Текст книги "Екатерина Великая. Портрет женщины"

Екатерина же ничего этого не поняла. Сначала она была сбита с толку, затем пришла в ужас, узнав, что ее невольная реакция вызвала его отчужденность. Поскольку ее поведение оказалось слишком явным, из чувства гордости она решила вести себя в дальнейшем холодно и сдержанно. В свою очередь, сдержанное поведение лишь укрепило веру Петра в том, что она испытывала к нему отвращение. В скором времени его ужас и одиночество превратились в извращенность и злобу. Он решил, что она проявляла к нему дружеские чувства лишь для соблюдения формальностей. Он ненавидел ее успех. Он ставил в вину молодой женщине ее цветущий вид. Чем более красивой, непринужденной и веселой она становилась, тем больше он ощущал свою отчужденность и уродство. Екатерина танцевала и очаровывала всех, в то время как Петр язвительно насмехался и держался в стороне.

Однако Екатерина старалась скрыть охлаждение в их отношениях. Петр, который был лишен и внутренних ресурсов, и всепоглощающих амбиций Екатерины, не считал своим долгом устраивать подобные представления. Оспа нанесла сокрушительный удар его психическому и физическому здоровью, внешнее уродство нарушило его душевное равновесие. После пережитого потрясения молодой человек вновь вернулся в мир своего детства. Весной и летом 1745 года Петр придумывал всяческие отговорки, чтобы оставаться в своей комнате, где он находился под защитой верных слуг. Ему доставляло удовольствие наряжать их в форму и муштровать. Даже в детстве униформа, военная муштра и команды заставляли его забывать о своем одиночестве. И теперь, еще больше осознавая свою отчужденность, он искал облегчение в этом старом лекарстве. Его кабинетные парады с эскадроном ряженых слуг стали для Петра своеобразным протестом против тюрьмы, в которой, по его мнению, он находился, и той нежеланной судьбы, которая его ждала.

12
Свадьба

Терпение Елизаветы было на исходе, ее стремительный отъезд в Хотилово, связанный с ужасными событиями, а также длительное дежурство у постели Петра по-прежнему оставались источником неприятных воспоминаний. Племянник едва не умер, но все-таки выжил. Ему было семнадцать, а его шестнадцатилетняя невеста провела в России уже больше года, но они до сих пор не поженились, и ни о каком наследнике не могло быть и речи. Тем не менее врачи снова сказали ей, что великий князь еще слишком юн, незрел и не до конца оправился после болезни. Но на этот раз императрица отвергла их доводы. Она понимала, что продолжение рода зависело от здоровья Петра и его способности родить наследника. Однако, если она будет ждать еще год, другая смертельная болезнь может унести жизнь великого князя, а если она поспешит с бракосочетанием, этот год, возможно, подарит России маленького наследника династии Романовых, более крепкого и здорового, чем Петр, такого же сильного и жизнеспособного, как Екатерина. Ради этого брак нужно было заключить как можно скорее. Врачи согласились с ее решением, и императрица стала обдумывать дату. В марте 1745 года императорским указом свадьбу назначили на 1 июля.

Новый императорский дом в России никогда не отмечал публичных свадеб, и Елизавета решила, что торжество должно быть необычайно великолепным, чтобы ее народ и весь мир убедились в силе и незыблемости русской монархии. Об этом должна была говорить вся Европа. Бракосочетание решено было устроить по образцу церемоний при французском дворе; русскому послу в Париже было велено передать все детали недавней королевской свадьбы в Версале. Большой доклад и подробные описания доставили ко двору, чтобы ознакомиться с ними и по возможности их превзойти. Привозились толстые папки набросков и чертежей, а также образцы бархата, шелка и золотой тесьмы. Огромные деньги тратились на то, чтобы пригласить в Россию французских артистов, музыкантов, художников, портных, поваров и плотников. Когда весь этот поток людей и информации хлынул в Россию, Елизавета читала, смотрела, слушала, изучала и подсчитывала. Она следила за каждой деталью: всю весну и начало лета императрица была так занята приготовлениями к свадьбе, что у нее не оставалось времени на что-либо еще. Она забросила государственные дела, игнорировала своих министров, и привычная государственная деятельность оказалась практически приостановлена.

Как только Балтийское море и Нева освободились ото льда, в Санкт-Петербург стали прибывать корабли, груженные шелком, бархатом, парчой, привезли тяжелую серебряную ткань, из которой должны были сшить свадебное платье Екатерины. Самые знатные придворные отдавали годовое жалованье, чтобы надеть столь пышные наряды. Согласно указу, дворяне должны были иметь карету, запряженную шестеркой лошадей.

Пока двор будоражило от волнения, невеста и жених жили в поразительном одиночестве. Им не давали никаких практических инструкций по поводу предстоящего брака. Для Петра уроки о взаимоотношениях между мужем и женой довольно бессистемно преподавал один из его слуг, бывший шведский драгун по фамилии Ромбург, чья жена осталась в Швеции. Муж, говорил Ромбург, должен быть хозяином в доме. Жена не имеет права говорить в его присутствии без разрешения, и лишь осел позволяет своей жене иметь собственное мнение. В случае разлада несколько крепких ударов по голове тут же исправляют положение. Петр с удовольствием внимал этим наставлениям и «со сдержанностью пушечного ядра» – как выражалась Екатерина – с удовольствием пересказывал ей все, что услышал.

Что касается секса, то до Петра донесли всю основную информацию, но он понял ее лишь отчасти. Слуга рассказал ему все подробно и в грубых выражениях, но вместо того чтобы просветить, эти слова смутили и напугали юношу. Никто не потрудился объяснить ему, что люди часто находят удовольствие в сексуальной близости. Смущенный, сбитый с толку и полностью лишенный желания, Петр должен был отправиться в постель к своей жене, руководствуясь лишь чувством долга и элементарным и довольно условным представлением о том, как этот долг исполнить.

Весной и летом Екатерина часто видела своего будущего мужа, поскольку их покои находились рядом. Но Петр никогда не оставался с ней надолго, и со временем стало ясно, что он избегал ее общества и предпочитал проводить время со слугами. В мае он отправился вместе с императрицей в Летний дворец, оставив Екатерину с матерью. Позже Екатерина писала:

«Кончились частые посещения великого князя. Он велел одному слуге прямо сказать мне, что живет слишком далеко от меня, чтобы часто приходить ко мне; я почувствовала, как он мало занят мною и как мало я любима; мое самолюбие и тщеславие страдали от этого втайне, но я была слишком горда, чтобы жаловаться; я считала бы себя униженной, если бы мне выразили участие, которое я могла бы принять за жалость. Однако, когда я была одна, я заливалась слезами, отирала их потихоньку и шла потом резвиться с моими дамами».

Летом двор перебрался в дворцовый комплекс Петергоф, находившийся у Финского залива в девятнадцати милях от столицы. Екатерина так описывала жизнь там:

«Мы часто прогуливались пешком, верхом и в карете. Мне стало ясно как день, что все приближенные великого князя, а именно его воспитатели, утратили над ним всякое влияние и авторитет; свои военные игры, которые он раньше скрывал, теперь он производил чуть ли не в их присутствии. Граф Брюммер и старший воспитатель видели его только на публике, находясь в его свите. Остальное время он проводил в обществе своих слуг, буквально в ребячествах, неслыханных в его возрасте, так как он играл в куклы. Великого князя невероятно забавляло, когда он заставлял меня выполнять строевые упражнения, и благодаря ему я научилась стрелять из ружья с точностью опытного гренадера. Он заставлял меня стоять на часах с мушкетом в руке у дверей в наши покои».

Во многом и сама Екатерина напоминала ребенка. Она любила «резвиться» с молодыми фрейлинами ее маленького двора, вместе они все еще играли в такие игры, как жмурки. Однако в глубине души она очень серьезно готовилась к браку.

«По мере того как этот день приближался, моя грусть становилась все более и более глубокой, сердце не предвещало мне большого счастья, одно честолюбие меня поддерживало; в глубине души у меня было что-то, не позволявшее мне сомневаться ни минуты в том, что рано или поздно мне самой удастся стать самодержавной русской императрицей».

Постоянное нервное возбуждение Екатерины проистекало вовсе не из-за страха перед интимными моментами, ожидавшими ее в первую брачную ночь. Она ничего не знала о подобных вещах. На самом деле накануне брака она была так невинна, что даже не ведала о различиях двух полов. И не имела никакого представления о том, что за мистический акт должен быть исполнен, когда женщина ложится с мужчиной. Кто и что должен делать? Как? Она расспрашивала своих фрейлин, но те были столь же невинны, как и она. Однажды июньским вечером они устроили импровизированный девичник в ее спальне, положив на пол матрасы, включая и матрас Екатерины. Прежде чем лечь спать, восемь взволнованных и переполненных чувствами молодых женщин обсуждали, как выглядят мужчины и как устроены их тела. Ни у кого не было особой информации, их разговоры были невежественными и не принесли никакой пользы, поэтому Екатерина сказала, что утром она поговорит с матерью. Она так и поступила, но Иоганна, которую саму выдали замуж в пятнадцать лет, отказалась отвечать. Более того, она «сильно бранила» свою дочь за ее непристойное любопытство.

Императрица Елизавета знала, что отношения между Екатериной и Петром были далеко не идеальными, но считала это затруднение временным. Великий князь, возможно, еще недостаточно возмужал для своего возраста, однако брак мог сделать из него настоящего мужчину. В этом отношении она полагалась на Екатерину. Как только молодая женщина окажется в его постели и пустит в ход свои чары, приумноженные ее свежестью и юностью, она заставит его забыть об играх со слугами. В любом случае чувства жениха и невесты имели второстепенное значение, по сути, у этих молодых людей не было выбора: они должны были вступить в брак, независимо от того, хотелось им того или нет. Они, разумеется, знали об этом и по-разному относились к подобной перспективе. У Петра состояние глубокой подавленности сменялось мелочным бунтом. Временами он готов был вымещать свой гнев на первом, кто подворачивался под руку. Реакция Екатерины была иной. Она приехала в Россию, выучила русский язык, ослушалась отца и приняла православие, прилагала много усилий, чтобы понравиться императрице, и она должна была выйти за Петра, несмотря на все его недостатки. Пойдя на все эти жертвы и уступки, она не готова была все бросить, вернуться домой и зажить тихой жизнью с дядей Георгом.

Между тем размах свадьбы, а также сложности, связанные с ее подготовкой, заставили даже нетерпеливую Елизавету дважды переносить дату. Наконец, церемония была назначена на 21 августа. Вечером 20 августа по городу разнесся грохот артиллерии и колокольный перезвон. Екатерина сидела рядом с матерью, на время они забыли о своих разногласиях и враждебности друг к другу. «У нас состоялась долгая теплая беседа, она наставляла меня по поводу моих будущих обязанностей, мы немного поплакали вместе и расстались очень нежно».

В тот момент мать и дочь пережили общее унизительное разочарование. Иоганну, навлекшую на себя гнев и отвращение императрицы, едва выносили при дворе. Она знала об этом и не питала никаких иллюзий насчет привилегий, которые мог ей предоставить брак дочери. Иоганна до последнего надеялась, что ее мужа, отца невесты, пригласят на бракосочетание. За этим желанием не скрывалось никакой страсти и любви к Христиану Августу, в ней говорила лишь ее уязвленная гордость. Она хорошо понимала, что нежелание Елизаветы приглашать Христиана Августа было подобно пощечине для нее и для ее мужа. Иоганна да и весь мир теперь видели, в каком положении она находилась.

Это было непросто объяснить ее мужу. Месяцами Христиан Август писал из Цербста, умолял Иоганну получить у императрицы приглашение, которого он, совершенно очевидно, был достоин. Иоганна долго надеялась, что это приглашение все же будет выслано, говорила мужу, чтобы он готовился, что приглашение будет отправлено со дня на день. Но этого так и не случилось. В конце концов, Христиану Августу объяснили, что императрица не осмелилась пригласить его из-за сложившегося в России общественного мнения и отрицательного отношения к «немецким принцам». Несмотря на это, принц Гессенский, герцог Гольштейнский и другие немецкие дворяне в то же самое время находились при русском дворе. Более того, среди приглашенных были также два брата Иоганны, оба – немецкие принцы, Адольф Фридрих, наследник шведского престола, и Август, унаследовавший от него титул принца-епископа Любека. Эти двое, приходившиеся Екатерине дядями, должны были присутствовать на свадьбе, но ее отца не пригласили. Это являлось вопиющим оскорблением, однако Иоганна ничего не могла поделать.

Екатерина тоже надеялась, что ее отца пригласят. Она не видела его полтора года. Екатерина знала, что отец переживал за нее, и до сих пор верила, что он был способен дать ей привычные для него простые и прямолинейные советы. Но желания и надежды Екатерины никого не интересовали. Ее положение в какой-то степени было столь же очевидным, как и положение ее матери: за ее титулом и бриллиантами скрывалась всего лишь маленькая немецкая девочка, которую привезли в Россию с единственной целью – подарить наследнику престола сына.

21 августа 1745 года Екатерина встала в шесть утра. Она принимала ванну, когда неожиданно появилась императрица, пришедшая убедиться в девственности особы, на которую она возлагала свои династические надежды. Затем, пока Екатерину одевали, императрица и парикмахер обсуждали, какая прическа лучше всего подойдет к короне, которую должна была надеть невеста. Елизавета наблюдала за приготовлениями, а Иоганна, которой позволили присутствовать, так описывала эту сцену своим немецким родственникам:

«Ее шитое серебром свадебное платье ослепительно сверкало и было украшено блестящей вышивкой в виде серебряных роз. Наряд состоял из широкой юбки, которая в талии была всего восемнадцать дюймов в обхвате, и плотно облегающего лифа. [На ней] были великолепные украшения: браслеты, длинные серьги, броши, кольца <…> Драгоценные камни, которыми она была усыпана, придавали ей особое очарование <…> ее кожа никогда еще не казалась такой прекрасной <…> Ее волосы были черными и блестящими, а легкие завитки добавляли ей юношеского очарования».

Поскольку Екатерина была бледна, ее щеки слегка подрумянили. Затем к ее плечам был прикреплен плащ из серебряных кружев. Он оказался таким тяжелым, что Екатерина едва могла двинуться с места. Наконец, императрица водрузила на ее голову бриллиантовую корону великой княгини.

В полдень явился Петр, чтобы его нарядили в одежды из той же серебряной ткани, из которой были сшиты платье и шлейф Екатерины. Его наряд также украшали драгоценности: пуговицы, эфес шпаги и пряжки на туфлях были инкрустированы бриллиантами. Затем вместе, в сиянии серебра и бриллиантов, держась за руки, как и велела им императрица, молодая пара отправилась к алтарю.

Звуки труб и грохот барабанов возвестили о начале брачной процессии. Двадцать четыре элегантные кареты ехали по Невскому проспекту от Зимнего дворца к Казанскому собору. Жених и невеста сидели вместе с Елизаветой в императорской карете – «настоящем маленькой замке», в которую были впряжены восемь лошадей; их упряжь украшали серебряные пряжки, огромные колеса кареты блестели золотом, а сама карета была расписана сценами из мифов. «Процессия эта превосходила все, что мне доводилось видеть», – писал в своих отчетах английский посол. В соборе Екатерина оказалась в окружении инкрустированных драгоценными камнями икон, горящих свечей, курящегося фимиама и целого моря лиц. Служба, которую вел епископ Новгородский, длилась три часа.

Для Екатерины свадебная церемония, проходившая под распевы литургии и прекрасные гимны, исполняемые хором, стала настоящим испытанием. Ее роскошное платье было «ужасно тяжелым», корона давила ей на лоб и вызвала сильную головную боль, но она была вынуждена носить ее и на последовавшем за венчанием банкете и балу. Когда церемония была завершена, она попросила разрешения снять корону, но Елизавета не позволила ей этого. Екатерина стойко терпела боль во время банкета в главной галерее Зимнего дворца, но перед балом, когда головная боль стала невыносимой, она попросила позволения приподнять ее хотя бы на несколько минут. Императрица с недовольством уступила ей.

На балу лишь самые пожилые, заслуженные и титулованные дворяне были удостоены чести танцевать с шестнадцатилетней невестой. К счастью для нее, бал закончился через полтора часа, Елизавета хотела, чтобы новобрачные поскорее удалились в опочивальню. В сопровождении придворных, а также фрейлин и камергеров Елизавета повела семнадцатилетнего мужа и его жену в покои для новобрачных.

Покои эти состояли из четырех больших, элегантно обставленных комнат. Три были обиты серебряной парчой, а стены в спальне – отделаны алым бархатом, украшенным серебром. Огромная кровать с балдахином из красного, шитого золотом бархата, увенчанного серебряной короной, возвышалась в центре комнаты. Здесь невеста и жених расстались, и жених удалился в сопровождении мужчин. Женщины остались, чтобы помочь невесте раздеться. Императрица сняла с Екатерины корону, принцесса Гессенская помогла ей снять тяжелое платье, фрейлина подала ей новую розовую ночную рубашку из Парижа. Невесту уложили в кровать, а затем, когда фрейлины уже выходили из комнаты, она окликнула их. «Я попросила принцессу Гессенскую остаться со мной ненадолго, но та отказалась», – вспоминала Екатерина. Комната опустела. Она ждала в одиночестве в своей розовой сорочке на огромной кровати.

Екатерина не сводила взгляда с двери, через которую должен был войти ее новоиспеченный муж. Минуты пролетали, а дверь все не открывалась. Она продолжала ждать. Прошло два часа. «Я оставалась одна, не зная, что делать. Встать? Остаться в постели? Я не имела ни малейшего представления». И Екатерина ничего не делала. Около полуночи вошла ее главная фрейлина, мадам Крузе, и «веселым» голосом заявила, что великий князь только что заказал для себя ужин и ждет, когда его подадут. Екатерина продолжала ждать. Наконец, явился Петр, от которого несло табаком и алкоголем. Он улегся на кровать рядом с ней, нервно рассмеялся и сказал: «Как это, должно быть, смешно – смотреть на нас в одной постели». Затем он уснул и проспал всю ночь. Екатерина не спала и все думала, что ей делать.

На следующий день мадам Крузе расспросила Екатерину о первой брачной ночи. Екатерина не ответила. Она знала – что-то в случившемся было неправильным, но не могла понять, что именно. Следующей ночью она по-прежнему лежала нетронутой рядом со спящим мужем и по-прежнему не отвечала на вопросы мадам Крузе на следующее утро. «И так продолжалось, – писала она в своих «Мемуарах», – без малейших изменений следующие девять лет».

Этот брачный союз, пускай и не закончившийся консуммацией, отмечали при дворе в течение десяти дней балами, маскарадами, оперными спектаклями, зваными обедами и ужинами. Устраивались фейерверки, банкетные столы устанавливали на площади перед Адмиралтейством, а из фонтанов било вино. Екатерина, которая всегда любила танцевать, с отвращением вспоминала о времени, проведенном на этих вечерах, потому что там не было ее сверстников. «Мне совершенно не с кем было танцевать, – вспоминала она. – Все мужчины были в возрасте от шестидесяти до восьмидесяти лет, большинство из них хромые, дряхлые, страдающие подагрой».

Между тем общество женщин, окружавших Екатерину, также изменилось не в лучшую сторону. В брачную ночь Екатерина узнала, что императрица назначила главной фрейлиной мадам Крузе. «На следующий день, – вспоминала Екатерина, – я заметила, что эта женщина приводила в ужас всех остальных моих женщин, потому что, когда я хотела приблизиться к одной из них, чтобы, по обыкновению, поговорить с ней, она мне сказала: «Бога ради, не подходите ко мне, нам запрещено говорить с вами вполголоса».

На поведение Петра брак также не оказал благотворного влияния. «Мой милый супруг вовсе не занимался мною, – говорила Екатерина, – но постоянно играл со своими слугами в солдаты, делая им в своей комнате ученья и меняя по двадцати раз на дню свой мундир. Я зевала, скучала, потому что не с кем было говорить». Затем через две недели после свадьбы Петр, наконец, кое-что сказал Екатерине. Широко улыбаясь, он сообщил, что влюблен в Екатерину Карр, одну из фрейлин императрицы. Не удовлетворившись тем, что он сообщил эту новость своей молодой жене, он поведал о своей новой страсти одному из камергеров, графу Дивьеру, заявив, что великая княгиня не идет ни в какое сравнение с мадемуазель Карр. Когда Дивьер не согласился, Петр сильно разозлился.

Была ли страсть Петра к мадемуазель Карр искренней или он сочинил эту историю лишь для того, чтобы объяснить Екатерине (и самому себе) отсутствие сексуального интереса к супруге, он прекрасно осознавал, что подверг свою супругу оскорблению и унижениям. Годы спустя в своих «Мемуарах» Екатерина описала ситуацию, в которой оказалась, и каким образом она пыталась с ней справиться:

«Я была бы готова полюбить своего мужа, если бы он испытывал хоть немного нежности ко мне или пытался выказать оную. Но с первого дня нашего брака я сделала для себя неутешительный вывод. Я сказала себе: «Если ты позволишь себе влюбиться в этого мужчину, то будешь самым несчастным созданием на свете. С твоим горячим нравом ты будешь ожидать хоть малейшего внимания от человека, который едва удостаивает тебя взглядом, говорит только об игрушках и уделяет любой другой женщине больше внимания, чем тебе. Ты слишком горда, чтобы жаловаться, поэтому соберись и держи в узде всякое влечение к этому господину; лучше позаботься о себе». Это была первая рана, нанесенная моему восприимчивому сердцу, и шрам остался на всю жизнь. Я никогда не забывала о своем решении, но постаралась никому не говорить о том, что дала себе слово не влюбляться без памяти в человека, который не ответит мне взаимностью. Таков уж мой нрав: мое сердце будет безраздельно принадлежать только тому мужу, что будет любить лишь меня одну».

Это слова более зрелой и мудрой Екатерины, которая оглядывалась назад на трудности, пережитые в юности. Но действительно ли эти строки отражали ее мысли того времени? По крайней мере она продемонстрировала больше честности и реалистичности во взглядах, чем ее мать, которая никогда не покидала мир своих фантазий и не прекращала описывать жизнь такой, какой ей хотелось бы ее видеть. В своем письме мужу она говорила, что свадьба ее дочери «была, наверное, самым веселым бракосочетанием в Европе».