Текст книги "Екатерина Великая. Портрет женщины"

13
Иоганна возвращается домой

Завершение свадебных торжеств означало также окончание злоключений Иоганны в России. Прибыв в эту страну, она надеялась использовать свои связи и личное обаяние, чтобы стать видной фигурой в европейской дипломатии. Вместо этого ее политические интриги разгневали императрицу, неподобающее обращение с дочерью настроили против нее двор, а ее вероятный роман с графом Иваном Бецким обеспечивал ее врагов пикантными сплетнями. Ее репутация оказалась разрушена, но, похоже, Иоганна не училась на своих ошибках. Даже теперь, перед самым отъездом, она продолжала писать Фридриху II. Однако ее письма уже больше не перехватывали, не читали, не копировали, а потом не запечатывали и не отправляли адресату. Вместо этого по приказу императрицы их открывали, читали и складывали в папку.

Вскоре после прибытия в Россию Екатерина поняла, что ее мать совершает серьезные ошибки. Поскольку ей не хотелось провоцировать горячий нрав Иоганны, она никогда не высказывала ни единого упрека в ее адрес. Но события, пережитые ею в брачную ночь, и «признание» Петра о его влюбленности в мадемуазель Карр заставили Екатерину смягчиться по отношению к матери. Теперь она искала ее общества. «После замужества лишь рядом с ней я находила утешение, – писала позже Екатерина. – При первой же возможности я заходила в ее покои, поскольку у себя мне было почти что невыносимо».

Через две недели после свадьбы императрица отправила Екатерину, Петра и Иоганну в загородное поместье – Царское Село, находившееся неподалеку от Санкт-Петербурга. В сентябре погода была прекрасной: яркое голубое небо и березы, покрытые золотой листвой, но Екатерина была несчастна. В связи с приближающимся отъездом матери ее собственные амбиции, казалось, отошли на второй план. Ей нравилось предаваться воспоминаниям вместе с Иоганной, и впервые с момента приезда в Россию она чувствовала тоску по Германии. «В то время, – писала Екатерина позднее, – я многое бы отдала за возможность уехать вместе с ней».

Перед отъездом Иоганна попросила у императрицы аудиенции, которая была ей предоставлена. Мужу она рассказала свою версию этой встречи:

«Наше прощание было очень нежным. Мне казалось почти немыслимым покинуть Ее Императорское Величество; а великая правительница, со своей стороны, оказала мне такую огромную честь и была сильно тронута, чем произвела большое впечатление на присутствовавших на встрече придворных. Мы бесчисленное количество раз произносили слова прощания, и, наконец, милостивейшая из правителей проводила меня вниз по лестнице, а в ее преисполненных доброты и нежности глазах стояли слезы».

Совсем другое описание давал присутствовавший на встрече английский посол:

«Когда принцесса собралась уходить, она упала к ногам Ее Императорского Величества и, заливаясь слезами, просила у нее прощения за возможные обиды, нанесенные Ее Императорскому Величеству. Императрица сказала, что слишком поздно говорить о подобных делах, но если бы принцесса высказала столь разумные мысли прежде, ей это бы только пошло на пользу».

Елизавете хотелось отослать Иоганну, но вместе с тем она также желала проявить великодушие, и принцесса уехала с повозкой, нагруженной подарками. Чтобы утешить принца Ангальт-Цербстского, оставленного на столь долгое время в одиночестве, Иоганна привезла домой украшенные бриллиантами пряжки для туфель, бриллиантовые пуговицы для сюртука и инкрустированный бриллиантами кинжал, объявив все это подарками от зятя принца, великого князя. Кроме того, перед отъездом Иоганне пожаловали шестьдесят тысяч рублей, чтобы она могла расплатиться со своими долгами в России. После отъезда выяснилось, что она была должна вдвое больше этой суммы. Чтобы спасти мать от неизбежного позора, Екатерина согласилась выплатить недостающую сумму. Поскольку сама она имела содержание лишь в тридцать тысяч рублей в год, эти обязательства оказались выше ее возможностей и вынудили ее влезть в долги, которые числились за ней в течение семнадцати лет, пока она не стала императрицей.

Когда наступил момент отъезда, Екатерина и Петр провожали Иоганну во время ее переезда из Царского Села в Красное Село. На следующее утро еще до наступления рассвета Иоганна уехала, даже не попрощавшись. Екатерина решила, что это было сделано, «дабы не огорчать меня еще больше». Проснувшись и обнаружив комнату матери пустой, она очень расстроилась. Ее мать исчезла из России и из ее жизни. С самого рождения Екатерины Иоганна всегда была рядом, чтобы руководить, внушать, поправлять и бранить. Возможно, она и провалила свою миссию дипломатического агента и точно не стала яркой фигурой на европейской арене, но ее нельзя было назвать неуспешной матерью. Ее дочь, родившаяся принцессой крошечного немецкого княжества, теперь стала великой княгиней Российской империи и находилась на пути к императорской короне.

Иоганна прожила еще пятнадцать лет. Она умерла в 1760 году в возрасте сорока семи лет, когда Екатерине исполнился тридцать один год. Тогда же она оставляла свою шестнадцатилетнюю дочь, которая никогда больше не увидела никого из членов своей семьи. Она оставалась во власти вспыльчивой властной правительницы и каждую ночь была вынуждена ложиться в постель с юношей, отличавшимся весьма странным поведением.

Иоганна ехала медленно и добралась до Риги только через двенадцать дней. Там ее настигла кара Елизаветы, которая решила отложить наказание своей неблагодарной, двуличной гостьи. Иоганне передали письмо от императрицы с требованием по прибытии в Берлин передать Фридриху Прусскому, чтобы он отозвал своего посла барона Мардефельда. Письмо было составлено с холодной дипломатической вежливостью: «Считаю необходимым предписать вам по прибытии в Берлин передать Его Величеству королю Пруссии, что мне будет очень приятно, если он отзовет своего уполномоченного посланника, барона Мардефельда». Тот факт, что это письмо должна была передать Иоганна, стал пощечиной и для короля, и для принцессы. Ле Шетарди, французскому послу, дали двадцать четыре часа сроку, чтобы покинуть Москву после сцены в Троицком монастыре. Мардефельда, прусского посла, прослужившего в России двадцать лет, оставили еще на полтора года, но теперь и его собирались отправить домой. Выбирая Иоганну в качестве лица, которое должно было доставить эту новость, Елизавета признавала: ей было известно, что в России принцесса от лица прусского короля участвовала в заговоре, целью которого стало свержение канцлера Бестужева. Нет никаких доказательств того, что инициатором этого неприятного поручения был Бестужев, хотя это очень похоже на него. В таком случае они с Елизаветой сошлись в своих взглядах.

Разумеется, письмо, его содержимое и то, как оно было доставлено, дало Фридриху четкое представление о том, как сильно он переоценил Иоганну. Сожалея о своем решении, он никогда не простил ее. Десять лет спустя, когда после смерти мужа Иоганна стала регентшей своего юного сына, Фридрих неожиданно упразднил независимость Цербста и включил его в состав королевства Пруссии. Иоганна была вынуждена скрываться в Париже. Там, всеми отверженная, она и умерла за два года до того, как ее дочь стала императрицей России.

Часть II
Несчастливый брак

14
Случай с Жуковой

Вернувшись в Санкт-Петербург после расставания с матерью, Екатерина немедленно попросила вызвать Марию Жукову. Еще до замужества императрица включила в состав маленького двора Екатерины несколько русских фрейлин, чтоб они помогли немецкой принцессе усовершенствовать ее русский. Екатерина была рада их обществу. Все девушки были очень юными, старшей – двадцать лет. «С того времени, – вспоминала Екатерина, – я только и делала, что пела, танцевала и веселилась в моих покоях с утра и до вечера». Со своими подругами Екатерина играла в жмурки, каталась на крышке клавесина как на санках или всю ночь сидела на полу на матрасе, размышляя о том, как выглядят мужчины. Самой веселой и умной среди молодых девушек была семнадцатилетняя Мария Жукова, которая стала любимицей Екатерины.

Однажды она спросила о Марии, и ей ответили, что она уехала проведать свою мать. На следующее утро Екатерина снова справилась о ней, но получила тот же самый ответ. В полдень ее вызвала к себе императрица и начала говорить с ней об отъезде Иоганны, высказав надежду, что Екатерина не будет слишком сильно переживать по этому поводу. Затем, как будто невзначай, она обронила фразу, от которой Екатерина едва не лишилась дара речи. «Мне казалось, что я лишусь чувств», – писала позже Екатерина. Громко и в присутствии свидетелей императрица объявила, что по просьбе Иоганны удалила от двора Марию Жукову. Елизавета сказала Екатерине, что Иоганна «боялась, чтобы я не привязалась слишком к особе, которая этого так мало заслуживает». Затем Елизавета уже от себя добавила целый поток оскорбительных слов в адрес Марии.

Екатерина не понимала, говорила ли Елизавета правду или нет, и действительно ли ее мать просила императрицу отослать девушку. Екатерина была уверена, что, если бы Иоганна испытывала враждебность к Марии, она сначала бы поговорила об ее отставке с дочерью – Иоганна никогда не сдерживала критику. Иоганна и правда игнорировала Марию, но Екатерина объясняла это тем, что мать просто не могла разговаривать с девушкой. «Моя мать не знала русского, а Мария не знала другого языка». Следовательно, если Иоганна была непричастна к произошедшему, значит, идея полностью исходила от Елизаветы. Вероятно, мадам Крузе рассказала императрице о близкой дружбе девушек. И возможно, Елизавета сочла, будто этот факт имеет отношение к тому, что в первую брачную ночь так ничего и не случилось. Это могло объяснить, почему желание Иоганны использовалось в качестве прикрытия. Таким образом, Елизавета бесцеремонно избавилась от самой близкой подруги Екатерины. Какая из этих догадок была истинной, Екатерина так и не узнала.

В любом случае Екатерина знала, что Мария Жукова не совершила ничего дурного. Расстроившись, она рассказала Петру о том, что не собирается оставлять свою подругу. Петр не выразил никакого интереса. Екатерина попыталась выслать Марии деньги, но ей сообщили, что девушка уже покинула Санкт-Петербург и уехала в Москву, где жили ее мать и сестра. Тогда Екатерина попросила, чтобы деньги, предназначавшиеся для Марии, вместо этого вручили ее брату, сержанту гвардии. Но ей сказали, что брат и его жена также уехали, поскольку брат получил неожиданное назначение в отдаленный полк. Не желая сдаваться, Екатерина решила подыскать для подруги подходящую партию. «Через своего камердинера и через других своих людей я старалась отыскать для Жуковой какую-нибудь приличную партию: мне предложили одного, по имени Травин – гвардии сержанта, дворянина, имевшего некоторое состояние. Он поехал в Москву, чтоб на ней жениться, если ей понравится; она приняла его предложение». Но когда слухи об этом содействии дошли до императрицы, та снова вмешалась. Новый муж был назначен (а по сути, изгнан) в Астраханский полк. «Так трудно, – писала Екатерина в письме, – найти объяснение дальнейшему преследованию. Позже я узнала, что единственным преступлением, вменяемым этой девушке, была моя к ней привязанность, а также ее преданность мне. Даже сейчас я не могу найти достоверного объяснения произошедшему. Мне кажется, что жизнь этих людей была разрушена по одному лишь капризу, без каких бы то ни было причин».

Этот случай стал предупреждением на будущее. Вскоре Екатерина поняла, что жестокое обращение с Марией Жуковой было сигналом для остальных юных фрейлин двора: каждая, кого заподозрят в особой близости с Екатериной или Петром, может быть под тем или иным предлогом уволена, сослана, опозорена или даже заточена в тюрьму. Ответственность за эту политику лежала на канцлере Алексее Бестужеве, а также на императрице. Бестужев ненавидел Пруссию и всегда был против того, чтобы этих двух немецких подростков привезли в Россию. Теперь, когда они поженились вопреки его желаниям, он был готов предпринять все, что угодно, лишь бы они не помешали ему и дальше руководить дипломатической деятельностью России. Это означало – строгий надзор за новобрачными, ограничение их дружеских и любых других контактов и, наконец, попытка полной изоляции. Разумеется, за Бестужевым стояла Елизавета, чьи тревоги и страхи носили личный характер – она опасалась за безопасность своей персоны, за свой трон, за будущее своей династии. В ее планах, разумеется, Екатерина, Петр и их будущий ребенок имели первостепенное значение. По этой причине в последующие годы отношение Елизаветы к молодым супругам резко колебалось между нежностью, тревогой, разочарованием, нетерпением, неудовлетворенностью и гневом.

Елизавета не только внешне, но и по характеру была дочерью своих родителей. Она родилась у величайшего русского царя и его жены-крестьянки, впоследствии ставшей императрицей Екатериной I. Елизавета была высокой, как ее отец, она унаследовала его энергичность, пылкий темперамент и резкую, импульсивную манеру поведения. Как и мать, она была жалостливой и склонной к расточительству, а также неожиданной щедрости. Но ее увлеченность, как и остальные качества характера, были лишены умеренности и постоянства. Временами, когда что-то вызывало у нее недоверие, или же ее чувство собственного достоинства и тщеславие подвергались оскорблению, либо ее внезапно охватывала ревность, она превращалась в совершенно другого человека. Поскольку настроение императрицы трудно было предугадать, никто не мог предсказать, как она поведет себя на людях. Это была женщина крайностей и противоречий, порой довольно жестоких. С Елизаветой иногда было просто, а иногда – совершенно невозможно ужиться.

Осенью 1745 года Иоганна вернулась в Германию, а жизнь Екатерины оказалась полностью под контролем, императрица же приближалась к своему тридцатишестилетию. Она все еще сохранила свою красоту и статность, но начала полнеть. Елизавета по-прежнему оставалась грациозной и прекрасно танцевала. Ее большие голубые глаза были такими же ясными, а губы – такими же полными и розовыми. Ее волосы, светлые от природы, она по каким-то причинам красила в черный цвет, как и брови, а иногда и ресницы. Ее кожа все еще оставалась розовой и чистой, и ей не требовалось много косметики. Она тщательно следила за своим внешним видом и не надевала платье больше одного раза; после ее смерти в шкафах и гардеробах было найдено около пятнадцати тысяч платьев. На официальных торжествах она украшала себя драгоценностями. Когда она появлялась с бриллиантами и жемчугом в волосах, с шеей и грудью, украшенными сапфирами, изумрудами и рубинами, то производила грандиозное впечатление. И она собиралась всегда оставаться такой.

Тем не менее Елизавета никогда не сдерживала свой аппетит. Она ела и пила, сколько ее душе было угодно. И часто не ложилась спать всю ночь. В результате – хотя никто не осмеливался ей об этом сказать – это привело к тому, что ее знаменитая красота стала увядать. Сама Елизавета прекрасно все понимала, но продолжала жить по своим правилам. Ее ежедневный распорядок состоял из соблюдения традиционных формальностей и имперского экспромта. Она соблюдала и ужесточала и без того строгий дворцовый этикет, когда это ей было выгодно; но чаще, как и ее отец, игнорировала рутину и вела себя, повинуясь минутному импульсу. Вместо регулярных обедов днем и ужина в шесть часов, она вставала и начинала день, когда ей этого хотелось. Часто Елизавета оттягивала время обеда до шести часов вечера, а ужинала в два или три пополуночи и ложилась в постель на рассвете. Пока императрица не располнела окончательно, она любила ездить верхом и охотиться по утрам, а днем каталась в карете. Несколько раз в неделю по вечерам давался бал или опера, после чего проводился пышный ужин и устраивались фейерверки. По этому случаю Елизавета постоянно переодевала платья и меняла сложные прически. На придворных обедах подавали по пятьдесят или шестьдесят различных блюд, но иногда – к отчаянию повара-француза, – императрица заказывала русскую крестьянскую еду – щи, блины, солонину и лук.

Чтобы поддерживать свое блистательное превосходство при дворе, Елизавета должна была сохранять уверенность, что ни одна из женщин не сможет затмить ее. Иногда она шла просто на драконовские меры. Зимой 1747 года императрица издала указ, согласно которому все фрейлины должны были обрить себе головы и носить черные парики до тех пор, пока их волосы не отрастут. Женщины плакали, но подчинились. Екатерина думала, что скоро наступит и ее очередь, но на удивление эта участь ее миновала. Елизавета объяснила это тем, что ее собственные волосы только отросли после болезни. Вскоре стало известно об истинной причине всеобщего пострижения. После одного торжественного мероприятия Елизавета и ее горничные не смогли вычесать тяжелую пудру из ее волос, которые стали серыми, липкими и свалялись. Единственным спасением оказалось обрить голову. А поскольку Елизавета не хотела быть единственной лысой женщиной при дворе, косы других дам были нещадно сострижены.

Зимой 1747 года на день святого Александра Елизавета остановила на Екатерине свой завистливый взгляд. Великая княжна появилась при дворе в белом платье, расшитом испанским кружевом. Когда Екатерина вернулась к себе в комнату, фрейлина сказала ей, что императрица приказала снять это платье. Екатерина извинилась и переоделась в другое платье – тоже белое, но с серебряным шитьем и огненно-красным жакетом с манжетами. Екатерина так прокомментировала это событие:

«Что касалось моего предыдущего платья, то, возможно, императрица нашла его более ярким, чем ее собственное, и по этой причине приказала мне снять его. Моя дорогая тетушка была склонна к подобной мелкой зависти не только по отношению ко мне, но и к остальным дамам. Особо тщательно она следила за теми, кто был моложе ее, именно они постоянно терпели на себе ее гнев. Иногда в своей зависти она заходила слишком далеко. Однажды она подозвала к себе Анну Нарышкину, свояченицу Льва Нарышкина, которая благодаря своей красоте, великолепному сложению, отличному выезду и изысканным нарядам стала вызывать неприязнь у императрицы. В присутствии всего двора императрица взяла ножницы и срезала красивые ленты с шеи мадам Нарышкиной. В другой раз она остригла кудряшки на лбу у двух фрейлин под предлогом, что ей не нравятся их прически. После эти две юные дамы поведали мне, что, возможно, в спешке, а возможно, желая показать всю глубину своих чувств, Ее Императорское Величество вместе с волосами срезала у них кожу со лба».

Елизавета ложилась в постель с неохотой и очень поздно. Когда праздники и приемы заканчивались, а гости уходили, она удалялась в свои покои с небольшой группой друзей. И даже после того, как эти люди покидали ее, а она, совершенно утомленная, позволяла себя раздеть, ей все равно не хотелось ложиться спать. Пока было темно – а зимой в Петербурге не рассветало до восьми или даже девяти часов утра, – она продолжала разговаривать с женщинами, которые терли и щекотали ей пятки, чтобы она не заснула. Между тем совсем рядом, за парчовым занавесом царского алькова, на матрасе лежал полностью одетый мужчина. Это был Чулков, преданный телохранитель императрицы, который обладал удивительной способностью подолгу обходиться без сна и который не спал в нормальной кровати уже двадцать лет. Наконец, когда сквозь окна начинал пробиваться бледный свет, женщины уходили, и появлялся Разумовский или кто-то другой, кому в ту пору посчастливилось быть фаворитом императрицы, и в его объятиях Елизавета, наконец, засыпала. Чулков, человек за занавесом, оставался на своем посту до тех пор, пока императрица спала, а вставала она иногда после полудня.

Объяснением столь странному распорядку дня служило то, что Елизавета боялась ночи, а более всего, спать ночью. Регентша Анна Леопольдовна спала, когда ее свергли, и Елизавета опасалась, что ее постигнет та же участь. Ее страхи были преувеличенными, она была популярна в народе и потерять трон могла лишь вследствие переворота, который возвел бы на престол нового претендента на корону. Единственным царем, лишившимся трона, был Иван VI, беспомощный ребенок, запертый в крепости, именно он и представлял угрозу для Елизаветы. Призрак этого ребенка преследовал ее и лишал сна. Разумеется, было лишь одно лекарство от этих страхов. Еще один ребенок, новый наследник, отпрыск Екатерины и Петра, – вот кто ей был нужен. Когда такой ребенок появится на свет и будет окружен любовью и защитой, какую только способна была дать ему Елизавета, тогда она сможет спать спокойно.