Текст книги "Екатерина Великая. Портрет женщины"

15
Смотровые оконца

Временами Елизавета вмешивалась в повседневную жизнь молодой пары по совершеннейшим пустякам. Однажды ночью, когда Екатерина и Петр ужинали с друзьями, мадам Крузе появилась в полночь и заявила «от лица императрицы», что они должны ложиться спать: правительница считает неправильным «засиживаться допоздна». Вечеринка закончилась, но Екатерина сказала: «Нам всем показалось это странным, мы прекрасно знали, каким вольным был распорядок дня нашей любимой тетушки… мы подумали, что это произошло скорее от дурного расположения духа, нежели по какой-то веской причине». С другой стороны, Елизавета была необычайно дружелюбна по отношению к Екатерине. Когда молодая женщина попала в сложную ситуацию, императрица сыграла роль заботливой матери. Однажды утром у Петра началась лихорадка и сильная головная боль, так что он даже не в силах был встать с кровати. Он оставался в постели неделю, ему регулярно пускали кровь. Елизавета навещала его по несколько раз на дню, и, видя слезы в глазах Екатерины, «была удовлетворена и обрадована моим поведением». Вскоре после этого, когда Екатерина произносила молитву в часовне дворца, одна из фрейлин императрицы подошла к ней и сказала, что императрица, зная, как великая княгиня расстроена болезнью великого князя, прислала сказать ей, что Екатерина должна уповать на Господа и не волноваться, потому что императрица ни при каких обстоятельствах не оставит ее.

В первые месяцы замужества Екатерины люди, покидавшие ее новый двор, далеко не всегда делали это под давлением Елизаветы. Однажды неожиданно исчез камергер Екатерины граф Захар Чернышев. Он был в числе молодых придворных, которых Екатерина и Петр пригласили в большую, выложенную подушками повозку во время путешествия в Киев незадолго до свадьбы. Но отъезд графа под предлогом дипломатического поручения не имел никакого отношения к императрице. Инициатива исходила от матери молодого человека, которая умоляла Елизавету отослать ее сына. «Я боюсь, что он может влюбиться в великую княгиню, – говорила его мать. – Он не сводит с нее глаз, и когда я это замечаю, то дрожу от страха, как бы он не совершил необдуманного поступка». На самом деле интуиция не подвела ее. Захар Чернышев действительно находил Екатерину привлекательной и несколько лет спустя признался в этом.

Следующим отъездом, о котором никто не сокрушался, было отбытие давнего мучителя Петра – Отто Брюммера. Весной, предшествовавшей свадьбе, семнадцатилетний Петр был наконец формально объявлен совершеннолетним и получил титул правящего герцога Гольштейна. Обладая герцогским титулом, он мог теперь принимать определенные решения. И особенно сильно он хотел избавиться от Брюммера. После того как был зачитан документ, подтверждавший его титул, Петр повернулся к своему заклятому врагу и сказал: «Наконец мое желание исполнилось. Вы слишком долго руководили мною. Я должен предпринять шаги, чтобы отправить вас обратно в Гольштейн как можно скорее». Брюммер старался спасти себя. К удивлению Екатерины, он обратился к ней и просил чаще посещать уборную Елизаветы, чтобы получить возможность переговорить с императрицей. «Я сказала Брюммеру, что ходила туда раз или два, заставала там женщин императрицы, которые удалялись, так что я оставалась одна; я ему сообщила об этом; он мне ответил, что это ничего не значит, и надо продолжать». Екатерина, понимая, что «это могло пойти ему на пользу, но мне не сулило ничего хорошего», ответила графу Брюммеру, что она не хотела бы этого делать. В отчаянии он пытался убедить ее, но безуспешно. Весной 1746 года императрица отправила Брюммера обратно в Германию, назначив ему ежегодную пенсию в три тысячи рублей.

Екатерине нелегко было жить под постоянным присмотром императрицы Елизаветы, но, за исключением ее решительных и совершенно неудачных попыток помочь Марии Жуковой в самом начале своего замужества, юная великая княгиня старалась мириться со своим положением. Петр оказался менее сговорчивым. У него не было особого желания угождать своей тетке. Воинственные и бунтарские настроения часто толкали его на совершение глупых поступков.

Эпизод со смотровыми оконцами служил тому примером. Незадолго до пасхи 1746 года Петр создал у себя в покоях кукольный театр и настаивал на том, чтобы все члены его двора принимали участие в представлениях. С одной стороны комнаты, где он устроил театр, дверь была заделана, потому что она вела в столовую личных покоев императрицы. Однажды, работая над своими куклами, Петр услышал голоса за закрытой дверью. Желая увидеть, что происходит в соседней комнате, он отодвинул ковер и просверлил глазки в двери. К своему удовлетворению, он стал свидетелем частного обеда императрицы и дюжины ее близких друзей. Рядом с его теткой сидел граф Разумовский, который недавно оправился от болезни и был одет по-домашнему, в парчовый халат.

Тогда, уже забыв о всяческой осторожности, Петр пошел еще дальше. Это открытие так взволновало его, что он позвал всех, чтобы они тоже посмотрели в эти «оконца». Слуги уселись на стульях, табуретах и лавках перед дверью со множеством отверстий, создав импровизированный амфитеатр, и наслаждались спектаклем. Когда Петр и его приближенные закончили просмотр, он пригласил Екатерину и ее фрейлин взглянуть на столь выдающееся зрелище.

«Он явился пригласить Крузе, меня и моих женщин зайти к нему, дабы посмотреть нечто такое, чего мы никогда не видели. Он нам не сказал, что это такое, вероятно, чтобы сделать нам приятный сюрприз. <…> Войдя, я спросила, что это такое, он подбежал ко мне и сказал, в чем дело; меня так испугала и возмутила его дерзость, что я сказала ему, что не хочу ни смотреть, ни участвовать в таком скандале, который, конечно, причинит ему большие неприятности, если тетка узнает, и что невозможно, чтобы она этого не узнала, потому что он посвятил по крайней мере двадцать человек в свой секрет».

Когда группа, смотревшая через отверстия, увидела, что Екатерина отказывается это делать, они стали расходиться по одному. Петр сам немного испугался и продолжил заниматься своими куклами.

Вскоре Елизавета узнала о случившемся, это произошло утром в воскресенье, после службы. Она внезапно ворвалась в комнату Екатерины и приказала позвать своего племянника. Вскоре появился Петр в халате с ночным колпаком в руке. Он выглядел беззаботным и поспешил поцеловать руку своей тетушки. Елизавета приняла этот жест и спросила, как он посмел вытворять такое. Елизавета сказала, что обнаружила дверь всю в дырках, располагавшихся как раз напротив того места, где она сидела. Елизавета спросила, неужели он забыл, чем ей обязан. Она напомнила Петру, что у ее собственного отца тоже был неблагодарный сын, которого он наказал, лишив права на престол. Также императрица добавила, что бросает в крепость всех, кто проявляет к ней неуважение, и что ее племянник оказался «мальчишкой, которого она сумеет проучить».

Петр пробормотал несколько слов в свою защиту, но Елизавета приказала ему замолчать. Она потеряла самообладание и «так разъярилась, что не знала уже меры своему гневу, что с ней обыкновенно случалось; когда она сердилась, и наговорила ему обидных и оскорбительных вещей, выказывая ему столько же презрения, сколько гнева, – рассказывала Екатерина. – Мы остолбенели и были смущены оба, и, хотя эта сцена не относилась прямо ко мне, у меня слезы выступили на глаза». Елизавета заметила это и сказала Екатерине: «То, что я говорю, к вам не относится; я знаю, что вы не принимали участия в том, что он сделал, и что вы не подсматривали и не хотели подсматривать через дверь». Затем императрица успокоилась, замолчала и вышла из комнаты. Молодые люди переглянулись. После этого Петр с раскаянием и сарказмом сказал: «Она была, точно фурия, и не знала, что говорит».

Позже, когда Петр ушел, появилась мадам Крузе и сказала Екатерине: «Надо признаться, что императрица поступила сегодня как истинная мать!» Не понимая до конца значения этих слов, Екатерина ничего не ответила, тогда мадам Крузе объяснила: «Мать сердится и бранит детей, а потом это проходит; вы должны были сказать ей оба: “Виноваты, матушка”, и вы ее обезоружили бы». Екатерина повторила, что была потрясена гневом императрицы и не могла промолвить ни слова. Но она извлекла урок из этого эпизода. После она писала: «Слова: «виноваты, матушка» как средство, чтобы обезоружить гнев императрицы, запали мне в голову, и с тех пор я пользовалась ими при случае с успехом».

Когда Екатерина только прибыла в Россию, в свиту Петра входили три молодых дворянина – два брата и их кузен, – по фамилии Чернышевы. Петру они очень нравились. Именно старшего брата, Захара, мать, встревоженная его чрезмерной увлеченностью Екатериной, постаралась отослать подальше от двора. Однако его кузен и младший брат остались. Кузен Андрей также питал нежные чувства к Екатерине. Он старался быть ей полезным. Екатерина обнаружила, что мадам Крузе «имела пристрастие к вину. Часто мои приближенные специально спаивали ее, после чего она уходила спать, и мы могли предаваться шалостям, не боясь, что нас отчитают». Под «приближенными» в данном случае Екатерина подразумевала Андрея, который умел убедить мадам Крузе выпить столько, сколько он ей предложит.

Еще до того как Екатерина вышла замуж, Андрей часто флиртовал с будущей женой наследника. Эта нежная, но совершенно невинная шалость совершенно не смущала и не тревожила Петра, ему это даже нравилось, и он всячески поддерживал данное увлечение. На протяжении долгого времени он рассказывал своей жене о том, как Чернышев хорош собой и как он ей предан. Несколько раз на дню он посылал Андрея к Екатерине с мелкими поручениями. Однако, в конце концов, сам Андрей стал испытывать неловкость от своего положения. Однажды он сказал Петру: «Ваше Императорское Высочество, не забывайте, что великая княжна – не мадам Чернышева, – и резко добавил: – Она не моя невеста, а ваша!» Петр рассмеялся и передал его замечание Екатерине. Желая положить конец этой неприятной шутке, после свадьбы Андрей сказал Петру, что он хочет пересмотреть свое отношение к Екатерине и впредь называть ее матушкой, а она должна будет называть его сыном. Но поскольку Екатерина и Петр продолжили выказывать большую нежность своему «сыну» и постоянно говорили о нем, некоторые слуги забеспокоились.

Однажды камердинер Екатерины, Тимофей Евреинов, отвел ее в сторону и предупредил, что все домочадцы только и сплетничают, что об ее отношениях с Андреем. Он сказал, что был искренне напуган, поскольку она подвергала себя большой опасности. Екатерина спросила, что все это значит. «Вы только и говорите про Андрея Чернышева и заняты им», – последовал ответ.

«Какая в том беда? – спросила Екатерина. – Это мой сынок; великий князь любит его так же, и больше, чем я, и он к нам привязан и нам верен».

«Да, это правда, – отвечал Евреинов, – великий князь может поступать, как ему угодно, но вы не имеете того же права; то, что вы называете добротой и привязанностью, ибо этот человек вам верен и вам служит, ваши люди называют любовью».

Когда он произнес это слово, «которое мне и в голову не приходило», как призналась сама Екатерина, она была потрясена, словно ее «поразило громом». Евреинов рассказал ей, что в попытке избежать дальнейших слухов он уже посоветовал Чернышеву покинуть двор под предлогом болезни. И в самом деле Андрей Чернышев на тот момент уже уехал. Петр, которому ничего об этом не сказали, был встревожен «болезнью» его друга и с волнением обсуждал это с Екатериной.

Наконец, когда Андрей Чернышев вновь появился при дворе месяц спустя, он снова стал представлять угрозу для Екатерины. Во время одного из концертов Петра, на котором он сам играл на скрипке, Екатерина, ненавидевшая музыку саму по себе и музыкальные экзерсисы своего мужа, в частности, удалилась в свои покои, находившиеся рядом с большим залом Летнего дворца. Потолок в зале чинили, и все помещение было наполнено плотниками и рабочими. Открыв дверь своих покоев, Екатерина с удивлением обнаружила неподалеку Андрея Чернышева. Она поманила его к себе. С тревогой он приблизился к двери. Екатерина задала ему какой-то незначительный вопрос. Он ответил: «Я не могу с вами говорить, слишком шумят в зале, впустите меня к себе в комнату». «Нет, – ответила Екатерина, – этого-то я и не сделаю». Тем не менее они продолжали разговаривать еще около пяти минут через наполовину прикрытую дверь. Затем что-то отвлекло ее внимание, она обернулась и увидела, что за ее спиной стоял камергер Петра граф Дивьер. «Великий князь просит Ваше Высочество», – сказал Дивьер. Екатерина закрыла дверь и в сопровождении Дивьера вернулась на концерт. В последующие два дня Чернышевы не являлись ко двору, и Екатерине с Петром сказали, что их отправили в отдаленный полк, но впоследствии они узнали, что, по сути, Чернышевых поместили под домашний арест.

История с Чернышевым незамедлительно и самым серьезным образом отразилась на жизни молодой пары. Императрица приказала отцу Теодорскому по отдельности расспросить мужа и жену об их отношениях с молодыми людьми. Теодорский спросил Екатерину, целовала ли она когда-нибудь одного из Чернышевых.

– Нет, отец, – отвечала Екатерина.

– Тогда почему же императрице сообщили обратное? – спросил он. – Императрице сказали, что вы целовали Андрея Чернышева.

– Это ложь и клевета, святой отец, – сказала Екатерина. Ее искренность, судя по всему, убедила Теодорского, который прошептал: «Какие злые люди!» Он сообщил об этой беседе императрице, и Екатерина больше никогда не слышала ни о чем подобном.

Однако Елизавета хорошо запомнила случай с Чернышевым, пускай он и не имел под собой никаких оснований. И в последующих, более важных и значительных, событиях он сыграл свою роль. В тот день, когда исчезли Чернышевы, появилась новая старшая фрейлина, занявшая более высокое положение, чем мадам Крузе. Появление этой женщины, которая должна была следить за Екатериной и распорядком ее жизни, ознаменовало семь лет притеснений, угнетения и страданий.

16
Цепной пес

Елизавета по-прежнему нуждалась в наследнике. Она была озадачена, рассержена и возмущена тем, что ребенок до сих пор так и не появлялся на свет. К маю 1746 года после брака прошло восемь месяцев, а никаких признаков беременности не наблюдалось. Елизавета видела в этом неуважение, нежелание исполнять свои обязанности и даже вероломство. И во всем винила Екатерину.

У канцлера Бестужева существовала иная проблема. Сложность заключалась не только в том, что в результате этого неудачного брака не был зачат наследник, под ударом также оказалось дипломатическое будущее России. Эту сферу контролировал Бестужев, поэтому он употребил всю свою власть, чтобы усилить подозрения и недовольство Елизаветы. Сам он также переживал из-за юных супругов, его беспокоили поведение и взгляды Петра, и он не доверял дочери Иоганны, которую Бестужев подозревал в тайном сговоре с Фридрихом Прусским. Поскольку Петр не скрывал своего восхищения Фридрихом, Бестужева угнетал страх по поводу восхождения на трон такого царя. Что касалось Екатерины, то канцлер всегда был против женитьбы немецкого великого князя на немецкой принцессе. Поэтому нельзя было допустить, чтобы юная пара, а также их двор заполучили влияние и власть в стране, стали бы независимым политическим образованием, состоявшим из верных друзей и преданных сторонников – подобное нередко случалось в государствах, где наследники престола позволяли себе свободомыслие. Чтобы не допустить этого, Бестужев использовал два приема: сначала изолировать молодых супругов от внешнего мира, а затем поместить рядом с ними властного бдительного цепного пса, который будет следить за каждым их движением и каждым словом.

Как верный министр императрицы, он должен был, разумеется, прежде всего позаботиться о ее главной проблеме – желании получить наследника. Бестужев предложил назначить старшей фрейлиной Екатерины верную ему женщину, которая должна была стать компаньонкой и наставницей для молодой супруги великого князя. В обязанности этой женщины входило наблюдение за интимной жизнью супругов; кроме того, она должна была удостовериться в супружеской верности Екатерины Петру. Ей надлежало следить за великой княгиней и не допускать фамильярности в ее обращении с кавалерами, пажами и слугами при дворе. Более того, она должна была наблюдать, чтобы ее подопечная не написала ни одного письма и не имела ни одной личной беседы без ее ведома. Причиной этого запрета стали тревоги Елизаветы по поводу неверности Екатерины, а также настойчивое желание Бестужева организовать политическую изоляцию молодых супругов. Канцлеру было необходимо, чтобы корреспонденция Екатерины и ее беседы с иностранными дипломатами находились под строгим контролем. Таким образом, Бестужев ввел в круг Екатерины новое лицо, которое должно было привести в действие новые правила, продиктованные Бестужевым и якобы направленные на то, чтобы вызвать взаимное влечение у молодых супругов, но вместе с тем и нейтрализовать их в политическом смысле.

Екатерине сообщили лишь о первой части плана. В подписанном Елизаветой указе молодой жене напоминали, что:

«Ее Императорскому Высочеству выпала великая честь стать благородной женой ее дорогого супруга, Его Императорского Высочества великого князя наследника империи <…> Она была возведена в этот титул – Ее Императорского Высочества – лишь для того, чтобы выполнить следующие цели и задачи. Ее Императорское Высочество, пользуясь своим здравомыслием, разумом и добродетелью, должна вызвать в Его Императорском Высочестве искреннюю любовь и завоевать его сердце, а после произвести на свет наследника, которого столь жаждет заполучить империя, нового отпрыска нашей прославленной фамилии».

Для выполнения данных административных функций после тщательного отбора Бестужев остановился на кандидатуре двадцатичетырехлетней Марии Семеновны Чоглоковой, двоюродной сестре Елизаветы по материнской линии. Чоглокова была одной из любимиц Елизаветы, ее муж являлся камергером императрицы и преданным слугой канцлера. Кроме того, мадам Чоглокова имела репутацию необыкновенно добродетельной и плодовитой особы. Она боготворила своего мужа и почти каждый год рожала по ребенку, ее плодовитость должна была послужить примером для Екатерины.

Вначале Екатерина ее возненавидела. В своих «Мемуарах» она обрушила настоящий шквал нелестных характеристик в адрес женщины, которая долгие годы руководила ее жизнью: «глупая <…> необразованная <…> очень грубая, злая, капризная и очень корыстная». На следующий день после назначения мадам Чоглоковой Петр отвел Екатерину в сторону и сказал ей, будто ему стало известно, что новую старшую фрейлину назначили специально, чтобы следить за ней, поскольку она, его жена, не любила его. Екатерина ответила, что вряд ли кто-то мог поверить, будто эта женщина способна пробудить у нее больше нежности к своему мужу. Она также добавила, что на должность цепного пса могли бы нанять кого-нибудь поумнее.

Между новой старшей фрейлиной и ее подопечной почти сразу же началась война. Мадам Чоглокова первым делом сообщила Екатерине, что она должна держаться на значительном расстоянии от императрицы. Она добавила, что в будущем, если великая княжна захочет сказать что-либо императрице, то должна будет передать это через нее, мадам Чоглокову. Когда Екатерина услышала это, ее глаза наполнились слезами. Мадам Чоглокова пожаловалась на отсутствие энтузиазма со стороны Екатерины по отношению к ней, и глаза Екатерины все еще оставались красными, когда появилась Елизавета. Она отвела Екатерину в соседнюю комнату, где они остались одни. «За два года, что я находилась в России, – сказала Екатерина, – в первый раз она говорила со мной наедине, без свидетелей». Императрица обрушила на нее поток жалоб и обвинений. Она спросила, «возможно, моя мать велела мне предать ее и служить королю Пруссии, и ей хорошо известно о моем коварстве и двуличности, в конечном счете она знает все: это моя вина, что в течение нашего брака так и не появился наследник». Когда Екатерина снова начала плакать, Елизавета заявила, что молодые женщины, которые не любят своих мужей, всегда плачут. Однако никто не заставлял Екатерину выходить замуж за великого князя, она совершила это по доброй воле и не имела права теперь плакать. Елизавета сказала, что, если Екатерина не любит Петра, ее, Елизавету, не в чем было винить. Мать Екатерины заверила ее, что дочь выходит за Петра по любви, она не заставляла девушку вступать в брак против воли. «А раз ты замужем, то не надо больше плакать». Затем она добавила, что прекрасно знает, что я влюблена в другого мужчину, но не назвала имени мужчины, в которого, по ее мнению, я была влюблена. В конце концов, она заявила: «Я хорошо знаю, ты одна виновата в том, что у тебя нет детей».

Екатерина не знала, что ей ответить. Она верила, что в любую минуту Елизавета может ударить ее: она видела, как часто Елизавета раздавала пощечины женщинам из ее свиты, а иногда и мужчинам, когда сильно гневалась:

«Я не могла спастись от столкновения, потому что за спиной у меня была дверь, а она стояла прямо передо мной. Я вспомнила наставление Крузе и сказала: «Виновата, матушка», и она успокоилась. Я пошла в свою спальню, все еще рыдая и думая, что смерть стала бы избавлением от жизни, полной гонений. Я взяла большой нож и положила его на софу, собираясь вонзить его в мое сердце. В эту минуту вошла одна из моих горничных, схватила нож и остановила меня. На самом деле нож был недостаточно острым, он даже не проткнул бы мой корсет».

Екатерина не знала о том, какие усилия приложил Бестужев, чтобы взволновать императрицу относительно прусской темы, поэтому находила лишь одно объяснение подобной вспышки гнева у Елизаветы. Все обвинения императрицы были обоснованными. Она была покорной и смиренной, не совершала необдуманных поступков, не предавала Россию в пользу Пруссии и не была влюблена в другого мужчину. Ее вина заключалась лишь в том, что она не родила ребенка.

Через несколько дней, когда Петр и Екатерина сопровождали императрицу в Ревель (в наши дни Таллин, столица Эстонии), мадам Чоглокова ехала в их карете. Ее поведение, по словам Екатерины, «было настоящей мукой». На любые замечания, какими бы невинными и незначительными они ни были, она постоянно говорила: «Такой разговор не был бы угоден Ее Величеству» или «Это не было бы одобрено императрицей». Единственной возможной для Екатерины реакцией стало закрыть глаза и спать всю дорогу.

Мадам Чоглокова занимала свою должность в течение следующих семи лет. Она не обладала качествами, необходимыми для того, чтобы помочь неопытной молодой жене. Она не была достаточно мудрой, не умела проявлять сострадание, а, напротив, имела репутацию одной из самых высокомерных и невежественных женщин при дворе. Она даже не пыталась подружиться с Екатериной или, как мать большого семейства, обсудить с ней проблему, ради которой и была приставлена к великой княгине. На деле она совершенно не преуспела в задаче, которая волновала Елизавету особенно сильно: ее наблюдение за брачной постелью было совершенно бесполезным. Однако она обладала властью, настоящей властью. Действуя в качестве тюремщика и шпиона Бестужева, мадам Чоглокова сделала из Екатерины свою послушную пленницу.

В августе 1746 года в первое лето после их свадьбы Елизавета разрешила Петру и Екатерине поехать в Ораниенбаум, поместье около Финского залива, которое Елизавета подарила своему племяннику. Там был внутренний двор и большие сады, где Петр разбил импровизированный военный лагерь. Он и его камергеры, гофмейстеры, слуги, егеря, даже садовники расхаживали с мушкетами на плече, днем маршировали на плацу, а по ночам несли караул. Екатерине ничего не оставалось, кроме как сидеть и слушать ворчание Чоглоковой. Она пыталась забыться в чтении. «В те дни, – говорила она, – я только и делала, что читала». Ее любимой книгой тем летом был большой французский роман «Tiran le blanc», история французского странствующего рыцаря, который отправился в Англию, где с триумфом побеждал в поединках и на турнирах и стал фаворитом дочери короля. Особенно на Екатерину произвело впечатление описание принцессы: «Кожа ее была настолько прозрачной, что, когда она пила красное вино, было видно, как оно стекает по ее горлу». Петр тоже читал, но предпочитал истории о разбойниках, которых вешали или колесовали за их преступления. В то лето Екатерина писала:

«Трудно себе представить, насколько мы были разными. У нас не было ничего общего ни в наших вкусах, ни в образе мыслей. Наше мнение было столь различным, что мы не пришли бы к согласию ни по одному из вопросов, если бы я часто не уступала ему, чтобы не нанести серьезного оскорбления. Я всегда была довольно непоседливой, и эта черта усилилась из-за той жизни, которую я вынуждена была вести. Я часто держала все в себе, меня постоянно окружали подозрения. У меня не было развлечений, никаких бесед, ни теплоты или внимания, которые хоть немного помогли бы мне скрасить скуку. Моя жизнь стала невыносимой».

Екатерина начала страдать от сильных головных болей и бессонницы. Когда мадам Крузе заявила, что эти симптомы исчезнут, если великая княгиня выпьет стакан венгерского вина перед тем, как лечь в постель, Екатерина отказалась. Сама же мадам Крузе никогда не упускала возможности выпить бокал за здоровье Екатерины.