Текст книги "Лев пробуждается"

Глава 3

Скунский приорат

Праздник Святых мучеников Каста и Эмилия, май 1297 года

Сумерки поспешали во весь опор, а мрак наступал им на пятки, так что головы и плечи казались черными пятнами на фоне пламени. Хэл слышал, как люди гортанно ворчат и отплевываются, разгоряченные не меньше разлетающихся искр; давненько уж ему не доводилось слышать, чтобы такая большая толпа говорила на лоулендском наречье, и эта мысль навела на дурные прошлогодние воспоминания, когда он с остальными по-кошачьи осторожно, борясь с тошнотой, пробирался через гноевище, в которое обратился Берик после ухода англичан.

И запах жареного мяса только усугублял дело, потому что Хэл знал, что к пище сочный сладковатый запах отношения не имеет.

Они прошли через скопище плетней и мазанок, лепившихся вокруг монастыря, будто моллюски к скале, ломясь через задворки и усадьбы, в щепу разнося кособокие сортиры, швыряя факелы, почти не слыша собственных криков, тонувших в воплях убегающих.

Никаких грабежей и изнасилований, пока не кончится схватка, провозгласил Уоллес перед выступлением, и Брюс, насупившись из-за его дерзости, вынужден был согласиться, поскольку толпа явно признавала командиром только его. Ну, хотя бы присутствие Бьюкена не сыпало соль на эту рану – тот отправился в собственные края якобы затем, чтобы помешать Мори примкнуть к Уоллесу, исхитрившись в критический момент устремить взгляд не туда, куда следовало бы.

Хэл брел рядом с объявленными вне закона головорезами со всего Эршира, кернами и катеранами[35]35
  Керны – ирландские или шотландские солдаты. Катераны – любые воины с Северо-Шотландского нагорья; это слово стало синонимом мародеров и воров, угоняющих скот.


[Закрыть] с северных нагорий; все они явились сюда из любви к великану по прозванию Уоллес и его деяниям. Хэл видел, как тот размашисто шагает по разбитой колее между убогими домишками, кроваво-красный в отблесках пламени, в вихре мечущихся искр.

Одет он был в длинную рубаху под сюркотом, стянутым ремнем, без шлема, босой, с голыми руками и ногами, почти не отличаясь от дикой толпы, коей предводительствовал, не считая того, что его голова и плечи возвышались над самыми рослыми из них, а свой полуторный меч, который большинству пришлось бы стискивать обеими руками, без труда нес одной рукой.

Хэл, Сим и хердманстонцы шли пешком, ибо блуждать сквозь пламя и задворки верхом было мало проку, но Брюс и его каррикцы не спешились, пытаясь пробиться сквозь толпу по главному тракту к Скунскому приорату. Хэл слышал, как он кричит: «Брюс, Брюс!» – в попытке не дать своим людям рассеяться с дороги в бестолковое копошение по обе стороны от нее.

– Спаси нас, Христе! – пропыхтел Сим Вран, с проклятьем оттолкнув плечом какую-то темную фигуру. – Ну и сброд… И это армия, божечки ж ты мой? Плачевное отребье – англичане разгонят их, аки курей по двору, дай им только шанс…

Это правда, но армии тут у англичан нет – лишь улепетывающие писари, монахи, раскаивающиеся, что польстились на предложенные Эдуардом шотландские пребенды, да горстка солдат.

Впереди послышались крики, и Хэл увидел, как Уоллес поднял голову, будто борзая, идущая верхним чутьем. Рычащий мародер, намотавший шерстяной плащ на шею на манер брыжей, перескочил через хлипкий заборчик; убегавшая от него женщина с визгом запиналась о собственные юбки, а он хохотал в безумном упоении.

Уоллес, даже не сбившись с шага, выбросил свободную руку, ухватил того за толстый шерстяной плед и поднял в воздух, будто кота за шкирку. Тот болтался, чиркая по дороге носками в такт широким шагам Уоллеса.

– Я те упреждал, – пророкотал Уоллес в лицо пойманного на горячем, и в свете пожаров Хэл увидел, как в глазах нарушителя полыхнул беспредельный ужас. Потом Уоллес отшвырнул его, будто яблочный огрызок, шагая дальше как ни в чем не бывало.

– Смахивает на то, что его маленько душит черная желчь, – заметил Сим Вран.

Но ответить Хэлу не довелось, потому что тут же они напоролись на первое серьезное сопротивление.

Из темной громады каменного монастыря с ревом бросилась в отчаянную атаку горстка солдат-отставников, нанимаемых для сбора податей или доставки обвиняемых. Облаченные в стеганые одежки, вооруженные клиновидными щитами и копьями вояки выказывали не больше боевой сноровки, чем однорукие калеки. Они были местными жителями, вовсе не желавшими сражаться и не бывшими англичанами, не считая предводителя, размахивавшего мечом и кричавшего; слов его Хэл разобрать не мог.

И все же внезапность сыграла им на руку; они налетели на головную кучку людей Уоллеса, бросившихся от них врассыпную, но слишком поздно. Одного, повернувшегося бежать, проткнули копьем, и он с криком рухнул. Вооруженный мечом предводитель замахнулся на другого, и тот с проклятьем отскочил.

Уоллес врезался в них, как железный плуг, разя огромным мечом налево и направо почти беспрерывно. Отразил удар копья; его люди, снова сплотившись, устремились вперед с хриплыми криками, выставив свои кинжалы и копья.

Настала очередь солдат броситься врассыпную, и одна группка, спотыкаясь, направилась к Хэлу, угрюмо ковылявшему посреди помойных куч заднего двора, увлекая горстку своих людей за собой. Чертыхнувшись, тот увидел, как Куцехвостый Хоб и Джок Недоделанный скачут, будто пустившись в пляс, с тремя противниками, а Сим Вран, изрыгая угрозы и насмешки, ринулся еще на двоих. Откуда-то донесся вопль Мэггиного Дэйви.

Увидев на своем пути единственный темный силуэт, Хэл заметил удар пики и с воплем отбил его, отступил, пригнулся, развернулся и ощутил, как его второй удар увяз, будто в тряпку. Раздался скулящий вскрик, и Хэл увидел, как темный силуэт шатко попятился, пробежал пару шагов и упал.

Он бросился следом, чувствуя, как комковатая черная гниль помоек чавкает под подошвами. Силуэт, запищав, пополз прочь, загребая пальцами рыбьи головы и потроха. Хэл нанес удар ему по затылку. Череп хрустнул, как яичная скорлупа, послышался резкий крик. Противник обмяк и затих; Хэл перекатил его на спину, чтобы убедиться, что тот мертв. Невзрачное лицо, безбородое, вымазанное помойной дрянью, с приметным родимым пятном на одной щеке. Отрок, не боле. Жив, но едва-едва.

– Матушка, – выговорил он, и Хэл сглотнул подкатившую под горло желчь, зная, что его меч сотворил с затылком мальчонки и что мать он уже не увидит.

– Хорош пялиться на него, аки на свежевылупившегося воробышка, – прорычал Сим у него над ухом. – Кончайте сие…

И осекся, увидев возраст мальчишки, утер рот тыльной стороной ладони, поглядел на лицо Хэла и понял, что голова у того полна малышом Джонни. Опустившись на колени, Сим выхватил свой захалявный нож, быстро и сноровисто перерезал горло, одновременно закрыв глаза отрока, и выпрямился, заступив его собой, чтобы прервать взгляд Хэла на лицо мальчишки.

– Что сделано, то сделано, из памяти долой, – проворчал он, и Хэл, заморгав, кивком указал в сторону криков и пожаров.

Подоспели Куцехвостый Хоб и Недоделанный, поддерживая с обеих сторон третьего.

– Воистину есмы доблестные повстанцы, коли взаправду дали сему местечку волю, – жизнерадостно возгласил Куцехвостый, и обвисший посередке чертыхнулся. Хэл увидел, что это Мэггин Дэйви, а потом учуял вонь от него и сдал на шаг назад.

– Верно, – с горечью возгласил Джок Недоделанный, – вольно же вам чураться, вам-то не приходится его тягать повсюду.

– Свалился в нужник, – простонал Дэйви. – И сломал себе нос, это уж наверняка.

– Господи, жаль, что и я его себе не сломал, – злобно огрызнулся Сим, – а то не пришлось бы обонять твой смрад… Надо быть, ты ахнулся в сортир самого Лукавого.

– Ждите здесь, – велел Хэл троим, а потом свирепо дернул головой, чтобы Сим Вран следовал за ним. Ему хотелось убраться от запаха и воспоминания о лице убитого мальчика с родимым пятном как можно дальше.

Сим поглядел на мертвого отрока. Ничего общего с малышом Джоном, подумал он отстраненно, но каждый малолетний пацан взирает на Хэла ликом его собственного умершего сына, знал Сим. А будет все больше и больше маленьких убиенных мальчиков, когда этот мятеж разгорится, добавил он про себя, уклоняясь от глаз отрока, казалось укоризненно глядевших на него даже сквозь закрытые веки.

Они двинулись вперед сквозь вопли и отблески пожаров, шарахаясь от зловещих теней, которые могли принадлежать и друзьям, и врагам, хотя в конце концов Хэл и Сим поняли, что врагов не осталось, – лишь безумцы армии Уоллеса, распаленные кровью и разбегающимися жертвами.

Хэл переступил труп, приметный во тьме только благодаря седым волосам, – монаха-августинца в темной рясе, с нарамником, залитым его собственной кровью. Сим, поморщившись, оглянулся на пламя, тени и вопли. Прямо Геенна Огненная, подумал он, точь-в-точь как в росписях на стенах каждой церкви, которую ему довелось посетить.

– Еще священники, – произнес Хэл, оставив остальное недосказанным. Мальчишки и священники – славное начало сопротивления, и вид Брюса, сидящего в огороде на своем приплясывающем боевом коне с крутой выей, расшвыривая зелень и свеклу, размахивая мечом, в сверкающей от света гербовой накидке так, что шеврон на ней зияет прорехой тьмы, только все усугубляет. «Мощи Христовы, – подумал он свирепо, – брошу я это безумие при первом же удобном случае…»

– Зрите, – вдруг сказал Сим. – Он-де Киркпатрик.

Хэл увидел, как тот соскользнул с доброго коня, швырнув поводья Брюсу, что было диковинно уже само по себе – чтобы граф держал лошадь собственного слуги? Хэл и Сим переглянулись, а затем последний увязался следом в нагромождение расколотого в щепу дерева и битого стекла, в которое превратился монастырь. Промешкав лишь кратчайшее неуютное мгновение, Хэл побрел за ним.

Они настороженно огляделись, держа сверкающие мечи наголо; пробиравшийся мимо силуэт с охапкой медной утвари увидел их и свернул столь поспешно, что один кубок с лязгом упал на плиты двора. Откуда-то доносилось пение, и Хэл понял, что они потеряли след Киркпатрика в тени.

Двинулись на звук, нашли дверь, открыли ее осторожно, как мыши, выглядывающие из норки, и ощутили движение тел во мраке, как только находившиеся внутри монахи заметили колебание огоньков своих скудных свечей в сквозняке от открытой двери. Кто-то хныкнул.

– Счастливая кончина есть величайшее и последнее благословение Господа в сей жизни, – возгласил звучный голос, и Хэл увидел, как настоятель в черной рясе ступил в свет одной из свечей, воздев руки, будто в знак капитуляции, и обратив лик ко мраку под стропилами. – Посвящаем сие бдение Святому Иосифу, Названому Отцу нашего Судии и Спасителя. Силы Его страшится Дьявол. Смерть его особливо благостна и счастлива из всех ведомых, ибо он почил в присутствии и под опекой Иисуса и Блаженной Марии. Святой Иосиф выхлопочет нам ту же привилегию при нашем переходе от сей жизни к вечной.

– Экое веселье, – пробормотал Сим, а кто-то, зайдя к Хэлу сзади, высунул лицо над одним его плечом, так что Хэл увидел сальный пот на щеках и учуял луковый дух. Скотоложеское блядское отродье, свирепо подумал он.

– Стало быть, это тута англичане и богатеи, – выплюнул тот из недр бороды, оборачиваясь, чтобы позвать остальных.

Но рукоятка меча Сима загнала ему слова обратно в глотку, сломав кости носа и повергнув на плиты пола, будто зарезанного вола.

– Да помилует меня Святая Бега Килбучская, – изрек Сим, благочестиво осеняя себя крестом над оглушенным, хрюкающим сквозь кровь. Хэл закрыл дверь убежища монотонно распевающих монахов и поглядел на поверженного катерана; его дружки наверняка подоспеют с минуты на минуту, так что они дали клирикам лишь краткую передышку.

– Киркпатрик, – произнес Хэл, отодвигая участь монахов в сторону. Сим кивнул, и они тронулись.

– Кто эта Святая Бега и что за чертова дыра этот Килбучо? – спросил Хэл, пробираясь по большому темному залу, где лишь движение воздуха создавало ощущение высокого свода.

– Близ Биггара, – ухмыльнувшись, кротко пояснил Сим, на ходу поглядывая налево и направо. – Тамочки очень почитают Святую Би, вот оно как. Я подумал, что ейные чары тут не помешали бы, единственное ее чудо.

– Вот как? Уж такое славное?

– Кабы вы его зрели, – прошептал Сим, не шевеля губами, – то молили бы о благословении. Смахивает на то, что некий дворянин даровал монастырю толику земель, да после посетовал об ихней протяженности…

Он двигался полукругами на согнутых ногах, ступая осторожно и говоря хриплым шепотом чуть ли не себе под нос.

– Монахи страшились, что их обчистят. Настал день, назначенный для межевания, – и прошел густой снегопад на окрестных землях, но ни снежинки не пало на земли приората, так что было видать, где проходит межа. Монахи скалились, аки маринованные селедки.

– Ее морозец бы не помешал тут, – отозвался Хэл, утирая раскрасневшееся лицо.

– Хвала Христу, – провозгласил Сим, хмыкнув.

– Во веки веков, – набожно отозвался Хэл, а затем поднял руку в знак предупреждения, огибая темный угол и выходя в открытое пространство с алтарем в одном конце и рядом ужасающе дорогих витражных окон, раскрасивших плиты пола радужными цветами от пылающих снаружи пожаров. Слева виднелась чуть приоткрытая дверь, где огонь мерцал и вспыхивал, бросая зловещие отсветы на выцветшие, лупящиеся росписи, украшающие одну из стен.

Даниил в логове львов, отметил про себя Хэл. Вполне уместно…

Стукнув его по плечу, Сим кивком указал туда, где ярко освещенный Киркпатрик с налитыми кровью от пламени глазами методично бросал бумаги в костер, который развел посреди комнаты. Его тень подпрыгивала и вытягивалась, как сумасшедший гоблин.

Хэл двинулся было, когда одно из стеклянных окон над алтарем взорвалось осколками и обрывками свинца, зазвеневшими и заскакавшими по камням. Последовал взрыв смеха издали, а за ним ряд злобных выкриков.

Оглянувшись на комнату, Хэл выругался: Киркпатрик скрылся. Они с Симом двинулись дальше. Под подошвами захрустели осколки скудельной посуды и стекла; Сим пошел кругом, пока Хэл затаптывал пламя, грозившее распространиться по тонкой камышовой подстилке, покрывавшей камни. В конце концов Сим вдруг выплеснул на огонь содержимое горшка, и тот утих, шипя и разя не только дымом.

– Что там было? – спросил Хэл, и Сим, бросив взгляд на горшок, скроил физиономию.

– Ссаки Ормсби, или я не я, – ответил он, и Хэл, оглядевшись, понял, что это спальня юстициара со столом, стулом и набитой соломой коробчатой кроватью; драпировка колебалась от ночного ветерка, врывающегося через выбитое окно. Поглядев на драпировку, Сим увидел, что это знамя с красным щитом и крестиками, разделенными по диагонали золотой полосой.

Хэл, недовольно покряхтывая от отвращения, копался среди сырых углей, выискивая документы, с прищуром вглядываясь в них в полусвете и сунув один-другой за отворот куртки. У одной стены высилась горка для подобных свитков, полуразбросанных по соломе, но Сим стащил со стены затейливый гобелен, восхитившись вплетенными в него позолоченными нитями.

– Герб Ормсби, – пророкотал чей-то голос, заставив обоих развернуться к порогу, где высился Уоллес, застя свет по ту сторону двери. В руках он держал меч и кинжал, а на его измаранном кровью лице зияла широченная ухмылка.

– Герб Ормсби, – кивнув на свисающую из кулака Сима тряпку, повторил он. – Украсим его вскорости его собственной башкой и сделаем из него человека.

Никто не отозвался ни словом, когда Уоллес осторожно ступил босой ногой в комнату. Казалось, голова его вот-вот проломит потолок.

– Добрая мысль прийти сюда, вьюноши, да только Ормсби сбежал из своей спальни. Через оную отдушину без ставень в одной ночной сорочке, аки мне сказывали. То-то было зрелище… Что у вас там?

– Бумаги, – объявил Хэл, чувствуя, как спрятанные обжигают бок, будто до сих пор не погасли. – Тут был огонь.

Поглядев, Уоллес кивнул, а потом бросил взгляд на ячейки библиотеки на стене.

– Государственные бумаги, без сомнений, – провозгласил он, – коли юстициар Шотландии счел потребным попытаться спалить их. Сиречь могут быть полезны, коли я сыщу молодца, умеющего читать по-латыни лучше моего.

– Будет трудновато, – заметил Хэл, не став поправлять Уоллеса по поводу того, кто устроил поджог. – Сим загасил пламя пинтой вельможной мочи.

– Да неужто? – Уоллес со смехом тряхнул головой. – Что ж, сыщу для их чтения какого-никакого умного человечишку со скверным чутьем.

Хэл, чувствовавший себя неуютно от осознания собственного умения читать, издал нервный смешок, а Уоллес, направившийся было к двери, вдруг обернулся на пороге.

– Кстати, – произнес он, невинный, будто кальсоны священника, – я вот все гадаю, что за оный Брюсов малый – Киркпатрик, что ли?

Хэл кивнул, чувствуя резь в глазах. Свет факела в канделябре вытворял с лицом Уоллеса черт-те что.

– Истинно, – раздумчиво проронил тот. – Он самый. Дык отчего он вынес свою задницу из оного окна без ставень не столь давно, аки сам Нечистый кусал его за жопу?

Он перевел взгляд с Хэла на Сима и обратно. На улице что-то с грохотом раскололось, и послышались вопли. Уоллес переступил с ноги на ногу.

– Лучше хоть попытаюсь навести порядок, – улыбнулся он, – хоть сие аки пасти кошек. Сыщу вас позже, вьюноши.

Удалившись, он будто оставил в комнате прореху, в которую хлынуло молчание. Потом Сим перевел дух, и Хэл сообразил, что и сам затаил дыхание.

– Не ведаю насчет англичан, – негромко промолвил Сим, – но он пугает меня до усрачки.

Да и не такой уж он зеленый, хоть и прикидывается капустой, подумал Хэл, решив, что пора им двоим убираться отсюда подобру-поздорову.

* * *

Тишину убежища в часовне торжественно озарял свет дорогих восковых свечей и негромкий шелест молитв, заставлявших огоньки колебаться, когда сгрудившиеся каноники единодушно набирали в грудь воздух.

Несмотря на тесноту, там было свободное местечко, где преклонил колени Брюс, хоть и не склонивший головы. Его снедало пламя, сияющим потоком прошивавшее все тело, настолько яростное, что порой он трепетал и вздрагивал.

Брюс смотрел на расписные стены часовни. В яслях Мария кормила новорожденного Младенца обнаженной грудью, а Иосиф взирал на них из деревянного кресла одесную. Они улыбались Брюсу. На переднем плане головы вола и осла обернулись и разглядывали его сверкающими скорбными глазами. Стоявший на заднем плане ангел зрил на него холодно, а выписанные сверху на латыни слова «Благовестие пастухам» словно сияли, как огонь в его теле.

Брюс преклонил голову, не в силах видеть ни улыбающееся лицо Пречистой Девы, ни укоризну ангела. Дело сделано, секрет в безопасности, как благовестил Киркпатрик, тяжело дыша после того, как ему пришлось удирать с места сожжения улик.

Грехом больше на его запятнанной душе. Брюс подумал о бежавшем человеке, которого убил, безупречно срубив на скаку; лишь после он увидал, что это был старый священник. Длинноногий заменил многие здешние души собственными прелатами, и простой люд, знал Брюс, ненавидел их лютой ненавистью, считая честной добычей, – но смерть священника, будь он англичанин или нет, ложится тяжким бременем на душу дворянина, пусть даже графа.

Проклятие Малахии[36]36
  В данном случае речь идет отнюдь не о ветхозаветном проклятии пророка Малахии, но удивительным образом перекликающемся с ним, как видно дальше.


[Закрыть] – руки его задрожали, и сжатая в них свеча пролила на поросшую черными волосами тыльную сторону ладони воск, застывший идеальными шариками, будто жемчугами.

Проклятие Малахии. Его отец пожертвовал храму в Клерво, где погребен святой, надел в Аннандейле в обмен за неугасимые свечи, и Брюс, сколько б ни твердил насмешливо, что отец напрочь лишился хребта, понимал, что все это из-за Проклятия Малахии. Каждый Брюс страшился его более всего на свете.

Каноники вели свой речитатив, и он старался вымарать Проклятие и мысль, что именно оно понудило его порешить одного из их собратьев на святой земле. Невинные, подумал он. Невинные всегда умирают.

Брюс видел плитку перед собой – серую потрескавшуюся плоскость. В верхнем уголке одной из них колебались буковки, мелкие и чуть заметные, и он ощутил отчаянную потребность ясно разглядеть их. Прищурившись, прочел: «d i us Me Fecit». Клеймо создателя, подумал Брюс. Альфредиус? Годфриус?

А потом до него вдруг дошло. Dominus Me Fecit. «Господь сотворил меня». И рука вдруг задрожала так неистово, что свеча выпала, облив воском костяшки пальцев. Клеймо создателя. «Господь сотворил меня. Я тот, кто я есть».

– Государь мой Каррик!

Голос заставил его обернуться, и в глазах, ослепленных пристальным взглядом на свет свечи и плитки, все поплыло.

– Господь сотворил меня, – пробормотал Брюс.

– Как и всех нас, – отозвался голос, хриплый и сочный от сытой жизни. Уишарт, узнал он.

Песнопения смокли, все головы обернулись; настоятель, проковыляв вперед, преклонил колени, и Уишарт протянул руку, дабы тот облобызал перстень. Перстня не было видно из-под латной рукавицы, и настоятель замешкался, но потом приложил губы к холодным шарнирным железным сегментам.

Уишарт едва удостоил его взглядом, глядя, как поднимается Брюс. Несомненно, Проклятие Малахии, подумал он про себя, видя угрюмый лик юного государя Каррика. Оно терзало его отца всю жизнь, но Уишарт уповал, что юношу чаша сия минует. Он знал предание с пятого на десятое: что-то о том, как предыдущий Брюс Аннандейлский посулил священнику отпустить приговоренного татя, а потом тайком повесил его. Сказанный священник, осерчав, проклял Брюсов – что представлялось Уишарту не очень-то вяжущимся со святостью, но пути Господни неисповедимы, а им-то Малахия в конце концов и стал: святым.

С той поры Брюсы и жили под сенью этого проклятия, и суждение юного Роберта, признался себе Уишарт, что оно совершенно подорвало мужество его отца, не так уж далеко от истины. Вряд ли удивительно, подумал Уишарт, когда ханжествующий попик, докучный обеденный гость, испортивший тебе аппетит, вдруг оказывается Малахией, помазанником Божьим, оделенным властью ангельской. Тут самое меньшее усомнишься в собственном везении. Что хуже, каждую больную корову, паршивую овцу и полегший хлеб относили на счет Проклятия, так что Брюсам то и дело приходилось усмирять угрюмых ропщущих простолюдинов.

– Я молился, – с укором провозгласил Роберт, и епископ, заморгав, потупил взор и взмахом длани велел настоятелю встать.

– Разумеется, – отвечал он, собрав всю свою жизнерадостность, – и вскорости я к тебе присоединюсь, попомни мои слова. Приор, ваша ризница прекрасно подойдет для тихой беседы.

Настоятель кивнул. Он не собирался молить о том, чего, как он понимал, желал весь клир – чтобы грабежам и мародерству положили конец, пообещав, что больше не будут убивать облаченных прелатов, – ибо когда епископ Глазго стоит в кольчужных рубахе, штанах и капюшоне, время для этого неподходящее. Палица, болтавшаяся на темляке у одного из бронированных кулаков, была единственным ироничным напоминанием, что он епископ Шотландской церкви и не смеет обращать клинок против кого бы то ни было – впрочем, похоже, ему отнюдь не возбраняется забить человека до смерти.

Поглядев на воинствующего епископа, Брюс подумал, что старика может хватить удар от такой уймы стеганых одеяний и металла в оную жару. А еще отметил про себя, что у Уишарта вымученный вид человека, неспособного справиться то ли с дурным запором, то ли с дурными новостями.

Последовав за едва волочащим ноги епископом в тесную жаркую ризницу, он с удивлением обнаружил там Уоллеса, сидевшего на единственной лавке, опершись на свой полуторный меч. Он даже не изобразил попытки встать с должным почтением, раздосадовав Брюса, о чем тот, впрочем, забыл, едва Уишарт раскрыл рот.

– Государи Перси и Клиффорд созвали силы и выступили через Дамфрис, – объявил Уишарт без предисловий. – Пятьдесят тысяч человек, или так мне поведали.

Уоллес даже не моргнул, но его кулаки крепче стиснулись на рукояти меча, и Брюс услышал, как кончик клинка вгрызся в каменный пол. Увидел сокрушенное лицо Уишарта и тотчас постиг суть дела.

– Вы рассчитывали, что времени будет больше, – обвиняющим тоном заявил он, и Уишарт угрюмо кивнул.

– До следующей весны, – проворчал епископ. – Эдуард далеко на юге с армией, которую хочет переправить во Фландрию, дабы сразиться с французами, к тому же он и подобные графьям Норфолку и Херефорду не в ладу из-за прав баронов и мыта на шерсть. Я и не помышлял, что войско будет готово до конца года, так что им придется переждать зиму и выступить весной. Я…

– Вы забыли про английских пограничных государей, – перебил Уоллес, устремив ледяной взор на раскрасневшееся, лоснящееся от пота лицо Уишарта. – Вы позабыли, что тень Длинноногого длинна, епископ, и подступает все ближе. И как такое допустил человек, слывущий, сказывал мне народ, архиплутом?

Уишарт с лязгом отмахнулся.

– Я не ожидал, что Перси или Клиффорд созовут войска, – проворчал он. – Думал, они поскаредничают, раз подымали столько шума из-за денег на французскую затею Эдуарда. Кроме того, Перси – внук де Варенна и не захочет, чтобы старый граф Суррейский выглядел дураком, правя Шотландией в звании вице-короля из своих владений в Англии.

Брюс с издевкой, грубо рассмеялся.

– Ну, добро, – тряхнул он головой. – В этом вы весь – строите козни и возглашаете с каждой кафедры, что сие есть королевство, государство, отдельное от Англии, со своим собственным королем – да настолько, сдается мне, что напрочь потеряли представление, как мыслят англичане.

– Что ж, вам ли не ведать, – ответил Уоллес подавленно, да и в улыбке Брюса не было ни намека на веселье.

– Перси и Клиффорду не по нраву заморские войны Эдуарда, – с горечью сказал Брюс. – Но это война не заморская. Эдуард считает эти земли не другим государством, а частью своего собственного, так что Перси и Клиффорду не отвертеться от сбора войск для подавления внутреннего мятежа, кем бы ни выглядел при этом дедуля де Варенн. Поступить супротив – измена. Кроме того, Эдуард придет, и никто из его государей на севере не пожелает предстать перед ним, не предприняв что-нибудь. Даже графу Суррейскому придется оторвать от места свою де-варенскую задницу и заплатить солдатам снова.

Уишарт скорбно потупился к полу, потом выпрямился, шумно выпустил воздух между мясистых губ и кивнул:

– Истинно, достаточно верно. Сие было недооценкой. Теперь придется с этим разбираться.

– Разбираться с этим?! – взревел Брюс. – И как же с этим управиться, по-вашему? Пусть даже у ваших шпионов в глазах троилось, смахивает на то, что англичан слишком уж много. Пятой части от пятидесяти тысяч будет довольно, ибо все, что я видел, ничуть не убеждает меня, что сей сброд под предводительством Уоллеса выстоит против них в чистом поле.

Он оборвал речь, тяжело дыша, а потом мрачно кивнул Уоллесу:

– Без обид.

– Какие обиды, – неожиданно весело откликнулся тот. – На сей счет вы правы, это уж наверняка – мои люди лучше бьются средь холмов и лесов, государи мои. Туда-то мы и отправимся.

На лице Уишарта было написано желание запротестовать, и Брюс ощутил острый приступ гнева на самонадеянность Уоллеса, готового вскочить и выйти, даже не раскланявшись, но, сглотнув желчь, угрюмо кивнул:

– Быть посему, но вы должны уйти с теми людьми, что у вас есть, и теми, кто свободен от обязательств передо мной и прочими дворянами.

Уоллес с прищуром уставился на Брюса из-под насупленных бровей.

– А вы, государь Каррик?

– Я подниму Дуглас, епископа и остальных, и мы окажем сопротивление, как сможем, из наших крепостей. Англичанам придется иметь дело с нами, и это выиграет для вас время, дабы учинить разгром.

Уоллес посмотрел на Брюса долгим-долгим взглядом, а после неспешно кивнул.

– Длинноногий идет. Это вам дорого обойдется, – произнес он, переводя взгляд с Уишарта на Брюса и обратно.

– За благородное дело, – провозгласил Уишарт, и Уоллес, пожав обоим руки запястье к запястью, вышел бесшумно, как призрак, несмотря на свои внушительные габариты.

Оставшимся вдруг показалось, что комната стала вдвое просторнее. С минуту они хранили молчание, а потом Уишарт деликатно кашлянул.

– А истина? – требовательно вопросил он. Брюс окинул его холодным взором.

– Цель моего присоединения к сему провалившемуся предприятию уже достигнута, – с напором отчеканил он. – Каменщик похоронен сызнова.

Уишарт утомленно понимающе кивнул.

– Так что мы направимся в Эрвин с теми людьми, что у нас есть, и приготовимся к переговорам, – добавил Брюс.

Епископ с кряхтением надменно распрямился, заколыхав брюхом под доспехами.

– Сдаешься? Без боя?

Нижняя губа Роберта выдвинулась лопатой, и Уишарт, хорошо знавший этот признак, насторожился.

– Король явится на север самолично, – сердито пророкотал Брюс. – Как черный ветер. Уоллес будет сражаться – ему придется, ибо у него нет земель на его собственное имя, и он преступник, не более. Вы не теряете ничего, кроме толики достоинства, коли преклоните колени, дабы облобызать перстень Эдуарда, ибо земли Церкви неприкосновенны.

Он придвинул булаву своего лица к лицу Уишарта.

– Но мы, – хлопок по гербовой накидке, – рискуем лишиться всего. Мы, тот самый свет державы, силами коего вы полагаете его освободить. Эдуард явится на север, насупив брови над своими злыми глазенками. Я могу лишиться Каррика, а мой отец – Аннандейла. Раны Господни, Уишарт, да я тут ставлю под удар свои права на корону. Дуглас лишится своих земель в Ланарке. Вы хотите, чтобы всех нас заточили в Берике или в Тауэре?

А главное, с горечью подумал Уишарт, что Бьюкен и остальные Комины, якобы поддерживающие Эдуарда, но украдкой отпускающие вожжи бунтарей Мори, выйдут из этого дела благоухающими, будто из ванны с лепестками роз. Они играют в эти королевские игры куда искуснее юного Брюса, заметил он, нуждающегося в окружении ухищренных голов.

– Разумеется, – вымолвил епископ, склоняясь перед неизбежным, – переговоры – дело хитрое. Запутанное, а порой и затяжное. А что с Уоллесом?

Брюс скривился, как от оскомины.

– Уоллес ничем не связан, кроме присяги свергнутому королю, не желающему даже слышать о собственном королевстве, – проворчал он. – У него нет земель, ему не докучают арендаторы, и он смотрит на каждого встречного поверх меча, вопрошая, за Уоллеса тот или нет. Если нет, значит, против.

– Оно и недурно в такие-то времена, – с вызовом парировал Уишарт.

– Упрощенчество, – небрежно бросил Брюс через плечо, направляясь к двери. – Да и мимолетно все это. Долго ли пойдут переговоры, коротко ли, а кончится как всегда: мы преклоним колени.

Помедлив, он обернулся.

– Кроме Уоллеса. Он почти не в счет. Длинноногий ни за что его не простит.

«Я не в счет, – думал Роберт, говоря это. – Господь сотворил меня – и сотворил, чтобы я стал королем».

* * *

Освободители Скуна пили за здоровье друг друга, своего героя Уоллеса и даже Брюса с епископами. Пивная была единственным строением, не подвергшимся разграблению и поджогу, более священным для жаждущих, нежели любая церковь. Пивная, погруженная во мрак, едва разгоняемый несколькими факелами в канделябрах, едва дышавших в тяжком воздухе заведения, забитого телами, разящего блевотиной, мочой и перепревшим потом.