из таких балов с ней произошел забавный случай:

«Очень высокий месье Сивере, одетый в юбку на обруче, которую ему одолжила императрица, танцевал со мной полонез. Графиня Гендрикова, танцевавшая позади меня, споткнулась о юбку месье Сивере, когда тот поворачивался, держа меня за руку. Падая, она так сильно меня толкнула, что я упала прямо под юбку месье Сивере, а тот рухнул на меня. В довершение Сивере сам запутался в своих длинных юбках, и мы втроем барахтались на полу под его верхней юбкой. Я умирала со смеху, пытаясь выбраться из-под них, но к нам подошли люди и помогли освободиться, поскольку мы так запутались в юбках месье Сивере, что он не мог встать, при этом не опрокинув нас двоих».

Однако осенью Екатерина познакомилась и с отрицательными чертами характера Елизаветы. Тщеславие императрицы заставляло ее быть не только самой властной, но и считать себя самой красивой женщиной в империи. Она не могла спокойно слушать, когда при ней хвалили красоту других особ. Триумф Екатерины не ускользнул от ее внимания, и она дала волю своему раздражению. Однажды вечером в опере императрица сидела вместе с Лестоком в царской ложе напротив ложи, где располагались Екатерина, Иоганна и Петр. Во время антракта императрица заметила, что Екатерина о чем-то оживленно беседует с Петром. Неужели эта молодая женщина, сияющая здоровьем и уверенностью в себе, ныне столь популярная при дворе, была той робкой девочкой, которая приехала в Россию менее года тому назад? Неожиданно в сердце императрицы вспыхнула зависть. Глядя на более молодую женщину, она впервые испытала недовольство. Она немедленно – словно дело было срочным – отослала Лестока в ложу Екатерины с поручением сообщить ей, что императрица гневается по поводу ее расточительности и непозволительных долгов, в которых она погрязла. Елизавета дала ей тридцать тысяч рублей, куда подевались все эти деньги? Передавая это сообщение, Лесток постарался, чтобы Петр и окружающие услышали его слова. Слезы наполнили глаза Екатерины, а когда она расплакалась, ее подвергли еще большему унижению. Петр, вместо того чтобы утешить ее, сказал, что согласен с теткой и считает, что его невеста заслуживает выговора. А Иоганна позже объявила о том, что поскольку Екатерина больше не советовалась с ней, как полагалось послушной дочери, она умывает руки.

Падение было внезапным и стремительным. Что случилось? Какое преступление совершила пятнадцатилетняя девушка, которая старалась угодить всем, в особенности императрице? Екатерина проверила и выяснила: ее долги составляли всего две тысячи рублей. Эта сумма казалась абсурдной, принимая во внимание экстравагантный образ жизни Елизаветы и ее щедрость, а данный выговор являлся лишь предлогом, чтобы скрыть недовольство совсем другого рода. Екатерина действительно была достаточно вольной в своих тратах. Она отправляла деньги отцу, а также оплачивала учебу брата. Она тратила деньги на себя. Приехав в Россию всего с четырьмя платьями и дюжиной сорочек в сундуке и заняв место при дворе, где женщины переодевались по три раза в день, ей приходилось тратить часть денег на свой гардероб. Но больше всего уходило на бесконечные подарки для ее матери, фрейлин и даже для самого Петра. Она поняла, что самым эффективным способом успокоить вспыльчивый нрав матери и прекратить постоянные перебранки между Иоганной и Петром было преподносить им обоим подарки. Она выяснила, что при дворе подарки помогают обрести друзей. Также Екатерина заметила, что большинство окружавших ее людей не возражали, когда им делали подарки. Поэтому, желая снискать их расположение, она не видела причин отказываться от этого простого и безотказного метода. В течение нескольких месяцев она выучила не только язык, но и обычаи России.

Неожиданный удар, нанесенный императрицей, было сложно понять и принять. Она увидела два лица Елизаветы, женщины, которая меняла их без предупреждения и могла быть и очаровательной, и грозной. Позже, вспоминая тот вечер, Екатерина также вспоминала и об уроке, который ей преподнесли. Зная об эгоизме Елизаветы, все женщины при дворе должны были остерегаться возможных последствий. Екатерина постаралась вновь наладить отношения с императрицей. И Елизавета, когда приступ зависти прошел, со временем смягчилась и забыла об этом инциденте.

11
Оспа

В ноябре, когда весь двор все еще находился в Москве, Петр слег с корью, и поскольку Екатерина еще не болела данной болезнью, все контакты между ними были запрещены. Екатерине говорили, что во время болезни Петр «был бесконтролен в своих прихотях и страстях». Запертый в своей комнате и покинутый наставниками, он занимался тем, что строил своих слуг, карликов и камергеров и заставлял маршировать перед его постелью. Когда через шесть недель после выздоровления Екатерину снова допустили к нему, «он поделился со мной своими детскими проделками, и я не считала своим долгом сдерживать его. Я позволила ему делать и говорить все, что он захочет». Петру понравилось ее отношение. Он не испытывал к ней ни малейшего романтического влечения, но она была его товарищем, единственным человеком, с которым он мог общаться свободно.

К концу декабря 1744 года, когда Петр оправился от кори, императрица решила, что наступило время покинуть Москву и вернуться в Санкт-Петербург. На город обрушился сильный снегопад, и было очень холодно. Екатерина и Иоганна должны были ехать вместе еще с двумя фрейлинами, Петр сидел в других санях с Брюммером и наставником. Когда женщины уселись, императрица, которая путешествовала отдельно, заглянула к ним и покрепче закутала Екатерину в меха, а затем, опасаясь, что этого может оказаться недостаточно, чтобы спастись от холода, накинула Екатерине на колени свой великолепный, подбитый горностаем плащ.

Четыре дня спустя, между Тверью и Новгородом, маленькая процессия остановилась на ночлег в деревне Хотилово. В тот вечер у Петра начался озноб, затем он потерял сознание, и его уложили в постель. На следующий день, когда Екатерина и Иоганна пришли проведать его, Брюммер преградил им дорогу у двери. Он сказал, что ночью у великого князя был сильный жар, а на лице выступила сыпь – это были симптомы оспы. Напуганная болезнью, которая унесла жизнь ее брата, Иоганна быстро увела Екатерину подальше от двери, приказала немедленно подготовить сани и тут же отбыла в Санкт-Петербург, оставив Петра заботам Брюммера и двух фрейлин. Впереди поскакал курьер, чтобы сообщить о случившемся императрице, которая уже находилась в столице. Узнав обо всем, Елизавета велела заложить сани и немедленно помчалась назад в Хотилово. Сани Елизаветы и Екатерины, ехавшие в противоположных направлениях, встретились вечером посреди дороги. Они остановились, и Иоганна рассказала Елизавете обо всем, что ей было известно. Императрица выслушала ее, кивнула и велела ехать дальше. Когда лошади рванули с места, Елизавета уставилась в темноту перед собой. Это был не просто ночной мрак, но и тьма, которая могла поглотить будущее ее династии в случае, если Петр умрет.

Однако поведением императрицы руководила не только личная заинтересованность. Прибыв в Хотилово, она села у постели больного и заявила, что сама будет ухаживать за племянником. Елизавета оставалась у постели Петра в течение шести недель, иногда она ложилась в постель, даже не снимая платья. Императрица, которая прежде заботилась исключительно о сохранении своей красоты, теперь взяла на себя обязанности сиделки. Не обращая внимания на риск самой заразиться оспой и быть изуродованной этой болезнью, она склонялась над постелью, в которой лежал племянник. Это был тот самый невостребованный материнский инстинкт, который побуждал ее дежурить у постели Екатерины, когда маленькая немецкая принцесса заболела пневмонией. Пока Петр спал, она отправила курьера передать письмо единственному человеку, который, по мнению императрицы, разделял ее любовь и ее опасения.

В Санкт-Петербурге Екатерина с нетерпением ждала вестей. Сможет ли великий князь, только что перенесший корь, оправиться от оспы? Тревога Екатерины была искренней: хотя она находила Петра несколько инфантильным, а поведение великого князя часто раздражало ее, она испытывала симпатию к своему жениху. Но было в ее тревоге и нечто еще – она переживала за свое собственное будущее. Если Петр умрет, ее жизнь изменится. Ее положение при дворе, почести, которые ей оказывались, были обусловлены лишь тем, что все видели в ней жену будущего царя. Уже в Санкт-Петербурге некоторые придворные, предвидя скорую смерть великого князя, отвернулись от нее. Не имея возможности что-либо предпринять, она написала полное почтения и нежности письмо Елизавете, справляясь о здоровье Петра. Черновик письма составил для нее по-русски ее учитель, после чего она переписала его своей рукой. Елизавета, которая, возможно, не знала об этом, была тронута.

Между тем Иоганна продолжала создавать новые проблемы. Императрица выделила Екатерине в Зимнем дворце покои из четырех комнат, эти комнаты были отделаны аналогично покоям ее матери. Комнаты Иоганны были такого же размера и точно так же обставлены, мебель обита той же голубой и красной материей; единственное различие заключалось в том, что покои Екатерины находились справа от лестницы, а Иоганны – слева. Тем не менее, узнав об этом, Иоганна начала жаловаться. Она сказала, что покои ее дочери обставлены богаче, чем ее собственные. И почему Екатерина должна жить отдельно от нее? Ее об этом не спрашивали, но она такого не одобрила бы. Когда Екатерина сказала матери, что существовало распоряжение выделить ей отдельные покои и императрица специально отвела ей эти комнаты, не желая, чтобы Екатерина жила вместе с матерью, негодование Иоганны лишь усилилось. Она восприняла это решение как своего рода критику ее поведения при дворе, а также того влияния, которое она оказывала на дочь. Не в силах выплеснуть свой гнев на Елизавету, Иоганна обрушила его на Екатерину. Она постоянно бранилась, и «я с каждым днем видела, как она все больше сердится на меня, что она почти со всеми в ссоре и перестала появляться к столу за обедом и ужином, а велела подавать себе в комнаты», – вспоминала Екатерина, хотя подобное разделение «нравилось мне тоже, поскольку я была очень стеснена у матери в комнатах, а касательно интимного кружка, который она себе образовала, так он мне нравился тем менее, что было ясно как божий день, что эта компания никому не была по душе».

Возможность жить отдельно от матери и избегать общества ее друзей означало, что в жизни Иоганны существовали сферы, о которых ее дочери было мало известно. Природа и продолжительность отношений Иоганны с графом Бецким оказались одним из таких моментов. Екатерина знала, что ее мать без ума от Бецкого и постоянно виделась с ним, а также, что многие при дворе, включая императрицу, считали, будто их отношения стали слишком уж близкими. Ходили даже слухи, что Иоганна забеременела от Бецкого. Екатерина ничего не говорила об этом в своих «Мемуарах». Но она рассказала одну историю.

Однажды утром немецкий камергер Иоганны вбежал в комнату Екатерины и сказал, что ее мать упала в обморок. Екатерина поспешила в комнату Иоганны и обнаружила ее бледной, но в сознании, лежащей на матрасе на полу. Екатерина спросила, что случилось. Иоганна объяснила: она попросила пустить ей кровь, но хирург оказался нерасторопным, он «промахнулся четыре раза и на обеих руках, и на обеих ногах, и что она упала в обморок». Екатерина знала, Иоганна боялась кровопускания и активно препятствовала этому лечению, когда дочь болела пневмонией, поэтому не понимала, почему ее мать сейчас хотела пустить себе кровь и чем она больна. У Иоганны началась истерика, она отказалась отвечать на дальнейшие вопросы и сорвалась в крик. Она обвинила свою дочь в том, что ту совсем не заботило ее состояние, и «велела мне уйти».

На этом Екатерина закончила свой рассказ, таким образом, намекнув на случившееся. Иоганна придумала неуклюжее объяснение, будто у нее неожиданно началась непонятная болезнь. Но маловероятно, чтобы эта женщина так внезапно попросила пустить себе кровь. Существует лишь обвинение хирурга в непростительной ошибке, вызвавшей сильное кровотечение. Пациентку положили на матрас, а не на кровать, но это можно объяснить тем, что Иоганна неожиданно потеряла сознание и упала. Имели место гнев и истерика Иоганны, которая начала бранить дочь. И наконец, в последующие дни наблюдалось отсутствие симптомов болезни, ради облегчения и ликвидации которых и производилось кровопускание. Возможно, случившееся можно было бы объяснить неожиданным выкидышем у Иоганны.

Вскоре после этого происшествия Иоганну постиг еще один удар. Из Цербста пришло известие о том, что Елизавета – ее дочь двух с половиной лет от роду, младшая сестра Екатерины, неожиданно умерла. Иоганна отсутствовала более года. В своих письмах ее муж настоятельно просил супругу вернуться. Она же всегда отвечала, что ее главной обязанностью было присматривать и заботиться о том, чтобы состоялся многообещающий брак ее старшей дочери.

Наконец, Екатерина получила из Хотилово письмо от императрицы:

«Ваше Высочество, моя дражайшая племянница, я бесконечно благодарна Вашему Высочеству за столь душевное письмо. Я не стала отвечать сразу, поскольку не могла утешить по поводу состояния здоровья Его Высочества, Великого князя. Но теперь я могу с полной уверенностью сказать, что к нашей радости и с Божьей помощью мы можем надеяться на его выздоровление. Он вернулся к нам».

Прочитав это письмо, Екатерина почувствовала, как к ней вернулось хорошее расположение духа, и вечером она пошла на бал. Когда Екатерина только появилась, все столпились вокруг нее; новость о том, что опасность миновала и великий князь пошел на поправку, быстро распространилась при дворе, и Екатерина поняла, что прежние времена вернулись. Как и в Москве, каждый вечер давали бал или маскарад и каждый вечер приносил новый триумф.

Посреди этого водоворота событий в Санкт-Петербург прибыл шведский дипломат граф Адольф Гилленборг. Он приехал с официальным дипломатическим визитом объявить о бракосочетании шведского кронпринца Адольфа Фридриха Гольштейнского (брата Иоганны и дяди Екатерины) и принцессы Луизы Ульрики, сестры прусского короля Фридриха II. Это была вторая встреча Екатерины с Гилленборгом: они виделись за пять лет до этого в доме ее бабушки в Гамбурге, когда ей было всего десять лет. Именно тогда она произвела на него впечатление своим не по годам развитым умом, и он советовал ее матери уделять девочке больше внимания.

Вот как Екатерина описывала их вторую встречу:

«Это был человек очень умный, уже немолодой [в ту пору Гилленборгу было тридцать два года] <…> Прибыв в Петербург, он пришел к нам и сказал, как и в Гамбурге, что у меня философский склад ума. Он спросил, как обстоит дело с моей философией при том вихре, в котором я нахожусь; я рассказала ему, чем занимаюсь у себя в комнате. Он мне сказал, что пятнадцатилетний философ не может еще себя знать достаточно, и, кроме того, я окружена столькими подводными камнями, что есть все основания бояться, как бы я о них не разбилась, если только душа моя не исключительного закала; и что надо ее питать самым лучшим чтением, для чего рекомендовал мне „Жизнь знаменитых мужей“ Плутарха, „Жизнь Цицерона“ и „Причины величия и упадка Римской республики“ Монтескье.

Я пообещала прочитать эти книги и в действительности искала их. Я нашла «Жизнь Цицерона» на немецком и осилила несколько страниц, после чего перешла к Монтескье. Когда я начала его читать, он заставил меня задуматься, но я так и не смогла одолеть его целиком, поскольку он вгонял меня в сон, и, в конце концов, отложила его <…>

Мне не удалось найти Плутарха. Его я прочитала лишь два года спустя.

Желая доказать Гилленборгу, что она вовсе не поверхностная особа, Екатерина написала о себе эссе, «дабы он мог видеть, знаю ли я себя или нет». На следующий день она передала Гилленборгу эссе, которое назвала «Портрет философа в пятнадцать лет». Он был впечатлен и вернул его вместе с дюжиной страниц комментариев, большей частью хвалебных. «Я читала и перечитывала несколько раз его сочинение, я им прониклась и намеревалась серьезно следовать его советам. Был и еще один случай, удививший меня. Однажды во время беседы со мной он позволил себе следующее высказывание: «Как жаль, что вы выходите замуж!» Я хотела узнать, что он имел в виду, но он мне так и не ответил».

В начале февраля Петр достаточно окреп, чтобы отправиться в путь, и императрица привезла его в Петербург. Екатерина вышла встречать его в тронный зал Зимнего дворца. Было начало пятого вечера, сгущались сумерки, и они встретились, как сказала Екатерина, «почти впотьмах». Разлука и тревога смягчили в сознании Екатерины образ ее будущего мужа. Петр был далеко не красавцем, но в его облике присутствовали некоторая безобидность и мягкость. Временами он угрюмо ухмылялся, но иногда – улыбался легкой улыбкой, которая могла показаться глупой или робкой. Однако в целом его внешность нельзя было назвать совсем уж отталкивающей. И Екатерина хотела увидеть его.

Однако стоявшая перед ней в полумраке фигура сильно отличалась от привычного образа, и она «чуть не испугалась при виде великого князя, который<…> лицом был неузнаваем». Его лицо оказалось изуродовано, раздуто, на нем все еще оставались пятна оспин. Было совершенно очевидно, что шрамы останутся до конца дней. Голова была обрита, а огромный парик уродовал его еще сильнее. Несмотря на слабое освещение, Екатерина не смогла скрыть своего ужаса и позже описывала облик своего мужа, как «ужасающий». Пока она стояла перед ним, «он подошел ко мне и спросил, с трудом ли я его узнала». Призвав все свое мужество, запинаясь, Екатерина поздравила его с выздоровлением, потом убежала к себе в комнату и потеряла сознание.

Екатерина не была впечатлительной романтической особой. Однако императрица переживала по поводу ее реакции на внешний вид племянника. Опасаясь, что девушка пойдет на поводу у минутного порыва, откажется от уродливого жениха и попросит у родителей отменить свадьбу, Елизавета стала относиться к ней с удвоенной нежностью. 10 февраля, в день семнадцатилетия Петра, императрица пригласила Екатерину пообедать с ней наедине. Во время трапезы она сделала ей комплимент по поводу писем Екатерины на русском, говорила с ней на русском, хвалила ее произношение и сказала, что она стала красивой молодой женщиной.

Екатерина с благодарностью приняла похвалу императрицы, но не придала ей особого значения. Екатерина не собиралась разрывать помолвку. Невзирая на внешность жениха, она ни на минуту не задумывалась о возвращении в Германию. Она дала себя обещание, которому не собиралась изменять, у нее была цель, от которой она не хотела отказываться. Ее честолюбие оказалось сильнее всех прочих устремлений. Она собиралась замуж не за юношу с красивым или уродливым лицом, а за наследника империи.

Петр в эмоциональном и психологическом плане гораздо сильнее, чем Екатерина, переживал последствия оспы. И хотя ущерб был нанесен болезнью, он обвинял Екатерину, и прежде всего в ее поведении. Первая реакция оказалась вполне естественной – большинство молодых женщин испугались бы, увидев столь обезображенное лицо, и мало у кого хватило бы самообладания скрыть свои чувства. Однако, чтобы выдержать этот удар и успешно продолжить отношения, от Екатерины в момент встречи требовалось нечто большее, чего она не могла в тот момент дать: теплоты, нежности, понимания, сочувствия, которые казались такими естественными для императрицы Елизаветы.

Петр был подавлен, осознавая, что вызывает отвращение у своей невесты. В момент встречи в тускло освещенном зале Петр смог по глазам и тону голоса прочитать ее мысли. Впоследствии он считал себя «уродливым» и нелюбимым. Новое чувство собственной неполноценности подкрепило комплексы, которые мучили его всю жизнь. За все свое одинокое, унылое детство у Петра не было близкого друга. Теперь, когда кузина, на которой он должен был жениться, стала его товарищем, шокирующее уродство добавилось в список его недостатков. Когда он спросил: «Узнаешь ли ты меня?», Петр показал свое нетерпение, свое желание понять поскорее, какой эффект произвела на нее перемена в его внешности. Это оказался именно тот момент, когда Екатерина, сама того не осознавая, подвела его. Если бы она с сочувствием улыбнулась ему и с нежностью заговорила, возможно, это сохранило бы их дружбу в будущем. Но не было ни улыбки, ни слов. Испуганный молодой человек увидел, как подруга, которой он доверял, задрожала, и понял, что он выглядел, по ее же собственному выражению, «ужасно».