Текст книги "Разбитый Адам"
Автор книги: Роберт Киров
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Пролог
…Это наш последний Полдень на Земле.
Шаттл взрывается. Роза огней. Как будто почкованием, размножаются меньшие взрывы. Вспыхивает второй цветок и тут же – третий. Бутоны огня, алые лепестки застилают солнечное око.
Ядерные подсолнухи остывают. Они сливаются в сплошное огненное марево. Солнечные лучи не могут пробиться сквозь бельмо. Светило задыхается.
Звезда залпом вдыхает тлетворный газ. Она не хочет страдать, но распухает в агонии. Солнце становится грязно-багровым, холодным и жестким. И таким оно будет уже до конца.
Благодать оторвалась от Божественного Источника. Свет и умиротворение покинули сердца любящих. Благодать обесточилась, загустела и сгнила, отравив сердца – уже мертвых.
Отец Небесный перешел по ту сторону добра и зла. Но нити, связующие этот мир с иным, не оборвались. Ведь человек строит мост, великий оккультный артефакт – Окно Зазвездья.
Согласно преданию, сам Господь Иисус Христос сообщил алхимическую формулу Иуде Искариоту перед тем, как умереть на кресте. Иуда узнал тайну магического стекла, через которое Бог «сможет говорить с друзьями, как будто снова жив».
Мистер Люций, филантроп и проповедник толерантности, не мог допустить того, чтобы тайна Окна Зазвездья покинула Иудею. Поэтому дьявол вошел в Иуду, когда тот спал, и, управляя его телом, повесился.
Богу повезло.
В 1978 году в Египте неподалеку от деревни Коррара простой пастух нашел в пещере древнюю рукопись на коптском языке. Древним манускриптом оказалось ничто иное, как Евангелие Иуды – ΠΕΥΑΓΓΕΛΙΟΝΝΪΟΥΔΑС.[1]1
(коптск.)
[Закрыть]
Иуда, любимый ученик и тайный сообщник Христа – ключ к двери, за которой находится гроб Мертвого Бога.
Если Окно Зазвездья будет создано, человечество вновь обретет связь с Богом. А значит, никакой толерантности, никаких прав человека и ЛГБТ-прайдов! Мистер Люций идет ва-банк: расколоть мир – удержать в руках хотя бы то, что от него останется.
А осталось немало.
Для выбора наиболее эффективного сценария мистеру Люцию понадобилась консультация американских ученых. Дьявол и американский истеблишмент сошлись в поцелуе, как две вращающиеся друг вокруг друга звезды WR104. Когда губы их соприкаснулись, звезды в созвездии Стрельца коллапсировали и превратились в черную дыру. Из этой бездны вырвалась Первая Стрела Апокалипсиса – гамма-луч.
Он упал в районе Тибета 9 сентября 2022 года. Он уничтожил треть человечества. Основной удар приняли Китай и Индия.
Есть ли у Цивилизации право решать, кто будет жить, а кто – умирать? Они считают, что есть. Жизни всех «остальных» – просто материал, который они переплавляют в свое счастье в кузницах концлагерей.
Дядя Сэм умеет заключать сделки. Америка потребовала от мистера Люция отказаться от претензий на духовное владычество и предложила гражданство в их земном раю.
Бога вынесли из игры. Падший ангел выходит в заслуженный отпуск.
Люция убедили пройти процедуру «переноса сознания». Его новое тело будет юношеским, шестнадцатилетним. Люция усыновит семья Рокфеллеров.
Все шло хорошо до тех пор, пока Дядя Сэм не дерзнул превзойти в нигилизме самого Сатану.
Сознание Люция перенесли в тело, чье созревание в пробирке с нетерпением ждет некто Герман Придиус. Этот человек – глава евразийской Церкви Мертвого Бога. Американские ученые сделали его сына инвалидом. Паралич тела, расслабленные мышцы, слюна на подбородке. В это тело они и заточили дьявола, чтобы вынести его на периферию.
– Герман, произошел какой-то сбой… Нам очень жаль. Но ты ведь будешь его любить? – говорит Уильям Рокфеллер-младший Герману Придиусу.
Его сын. Уродливый, вывернутый наизнанку, бессмысленно мычащий человек в коляске. Из пробирки. Директор Церкви не может ничего произнести, как вдруг слышит реплику Рокфеллера.
– Ах, да! Чуть не забыл, – уходя, оборачивается Рокфеллер-младший. – В его мозг вживлен чип, модулирующий мысли… Ты сможешь читать их в специальном приложении, а также получать уведомления, чтобы всегда быть в курсе. Просто пройди по ссылке, которую я тебе вышлю. Окей?
Перезачатие жизни хрипит в луже евразийской крови. Это не произошло бы, если бы не умер Бог.
Но почему Он умер?
21 декабря 2654 года Цивилизация запустила Вторую Стрелу Апокалипсиса. На этот раз стрелой стал снаряженный ядерными боеголовками шаттл. В сам Солнцеворот – в знак того, что с Образом Божиим и народами периферии покончено.
Даже потенциал всего ядерного оружия Земли не мог бы уничтожить Солнце. Никогда. Однако это произошло. Благодаря электромагнитным двигателям, боеголовкам, использующим силу антиматерии, благодаря покровительству тонкого мира и мистера Люция. Тысячелетний опыт, мощь технического прогресса, науки и даже магии сделали невозможное. В результате удара Первой Стрелы Апокалипсиса запасы водорода в Солнце почти иссякли. Начался физический процесс агонии светила. Самоубийство человечества поистине гениально.
Впереди – новое небо виртуальной реальности. Да, новое небо вкусившим от плода познания! Что с того, что ночную бездну пропитала сплошная смерть? Это смерть ветхого человека, из пепла которого родится Новый Адам. Адам, создавший себя сам, как бог. Адам, упразднивший границы жизни и смерти, отменивший сексуальный пол и преодолевший боль. Адам-революционер. Адам-постмодернист.
Вот как они говорят. И даже мысли не допускают их тщеславные души, что мы подадим голос.
Близится день – серебряные голуби Евразии воспарят в небе Америки. Близится час – несчетные орды хлыстов захлестнут ее города. Близок миг – кровь ударит в мозг, волна придет изнутри.
Мздование бьет в колокола православных церквей. И все мирозданье дрожит от погребального звона.
«Умер Бог! Умер Бог!» – возвещает их звон.
Но уже идет Тот, Кто займет Его место.
I Часть
Мздование
Кукушкины яйца
Земная жизнь Церкви как тела Христа повторяет земную жизнь самого Иисуса Христа. Иными словами, Церковь на протяжении всей своей истории движется к смерти.
Хьюго Рейнер
Март 2656 года.
В Евразии начинается стихийное формирование хлыстовских колхозов для нужд Священной войны. Только в Керженской часовне сегодня не работают. Идет обряд погребения. Маленький гробик стоит на помосте. Умер «христосик»: так называют малышей, прижитых в оргиастических совокуплениях.
Церемония погребения подходит к концу. Похоже, детские гробики закапывают чуть ли не каждый месяц. Задний дворик устлан могилками.
«В погребениях детей есть назидательный смысл», – считает местный духовный узурпатор отец Давид. «Мои ученики хотят стать ангелами. Но нельзя достичь чистоты без памяти о Грехопадении. Мы закапываем в землю зачатки тщеславия».
Глаз Тления следит за миром со дня падения Адама. Теперь он раскрывается на небе во всей красе. Он запекается, тяжелеет и разбухает.
Хлысты одеты в грязные белые одежды, они смотрят в талую воду на дне погребенной ямы. Размокший в лучах Багрового шара, падает мокрый снег. После того, как в Землю попал гамма-луч, снег выпадает в любой сезон, когда хочет.
«Не убоимся, Божия мать, смерти чада Твоего, – читает отец Давид молитву меланхолии, – и крестимся в смерть Его. Чаем животворный источник обрести после смерти. Ныне же на бренной земле обескровленных и очерствевших не покинь наши ветхие умы, чтобы мы Твой образ первородный не потеряли».
– Отец Давид, благословите! – обращается худощавый араб к главе колхоза.
Черноволосый кареглазый игумен насупливается.
– Жаждет душа моя действия, батюшка! Маюсь. Что делать, чтобы стать чистым?
– Не боишься ли ты превратиться в черную овцу? Шаг в сторону – только пуще в дерьме погрязнешь. Поверь.
– Так, может, в том все и дело, святой отец? Не нужно ли, – он напряженно шепчет, – с головой залезть в гниль? Если Бог покинул мир! Грех своих членов телесных в грехе мира растворить! А?!
Отче-еврей вкрадчиво шепчет в ответ.
– А может… плетей сорокет? Ха-ха-ха-ха.
Кириак смущается.
Будучи мусульманским хлыстом, он вступил в Церковь по наитию своей молодой души. Пропаганда Мздования вдохновила Кириака. Он увидел в этой идее желанный союз хлыстов и священства Мертвого Бога и поэтому вступил в Церковь. Вскоре его послали в глухие рощи Керженских лесов спасаться под чутким духовным руководством медиума Давида, адепта Окна Зазвездья.
Процесс расшифровки алхимической тайны Окна Зазвездья, записанной в Евангелии Иуды, затянулся на целые три столетия. Но, несмотря ни на что, он завершился и стал главным средством к достижению власти над массами.
На протяжении пяти веков энергетическая и психологическая мощь Окна Зазвездья подавляла личности беженцев из сгоревшего в ядерном огне гуманистического мира. Оккультный артефакт и его медиумы смешали народы Евразии в единую консистенцию – хлыстовщину.
В последнее время Кириак часто вспоминает свою хлыстовскую общину, царящее там чувство духовного родства и «магомета», его отца. Но все брошено. Обратного пути нет.
Из лесной чащи во двор шатко выходит бледная девушка. Ее глаза опухли от слез, подол платья покрывает грязь. Она видит сборище у часовенки, и в ее горле прорывается нарыв крика.
– Ребеночка!!! Чадушко!!! – она сипло хватает воздух. – Ма-аленький… – вопли странно чередуются с ласково-жалобным завыванием.
– Гляньте, а это не Зекла ли?
– Вернулась? – обращается к ней священник-еврей. – А я думал, ты по чаду, родившемуся от тебя, затосковала. Сторожей послал… – говорит Давид, чувствуя, что не может воздействовать на Зеклу как прежде, одной силой мысли.
– А тебе новые слуги, значит, не нужны?! – на лице Зеклы тут же отражается, как она возвращается в ужас реальности. – За что?!
Безумные глаза девушки вылезают из орбит, зрачки мечутся. Она падает на колени.
– За что? Мое чадо, ненавистное, нежеланное чадо, но так нелепо, жестоко убито… Чадо, зачем ты ворвалось в этот мир?..
Девушка сжимает тонкими пальцами живот. Вследствие побоев у нее случился выкидыш. Батюшка-еврей вдруг перестает жевать бороду и прерывает гулкий бубнеж хлыстов.
– А вот что, Зекла. Мысль у меня: сама ты не без греха. Жаль нам, конечно, чадо твое. Да вот, выходит, слишком ты озабочена плодом своим. А так нельзя. Не говоря уже о том, что этот ребенок прижит тобой в блудной связи вне церкви!
Лицо игумена выражает справедливое негодование.
– Как ты смеешь показывать свою скорбь?! – злоба Давида сдавливает голову Зеклы изнутри. – Разве ты не понимаешь, что это Закон его казнил? Закон говорит слова Катехона: «Он не достоин твоей любви, он мертв. Я, Император и Вседержитель, достоин, я жив». Боюсь, не чтишь ты главного жениха. На память по Отцу усопшему плюешь, закон его Наместника попираешь… попираешь своей блудной ногой!
«Резонно», – думает один из хлыстов.
«Справедливо», – думает другой.
Но они не могут осознать, что эти мысли подсажены в их головы, словно кукушкины яйца, они не принадлежат им. Из-за нервного потрясения в ткани сознания Зеклы образовывается прореха и телепатическое влияние Давида ослабевает, словно чад, вытянутый сквозняком. Внутри нее рушится в этот момент целый мир. Она открывает себя заново, перерождается, и никто не может сказать, чем она станет. Важно лишь одно. Она становится Тем, Что она Есть.
– Кириак, скажи, мы справедливо казнили ублюдка[2]2
Ублюдок – от глагола ублюдить, блюдить. Выродок, нечистокровный либо незаконнорожденный потомок чистокровного родителя.
[Закрыть] этой дщери?
Кириак не находит, что ответить. Отец Давид расценивает это как бунт.
– Да как ты смеешь, обагрив свои руки в крови младенца, продолжать меня учить?
– Сру-уль! Сру-уль! Позовите Сруля. Она спятила! Кончилась. Сруль!
Двухметровый верзила Сруль уже спасен, ибо полоумен. Но его неполноценного ума хватает для того, чтобы чувствовать волю хозяина.
Только из-за часовни показывается огромный и страшный Сруль, отче Давид переходит в контратаку.
– Я – жрец Усопшего, молитвенник скорби, раб Императора! А ты кто, хлыстовка? Если выше младенца Закон чтишь, значит, мне отдашься!
– Самозванец! – бросает Зекла.
Жадные взгляды «ангелов» сосут душу Зеклы из глазниц.
– Значит… ты хочешь похоронить себя во грехе?
– Ты даже не представляешь, кто отец этого ребеночка… – отвечает Зекла.
Отец Давид снисходительно улыбается.
– Хорошо. Если ты не хочешь сама, мы спасем твою душу без твоей пораженной грехом воли.
В толпе хлыстов блестят сердобольные взгляды.
– И да будет всем вам, ревностно взалкавшим по чистоте в Боге, это уроком…
Но Зекла лишь торжествующе приговаривает:
– Ох, узнаете, скоро узнаете, кто мне сыночка прижил…
Хлысты берут под руки свою сестру и ведут к никогда не разбираемой церковной плахе, стоящей на заднем дворе в назидание. Воля медиума Давида движет хлыстами.
– Эй, жид! Торопись! Ведь они уже близко!
– Да кто они, окаянная?
– Мздователи! Уже едут! Уже близко!
– Мгм. Ты правда думаешь, что элитные боевые части самого Катехона придут сюда из-за твоего гнусного доноса?
– Еще как!
Отец Давид слышит треск моторов, доносящийся из лесной глубины.
Совпадение? В сердце зачинается нехорошее чувство. С лица сходит выражение ерничанья.
– Как это понимать?
– Все просто, Отче! Ты повинен в убийстве ребенка, оказавшегося слишком дорогим своему отцу.
Спустя несколько минут черные нацистские трициклы чертят на размякшей земле свои виражи. Хлысты стоят в оцепенении, а игумена ведут под руки люди, полностью зашитые в кожаные рясы.
– Теперь ты – на плаху! – проговаривает Давиду один из палачей.
Вот они какие, мздователи! Полностью в коже, лица скрыты, на плащах – эзотерические росписи, нанесенные белой краской.
Сруль с криком пытается вырвать своего благодетеля из рук мздователей, но в то же мгновение его тучное тело падает на землю с простреленной головой.
– Сруль!.. Остановитесь! Мы лишь стяжатели… ангелических тел… Это часть обряда, на то есть санкция Церкви. Я не убивал! Как? Как это возможно? – отец Давид знает, что, когда мздователи решают расправиться с тобой, оправдаться нельзя. Время военное и жесткое. Но молчать не может. – Не верьте этой шлюхе! Блудница! Клеветница!.. Кликуша!
Отца Давида отделяет от земли лишь вершок табуретки. Мздователь завязывает петлю на шее. У ног игумена стоит Кириак и сосредоточенно рассуждает.
– А мне-таки, батюшка, кажется, что, когда Бог умер, даже воздух омертвел. И можно с Богом воссоединиться, только самому для мира умерев.
– Смерть ты видишь каждый день, Давид. Что же теперь расхлябался? – торжествует Зекла.
Братья и сестры хлысты сторонятся ее, они растеряны. Гул стяжателей и кряхтенье Давида прерывает сухой уверенный голос.
– Отче! Услышь и прими, – на погонах главы мздователей вышитые черепа Ветхого Адама, на шее висит нагроможденный религиозными символами крест. – Катехон, живой Бог Евразии… не может ошибаться! Ты осужден по прямой директиве нашего Отца.
– Что-о-о?! – восклицает отец Давид, но голос пресекается сдавившей горло веревкой.
Несчастный неистово бултыхается в воздухе и через полминуты падает на землю. Веревка не выдерживает.
Игумен срывается с петли и во второй раз.
Не желая наблюдать за суетой неряшливой казни, Кириак идет в свою келью. Его окликает один из мздователей, снимающий кожаную повязку с лица, чтобы покурить махорку.
– Эй, стяжатель! Твой наставник упразднен, и ты свободен. Вас могут определить в наши ряды, если у вас есть желание…
Но дружественный разговор не завязывается. Кириак не оборачивается. Его ум занят другим.
– Умру, умру для греха… В гноище шагну и грех свой в нем утоплю. В одном только Мертвом Боге жить буду. В гноище шагну…
Сращенные близнецы
Не согрешишь – не покаешься.
Григорий Распутин
«Как странно мне», – думает Зекла сквозь тонкий сон, – «я вновь видела себя во сне. Горе… сделало меня другой. Будто ниспали чары. Но меня неустанно кто-то манит… там, в пустоте».
И вдруг на Зеклу наваливается такая горькая и острая тоска, что она бросается бежать в лес, в чем есть, наугад, желая раствориться в июльской ночи, в ее пульсирующей глубине… Как будто где-то под земляничным кустом в сумерках бьется ее собственное беззащитное сердце… Словно мотылек вспархивает она, чтобы попасть в огонь.
На следующее утро становится известно, что из Керженской секты исчезла не только Зекла. Суматохой воспользовались еще двое: Кириак, заболевший идеей «растворения» греха, и хлыст Николай, задумавший воспротивиться церковной системе через юродство Ничто ради. Оба они направляются в столицу Евразии – Новую Москву.
Парадокс христианского юродства действовал и в благодатные времена. Юродивому, отрекающемуся от людей, все равно нужны зрители, чтобы терпеть от них издевательства и наказания за провокации. Так ведет и Николая его юродский инстинкт.
«Пострадать хочется!»
Из числа керженских стяжателей наибольшее потрясение от истории Зеклы пережил юноша по имени Агат. Он младше Зеклы на пять лет и тайно питает к ней чувства любви. Агат никогда не говорил о своих чувствах, они почти не общались. Но когда он узнал о ее бесчестии, любовь его лишь стала более ясной и личной. Неподобающе личной для хлыста.
Матовый лоб, серо-зеленые глаза. В радужках от зрачка – прозрачные ветви. Взгляд этих глаз поглощает.
Слухи достигают ушей Агата спустя три недели. «Мать была в Оргороде, сказала, что видела ее… что Зекла пала… что скитается и зарабатывает блудом…»
Керженских хлыстов так никуда и не направляют. Но юношу беспокоит не это.
«Клеветники!» – в сердцах кричит он, и слезы брызжут из глаз. Сперва он узнает, что Бог мертв. Потом умирает Любовь…
«Простись… Если она умерла, поцелуй ее в лоб. Простись или… Нет! Не может быть. Любовь не умирает, любовь жива, любовь воскресит нас! Зекла, Зеклушка, я найду тебя, я помогу тебе, потерпи…»
. . . . .
Несколько дней Агат тянет с побегом. Желание увидеть Зеклу овладевает его существом сразу же, как он теряет ее. Наконец Агат дерзает и сбегает из Керженской общины. Он без остановки проходит все восемь часов пути. Добравшись до Оргорода, засыпает в подворотне.
– Здравствуйте, я могу здесь найти девушку по имени Зекла?
– Кусову, што ле? – морщится старая хлыстовка. – Госпожу? А-а, да, да, понимаю… – улыбается старуха, – что-что? Ждет она тебя, голубок. Агат, да? Помятый какой-то…
При входе Агата обдает запах мускатного ореха.
– Ах, здравствуй, мой милый друг! Я ждала тебя.
– Зекла! Я так боялся, что опоздаю… Мне так много нужно сказать тебе!..
Зекла улыбается и обволакивает мальчика руками. Их лица никогда не соприкасались так близко.
– Что это значит? И что ты делаешь здесь? Неужели это…
– О чем ты? Ах, да, чуть не забыла! У меня кое-что для тебя есть. Уверена, ты оценишь.
Зекла выходит из комнаты на пару минут.
Агат осматривается в просторной полусумрачной комнате. Окна завешены багровыми занавесками. Между оконными проемами – мебель из красного дерева. Роскошное ложе приковывает внимание Агата. Над ним висит картина: распятая богиня Иштар окружена хороводом хлыстов. Хлысты в огне…
«Я в блудном доме. Сомнений нет. Но как это произошло?.. Как я мог быть столь слеп?.. Зекла!..»
– Смотри, хочешь? – Зекла показывает бутылку вина, кокетливо прижимая и без уловок заметную грудь.
– Я сейчас не хочу замутнять свое сознание, – юноша сглатывает.
– Глупенький! Этим напитком ты не сможешь помрачить разум!
«Я не видел Зеклу всего лишь три недели, но мне кажется, что она прожила за это время несколько лет».
– Испив это, ты откроешь свое сознание для тех скупых остатков Святого Духа, что еще витают в нашем эфире.
– Неужели это…
– Это кровь Христа!
«Не может быть!» – проносится в уме Агата.
– Откуда?
– Позаимствовала у нашего Давидочки во время театрального представления.
– Подожди, мы не можем просто так…
– Можем!
Зекла открывает пробку и начинает медленно выливать освященную кровь на декольтированную грудь.
– Нет, нет, постой! – не зная, как не допустить проливания крови Христовой на землю, Агат припадает к Зеклиной груди, пытаясь устами собрать освященное вино.
Зекла смеется. Агат не замечает, что его язык уже слизывает вино с обнаженной груди растленной возлюбленной. Кровь мгновенно ударяет в пах. В его душе сращиваются похоть и сакральное, душа и грех.
– Нет, нет! – юноша отстраняется в отчаянии. – Этого не может быть!
Глаза Агата слезятся. Растленная сказка. Он не может сопротивляться, Зекла прижимает его голову к липкой и сладкой груди.
Все его лицо залито кровью Распятого. Его взгляд потерян и отчаян. Нет, Зекла уже не растленная девочка. Хладнокровный питон, сожравший плоды Древа Жизни.
– Невинный мальчик! Теперь ты знаешь, что значит грех, как тесно он сращен с нашим сердцем. Это тебе не книжки читать, поклоны давать. Это падение нашей души! И для того, чтобы стать подобным Христу, это сердце, что до сих пор, я вижу, толкает твою тщедушную кровь в половой член, это сердце нужно вырвать с корнем!
Она встает на колени и нежно обнимает Агата, сироту, от роду не знавшего никакой женской ласки. И говорит на уровне паха.
– Но так было при живом Христе. То есть тридцать три года с начала нашего летоисчисления. А теперь доказали и знают, что Бог мертв.
И для того, чтобы тебе креститься в его смерть… нужно покончить с собой. Да-да, ты не ослышался. Именно покончить – самому, а не умереть в бессмысленной и постыдной дряхлости. Иначе ты не займешь Его место.
– Нет, нет, ты не можешь так… Какое место? Ты мучаешь меня!
– Ах, Агатенок, ты оказался таким трусом, букашкой! Мне даже стыдно за тебя. Но я помогу тебе. Не переживай. Смерть можно обмануть. Главное, не на шутку наслать ее на себя.
А пока, я вижу, ты устал. Я сделаю тебе хорошо. Видишь, как ты напряжен. Бедненький…
Истомный звук вырывается из груди мальчика.
– Положись на меня. Ведь мы любим друг друга… Любим же, да? Это и будет началом твоей смерти.
– Я искал тебя… искал тебя, чтобы любить и воскреснуть.
– Для того чтобы воскреснуть, нужно умереть, – говорит Зекла и целиком проглатывает половой член юноши.
Когда Агат доходит до истечения, его ребра скручивает чувство опустошения, позора и немощи. Лицо искажает плач. Но нет слез, есть вкус желчи во рту и тошнота.
Зекла встает с ложа и одевается.
– Теперь все кончено, уходи.
– Для чего? Для чего ты растлила меня? Ты ведь знала, я люблю тебя, я не могу тебе сопротивляться…
– Лжец! Ты мог мне отказать. Слабак!
– Не надо…
– Теперь ты знаешь, что ты Ничто. Тебе и убивать себя не надо, чтобы умереть. Ибо ты Ничто, а Ничто не сможет занять место Отца, как червь не может занять место человека!
Агат бледнеет. Взгляд его становится болезненным. Он перестает понимать, что говорит Зекла, и в голове его начинают клубиться мысли: как она устроилась в этот блудный дом? Когда успела стать госпожой? И кто внушил ей эти дерзкие, жестокие идеи?
– Нет, это немыслимо! – восклицает Агат, на секунду выйдя из оцепенения.
– Бог мог бы сказать: «Кто следует заповедям Моим, тот достоин Меня». Но нет ничего дотошней и омерзительней для Бога, чем выхолощенное благочестие морализаторства. Даже для Мертвого Бога! Бог никогда не желал видеть нас «моральными».
Бог хотел, чтобы мы стали достойны Его. И нет другого пути, кроме как через грех. Потому что в противном случае «благочестие» – ничто. Оно не заслужено. Но только тогда тебе будет воздаяние и слава благочестивого, когда ты от греха откажешься, оторвешься, будучи к нему приращенным всем сердцем. Это и значит сораспяться и умереть для мира вместе с Христом. Мы родились, чтобы умереть. Совершенно умереть. Неужели ты никогда не думал об этом? У смерти свои гении.
Зекла толкает Агата на ложе и залезает на грудь обессилевшего мальчишки.
– Я же, милый мальчик, стараюсь прелюбодействовать как можно больше, я совершаю преступление против любви. Ты спросишь, зачем?
Пощечина.
– Чтобы как можно меньше людей держались за ветошь морали.
Пощечина.
– И когда эти обрывки вымоет шторм сладострастия, они останутся ни с чем, они завянут, как трава.
Не вздумай убрать ланиту!
Пощечина.
– Земля-хлыстовка, – пощечина, – столько веков ходит без глаз в бездне разложения, в яме, – град пощечин, – богооставленности!!! А-а-ах!..
Зекла снимает с мальчишки бедра и встает на ноги. Она глубоко дышит.
– Я же, Великая блудница, заставлю сполна ощутить настигшее горе. Я заставлю каждого выпить эту чашу до дна. И только сильные смогут. Для них уготован жребий, вдохновляющий гореть духом даже в Последнем веке – война! Священная война…
Ты еще не представляешь, какие судьбы уготованы нам Господом. Падение – часть замысла. Все в руках Божиих.
Скажи, разве без падения и греха мы бы познали сладость Распятия? Разве мы возгоревали бы по тому, что сладость эта растаяла с оттоком благодати? Нет, нам было бы все равно. И мы бы не имели смысла. Смысл безблагодатности в Утрате, в скорби величайшей, скорби безутешной.
Но для тебя у меня особый план. Ты умрешь для людей и Закона. Люди тебя осудят… например, за неуплату. Ведь денег у тебя нет, да?
– Есть около 10 монет.
– Ночь со мной стоит в десять раз больше! В тюрьме ты умрешь, как я и обещала тебе… Если не сгниет там твое тело до какой-нибудь счастливой амнистии, то уж точно душа твоя, такая слабая и хилая, умрет!
Зекла выходит из комнаты, сияя обнаженным телом. Через шесть минут появляются глашатаи порядка, ухмыляясь юношеской наготе. Повсюду разлита освященная кровь.
– Ах, подождите! – говорит Зекла.
Она приближается с ножницами к юноше и отрезает один из его длинных локонов.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
