Текст книги "Нам не страшен Хуливуд"

Глава шестнадцатая

Уистлер позвонил С. Эндс, но у нее никто не ответил. Он позвонил ей трижды. В последний раз он не клал трубку ровно пять минут, отмерив их по часам.

Розовый блочный многоквартирный дом выглядел как торт с сюрпризом: в качестве сюрприза из него, казалось, вот-вот должны были выскочить потаскушки. На углу Свистун нашел место для своего "шевроле".

В неохраняемом подъезде по одну сторону тянулись почтовые ящики, а по другую – бронзовые таблички с фамилиями жильцов. Под каждой из табличек имелся звонок. Ритуал заключался в том, чтобы найти нужную фамилию, нажать на кнопку, дождаться ответа по радиофону, назвать себя, после чего вам отпирали забранную решеткой дверь.

Свистун нажал на кнопку под табличкой с фамилией Эндс просто затем, чтобы она готовилась встретить посетителя. Решетка оказалась и без того поднята, так что он беспрепятственно прошел внутрь. В доме резко пахло хлоркой из бассейна, расположенного в центре трехэтажного комплекса. Свистун знал, что бассейны в таких домах бывают большей площадью, чем любая из квартир. В квартирах, предназначенных для холостяков и незамужних женщин, предполагалось только ночевать, мыться в ванной и завтракать. И, может быть, по вечерам в одиночестве смотреть телевизор.

Это была коммуна для тех, кто преисполнен надежд, и для тех, кто последнюю надежду уже утратил. Молодые актеры и актрисы, потаскушки из баров, набирающие мастерство карманники находились на одном конце возрастной шкалы. А на другом – отставные танцоры, писатели-неудачники, закончившие выступления игроки в пинбол и тому подобное.

Теплыми вечерами и долгими уик-эндами жизнь кипела вокруг бассейна.

Растертые кремом для загара тела, продающиеся по цене доллар за фунт. Старики, плавающие по центральным дорожкам и грустящие из-за того, что никто не носит юбок, под которые можно было бы заглянуть. Пожилые дамы в летних платьях и в косметике, которая скорее подошла бы старлеткам; в руках – холодные металлические кубки с пуншем. Все ждут, что их пригласят на какую-нибудь вечеринку. Вечеринки в одно– или двухкомнатных квартирах на верхнем этаже. Испорченные мальчики и девочки в выцветших чуть ли не добела джинсах, опершиеся одной ягодицей о перила бассейна и заглядывающие в голубую глубину, раздумывая, хватит ли у них сил нырнуть куда-нибудь, где счеты с жизнью можно будет покончить раз и навсегда.

Но когда шел дождь, у бассейна никого не оказывалось, лишь барабанили бессчетные капли по его равнодушной поверхности. Меланхолия, исполненная, однако же, некоторых обещаний. Если научишься ждать, то все может еще повернуться и по-иному. Бассейн под дождем – наглядная метафора таких ожиданий.

Квартирка Шилы была на верхнем этаже. По длинному коридору тянулись двери, отличаясь друг от друга только номерами да кое-какими индивидуальными отметинами и царапинами. Дойдя до 312-й квартиры, Свистун постучался. Никто не ответил. Прижавшись к застекленной части двери, Свистун попробовал различить, не горит ли в квартире свет. Но нет, она казалась пустой и безжизненной.

Насколько он мог судить, никто его не видел. А замок оказался элементарным.

В квартире витала аура, напоминающая о зале мемориальных церемоний в Пасадене: аристократическая, но мертвенно холодная. Лампа дневного света, смонтированная на потолке, подобная гигантскому пластиковому тюльпану, помещенному в пластиковую же вазу, озарила коммерческого типа меблировку, созданную словно бы раз и навсегда. Втягивающуюся в стену лежанку то расставляли, то убирали столько раз, что одна из металлических пружин соскочила.

Лежанка была расположена у дверной ниши в крошечную кухоньку. В раковине стояла горкой тщательно вымытая посуда. На подоконнике маленького окна зеленела герань, а вид отсюда открывался лишь на просвет в двадцать футов до следующего корпуса, застроенного точно такими же квартирками.

Имелись тут, конечно, и ванная с туалетом. Заглядывать туда Свистуну не хотелось. Его страшила возможная находка.

Кладовка была забита одеждой и обувью.

Ванная оказалась пуста. Днище ванны все еще было влажным. Из душа над нею капало. Все здесь благоухало молодой женщиной, полной обещаний и способной посулить самые радужные ожидания.

Свистун вернулся в кладовку и перебрал свитера, рубашки и юбки. Дни в Хуливуде теплые, а ночи холодные. У него не было ни малейшего представления о том, насколько велик и разнообразен должен оказаться гардероб такой женщины, как Шила, но уж нижнего белья-то у нее наверняка было полным-полно. Меж тем его нигде не было видно. Дамочки каждый вечер затевают мелкую стирку. Он вспомнил, как, пробираясь в чужую ванную в разгар любовной ночи, он неизменно сталкивался с целыми зарослями развешенного на просушку нейлона.

Но, отправляясь в дорогу, женщины берут с собой все белье. Каждую пару шелковых трусиков, каждый бюстгальтер. Или почти каждый. Меж тем здесь он обнаружил лишь пару плотных рейтуз и двое более чем рискованных трусиков, да и то они вроде бы были забыты в дальнем углу на одной из полок.

Он решил поискать купальники. Найденные им на нижней полке, явно не новые, предназначались наверняка для бассейна. А где же новый, в каком пристало щеголять на пляже?

На туалете россыпью лежала мелочь – центы и пятаки, самое большее четвертаки. Здесь же, впрочем, находилась и парочка новеньких, как из только что распечатанной пачки, купюр. Свистун осмотрел их. Это оказались не настоящие деньги, а сувенирные – с рекламой кинотеатра для взрослых под названием "Бобровая струя". Там, где на настоящей купюре значится "Федеральный резервный банк", здесь стояло: "педеральная и прочая похабщина". В углу купюры в качестве государственной символики красовались женские ножки. Вашингтон ухмылялся и подмигивал. Вместо числа, обозначающего достоинство купюры, значилось: "Бисексуальное назначение". На «зеленой» стороне было скверное изображение кинотеатра в одном углу и столь же скверное – совокупляющейся парочки – в другом. Сверху было напечатано название кинотеатра, а его адрес – улица Эдгара По в Новом Орлеане – внизу.

– Если ты взломщик, то херовый, – сказали за спиной у Свистуна. И тут он понял, что только что, не приняв этого к сведению, услышал шелест босых ног по ковру.

Свистун скомкал сувенирные деньги и сунул их себе за пояс. Обернулся и поглядел на даму, столь непринужденно его окликнувшую.

Она была высокого роста и в плечах пошире иного мужика. В ночной сорочке, так что о накладных плечах речи идти не могло. Тяжелое, хотя и красивой формы, бедро сквозило из разреза сорочки, нога в мягком шлепанце упиралась в ковер так, словно девица решила попозировать для подросткового журнала. Рыжего цвета волосы рассыпались по плечам.

Девица-то девица, но, решил Свистун, было ей ближе к пятидесяти. Держит себя в форме. Диета, гимнастика.

– Миллиона здесь нет, – сказала она.

– Я друг дома.

Свистун сделал шаг вперед, словно вознамерившись пройти мимо нее к выходу.

Она отступила на шаг, и Свистун увидел дамский пистолет, почти полностью утонувший в ее крупном кулаке.

– Ради Бога, – воскликнул он. – Вы, должно быть, шутите!

– Имя, – сказала она.

– Уистлер.

– Да не твое, ублюдок.

– Даму зовут Шила Эндс. Но это не настоящее ее имя.

– Ну, а каково же настоящее?

– Этого я не знаю. Мы с нею подружились совсем недавно.

Она окинула его взглядом, словно прикидывая, пристрелить или нет. Уистлер подумал, что не исключаются обе возможности.

Она положила пистолет в карман сорочки и опустилась на диван.

– Значит, вы меня больше не боитесь? – поинтересовался Свистун. – Что ж я такое сказал или сделал, что вы успокоились?

– Да пошел ты на хер! – Она ухмыльнулась, показав белые зубы – слишком белые для того, чтобы быть настоящими. – Я не боюсь мужчин с двенадцати лет. А в двенадцать так шарахнула родному дяде по яйцам, что он и думать забыл лазить мне под юбку.

– Тогда зачем пистолет?

– Я сказала, что я не боюсь. Но не сказала, что я идиотка. Можешь сесть.

Свистун присел на противоположный край дивана.

– Где вы встретились с Шилой?

– В закусочной. Я недавно доставил ее домой. Позапрошлой ночью.

– Позапрошлой ночью она была с Эмметом Тиллмэном.

– У него случились кое-какие неприятности. Она кивнула с понимающим видом – так, словно слышала об этом ранее.

– Парень из консерваторов. Наркотики он не потребляет, – сказала она.

– Так он мне и сказал.

– Он твой друг?

– Только что познакомились.

Она рассмеялась – резко и отрывисто.

– А что тут смешного? – спросил Свистун.

– Нравится мне, как ты выражаешься. Мужик у тебя знакомый, а женщина – подруга.

– Так я это воспринимаю.

– Я поняла. У тебя на лице написано.

– Что именно?

– Что ты любишь баб. По-настоящему любишь. Может, поэтому я и убрала пушку.

Она изменила позу тяжелого тела на скрипучем диване, подалась к нему, словно повинуясь внезапному порыву, выдвинула вперед колено, за которым маячило массивное бедро.

– Ты договорился с Шилой о встрече?

– Нет. Я забеспокоился, – сказал Свистун. – Я звонил, но никто не брал трубку. Вот я и приехал посмотреть, все ли в порядке.

– Ну, и увидел что-нибудь?

– Увидел, что она уехала из города. Куда-то, где в это время года жарко.

– Ее вызвали звонком в Новый Орлеан.

– А кто вызвал и зачем?

– Какой-то продюсер. Сказал, что у них исполнительница заболела дизентерией. И не может сниматься. Срочно понадобилась замена. Одна из ведущих ролей. Такими возможностями не пренебрегают.

– А как он вышел на Шилу? Позвонил ее агенту?

– Нет, он вспомнил ее; они познакомились на вечеринке полгода назад. На данный момент у Шилы нет агента. Она послала его подальше, когда он предложил ей провести уик-энд с одним перспективным инвестором.

Руку она держала у себя на голой ноге, чуть ли не на лоне.

– А Шиле это не понравилось, – заметил Свистун.

– Ну, она же не круглая дура. Нам, женщинам, все время приходится торговать собою. Но распродажи бывают разного сорта. Сам понимаешь. Весенняя распродажа. Распродажа по случаю банкротства. Рождественская распродажа. Распродажа того, что вышло из моды. Ну, и так далее.

Глаза у нее были зелеными. Огненно-рыжие волосы явно естественного цвета, а не подкрашены для сценического эффекта. Верх загорелых грудей был осыпан веснушками. Свистун понимал, что и на ляжках у нее веснушки, и на боках тоже. У нее был окрас аппалачской лошадки. И ездила она, должно быть, столь же порывисто и в охотку.

– Так какое же настоящее имя у Шилы?

– Меня зовут Катрин.

Она смотрела сейчас на его губы.

– Нет, настоящее имя Шилы.

– Шила Аджанян.

– А не кажется ли вам странным, что этот продюсер вспомнил о никому не известной актрисе через полгода после того, как случайно познакомился с ней на вечеринке?

– Странно, Свистун, все, что происходит в этом Богом забытом городе. Да и что я могла поделать? Все так голодны, все с такой жадностью накидываются на пищу, что скажи им, что это отрава, все равно не поверят. А ведь все что угодно может оказаться отравой. Все что угодно.

Свистун подался вперед, намереваясь встать.

– Каждому надо заботиться о себе, – сказала Катрин.

Ее рука соскользнула с собственной ноги на ногу Свистуну.

– День дождливый, грустный, – сказала она. – А этот диван раздвигается.

– Покажите мне, как он раздвигается, когда я вернусь из Нового Орлеана, – сказал Свистун.

Глава семнадцатая

Баркало приказал Чиппи Берду и Лейси Огайо раздеться догола, вытряхнув их из джинсов и футболок; Берд при этом и сам не понимал, что происходит, а Лейси отчаянно лепетала: «Что вам нужно?»

– Послушайте, голубки, что это вы приссались? Бояться вам нечего.

Баркало положил лапу Лейси на колено.

– Я умираю от страха, – призналась она. Чиппи держался за яйца, чтобы не опозориться вслед за своей подружкой.

– А кто тебя напугал? – Белозубая улыбка Баркало поблескивала так, словно он смазал зубы сливочным маслом. – Никто не хочет пугать тебя.

– Они меня напугали, – ответила Лейси, посмотрев сперва на Пиноле, потом на Роджо, а потом вновь на Пиноле. Так она и оглядывалась – то туда, то сюда, – и в такт этому маятником работал ее мозг. В конце концов ее выбор пал на Роджо, который насупившись сидел рядом с Баркало, чуть подавшись вперед, как змея, изготовившаяся к броску. Вот он меня напугал, – сказала она, не решаясь признаться в том, что в ужас ее поверг главным образом сам Баркало.

– А вот его бояться нечего, – сказал Баркало. – Но я понимаю. Все дело в том, как Джикки выглядит. Такая у него внешность, это тебя и пугает. Но он оператор. У него всегда перед мысленным взором камера, если ты понимаешь, о чем я. Он и на меня-то порой смотрит так, словно у меня на носу чирей. А я его спрашиваю, какого черта ты так на меня смотришь. А он отвечает: четыре с половиной на тридцать. А я его спрашиваю, это еще что за херня: четыре с половиной на тридцать.

– А что это за херня? – спросил Чиппи. Ему хотелось убедить самого себя в том, что он всего лишь познакомился с новыми людьми и ведет с ними интересную и многообещающую беседу.

– Какая-то выдержка… какая-то диафрагма. Да откуда мне знать, что это должно значить? – Баркало на мгновение потерял хладнокровие, роль легального киношника давалась ему не без труда. Но он совладал с собою и вновь заговорил по возможности ласково: – Так уж они выражаются, эти операторы. Он так, а Пиноле, он же у нас звукооператор, все время твердит о децибелах. Две сотни децибел, три сотни. Откуда мне знать, что они имеют в виду, рассуждая подобным образом? Я продюсер и режиссер. Я смотрю на все это дело творчески. Понимаете? Но фильмы мы делаем для взрослых. Это вам ясно?

– Ясно, – ответила Лейси.

Ей страшно хотелось верить каждому услышанному слову, меж тем на нее накатывала истома, потому что нежная и мясистая лапа Баркало гладящими ударами прикасалась к ее ногам и животу. Ей казалось, будто она плывет и то и дело наталкивается всем телом на огромных скользких медуз.

– Значит, мы люди взрослые и не прочь зашибить кое-какую деньгу, – сказал меж тем Баркало. – А вы ведь теперь к тому же знаменитости. Вы это понимаете? Полстраны купили газету в супермаркете и увидели вашу фотографию.

– Но мы ничего не имели в виду… – начал было Чиппи.

– Что ты хочешь этим сказать? Ничего не имели в виду! Так и сказал тот козел, что сдал Вилли Саттона. Вы слышали про Вилли Саттона, налетчика на банки? Хотя откуда… Вы для этого слишком молоды. А этот козел сдал его за вознаграждение…

– Нам никто не дал никакого вознаграждения.

– … но этого ему показалось мало. Ему захотелось еще и прославиться. Поэтому он расквакался перед прессой, и его снимок напечатали в газете… Точь-в-точь как ваш…

– Но мы ничего не имели в виду, – вступила Лейси.

Голос ее звучал истерически, тогда как Берд говорил умоляющим тоном старого нищего.

– А друзья Саттона расхерачили этому козлу башку. Понимаете, о чем я?

– Господи, спаси и помилуй, Господи, спаси и помилуй, – запричитала Лейси.

– Эй, погодите-ка. – Баркало широко и приветливо улыбнулся, как агент по продаже автомобилей. – Вы меня неправильно поняли. О чем мы тут с вами толкуем? О том, что ваша фотография попала в «Энквайрер». О чем это мне говорит?

– О том, что мы заговорили про то, про что нам следовало молчать.

– Это говорит мне о том, что у вас есть вкус к саморекламе. Вы знаете, что вам охота прославиться, и вы находите способ прославиться. А ведь тут у нас самые настоящие джунгли, не так ли? Нет-нет, ничего не говорите, я сам все скажу за вас. Вам обоим хочется попасть в шоу-бизнес. Правильно? Не может быть, чтобы я на этот счет ошибался.

Лейси, улыбнувшись, посмотрела на Чиппи. Смотри-ка: с нами разговаривают о шоу-бизнесе! Никто не упоминает о том, что мы распустили язык. Что привлекли внимание к людям, утопившим голову в озере. А нам делают предложение сняться в кино!

Чиппи понимал, что подружка смотрит на него, но сам не мог отвести взгляда от Баркало. Тут уж ничего нельзя было поделать; вопрос надо было задать – вопрос, ответ на который неизбежно приведет к вспышке ярости со стороны Баркало и доставит самому Чиппи и Лейси новые неприятности.

– Значит, вы не злитесь на то, что мы описали газетчику машину и оператора со звукооператором?

– А с какой стати мне злиться? Мы работали над одним сценарием, ясно? Репетировали небольшую сцену из фильма ужасов, который начнем снимать, как только соберем необходимую сумму. Такой, знаете ли, чтобы детки в кинозале визжали и писали в штаны.

– Но как же голова? В газетах и по ящику сообщили, что это была настоящая голова.

– Да откуда им знать? И потом, разве они не врут направо и налево? Сам подумай: они же тоже в шоу-бизнесе! Нет, никто ни на кого не злится. Просто мы тут компания взрослых людей, которым хочется заработать деньжат. А вы привлекли к себе общественное внимание и стали своего рода знаменитостями. Значит, если, конечно, у вас нет на примете чего-нибудь получше, я дам вам шанс подзаработать.

Он радостно ухмыльнулся.

– А чего вы от нас хотите? – спросила Лейси, легче поддающаяся на уговоры, чем Чиппи, который по-прежнему оставался насторожен, приберегая радость на то время, когда ему удастся отсюда выбраться.

– Хотим, чтобы вы занялись тем, чем и без того занимаетесь.

– Что же именно?

– Чтобы вы друг с дружкой как следует потрахались.

За ворота студии Уистлеру удалось проникнуть без каких бы то ни было затруднений. Еще год назад он придумал для здешних охранников историю о том, что является распространителем кокаина, и она вновь сработала. Да и кому придет в голову проверить документы у распространителя кокаина?

Каждый раз, прибывая сюда, Свистун чувствовал, как у него самую малость начинает трепыхаться сердчишко. Ярко освещенная солнечным светом площадка земли у подножия тенистого холма. Административное здание в виде башни, с высоты которой можно, казалось бы, доглядывать за всем; посты слежения, на чьих мониторах даже самые невинные облачка казались кромешными тучами, – обслуживающие многофункциональную систему производства чудес; сами эти чудеса, накладывающие на все окружающее отпечаток некоей безличной власти. Второе здание, похожее на праздничный торт, здание, в котором одна терраса громоздилась на другую, а висячие сады Семирамиды цвели цветами человеческой плоти и даже кактусы, казалось, произрастали на костной муке, – это второе здание он ненавидел от всей души. Ненавидел и площадку, на которой вечно толпились туристы, надеясь застать какую-нибудь телезвезду за кружкой пива.

Свистун помнил студию еще в те времена, когда она представляла собой несколько съемочных павильонов и студий звукозаписи, рассыпанных по зеленой лужайке. С холма сюда то и дело наведывались дикие кролики. Сделки заключались и кинокартины снимались прямо за чашкой кофе.

Он подъехал к студии звукозаписи, в которой озвучивался полицейский телесериал с участием Тиллмэна, и припарковался в неположенном месте. Торговцы наркотиками обладают привилегиями, посягнуть на которые не вправе никто.

Там, где полагалось находиться машине Тиллмэна, и впрямь стоял «БМВ». Однако не тот «БМВ», который пострадал в недавней аварии. Этот был новехоньким, ослепительно-черным, с кричаще-красной кожаной обшивкой в салоне.

Над дверью студии горела красная лампочка. Звенел колокольчик, то вспыхивал, то гас сильный свет. Свистун прошел в студию. Здесь работал кондиционер. Участвующие в записи актеры говорили громкими голосами, чересчур громкими в абсолютной тишине. Свистун подался поближе к тому месту, где шла запись, пройдя мимо техников, тянущих по полу кабель и проверяющих освещение. Кожаные пояса с инструментами крепились у них к черным шелковым блузам с названием телесериала. Голливудские воители рекламировали сам факт своего трудоустройства.

Тиллмэн восседал в кресле, на спинке которого было выведено его имя. На режиссерском месте рядом с ним сидела хорошенькая девица. Рука Тиллмэна лениво возлежала у нее на бедре, самим жестом демонстрируя то ли факт обладания, то ли раздумья над тем, стоит ли такового добиваться. На голове у Тиллмэна была вязаная кепочка. На щеках – пятна грязи. Он выглядел веселым и крепким мужиком. Он выглядел настоящим полицейским.

Худощавый темнокожий актер, исполняющий в сериале роль его напарника, сидел в кресле, подавшись к Тиллмэну, и рассказывал ему что-то смешное, не сводя при этом глаз с пышных титек девицы. Он то и дело облизывал пересохшие губы. Давая ей знак. Делая предложение. И бросая вызов Тиллмэну.

Тиллмэн поглядывал на него заспанными глазами. Самодовольный. Самоуверенный. Девица никуда не денется. Белое мясо, а вовсе не черное – таково меню на нынешний ужин. Свистуна Тиллмэн заприметил издалека. И сразу же самую малость забеспокоился. На минуту Свистун дал волю добрым чувствам по отношению к этому парню. Тиллмэн, в конце концов, начал с самых низов и проложил себе дорогу чуть ли не на самый верх. Попал в знаменитости, что означает и радости, и тяжкое бремя. Ты знаменитость – и весь мир вокруг тебя стал другим, и люди тоже стали другими. Зарабатываешь кучу денег и кучу лавров, а люди начинают ненавидеть тебя и исподтишка желают тебе гибели. Паршивые людишки.

Тиллмэн встал, вид у него был раздосадованный. Вытянул руки ладонями вверх, предупреждая Свистуна, чтобы тот не вздумал подойти поближе.

– Какого черта! Кто вас сюда пустил?

Свистун меж тем двинулся дальше. И заговорил чуть ли не шепотом:

– Вижу, вы обзавелись новой милашкой. Вы же не хотите, чтобы я испортил вам все удовольствие?

– Что за вздор! О чем это вы?

– Мне хотелось бы знать, связались ли вы уже с вашими адвокатами. Именно так вы и собирались поступить в ночь на Святого Свайтена.

– Когда-когда?

– Пятнадцатого июля. В ночь, когда вы попали в аварию.

– В какую-такую аварию?

– О Господи, неужели вы станете утверждать, будто вас там вообще не было?

– О чем бы вы ни говорили, меня там не было. Я был дома, у себя в постели, с хорошей книгой.

– Нахальный вы сукин сын, вот что я вам скажу! Если вы не позвонили адвокатам, то кому же вы позвонили?

– Пошел на хуй.

– Но Шилу вы все-таки решили облагодетельствовать, не так ли?

– Все, что вы говорите, для меня китайская грамота.

– А разве это не кто-то из ваших друзей предложил ей работу в Новом Орлеане?

– Какую еще работу?

– Это мне хотелось бы узнать у вас.

– Я просто не понимаю, о чем вы. Уистлер всмотрелся ему в лицо и понял, что он не врет. И решил сделать выстрел вслепую – повредить ему это не могло.

– Я вижу, у вас новая машина.

И вновь в глазах у Тиллмэна мелькнула досада.

Что-то с этой машиной было не так. Интересно, что?

– Захотелось мне обзавестись новой машиной, вот я и обзавелся.

– Понятно.

– И проваливайте отсюда, иначе я распоряжусь о том, чтобы вас вышвырнули.

– Знаете, парень вы, наверное, неплохой, если соскрести с вас все это говно.

– Не получается, – сказал Баркало.

Чиппи стоял полностью обнаженный. Тело у него было костистое, кожа белая. Пенис и мошонка выглядели темнее – примерно того же цвета, что лицо и руки. Главный инструмент бессильно повис между ног, съежившись, как перепуганный зверек, которому хочется забиться в норку. Чиппи не терпелось прикрыться руками, но что-то подсказывало ему, что подобный жест, свидетельствующий о скромности, способен привести Баркало в еще большую ярость.

– Прошу прощения, – пробормотал он.

– Что это значит? Мне казалось, что я имею дело с парой профессионалов, а ты ведешь себя как перепуганный карапуз.

– Знаете ли, может, все дело в том, что мы с нею занимались этим всего один раз.

– В машине у Чиппи, на заднем сиденье, – пояснила Лейси.

– Что, и в койке не были? И ночь вместе не проводили?

Лейси рассмеялась.

– Я живу с бабушкой.

Она, подобно Чиппи, была совершенно раздета, однако держалась с большей непринужденностью.

Она лежала на кушетке, на которую было наброшено грубое покрывало. Но страшно ей уже не было. Она даже испытывала определенное возбуждение из-за того, что трое мужчин смотрели на нее, пока Чиппи сперва лизал ее снизу, чтобы разгорячить, а потом попытался проникнуть в нее своим пришедшим в полную негодность инструментом. Теплые лучи прожекторов плясали по не телу – и это доставляло ей удовольствие. Человек, у которого были такие чудовищные глаза, по большей части прятал их, уставившись в глазок камеры. А линза смотрела на нее безличным взглядом призрачного любовника.

– Ладно, допустим, – сказал Баркало, словно услышанные им доводы показались ему и убедительными, и достаточными. – Он тебе полизал, теперь ты ему полижи. Или ты имеешь что-нибудь против?

– Не знаю. Я этого никогда не делала…

– Не морочь мне голову!

– … на людях. Только наедине.

– Вот и попробуй. Это все, о чем я прошу. Только попробуй.

Чиппи подошел к Лейси. Босые ноги оставляли на бетонном полу пыльные пятна.

Господи, подумала Лейси, ему так страшно, даже ступни у него вспотели. Он слегка расставил ноги. Она встала на четвереньки и нагнула голову, чувствуя, как по всему ее телу вновь разливается страшная слабость. Она старалась ни о чем не думать, но что-то все время подсказывало ей, что Чиппи обладает более острым чувством опасности, чем она. Снизу вверх она посмотрела на его плоский живот, выпуклую грудь, жилистую шею и маленький подбородок. Зубы у него чуточку выступали вперед, а над ними нависал длинный тонкий нос. Из глаз его, сейчас круглых, как два блюдца, струился страх, смысл которого она предпочла бы сейчас не разгадывать.

Важно было сделать все хорошо, чтобы не рассердить волосатого мужика с чудовищными лапами и того, другого, с дикими глазами. Путь к спасению пролегал именно здесь.

– Постарайся как следует, – зашептала она себе, обнимая губами вялую плоть Чиппи. – Тебе надо постараться как следует. Надо сделать так, чтобы он встал.

Грязь на щеках у человека с полицейской автостоянки не была театральным гримом. Это была честная грязь, это была грязь трудового человека. Когда Свистун, знакомясь, подал автослесарю руку, тот покачал головой.

– У меня грязные.

– Неважно.

Свистун держал руку на весу, не убирая ее. Автослесарь вытер руки ветошью и обменялся с ним рукопожатием.

– Меня зовут Честер Вендт, – сказал он.

– Как организовано в этом гараже посменное дежурство?

– Месяц работаем, месяц отдыхаем.

– Сменяетесь первого?

– Точно.

– Значит, пятнадцатого июля вы работали?

– Ясное дело.

– Припоминаете, как сюда доставили серебристый "БМВ"?

– С помятыми крыльями? И с побитым радиатором?

– Точно.

– А кто вы такой? Предъявите мне какое-нибудь удостоверение.

Как всякий нормальный человек, Вендт проникся внезапной подозрительностью.

– Я тут неофициальным образом.

– Тогда нам не стоит говорить о делах полиции.

– И о делах страховой компании тоже?

– Ага, понял.

– Я хочу сказать, крепко ему досталось?

– Этому "БМВ"?

– Да, этому серебристому "БМВ".

– Отличная машина «БМВ»! Радиатор потек и крылья помяты. А так все в порядке.

– А владелец прибыл за ним на стоянку?

– Машину забрали по доверенности.

– А кто забрал? Вы его запомнили?

– Да я его знаю! Это детектив Лаббок. Недурно, подумал Свистун. Неплохой ночной приработочек для пары детективов. А с другой стороны, вполне выгодная сделка и для актера, который благодаря этому выходит сухим из воды.

– Лаббок на ней и уехал?

– Он перегнал ее автомобильному дилеру.

– А вам известно, которому из них?

– У него агентство в Уилшире. Это в Санта-Монике.

– Понятно, спасибо.

– Может, мне не надо было говорить вам.

– А почему? Тут что, что-то нечисто? Или кто-нибудь попросил вас не говорить об этом?

– Да нет.

Вендт явно уже раскаивался в собственной словоохотливости.

– Ну хорошо, – сказал Свистун. – С меня пиво.

– Забудьте об этом. – Челюсти Вендта напряглись, он сильно рассердился, хотя и сам не понимал, из-за чего. – Что за херня творится с Лаббоком и с этой машиной? – выпалил он наконец.

Уистлер ухмыльнулся.

– Так я вам все и рассказал!

– Сукин сын!

Вендт проиграл всухую – и сам прекрасно понимал это.

И через час они все еще не добились никаких результатов. Баркало почувствовал, что его вновь распирает от ярости. От этого поганца Чиппи не было ни соку, ни проку. Девица, может, и сошла бы, если забыть о том, что у нее практически нет груди, а тело и в особенности задница усеяны какими-то прыщиками. Да и друг без друга они работать не захотят. Да и надо ли им на самом деле работать?

– Послушай, заберись-ка на нее просто так и сделай вид, будто ты ее трахаешь. Понял, что я имею в виду? Просто попрыгай на ней, а мы снимем вас крупным планом. А позже отретушируем. Все будет выглядеть о'кей. Только сделай это, понял?

Лейси опять заплакала. Услышав ее плач, разрыдался и Чиппи.

Баркало встал с кресла и подошел к Роджо. Похлопал его по плечу, нащупал у него под мышкой пушку.

– Сделай их, – распорядился Баркало. И возьми ее лицо крупным планом, когда она поймет, что ее сейчас пристрелят.

Отвернувшись, он собрался было уйти. Лейси испустила такой вопль, как будто ее уже убивали.

Баркало повернулся к ней. Лицо его скривилось от ярости.

– Сами виноваты. Свой праздник я никому не дам испортить!