Текст книги "Лев пробуждается"

Люди бурчанием выразили свое согласие, и Сим подогнал коня поближе к Хэлу.

– А как тогда быть с женами? – по-детски невинно поинтересовался он. – Может статься, вы предпочтете следовать за ягодицами графини Бьюкенской?

Хэл опалил его взглядом, чувствуя, как кровь бросилась в лицо. Проклятье Господне, ужели он столь очевидно сражен чарами Изабеллы Макдафф?

– Пусть сия блоха сидит на стене, – предостерег он, и Сим примирительно поднял ладонь.

– Я лишь спрашиваю, что делать, – сказал он с легкой улыбкой и насмешкой во взгляде. – Оставьте графиню ейному мужу – али Брюсу, ухлестывающему за ней, аки зрит всякий, окромя женатого на ней слепца.

Хэл бросил взгляд на графиню, пламеневшую в сумрачном свете под черно-зелеными деревьями, вспомнив, как она сияла и во мраке.

Он ощупью отыскивал путь к отхожему месту после несуразного пира, пробираясь тихо, как мышка, по холодному, серому, сумрачному замку к дыре нужника. На полпути вверх к повороту лестницы услышал голоса и остановился, сообразив, что один принадлежит ей, чуть ли не до того, как звук коснулся слуха. И двинулся вперед, дабы выглянуть над верхней ступенькой вдоль полутемного коридора.

Изабелла стояла у двери своей комнаты босиком, кутаясь в большое одеяло из медвежьих шкур и явно обнаженная под ним. Ее волосы медно сияли в тени, ниспадая завитками на белые плечи.

Обок ее двери висел небольшой щит, сиявший в сером сумраке неестественной белизной, с голубой полосой поверху и сверкающими муллетами Дугласов. Поверх него висела латная рукавица.

– Щит юного Джейми, – объясняла она обнимавшему ее темному силуэту. – Он повесил его туда вместе с железной перчаткой, глянь туда. Он поклялся стать моим рыцарем и предстателем и повесил их там, чтобы доказать это. Если кто откажется признать, что я самая распрекрасная девица на свете, то должен ударить по щиту с перчаткой и готовиться к схватке.

Сдвинувшись, силуэт негромко рассмеялся над этим вздором, а Изабелла жарко впилась в его уста. На миг дыхание у Хэла перехватило, и ему захотелось, чтобы это он смотрел сверху вниз, ощущая это тепло на своих губах.

– Ударить по нему вместо тебя? – спросила она игриво, поднимая свои длинные белые персты, отчего мех с ее плеча соскользнул, открыв одну невозможно белую персь с рубиново-красным сосцом, будто пламя в полумраке; у Хэла занялось дыхание. – Скажем, просто стукнуть, чтобы поглядеть, примчится ли он вихрем по коридору.

– Нет нужды, – провозгласил силуэт, придвигаясь поближе к ее жару. – Я ничуть не спорю против того, что он отстаивает.

Изабелла протянула руки, и он заворчал. Она улыбнулась ему в глаза, поводя ладонью.

– И тем не менее, сэр рыцарь, – произнесла она чуточку бездыханно, – похоже, ваше копье поднято.

– Поднято, – согласился силуэт, направляя ее в дверной проем, так что свет факела упал на его лицо. – Но еще не взято наперевес, – добавил Брюс, и дверь за парой закрылась…

Низкий, подымающий волосы дыбом лай вырвал Хэла из грез, а борзых в клетках поверг в неистовство.

– След, след! – хрипло выкрикнул Сивый Тэм без нужды, потому что все уже повернули на звук; Хэл увидел, что Изабелла отдала своего сокола бегущему вприпрыжку, сгорбившись, Сокольничему и пришпорила коня. Брюс, любовавшийся соколом Элинор, теперь сунул его обратно Сокольничему и последовал за ней. Оба вырвались вперед. Хэл услышал ее смех, а Брюс, поднеся к губам рог, издал длинный, сипящий, неблагозвучный сигнал.

Лимье прямо рвались со свор, волоча следом несчастных пыхтящих отроков-псарей, устремляясь вперед в жутковатом молчании, к которому их приучили, втягивая ноздрями запах, вытропленный для них Роландом.

Появился Малк с Роландом. Тяжело дыша, борзые трепетали от возбуждения. Изо всех сил удерживая сворку, Малк испустил длинный переливчатый крик своим сдавленным горлом, перехваченным из-за того, что приходилось отчаянно тянуть за поводок.

– Довольно! – рявкнул Сивый Тэм, устремляя на Филиппа суровый взор, напоенный в равной мере и порицанием, и ядом. Увидел, как доезжачий стиснул губы, а потом заорал благим матом на несчастного Малка.

– Отдай его, – потребовал Сивый Тэм, и тот, насупясь, потащил извивающегося Роланда со следа, поставив перед седлом старого охотника.

– Тихо, тихо, мой красавчик… Молодец.

Сивый Тэм вытерпел неистовое облизывание лица и ласки пса, потом сунул его под мышку и с кривой усмешкой обернулся к Хэлу:

– Какая жалость, коли нос безупречный, а ноги оставляют желать лучшего, а?

Роланда вернули Малку, принявшему его, будто золото, и бережно понесшему обратно к клетке. Сивый Тэм, нахмурившись, поглядел на доезжачего.

– Возьмем Белль, Крокара, Санспер и Мальфозина, – объявил он. – Выпускайте rapprocheurs[26]26
  Зд.: гончие, занимающиеся преследованием зверя (фр.).


[Закрыть].

Гончих вытащили и отпустили, и они понеслись во весь дух, шныряя влево-вправо. На глазах у Псаренка Пряженик пошатнулся, потому что два дирхаунда чуть натянули поводки, но одно лишь слово Лисовина Уотти заставило их с укором обернуться и заскулить.

Псаренок увидел, как Фало припустил за набирающими скорость собаками, сжимая вспотевшими ладонями хлещущие своры, и припомнил бесчисленные разы, когда сам исполнял эту неблагодарную, изнурительную работу. Теперь его отдали этому новому господину, и она больше не будет частью его жизни. И с внезапно всколыхнувшейся радостью – сильной до головокружения – вдруг понял, что заодно распростился и с Гуттерблюйдом и его птицами.

Позади Фало крестьяне-выгонщики тужились поспевать следом. Окрестные пахари, согнанные сюда для этой цели, посреди летней бескормицы между урожаями, ослабели от голода и держались на ногах с трудом. Внезапно донесшийся издали лай rapprocheurs прозвучал прямо по-волчьи.

Чертыхнувшись, Хэл увидел, как вся охота разваливается на глазах, и перешел к плану держаться за Древлим Храмовником, зная, что сэр Уильям не отстанет от Брюса, а Изабелла будет, в свою очередь, прикована к графу. Если Бьюкен и подстроит какую-то каверзу, она обрушится на это трио, и Хэл твердо вознамерился спасти хотя бы Древлего Храмовника.

Он продрался сквозь сплетения ветвей, глядя направо и налево, чтобы проверить, поступают ли его люди точно так же. Пришпорил Гриффа, когда круп кобылы Брюса скрылся из виду, и раздраженно заворчал, когда впереди замаячил один из Инчмартинов. Его жеребец обезумел, принявшись метаться и взбрыкивать.

Сивый Тэм протрубил в рог, но остальные орали, мешая понять, где проходит истинная линия охоты; Хэл услышал, как охотник костерит всех и каждого, кто слышал, «трепливыми дураками», и заподозрил, что проштрафился Брюс.

Взмыленная лошадь проломилась сквозь куст лещины рядом с Псаренком, едва не отбив Пряженика от дирхаундов, прыгавших и рычавших. Встревоженный Джейми Дуглас, едва удерживаясь в седле, успел помахать, прежде чем лошадь понесла его дальше между деревьев.

Через несколько хаотических, изнурительных ярдов Хэл прорвался сквозь подлесок, чтобы увидеть, как Джейми соскальзывает со спины взмыленной верховой лошади, с тяжело вздувающимися боками стоявшей на месте. Отрок быстро осмотрел ее и обернулся к Хэлу и подъехавшим всадникам.

– Хромая, – горестно объявил он, а потом тронул морду животного, и его потное лицо озарила светлая улыбка. – Было хорошо, пока не кончилось, – крикнул он и медленно повел лошадь из лесу. Хэл тронулся дальше; тонкая ветка, хлестнув по щеке, рассекла ее до крови, а от вереницы коротких сигналов рогов голова шла кругом, потому что он знал, что это сигнал vue[27]27
  Здесь: вижу (фр.).


[Закрыть], означающий, что основной корпус охоты завидел добычу, а он направляется не в ту сторону. Отчего осерчал, потому что следовал за дальним алым проблеском.

– Ах ты, окаянная, похотливая, ненасытная, раздолбанная сучка! – рявкнул Хэл, и люди рассмеялись.

– Девке сие будет не по нраву, – заметил Сим Вран, но взор Хэла под сдвинутыми бровями опалял огнем, так что он благоразумно прикусил язык и последовал за господином.

Через два-три скачка Хэл придержал коня и послал Куцехвостого Хоба и Тома Пузыря за графиней, чтобы она вернулась целой и невредимой и присоединилась к охоте.

Они устремились вперед, уклоняясь от веток. Что-то крепко врезало Хэлу в лоб, вывернув его голову назад; в глазах закружились звезды, и он покачнулся в седле, а когда пришел в себя, Сим Вран широко ухмылялся.

– Вы закончили драблять дерева? – вопросил он и критически поглядел на Хэла. – Целехонек. Вы все так же блистательны, аки солнце на гладких водах.

Подъехал Лисовин Уотти, подгоняя пыхтящего Пряженика и бегущих дирхаундов, даже не запыхавшихся, но теперь они были на длинных поводках, которые держал Лисовин Уотти, сидя верхом, и начали приплясывать и скулить, почуяв запах крови и умоляя спустить их с поводков. Трусцой прибежал Псаренок, и Хэл увидел, что дышит он ровно и не перепачкан, потому что ему не приходилось поспевать за головоломным собачьим аллюром; они улыбнулись друг другу.

Лисовин Уотти швырнул поводки Пряженику, и тот решительно намотал их на кулаки, свирепый, как хряк. Всадники толклись потной группой; несколько крестьян дотащились до древесных комлей и, привалившись к ним, сползли вниз, буквально источая марево усталости. Конская слюна пузырилась и лопалась от невидимого ветерка.

– Bien aller[28]28
  Зд.: Хорошо! (фр.)


[Закрыть], – гаркнул Сивый Тэм, поднося рог к своим синюшным мясистым губам, и раздавшееся «тру-ру, тру-ру» заставило всю толпу снова лихорадочно устремиться вперед. Берне Филипп, тяжело дыша, просипел отчаянную мольбу расступиться перед его борзыми, и рог Сивого Тэма вострубил в очередной раз.

– Держаться в ряд! – крикнул он. – Слуша́й! Осторожно, борзые! Осторожно, борзые!

Из подлеска выскочил олень, и мгновение спустя спутанная вереница лающих борзых последовала за ним, в замешательстве оскальзываясь, когда зверь изменил направление и заскакал прочь.

Он разил мускусом и исходил паром, играя мускулами и блестя, будто бронзовая статуэтка; его большие ветвистые рога воспарили среди деревьев, когда он прыгнул, расшвыряв борзых, и величественно понесся прочь, оставив спотыкающихся собак позади. Мощных аланов выпустили слишком рано, увидел Сивый Тэм, и они уже отстали, потому что выносливости у них ни на грош, лишь изрядная сила.

– Il est hault![29]29
  Зд.: Живо! (старофр.)


[Закрыть] – с побагровевшим лицом рявкнул он. – Il est hault-il est hault-il est hault.

– И тебе ату, – пробормотал Хэл, после чего кивнул Лисовину Уотти, а тот ухмыльнулся и подтолкнул Пряженика.

Сивый Тэм изрыгнул проклятье и яростно хряснул рогом о заднюю луку, видя, как рогатый мчится прочь, – и тут по обе стороны от него промелькнули две серые полоски, бесшумные, как погребальные пелены. Нагнав бегущего оленя, они врезались в него сбоку, заставив остановиться, обернувшись к нападающим. Дирхаунды… Сивый Тэм чуть не вскрикнул от восторга.

Псаренок уставился, разинув рот. Он еще ни разу не видел ни такой резвости, ни такой свирепой отваги. Микел зашел сзади; олень развернулся на месте. Велди ринулся вперед – секач развернулся; борзая впилась ему в нос, и олень стряхнул ее, яростно брызжа кровью. Но Микел уже впился ему в ляжку, и задние ноги зверя подломились под тяжестью остальной своры, подоспевшей и тут же навалившейся на него.

Но даже тогда с оленем не было покончено. Он взревел – страшно и отчаянно, взмахнул своей тяжелой рогатой главой, и собака с визжанием отлетела прочь, будто черно-бурый мяч, так что Псаренок почувствовал потрясший ее удар, не сомневаясь, что это была Санспер.

Лисовин Уотти крикнул раз, другой, третий, но серые дирхаунды держались, и олень ринулся в лес, спотыкаясь, пошатываясь, волоча на себе дирхаундов и остальную копошащуюся комом свору. Хэл испустил огорченный вопль, увидев, как Микела сорвало с крупа зверя: поводок, который надо было снять, прежде чем отпускать его, зацепился за что-то в подлеске.

Хрипя от удушья, гончая забарахталась, пытаясь вернуться в гущу потасовки, хватая воздух ртом и лишь усугубляя собственные страдания отчаянными потугами вырваться. Лисовин Уотти набросился на Пряженика, понимавшего свою оплошность, однако слишком боявшегося борзых, чтобы броситься вперед, но мимо него пронеслась небольшая фигурка – прямо туда, где извивался и рычал полузадушенный дирхаунд.

Не обращая внимания на оскаленные клыки, Псаренок выхватил свой столовый нож и принялся пилить бечевку, стягивающую шею пса, хотя острые зубы лязгали у самого его лица и запястий. Ощутив свободу, Микел тотчас устремился вперед с хриплым тонким воем, а Псаренок, одной рукой запутавшийся в его всклокоченных космах, потянулся следом, угрюмо стараясь поспевать. Приметив кровь на морде собаки, Хэл подивился отваге и острому глазу отрока.

Тут Микел спохватился и обратился на Псаренка. Тот узрел разверстую собачью пасть, ощутил зловонный жар от морды. А затем дирхаунд встревожено заскулил и лизнул его, измазав лицо Псаренка оленьей кровью. Подоспевший с Хэлом и остальными Лисовин Уотти с улыбкой обернулся к Хэлу, одобрительно кивнув, потому что мальчонка, перепачканный слюнями и кровью, невзирая на зубы, осматривал рот Микела, чтобы убедиться, что кровь принадлежала только оленю.

Привязав новый поводок, Лисовин Уотти сердито воззрился на Пряженика. Хэл склонился к Псаренку, и Сим Вран заметил написанную на его лице заботу.

– Маленько окровился, мальчик, – неловко проговорил Хэл, и тот поднял на него глаза, а здоровенный дирхаунд, тяжело дыша, ластился к нему. Псаренок блаженно улыбнулся, чувствуя в груди что-то огромное, ликующее, и неудержимая мощь этого чувства была как-то неразделима с его новым господином, словно делая их двоих единым целым.

– Вы тоже, господин.

Сим Вран разразился хохотом, зычностью не уступавшим пенью рога, и Хэл, уныло потрогав щеку и лоб, увидел на облаченных в перчатку пальцах кровь, помахал отроку и устремился за охотой.

Свора бурлила, рычала и металась вперед-назад – кроме могучих аланов, наконец настигших жертву и бросившихся в атаку. Один впился оленю в глотку, другой – в тонкую изящную ногу, а третий – в пах красного зверя, дергая туда-сюда. В помутившемся взоре оленя застыло безнадежное отчаяние. Слишком истерзанный, чтобы сражаться, он сносил муку в молчании, прерываемом лишь шумным хрипом его дыхания, вырывающегося из раздутых ноздрей с облачками кровавого тумана.

Сивый Тэм, опасно раскачиваясь в седле, рявкал приказания; псари и охотники приближались с хлыстами и клинками, чтобы взять собак на своры и окончить страдания зверя.

– Добрый зверь, – сияя, сказал он Хэлу. – Поне оно и рановато в сю пору года, в июле будут куда лучше. Что хотите за своих выжлецов?

Тот лишь глянул на него, приподняв брови, и улыбнулся. Хлопнув ладонью по колену, Сивый Тэм утробно захохотал.

– Истинно так, истинно так, я б тоже с ними не расстался.

Псаренок слышал все это будто издали, ибо его мир сузился до страдания на лице берне Филиппа и горестных темных глаз Санспер. Скуля, раш пыталась лизнуть руку Псаренка, и на минутку они преклонили колени, плечом к плечу – доезжачий и Псаренок.

– Swef, swef, ma belle[30]30
  Тихо, тихо, моя красавица (фр.).


[Закрыть], – проговорил Филипп, видя, что лапа раздроблена непоправимо. Тогда-то он и осознал присутствие мальчика и поглядел на него. Мысль о том, что предстоит, отразилась в его взгляде жгучей мукой, и Псаренок узрел ее. Доезжачий чувствовал сладостно-жгучую боль, запиравшую дыхание в груди, глядя в глаза собаки, которую должен убить. Он любил эту суку. Нож сверкнул на солнце, как стрекозиное крыло.

– Принеси мотыгу, – буркнул Филипп, и когда ничего не произошло, резко обернул голову к мальчику. Но увидел выражение лица Псаренка, глядевшего в стекленеющие глаза умирающей собаки, и бранные слова застряли в горле. И вдруг поймал себя на том, что устыдился тому, как очерствел и загрубел за годы, истекшие с той поры, когда сам был в тех же летах, что Псаренок ныне.

– Будь любезен, – добавил он, но все же не мог не подпустить в эти слова едва уловимую насмешку.

Заморгав, Псаренок кивнул и принес мотыгу и лопату, пока растаскивали собак и добивали оленя. Они вдвоем вырыли яму под деревом, где поросшая мхом земля была еще податливой, уложили в нее собаку, а потом завалили землей вперемешку с почерневшей листвой.

Санспер, подумал Филипп. Сиречь Бесстрашная. Она и в самом деле не знала страха, и в том таилась ее погибель. Уж лучше бояться, думал он про себя, и остаться в живых. Отрок, Псаренок, знал это… Тут Филипп обернулся и обнаружил, что остался один. Отрок шагал прочь, обратно к дюжим дирхаундам и суровым, вооруженным людям, к которым теперь принадлежал. И отнюдь не выглядел напуганным.

Сбоку поднялась суматоха, мелькнул ягодно-алый просверк, и появилась Изабелла – щеки зарделись, капюшон откинут, пряди волос лисьего окраса выбились из-под затейливого зелено-золотого стеганого головного убора, нос брезгливо сморщен при виде крови, кишок и мух. За ней подъехал безмятежный Брюс, а следом – Куцехвостый Хоб и Том Пузырь, оба мрачнее тучи, блестящие от пота, на который мошка слеталась, как на мед.

– Вон она, ваша женка, – сказал Сим у локтя Хэла. – Довольно невредимая. Как вы там ее нарекли – похотливая… кто?

Хмыкнув, он пришпорил коня, прежде чем Хэл успел огрызнуться, чтобы не совал нос не в свое дело.

– Куницы, – весело воскликнула Изабелла, и Брюс со смехом почти сразу выдал: richesse[31]31
  Роскошь (фр.).


[Закрыть]. Хэл заметил, как набычился Бьюкен, и мимоходом заинтересовался, куда подевался Киркпатрик.

Из подлеска почти под копыта Брадакуса выскочил рыжевато-коричневый зверек с куцым белым хвостиком, заставив громадного боевого коня взвиться на дыбы. Бьюкен, взревев, с побагровевшим лицом натянул поводья, сдерживая заплясавшего полукругом коня, а затем тот лягнул обоими задними копытами, вскользь задев лошадь Брюса. Та, запаниковав сверх всякой меры, взвизгнула и понесла. Всадник, пойманный врасплох, покачнулся, а собаки взбесились, и даже большие дирхаунды рванулись вперед, но их тут же осадили окрики Псаренка и Лисовина Уотти.

Изабелла, запрокинув голову, смеялась, пока совсем не обессилела.

– Зайцы, – крикнула она в спину отчаянно раскачивающемуся Брюсу, и Хэл, помимо воли ощутив, как в паху что-то трепыхнулось, поерзал в седле. А потом вдруг сообразил, что доезжачий орет, и, полуобернувшись, увидел, что самая крупная зверюга из аланов, непривычная к охоте и рвущаяся на волю, выдернула свою цепь из кулака проводника и с рычанием устремилась за Брюсом.

Последовал момент оцепенения, когда Хэл посмотрел на Сима, и оба устремили взгляд на спешившегося Мализа, взиравшего вослед удравшей борзой, выражение лица которого переходило от свирепого рыка к триумфальному ликованию. Настолько мимолетно, что Хэл чуть не прозевал его. А потом Мализ обернулся к проводнику алана, и тот ответил ему взглядом.

Нутро Хэла прямо заледенело. Борзую выпустили намеренно – и потом, чтобы вышколенный боевой конь испугался зайца из-под кустика?

– Сим… – бросил он, одновременно давая Гриффу шенкеля, но тот, уже углядев то же самое, припустил за Хэлом, криком призывая Лисовина Уотти и Куцехвостого Хоба. Бьюкен, чудом снова обуздав Брадакуса и изо всех сил сдерживая улыбку, смотрел, как они ломятся через подлесок в погоне за Брюсом.

Сивый Тэм, сгорбившись на кобыле, неуклонно продвигался вперед, среди вертящейся и бурлящей вокруг охоты, понимая самую суть: что теперь он чересчур стар и медлителен, так что добрался до охоты, когда все было кончено, кроме свежевания. Тэм понял, что свежевание идет полным ходом, потому что все чаще поминались тук и нутряное сало, потроха и ливер, помет и фекалии.

Исчезновение Брюса и остальных он воспринял лишь как досадную помеху со стороны благородных олухов, гоняющихся за зайцами.

– Ступайте за графом Каррикским, – приказал Сивый Тэм тем, кто поближе. – Порадейте, чтобы он не плюхнулся на свою высокородную задницу.

* * *

Брюс, державшийся изо всех сил, наконец совладал с обезумевшей верховой лошадью – и вдруг осознал, что остался один-одинешенек, и горло у него перехватило от страха. Поворачивал туда-сюда, слыша крики, но не в состоянии определить направление, а потом из страха, что его беспокойство заставит дрожащую лошадь снова понести, он спешился и принялся оглаживать шею и морду животного, чтобы успокоить его.

Зайчонка давно и след простыл, и Брюс тряхнул головой от огорчения, что позволил своей лошади понести, хоть ее и спровоцировал лягнувшийся боевой конь. Зайцы, подумал он, свирепея. «Заячий помет» – вот что он с наслаждением ей скажет.

Огляделся на дубы и грабы, сквозь листву которых едва пробивались лучи солнца, касаясь лица деликатно, как теплые кошачьи лапки. Папоротник здесь был весь потоптан, в воздухе завис запах смятой травы, взрыхленной почвы и железистый привкус крови, вселивший в Брюса беспокойство. Загадка, откуда здесь взялся заяц, зверь отнюдь не лесной, грызла его; как привкус блевотины, всплыла мысль о заговоре.

Потом он сообразил, что как раз здесь дирхаунды и завалили оленя, и малость расслабился, отчего и верховая лошадь, в свою очередь, задышала ровнее. Но, несмотря на это, сильный запах мускуса по-прежнему озадачивал его, тем более что исходил он от взмыленных боков и седла верховой лошади, щекоча ему ноздри весь день.

И тут из подлеска вылетел алан, будто распрямившаяся в броске черная змея, – встрепанный, с клокочущим в горле рычанием. С разгону чуть проскользил, остановился и начал подкрадываться, медленно и целенаправленно, припадая на напряженных передних лапах к земле, с капающей из пасти слюной.

Брюс прищурился и тут ощутил первый укол страха: пес подкрадывался к нему. А затем в глубочайшей панике, сдержать которую смог, лишь скрутив себя узлом, постиг, что и мускус, и запах того зайца, крови и внутренностей специально втерли в седло и бока лошади. А теперь малость заячьего запаха перешла и на него.

Последовала пауза, и Брюс лихорадочно ухватился за кинжал на поясе, видя неминуемое в нарастающем напряженном подрагивании ляжек бестии. Откуда-то донеслись крики и клич охотничьего рожка – слишком далеко, заполошно подумал он. Слишком далеко…

Черная тень метнулась вперед – низко и быстро, изготовившись выпустить кишки этой странной, крупной, двуногой дичи с правильным запахом и неправильным видом. Верховая лошадь, взвизгнув, взмыла на дыбы и заплясала прочь, запутавшись поводьями в папоротнике, а алан, сбитый с толку запахом сразу двух жертв, замешкался, выбрал ту, что помельче, и с рыком ринулся вперед.

Что-то метнулось сквозь траву пегой стрелой с жесткой всклокоченной шерстью. Врезалось в бок алана на лету, и Брюс, выставивший предплечье, чтобы защитить горло, отшатываясь и уже мысленно ощущая вес и зубы зверя, увидел взорвавшийся рыком и сверкающий клыками шерстяной клубок, покатившийся по траве и сразу распавшийся. Последовала кратчайшая пауза, а затем алан и Микел снова ринулись друг на друга, как тараны.

Их тела извивались и кружились, расходились и сцеплялись. Зубы лязгали, глотки рычали; один пес вдруг заскулил, брызнула кровавая слюна. Ошарашенный Брюс мог лишь стоять и смотреть, пока верховая лошадь плясала и визжала на конце своей привязи, – а потом подлетел второй серый силуэт, и ком сцепившихся гончих с рычанием покатился. Драка продолжалась еще какое-то время, а потом алан, не выстоявший против двух противников, вырвался из зубов дирхаундов и припустил прочь.

Тут появились Хэл и Сим, за ними Лисовин Уотти и Псаренок с зажатыми в кулаке поводками и едва угнавшийся за всем Куцехвостый Хоб. Они подоспели как раз вовремя, чтобы увидеть, как у алана, преследуемого по пятам призрачно-серыми силуэтами, передние лапы вдруг подогнулись, и он упал, покатившись кубарем, пока не распластался обмякшей недвижной грудой. Дирхаунды с разгону проскочили мимо, так что им пришлось, оскользнувшись, остановиться и вернуться, но жертва оказалась мертвее мертвой, так что им оставалось лишь попирать ее лапами, рыча и поскуливая от неутоленного кровожадного упоения, недоумевая, что это за сучок с кожаным оперением вдруг вырос у собаки из шеи.

Неподалеку от трупа из-за деревьев вышел Киркпатрик, небрежно закинув самострел на плечо.

Отличный выстрел, отвлеченно отметил Сим. Что это ему вздумалось хорониться за деревьями с самострелом? Сим не набрался духу высказать это вслух – да ему и не потребовалось, потому что, пока Псаренок побежал взять гончих на своры, Хэл и Брюс переглянулись.

– Коли будет позволительно обыскать седельные сумы оного Мализа, – сказал Киркпатрик небрежным тоном, будто они обсуждали лошадей за столом, – то, вернее верного, в них найдется пригоршня заячьего дерьма. Жутковато для махонького зайчишки сидеть во тьме да тряске, покудова не занадобится. А заодно выяснится, что проводника алана уже умыкнули прочь, хотя бьюсь об заклад, что недолго он будет наслаждаться платой за то, что отпустил чудище по указке. Подозреваю, вы его вовсе не найдете.

Никто не обмолвился ни словом, пока Брюс не обернулся к храпящей, тяжело дышащей, очумелой верховой лошади и не взялся за поводья. Трепещущий в нем страх обратился в гнев из-за услышанного, из-за хитроумных козней и, правду говоря, из-за его собственного тайного умышления против Бьюкена.

Мысленным взором он мимолетным, выкручивающим кишки проблеском увидел громадные челюсти пса и его длинный, распластавшийся в прыжке силуэт. Дернул поводья, выпутывая из зарослей, почувствовал, как они подались, потом снова зацепились, и в раздражении рванул изо всех сил.

И смерть, выдранная из земли, осклабилась ему.

Замок Дуглас

Назавтра

Охота окончилась, шлейфом сырого дыма почти в полном безмолвии потянувшись обратно к замку. Брюс, оживленный и взвинченный сверх всякой меры, флиртовал с графиней еще отчаяннее, хотя та отделывалась вымученными репликами, всей кожей ощущая сердитый взор Бьюкена.

Никто не мог удержаться, чтобы не поглядывать на телегу с трупом, – впрочем, Хэл видел, что Киркпатрик ехал молча, ссутулившись по-кошачьи, с лицом незрячим и непроницаемым, будто у каменного изваяния святого. Этот человек только что лицезрел покушение на своего сеньора – ему бы трубить зубодробительную тревогу, а он таращится вперед, не видя ничего.

Ему следовало, сказал Хэл после Симу, быть вроде мыши, вынюхивающей в лунном свете других сов.

– Следовало бы полагать, – согласился Сим, но рассеянно, потому что пришел с темного внутреннего двора, дабы доложить, как видел Мализа и двоих других в кожаных тужурках, с сальными ухмылками подгонявших графиню, будто ослушавшегося подмастерья, к шатру графа Бьюкенского. А от донесшегося оттуда шума у всех прямо зубы заныли.

Сидя в уюте кухни, укутав старые конечности, чтобы угомонить ноющие суставы, Сивый Тэм одобрительно закивал: граф Бьюкенский наконец-то надумал вразумить свою блудную женку.

– Жена, да собака, да дуб завалящий, – речитативом произнес он, – чтоб были добрее, лупи их почаще.

– А дуб-то пошто, господин? – вопросил один из кухарчат, и Тэм растолковал: порой такое дерево перестает приносить ценные желуди для свиней, так что крепкие мужи, включая коваля с его кузнечным молотом, ходят вкруг дерева, осыпая его крепкими ударами. От этого по дереву снова бегут соки, и оно оживает.

Псаренок, несший объедки для борзых, слыша тошнотворные звуки, подумал, что графиню охаживают кузнечным молотом. Но сомневался, что соки у нее побегут быстрее.

Худшее было еще впереди – во всяком случае для Хэла, когда уже подползало утро; Древлий Храмовник явился из мрака, словно призрак, и, сделав паузу, чтобы набрать в грудь воздуха, как перед нырком в холодную воду, изрек:

– Нуждаюсь воззвать к твоей подмоге.

Хэла будто морозом обдало.

– Я, как всегда, верен Рослину, – осторожно ответил он и заметил, как голова у старика при этом дернулась. «Ага, значит, я прав, – подумал Хэл. – Он призывает меня как сеньор».

– Прежде нежели мой сын вошел в лета, – медленно проговорил Древлий Храмовник, – аз бых государем Рослинским. Аз учих юного Брюса ратному делу.

На это Хэл промолчал, хоть этот факт и объяснял многое по поводу присутствия Храмовника при графе Каррикском.

– Егда сын мой созре, аз вверих Рослин ему, отдаше свою душу и длань Господу, – продолжал Храмовник. – И ни разу о том не пожалел – доселе.

Он воззрился на Хэла, поблескивая в свете факела глазами с набрякшими под ними мешками.

– Негоже, абы меня зрели сражающимся за ту али другую сторону, – повел старик дальше. – Но Рослин должен спрыгнуть.

– К Брюсу, – бесцветным тоном обронил Хэл, получив в ответ кивок. –   А Путь Сьентклеров? – добавил Хэл, слыша в собственном голосе отчаяние. Путь Сьентклеров заключался в том, чтобы ветви рода имелись и по ту, и по другую сторону конфликта. И чем бы дело ни кончилось – триумфом или разгромом, – Сьентклеры выживали всегда.

Древлий Храмовник покачал головой.

– Сей конфликт чрезчур велик, а Сьентклеры чрезчур поредели суть. На сей раз мы вынуждены спрыгнуть на одну сторону и уповать на Господа.

– Вы желаете, дабы я служил Брюсу вместо вас, – без всякого выражения заявил Хэл. Храмовник кивнул.

Удивляться тут нечему. Рослин связан присягой графу Марчу, Патрику Данбарскому – следовательно, и Хердманстон за ним вослед, – но граф Патрик стакнулся с Длинноногим, а поскольку его сына и внука пленили англичане, Древлий Храмовник склоняется в пользу тех, кто им противостоит.

– Мой отец… – начал было Хэл, но Древлий Храмовник перебил его:

– Дома. Он прислал весточку, иже граф Марч отказывается поспособствовать возвращению мне моих мальчиков. Просто в наказание за мятеж, сказывает он. Граф Каррикский обещал помочь с выкупом.

Ну вот, получай – продан по цене двух человек из Рослина. У Хэла во рту пересохло. Хердманстон поставлен под удар, и отец вместе с ним – однако же Хэл понимал, что Древлий Храмовник положил это на чашу весов – и все равно счел цену приемлемой.

– Значит, мы выступаем – куда? – спросил Хэл, скрепив дело столь же прочно, как отпечатав перстень в воске.

Мгновение Древлий Храмовник казался совершенно раздавленным, и Хэл, уразумев, какое бремя обрушилось на его костлявые плечи, вдруг захотел хоть чем-то его поддержать. Но ложь застряла у него в горле – да и следующие слова Древлего Храмовника все равно обратили бы все в насмешку.

– Эрвин, – произнес тот, и вымученная усмешка раздвинула его белоснежную бороду. – Уж Брюс-то пускается договоритися с мятежниками.

Хэл еще долго глазел в пространство, где был Древлий Храмовник, когда тьма уже поглотила того, пока его не разыскал Сим, хмуро поинтересовавшись, с какой стати он буровит дыры во тьме. Хэл поведал, и Сим надул щеки.

– Сиречь мы мятежники? – провозгласил он, разводя руками. – Ей-богу, сие посеет раздор меж нами и вьюношей, который тоже только что просил нашей помощи. Не стану о том поминать.