Текст книги "Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад"

Ловчий приподнял руку в защищающемся жесте:

– Я ведь ничего не говорю, езжу вдоль границы достаточно долго, чтобы знать… реалии. Даже когда тут правил Храм, здешние места считались дикими и слабо цивилизованными. Масса полуоседлых кочевников и прочих племен. А когда пришел Меекхан – стало и того хуже. Меекханцы с запада, вессирийцы из-за гор, инуовы, лаферы, недобитки хеарисов и так далее. Всякий, кому тесно в родных землях, попадал сюда. И… Что тебя так смешит?

– Дурак, греющийся у огня, – сказала она, широко ощерившись. – О, Владычица, милосердная к убогим разумом… Ты и вправду ничего не понимаешь?

Мужчина смутился, явно обозленный.

– Я не верю, что ты слишком долго ездишь по степям, – продолжала она. – Иначе бы ты не говорил «когда здесь правил Храм» так свободно. Миновало триста лет со времени, когда империя поглотила земли Храма Лааль Сероволосой, но все равно остались здесь те, кто ярится от одного воспоминания о власти жрецов. И когда кто-то столь легко об этом говорит, то он просто напрашивается, чтобы ему подрезали подпругу.

– Не горло? – Ловчий был раздражен, на щеках его появился румянец.

Она усмехнулась еще шире:

– Подрезанная подпруга не кровавит, а когда на полном скаку седло съедет с конской спины, ты все равно не выживешь. Такое бывало. Не желаешь поспать?

Он зарумянился еще сильнее:

– Я не могу заснуть перед битвой. А ты?

– А я могу – разве что приходится ждать на краю Урочища, – скривилась она. – Не то чтобы приходилось мне делать такое слишком часто…

Некоторое время они молчали. Он всматривался в огонь, она выглаживала оселком кончик сабли.

– Тогда… – Он колебался. – Если простишь мне нескромный вопрос, что же ты здесь делаешь?

– Что я здесь делаю? А-а… в смысле, почему я гоняю по степям с саблей и луком в руках, вместо того чтобы где-то там вышивать белье для приданого? Я воспитывалась в горах, под Олекадами, выросла же здесь. Живу собственной жизнью и не тороплюсь рожать детишек какому-то вечно пьяному пастуху.

– Это мог бы быть вовсе не пастух.

– О, комплимент. И недурственный, – усмехнулась она. – В Йерте, похоже, вас учат не только размахивать священным мечом и бормотать экзорцизмы от имени Лааль Сероволосой.

Аредон казался возмущенным.

– Я не спешу, – проворчала она в пространство. – Я не… Нет, иначе. Если бы моя мать день за днем повторяла мне, что нужно выйти замуж и родить ей внуков, наверняка у меня их уже было бы двое, а то и четверо. Но удочерили меня фургонщики верданно, которые, полагаю, и сами не знали, как должны воспитывать… Научили меня махать саблей, позволили выбрать собственный путь, а он завел меня сюда, на границу Урочища и в компанию монаха, который не может уснуть и так мало знает о степях.

– А собственно, как… как…

– Как случилось, что меекханка чистой крови поселилась в верданнской кузнице?

– Да.

Кайлеан засмотрелась в огонь:

– Ты вспоминал что-то о борьбе добра и зла, монах, – начала она, помолчав. – Скажем так, мне тоже представилась возможность принять в ней участие, вот только зло – выиграло. Мое зло не было тварью из легендарных времен, отродьем Нежеланных. У моего зла наверняка имелись отцы и матери, друзья и любовницы. Оно родилось, училось плакать, смеяться, ходить, говорить, врать и ругаться. Наверняка носило оно имя и прозвище. Но это ничего не меняло.

Она прикрыла глаза.

– Я путешествовала с отцом, матерью и двумя братьями на юг. Собирались мы искать там счастья, лучшей судьбы. В горах мы держали небольшое государственное поле, выкармливали стадо коз, несколько овец. Помню, часто бывало холодно и голодно, а с юга, из степей, доходили слухи, что любой, кто поселится там, получит столько земли, сколько сумеет конно объехать за полдня. Оттого отец в конце одной из зим, когда пришлось нам есть хлеб из муки, приправленной желудями, собрал нас и отправился на юг. Как видно, можно быть меекханцем от деда-прадеда и мечтать поселиться меж варварами…

Она всматривалась в огонь, ища хоть какие-то эмоции, но эти воспоминания давно уж перестали причинять боль.

– Напали на нас бандиты. Не знаменитые, никакой там не Черный Хоссе или Вехир Убийца. Так, несколько головорезов, которые, полагаю, даже не надеялись на такое счастье. Мы как раз встали лагерем, когда они вынырнули из тьмы. Отец даже не успел потянуться за оружием – получил три стрелы. Братьев растоптали лошадьми. Мать пришпилили к земле копьем. Я… Я как раз отошла в кусты, по нужде. Смотрела на то, что происходит, присев с юбкой, поднятой чуть ли не до пупа. В задницу меня колола сухая травинка.

Лицо ее перекосила странная, страшная гримаса:

– Смешно, верно? Они убивали мою семью, а единственное, что я отчетливо помню, так это тот проклятущий стебелек, коловший мне зад. А они закончили быстро. Важны им были лишь деньги, кони и несколько наших ценных безделушек. Уехали они так же быстро, как и появились. Просто в ночь. А я… Я сидела там, в тех кустах, до самого рассвета. Потом я взяла лук, который они не нашли в темноте, и пошла за ними. Мне было тринадцать, и я думала лишь об одном. Найти их и убить. А они не спешили, ведь находились на своей земле… Владыки степи. Я их нашла днем позже, когда они собирались напасть на очередных путников. Не помню точно, что я сделала, они как раз въезжали в лагерь, а я начала кричать и стрелять. Вроде бы попала в предводителя разбойников, когда он собирался проткнуть копьем самого Анд’эверса. К луку у меня всегда был талант. Потом я потеряла сознание. Очнулась в фургоне. Так я и познакомилась с родом Калевенх.

– А твои дальние родственники?

– Никого нет – не здесь. Я с севера, и там остались какие-то тетушки и дядюшки, которые, как и мы, в конце зимы заправляли хлеб желудевой мукою, – скривилась она. – Наверняка обрадовались бы, свались им на голову девица-подросток, а с ней вместе – слово «приданое».

– Потому ты осталась с верданно?

– А что такого? – гневно вскинулась она: ей не понравился сам его тон, слишком много раз слышала полные фальшивой заботы слова, произнесенные подобным голосом. – Думаешь, мне было у них худо? Что я с утра до ночи управлялась по хозяйству за кусок хлеба и угол для сна, как пришлось бы мне жить, займись мной какая-нибудь «правильная» семья? Тогда моя жизнь наверняка закончилась бы лет в четырнадцать рождением внебрачного ублюдка, которого сострогал бы мне мой славный опекун. Верданно приняли меня и воспитали как собственную дочь. А когда я решила жить как мне хочется, дали мне благословение, саблю и хорошего коня.

– Но я ведь ничего такого не сказал… – Ловчий поднял ладонь в защитном жесте.

Кайлеан гневно фыркнула и снова принялась вглядываться в пламя:

– Слишком часто.

– Прошу прощения?

– Я слишком часто слыхала подобные слова. Ох, это то бедное дитя, которой приходится прислуживать грязнулям. Ах, это та сиротка, что управляется на кухне у дикарей. Ой-ей, что за стыд, меекханская девица вынуждена делать такие вещи. И так далее. Когда мы добрались до первого городка – это была полная дыра, кажется Гвирет, – тамошний бургомистр отобрал меня у Анд’эверса и отдал в «лучшие руки». Я сделалась служанкой у местного мясника. И новый мой опекун прилез ко мне в первую же ночь и начал меня лапать. В мои всего лишь тринадцать я была рослой и к тому же – ничьей. Потому-то он и думал, что может сделать со мной все, что захочет.

Она замолчала на миг, подтянула колени под подбородок, застыла так:

– Хуже всего, что и я так думала. Что я – ничья. Что у меня нет никого и ничего. На следующий день один из пареньков Анд’эверса, Дер’эко, случайно повстречал меня на улице, когда я шла на рынок. Я прорыдала всю ночь, а он сразу же это приметил. Почти силой затащил меня к тетушке Вее’ре, она же в несколько минут вытянула из меня все, что я обещала никогда и никому не рассказывать. Я выплакалась у нее на коленях, словно малое дитя. А потом я подняла взгляд и увидела выражение лица Анд’эверса. И Дер’эко, и Рук’герта, и Дет’мона. И внезапно я поняла, что больше я не ничья. Что я – их, а они – мои. В тот самый день кузнец в компании четырех сыновей проведал мясника. Не знаю, что ему сказали, но, едва только вышли, тот, бледный и трясущийся, побежал к бургомистру и отказался от опеки надо мной. А потом мы оттуда выехали и попали в Лифрев. Ну и история почти повторилась. Почти, поскольку в городе тогда стояла панцирная сотня, а командир ее, полковник Йасферд, знал Анд’эверса. И он настоял на том, чтобы меня не забирали у верданно. Однако сперва поговорил со мной, и окончательно, пожалуй, его убедила истерика, которую я устроила в ответ на предположение, что мной мог бы заняться кто-то еще.

– Истерику? Ты?

– Если можно так назвать бросание всего, что попадалось мне под руку, и словесный поток, состоящий в основном из брани, то – да.

– Ага. Хотелось бы мне это увидеть.

– Не хотелось бы. – Кайлеан улыбнулась. – Вот так я и осталась в кузнице. Они воспитали меня, как и остальных своих дочерей, а все они – честные девушки. Но наслушалась я разного. Местные, может, и не лезут в чужие дела, но даже тут меекханская девчонка, живущая у фургонщиков… раздражала. Прошла пара лет, прежде чем они приняли Анд’эверса и его семью, прежде чем закончились дурацкие придирки. Да что там говорить. Пару раз мне пришлось использовать другие аргументы, нежели врожденная вежливость и красота.

– Например, какие?

Она потянулась так, что хрупнуло в спине:

– А это уже, монах, совершенно другая история. Что-то еще? А то, пока я не сплю, мы можем поболтать.

– Ты не ответила на вопрос. Отчего именно вольный чаардан, наемный отряд рубак, связанных странными узами преданности и братства? Не могло же не быть иных путей.

– Преданности и братства, – фыркнула она. – Во дела. Интересно, кто придумал такую чушь. Ты хотя бы знаешь, что означает слово «чаардан»?

– Это с даврийского?

– Верно, как и «кха-дар». Чаардан означает – приблизительно – «воюющий род», а «кха-дар» – отец. Чаардан не наемный отряд рубак, это попросту семья. Вступить в чаардан – словно вступить в брак, со всем его добром и злом. Пока ты жив – тебя не оставят на поживу врагу, а если тебя искалечат – ты не умрешь с голоду, – усмехнулась она в пространство. – А если навлечешь на чаардан позор, не найдешь места, где сумеешь укрыться.

– Ты искала еще одну семью?

– Может, и так. Ну и, ясное дело, ко всему прочему есть Ласкольник.

Ловчий понимающе кивнул:

– Не удивляюсь. Не стань я слугой Владычицы Степей, отдал бы обе руки, чтобы с ним ездить. Генно Ласкольник, живая легенда, человек, который спас империю. До сих пор рассказывают тот анекдот, как он пришел к императору и сказал…

– «Ты, бер-Арленс, или как там тебя, достаточно ли любишь эту свою империю?» – проговорили они одновременно и одновременно ухмыльнулись друг другу.

– Именно. Ты знаешь, Кайлеан, что историю эту рассказывают во всех провинциях? И все раздумывают, с чего бы это генерал Ласкольник оставил карьеру в столице и вернулся в степи, чтоб вести жизнь командира малого чаардана? Офицер, некогда имевший в подчинении тридцатитысячную конную армию. Проклятие, офицер, который из ничего эту армию создал. Это благодаря ему меекханская конница стала тем, чем она является до сих пор.

– Я езжу с ним едва полгода, потому мы не настолько близки, чтоб он исповедовался мне, но как-то говорил, что ему надоело. Надоели интриги, сплетни, наговоры, постоянная драка за влияние при дворе. Сражения, в которые его постоянно пытались втянуть, хотя он этого совершенно не желал. В столице был он дикарем из далекой провинции, даже не меекханцем, а каким-то полукровкой от варварской матери и неизвестного отца. Тамошняя аристократия всегда смотрит на людей через призму их фамилии, рода и чистоты крови.

– Я это знаю. Моя мать – не меекханка, и, хотя род ее ничем не уступает другим, мне часто приходилось отвечать на придирки и презрение всяких «лучших меня». И чаще всего, чем меньше достигли в жизни они сами, тем больше подчеркивают важность и величие своих предков. – Ловчий потянулся за спину, подбросил в костер несколько веток, огонь выстрелил искрами, затанцевал весело. – Случалось пару раз, что мне приходилось применять в дискуссиях о величии и важности родов другие аргументы, нежели врожденная вежливость и красота.

Она не могла не улыбнуться.

Внезапно почувствовала, как напряжение покидает ее, а усталость всего вчерашнего дня начинает напоминать о себе. Она укуталась в попону и принялась моститься на земле:

– Лучше ложись спать. Придется быть на ногах еще до рассвета.

– Ага. Э-э-э… Кайлеан?

– Да, – пробормотала она сонно.

– Доброй ночи.

– Доброй ночи, монах.

* * *

Галоп.

Галоп сквозь самое Урочище, ночью, прямиком в туман, прямиком к встающему на горизонте красному зареву. Прямиком в смерть.

Пробудил ее крик, отчаянный, протяжный вой, рвущий ночной покой в клочья. Она оказалась на ногах, прежде чем открыла глаза. Сабля, выхваченная из ножен, замерла, приподнятая. Не было нападающих… как и Ловчего.

Она побежала в сторону, откуда доносился крик. Лея. Та сидела на земле, держалась за живот и плакала. Вокруг уже собирались люди. Ласкольник присел на корточки подле девушки, положив руку ей на лоб.

– Что случилось, Лея? – спросил ее тихо.

– Они умирают.

– Кто?

– Дас, Кренна… Все… Не сумели спрятаться, а теперь везде огонь. Они сгоря-а-а-ат!! – завыла она.

– Кто, Лея? Кто на них напал?

– Молнии… въехали в город ночью… при оружии… – Девушка всматривалась во тьму потерянным взглядом, по подбородку у нее текла слюна. – Поджигали и убивали всех. «Вендор», «Вендор» обороняется, но они не пытаются его захватить… убивают всех остальных.

Ласкольник встал. Лицо его было словно вырезано из камня:

– Где Ловчий?

– Взял коня и уехал. Где-то с час назад.

– Куда?

– Он не говорил, кха-дар.

– В седло!

Через минуту все сидели верхом. Ласкольник приподнялся в стременах и указал на север. На горизонте вставало багровое зарево.

– Молнии атаковали. Лифрев в огне. Нужно спешить. Кто едет со мной?

Кайлеан хотелось пожать плечами. Нужно спешить, значит, они поедут через Урочище. Интересно, найдется ли тот, кто не подчинится призыву Генно Ласкольника.

Не нашелся. Даже Веторм лишь кивнул и приказал своим людям занять место в строю.

Нужно было идти галопом, бок о бок, стремя в стремя. Шестидесяти всадникам это должно удасться.

Весь план полетел кувырком, едва лишь они въехали в туман Урочища. Несмотря на полную луну, видимость упала до нескольких шагов. Кайлеан держалась в правом ряду колонны, впереди находилась Дагена, слева – Кошкодур. Конь под Дагеной был едва видим, а назад Кайлеан не оглядывалась, полностью сосредоточившись на том, чтобы держать строй. Торин был недоволен, что она вытащила его из конюшни. Его нога то и дело давала о себе знать. Да и туман ему совершенно не нравился. Он выказывал злость, фыркал, пытаясь укусить коня Кошкодура. После третьей такой попытки она склонилась над конской шеей и рявкнула:

– Если сейчас же не перестанешь, то едва доберемся до города – я сделаю из тебя мерина! На игры нет времени.

Тетушка Вее’ра некогда утверждала, что подобная угроза подействует на любого самца. И, похоже, она была права.

И тогда справа от себя Кайлеан увидела тварь. В первый миг ей показалось, что та состоит из тумана – что это лишь обман зрения, форма, сотканная из потревоженной их отрядом мглы. Сквозь облик твари девушка видела траву и кусты, убегавшие назад. Потом тварь приблизилась двумя гигантскими прыжками, и Кайлеан рассмотрела ее в подробностях.

Тварь была подобна огромной, исхудавшей борзой, которую некто лишил хвоста, глаз, ушей и побрил наголо. Мышцы, покрытые сеточкой голубых вен, двигались под кожей, словно взбесившиеся от страха змеи, на голове не было не только глаз, но даже глазных впадин – ничего, гладкая кость черепа, переходящая в вытянутую морду. Тварь повернула голову в ее сторону, будто всматриваясь, и распахнула пасть. Полупрозрачные черные зубы, словно сделанные из обсидиана, блеснули в пародии на улыбку.

– Внима-а-ание! – донеслось от головы отряда. Но слишком поздно.

Вокруг разверзся ад.

Туман наполнился отчаянным конским ржанием и криками людей. Кайлеан не стала ждать нападения, чуть придержала коня и, когда пойманную врасплох тварь занесло вперед, взяла вправо, на полном скаку наехала на нее и ударила сверху. Сабля прошла сквозь бестию почти без сопротивления, словно порубленное тело состояло не из костей и мышц, а из хрящей и слизи. Торин стоптал нападавшего, прижав уши и со страхом хрипя. Наконец-то его что-то да испугало.

Отряд ушел врассыпную. Всадники пустили коней в галоп – как можно скорее, как можно дальше от бледных полупризрачных форм, что возникали из тумана и рвали тела обсидиановыми клыками. Кайлеан проскочила клубок из нескольких адских псов, сражавшихся за кусок чего-то, что миг назад наверняка было еще человеком. Две бестии оторвались от трупа, принялись заходить к ней с флангов, слева и справа, идеально чувствуя ритм своих движений, будто были зеркальным отражением друг друга.

«Ударят одновременно, – подумала она. – Один изобразит атаку, а второй стянет меня с седла. Только кто? Ну, кто первый, сучьи дети?!»

Из тумана слева, между Торином и тварью, вынырнул третий силуэт. Бердеф. Летел, вытянувшись над землею, желтое тело его почти сливалось с травой. Тварь отскочила, будто получив в бок сильный пинок. Бердеф рявкнул, а бестия, хоть и больше его, вызова не приняла. Приостановилась и растворилась в тумане.

Раздался звон тетивы, и тварь справа споткнулась, зарылась головой в землю и осталась позади.

Из тумана перед Торином вынырнули фигуры двух всадников. Кошкодур и Дагена. Перья, кости и камешки, из которых девушка изготовила свои амулеты, дергались на шнурках во все стороны, стучали друг о друга, клекотали и шелестели. Конь мужчины мчался вперед тяжелым неритмичным галопом, пятная землю темной, почти черной кровью. Она поравнялась с ним. Глянула в сторону, но Бердеф, конечно, уже исчез.

– Кайлеан! Уже близко, я слышу свисток Ласкольника! – Дагена на скаку накладывала на тетиву очередную стрелу.

Кошкодур не отзывался, склонясь над конской шеей, шептал что-то на ухо животному. Конь споткнулся раз, второй, клочья пены, летевшие с его морды, сделались красными. Кайлеан приблизилась.

– Перескакивай! Торин справится!

Две призрачные фигуры выскочили из тумана. Первая, сбитая стрелою, рухнула в прыжке и пропала во тьме, вторая высоко подпрыгнула, целясь клыками в шею Торину. Жеребец низко опустил голову и рванулся вперед, ударив тварь грудью.

И внезапно они выскочили из тумана. Тварь, выбитая из него, едва оказавшись в свете луны, завыла душераздирающе и кинулась назад. Кайлеан не успела больше ничего рассмотреть, галоп унес ее вперед.

Там, на фоне багрового зарева, вырисовывались фигуры всадников. Она охватила их взглядом. Около пятидесяти. Больше, чем она могла надеяться. Останавливались.

– Туман был всего-то с полмили в поперечнике, – Ласкольник подъехал к ним слева, – а твари эти напали, когда мы успели миновать половину дороги. Будь нынче тумана побольше…

Он мог не договаривать. Тогда никто бы не выбрался живым.

Кошкодур на кха-дара не глядел. Соскочил на землю, ухватился за поводья и прижал лицо к конской шее. Кайлеан теперь отчетливо рассмотрела бок его лошади. То, что раньше она приняла за кусок подрезанной подпруги, было длинным, овальным, поблескивающим. Кишка. Конь Кошкодура бежал четверть мили с распоротым брюхом. Всадник его теперь шептал ему что-то на ухо.

Потом резким движением вырвал из ножен на бедре длинный нож и всадил животному под переднюю ногу. Конь пал на колени, вздохнул совсем по-человечески и завалился набок. Задние ноги дернулись несколько раз и замерли.

Кошкодур медленно отер клинок о штаны.

– Я ездил с ним пять лет, – прохрипел он.

Кайлеан словно ударило то, как именно он это сказал: не «на нем», а «с ним».

– Кто, кха-дар? Кто это сделал?

– Узнаем, Сарден.

– Хорошо бы узнать поскорее.

От голоса этого по ее хребту поползли мурашки.

– Узнаем в Лифреве. Вскоре. Здесь четыре мили, Сарден, и хорошо бы тебе взять другого коня.

Отчего он так говорит? Медленно, спокойно, словно обращаясь к большому ребенку со взведенным арбалетом в руках.

Кошкодур покачал головой, неспешно вложил нож в ножны.

– Ни один конь меня сейчас не понесет, кха-дар. Не тот запах. А я не желаю ехать с железом в руке. Эту кровь нужно смывать иначе.

– Сарден…

– Не переживай о девушках, кха-дар. У каждой из них найдутся свои тайны. Ты хорошо выбрал.

Он двинулся вперед. По мере того как он удалялся, фигура его казалась…

– Кайлеан! – Ласкольник тряхнул ее за плечо. – Работа ждет.

Произошедшее он не прокомментировал ни единым словом.

– Ты и Дагена присоединитесь к чаардану Веторма. Он потерял больше людей. Здесь мы расстанемся. Вы поедете с востока, мы с запада. Старайтесь не разделяться в городе. Если боги позволят – встретимся на рынке. Вперед!

* * *

Старайтесь не разделяться. Легче сказать, чем сделать. Лифрев на самом деле был путаницей улочек и закоулков, втиснутых меж бестолково и на глазок выстроенными домами. Въехав на те улочки, не выходило двигаться иначе, чем гуськом. Не разделяться для конного отряда было заданием почти невыполнимым.

Когда они приблизились к городу, оказалось, что ситуация не настолько плоха, как могло показаться в первый момент. Пылали склады Кеверса и несколько расположенных на окраинах конюшен. Большинство домов стояли нерушимо. Серый песчаник, из которого строили их стены, горел с трудом.

Первые следы боя они приметили сразу по въезде в город. На улочке стоял конь. Боевой жеребец под се-кохландийским седлом, измазанным кровью. Лифрев умел кусать, и понадобилось бы что-то большее, чем несколько десятков Наездников Бури, чтобы вырвать ему зубы.

И именно это «что-то большее» они обнаружили некоторое время спустя. Чаардан Веторма уже распался на несколько групп, каждая из которых пыталась добраться до рынка собственным путем. Кайлеан и Дагена держались вместе, сопутствовали им трое местных добровольцев, которые безропотно приняли тот факт, что приказы им отдают какие-то девицы. Ведь те были из отряда самого Ласкольника.

Кайлеан знала город, провела в нем несколько последних лет и смогла бы проехать сквозь него с закрытыми глазами. Теперь ветер выдувал густой смолистый дым на улочки, ограничивая видимость до нескольких шагов, но дело было не только в этом. Ей казалось, что нечто произошло с пространством, с расстояниями. Улочка, которая и насчитывала-то несколько шагов, вела их на десятки ударов копыт вперед, чтобы внезапно закончиться слепой стеной. В Лифреве, который она помнила, такого места не существовало. Один из добровольцев охнул и тихонько выругался: после четверти часа блужданий по родному городу он был уже на полпути к панике.

– Вы двое! Налево! Посмотрите, свободна ли дорога. – Она не позволит им опустить руки, Ласкольник всегда повторял, что если неизвестно, что происходит, то по крайней мере нужно занять людей работой. – Даг, чувствуешь?

Черноволосая кивнула.

– Чары. Сильные. Как в Урочище, только другие. Кто-то пытается морочить нам голову. Амулеты ведут себя странно.

И правда, кости, перья и мешочки, которыми она увешала себя и коня, чуть покачивались, но в асинхронном ритме, как будто каждым из них играла другая пара маленьких ручек.

Внезапно раздалось дикое ржание, и из стены вывалился вспененный конь. Растолкал их лошадей и попытался перейти в карьер, но ноги у него отказали, он споткнулся раз и другой, зарылся ноздрями в землю. Всадник, выброшенный из седла, пролетел несколько ярдов и грохнулся на утоптанную дорогу. Мертвый. Молния. Из спины его торчали древки арбалетных стрел.

Стена сделалась прозрачной и растворилась в воздухе, словно темные испарения. Улочка выходила на небольшую, усыпанную песком площадку. Несколько факелов, воткнутых в стены ближайших домов, давали достаточно света, чтобы рассмотреть стоящего посредине площадки мужчину. Одетый как зажиточный купец, в зелень и гранат, он как раз склонялся над растянутым на земле телом. В правой руке он держал короткий прямой нож.

Лежавший на мокром от крови песке был молодым се-кохландийцем. Еще жил, хрипло дышал, пытаясь отползти на спине от возвышающейся над ним темной фигуры. На миг Кайлеан показалось, что она смотрит на некую картину, мифологическую сценку из времен Войны Богов, изображающую тварь Нежеланных, склонившуюся над жертвой.

Потому что мужчина, несмотря на приличные одежды, сверкающие сапоги, снежно-белые манжеты и воротник, не был человеком. Лицо взиравшего на лежащую фигуру казалось большим, опухшим, угловатым, будто кости черепа кто-то сломал и кое-как сложил заново. Кожа его металлически блестела, губы вздергивались, открывая зубы. Вместо носа виднелся второй рот, округлый, с игольчатыми красными клыками. Глаза выглядели так, словно их заливала смола.

Помётник. Мужчина был Помётником, который слишком глубоко погрузился во Мрак и был изменен. Увидав их, он поднял голову и улыбнулся. Обоими ртами.

Дагена вздернула коня на дыбы и первая выскочила на площадь. Помётник распрямился, чары заклубились вокруг него в темных, почти черных полосах и ударили в девушку.

Кайлеан в детстве любила играть с одуванчиками. Срывала целые пучки их и, дуя что было сил, рассеивала во все стороны маленькие семена. Это воспоминание мелькнуло перед ее глазами, когда чары ударили в Дагену. Одуванчик под порывом сильного ветра. Конь и девушка остановились в движении, висящие на них амулеты внезапно дернулись, будто подхваченные сильным порывом, а потом отлетели назад, за ними тянулись полосы дыма. Дагена вскрикнула лишь раз.

Кайлеан миновала подругу, копыта Торина погрузились в мягкий песок, но это его не замедлило, в два удара сердца он оказался подле чародея. Мужчина змеиным движением ушел с ее дороги, заходя слева. Она не пыталась ударить саблей, вырвала ногу из стремени и пнула его в грудь, вкладывая в удар массу и напор коня. Отдача едва не смахнула ее с седла, но оно того стоило. Помётник отлетел назад, словно в него ударили осадным тараном, грохнулся в стену ближайшей конюшни и сполз по ней, сдавленно застонав. Не опустился на землю – стрела с зелеными перьями свистнула мимо уха Кайлеан и пришпилила его к стене. Она же не стала ждать, что будет дальше, соскочила с седла и в глубоком выпаде рубанула горизонтально, чуть глубже, чем нужно, аж острие звякнуло о камень, – но это уже не имело значения. Голова Помётника улетела во тьму.

Оглянулась. Дагена как раз накладывала на тетиву следующую стрелу.

– Нет нужды, Даг.

– Есть, – прохрипела та. – Этот сукин сын едва меня не ослепил.

Лук брякнул снова. Они постояли минутку, тяжело дыша.

– Как ты?

– Словно получила в морду казанком кипящего масла. – Черноволосая осторожно дотронулась до щеки, зашипела. – Будут шрамы?

– Нет. Мордашка у тебя красная, но кроме этого – ничего. Племенная магия, верно?

– Бабка гордилась бы. – Дагена болезненно улыбнулась. – Если бы не амулеты, ободрал бы меня до кости.

– Если бы не твои амулеты, он прикончил бы нас обеих. Где остальные?

– Сбежали… наверное. Когда ты промчалась мимо, я вроде услышала топот за спиной, и кажется мне, что это они перепутали направление. – Дагена вынула из колчана еще одну стрелу. Кивнула: – А с ним что?

Се-кохландиец, вот же так его и разэтак, она совершенно о нем позабыла.

Кайлеан подошла к лежащему на земле всаднику. Тот тяжело, хрипло дышал. Когда он столкнулся с Помётником, волна чар, видимо, вышибла его из седла. Доспех его свисал клочьями и дымился, ноги казались сломанными. Простое оружие таких ран не оставляло.

Саблю в ножны она не вкладывала. Не стирала с нее кровь. Зачем дважды делать одну и ту же работу?

Должно быть, он прочел это по ее лицу, поскольку приподнялся на локте и миг-другой пытался выглядеть одновременно гордым и презрительным. Непростое дело, когда тебе семнадцать и ты истекаешь кровью на площади, покрытой лошадиными и коровьими лепешками.

– Вех крендлартсанн… треолинн…

– Не напрягайся, парень. – Она подошла ближе и присела на корточки, видя с удовлетворением, как при слове «парень» щеки его заливает волна багреца. – Во-первых, Наездники Бури уже много лет обязаны знать меекханский хотя бы в той степени, чтобы суметь расспросить пленных. Во-вторых, ты ведь меня понимаешь, верно, парень?

Он не отвел взгляд, как она ожидала, и лишь слегка кивнул.

– Заканчивай, – рявкнул он.

– Охотно, но чуть позже. Сперва расскажешь мне, зачем вы напали с Помётниками на наш город.

Он немо ловил ртом воздух – как видно, ожидал всего, но только не подобного обвинения.

– Мы не нападали с веардехасс на ваш город… мы нападали на них… На банду Помётников, которые свили себе здесь теплое гнездышко, и… и на их слуг. Ну давай, – он гордо глянул ей в глаза, – ну давай, ты… кавеннеа’фенн.

Кавеннеа’фенн, паршивая собака, что жрет трупы на поле битвы. Неплохо.

– Значит, я их слуга? – Кайлеан указала на пришпиленный к стене труп. – А голову я ему отрубила, потому что он мало мне платил?

Некоторое время он переводил взгляд с нее на труп.

– Но жрец… ваш жрец сказал, что это здесь. Сказал… что выманит из Лифрева воинов, и тогда мы и отряд Ловчих очистим город. Утром должно прибыть подкрепление, чтобы захватить постоялый двор.

– Какой жрец? – По хребту ее пробежала холодная дрожь.

– Ловчий, Аредон-хеа-Цирен.

Дагена выругалась. Кайлеан медленно выдохнула:

– Спокойно, Даг. А ты – говори. Ты из какого Крыла?

– Из… – Он колебался. – Из Красных Вепрей.

– Кто командует?

– Акелан Дану Кредо.

– Я слыхала о нем. Безумный Вепрь, верно?

– Да.

– И когда этот лже-Ловчий к вам приехал?

– Десять дней назад, был у него знак, меч Храма, жезл мира наших жереберов… Все.

– Что он вам рассказал? Нет, не говори, догадаюсь сама. Попотчевал вас историйкой о группе Помётников, что ходят туда-сюда через границу. Перечислил все жертвы, описал отвратительные обычаи и все такое прочее. Я права? И сказал еще, что у Храма Госпожи Лааль не хватает сил, чтобы самому окружить и выбить банду. Верно? Предложил совместную атаку.

Раненый кивнул.

– Что он еще говорил?

– Сказал, что банда захватила город. Что они правят здесь, словно князья… Что передавили уже большинство жителей и, пользуясь близостью проклятой земли, собираются начаровать сильное заклятие.

– И не показалось вам странным, что он велел вам встать под городом?

– Сказал… сказал, что усыпит бдительность Проклятых. Что они не догадаются, что мы желаем сделать, если сперва покажемся в небольшом количестве…

Ее обдало холодом.