Текст книги "Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад"

Се-кохландиец заморгал, все еще не понимая. Ласкольник вздохнул:

– Спрошу по-другому. Не думаешь ли ты, что они уже слишком измучены?

Кха-дар поднял руку. Брякнул лук, и в небо ушла одинокая стрела. Молодой кочевник сидел с раскрытым ртом, глядя на тянущуюся за ней ярко-красную ленту. Стрела взлетела в небо высоко, почти до границы видимости. Если бы не трепещущая за ней краснота, они наверняка потеряли бы ее из глаз.

Некоторое время все: и чаардан, и Молнии – стояли неподвижно, с лицами, запрокинутыми в небеса, и некоторые наверняка не успели еще задать себе вопрос, что именно означает этот сигнал, когда пришел ответ.

А пришел он от земли, которая затряслась, будто чувствуя охватывающий ее жар. Кайлеан ощутила дрожь, даже оставаясь в седле, дыхание ее перехватило от радости, и, почти сходя с ума, она поняла, что это такое. Земля так дрожит, когда тысяча панцирной кавалерии идет в атаку. Приближался Седьмой.

Опережала его волна чар. Что-то ударило сзади в морозную стену за их спинами, и та изогнулась, заклубилась и дохнула холодом. Но Ласкольник был прав: удерживать такие мощные чары столь длительное время – ужасно трудно, и даже жеребер, равный по силе великим боевым магам империи, платил за это страшную цену. Впрочем, служащие в полку чародеи тоже были не пальцем деланы. Волна разогретого воздуха обернулась вокруг серой стены и вдавила ее в землю.

Линия Наездников Бури заволновалась. У них оставалось два выхода: броситься на спокойно стоящий чаардан или развернуть коней и сбежать от приближающейся угрозы. Но не хватило им хорошего командира, кого-то, кто сумел бы мгновенно принять решение и отдать нужные приказы, ибо, хотя земля тряслась все сильнее, отряд стоял на месте, словно вросши в землю. Только когда чары жеребера были сломаны, несколько десятков всадников рванулись в самоубийственную атаку на отряд Ласкольника. Остальные все так же стояли на месте.

Свисток кха-дара развернул чаардан, и они тоже порысили вверх по склону долины. Несколько резких команд перестроили их в узкий двойной строй.

В миг, когда они приблизились к краю, оттуда вылетели панцирные хоругви. Стена всадников раздалась по обе стороны чаардана, и в грохоте копыт, с бьющими на ветру плащами и зелеными косынками помчалась вперед. Те несколько десятков кочевников, что настигали отряд Ласкольника, в мгновение ока были опрокинуты и стерты в пыль.

Чаардан остановился, на этот раз без команды. Они повернули коней и встали на краю долины. Вид отсюда открывался как с лучших мест лучшего театра. Только вот теперь не они играли главную роль в этой драме.

Молнии уже были разгромлены. Правда, они еще сопротивлялись атакующим гвардейцам, но разве что потому, что у них не оставалось другого выхода. Неполные три сотни, которые захлопывали ловушку, в большинстве своем сидели на загнанных до полусмерти лошадях, а Ласкольник оказался прав и насчет второго жеребера. Серая Сеть высосала из него силы, и в миг, когда их атаковал Седьмой, он не сумел сплести ее снова. А может, погиб во время той первой атаки, как знать. В любом случае, никакие чары не встали над стеной конных, и в несколько ударов сердца оба отряда перемешались, образовав клубящиеся, бряцающие железом и издающие нечеловеческие рыки ряды. Только увидев сражающихся, Кайлеан поняла, что свои полупанцирные хоругви империя вооружала и одевала в доспехи по примеру Молний. Схожие кольчуги и шлемы, схожие сабли и копья. «Если бы не плащи и зеленые косынки, непросто было б различить, кто кого рубит», – подумала она кисло. Почти в тот же момент атакующие проломили ряды отчаянно сопротивляющихся а’кееров, и Наездники Бури бросились наутек.

Но убегать было некуда. Через противоположный край долинки перелилась иррегулярная, неровная линия пестрой конницы. Свободные чаарданы, с которыми командир Седьмого подписал контракт, присоединились к развлечению.

Глядя на скорость, с которой гибли кочевники, Кайлеан сомневалась, что хоть кто-то из нового отряда успеет схватиться с се-кохландийцами. Кони у тех, кто преследовал чаардан Ласкольника, были столь загнаны, что некоторые из них попросту останавливались, свешивая головы. Прежде чем всадники успевали соскочить с седел, с конского хребта снимал их тычок копьем либо удар саблей. И только а’кеер, охранявший жереберов, имел свежих лошадей, и, кажется, именно они и мчались во главе бегущих.

«Жереберы, – вспомнила она. – Осталось двое и горсточка охранявших их конных. Где они?»

Те как раз неслись к центру долины, где через миг-другой должны были столкнуться две волны всадников. А за ними, хлопая на ветру плащами, словно перенесенная с аляпистой военной фрески, мчалась еще одна хоругвь Седьмого, фланкированная несколькими десятками полудиких всадников. Как по команде, все: кавалеристы и иррегулярная конница – подняли луки и со ста пятидесяти ярдов выпустили стрелы. Те, подхваченные диким ветром, закувыркались в воздухе, меняя линию полета. Жереберы окружили себя чарами, пусть со спины мчащегося коня заклинания накладывать было непросто. Тем временем стрелы сыпались на них уже непрекращающимся дождем, погоня прекрасно знала, что, пока чародеи занимаются стрелами, не сумеют отвечать магией. Старая пословица гласила, что, если припрешь мага к стене, бей его, пока кровь у него не пойдет ушами и носом. И именно это и делали кавалеристы: атаковали раз за разом, зная, что в конце концов жереберы ослабнут – или запоздают с реакцией.

– А где остальные, кха-дар? Где? – Кошкодур наблюдал за резней внизу с выражением лица старого солдата. – Нас миновали три, там – еще одна. Где еще две хоругви и половина контрактников?

– Тут и там, – Ласкольник неопределенно повел руками. – Кому-то же надо заняться теми, чьи кони пали, верно? И теми, кто поднимал облака пыли. И не слишком-то расслабляйся, Сарден. Это еще не конец.

Два отряда конных столкнулись посреди долины. Собственно, это была резня – неполная сотня Молний против шести сотен гвардии и трех – иррегулярной кавалерии. Иррегулярной – в смысле отсутствия единообразного обмундирования и вооружения, поскольку большинство свободных чаарданов составляли степные забияки, которые полжизни провели в таких стычках, а многие имели за плечами службу в армии. Потому они не позволили прорваться кочевникам сквозь свои ряды, хотя ошметки оставшегося а’кеера пытались это сделать, формируя в последний миг несомкнутый клин. Но клин был умело затуплен и сбит с острия атаки, а через мгновение на его месте виднелся лишь огромный круг с тающим на глазах центром.

Жереберы мчали прямиком туда, несмотря на дышащую в затылок погоню. Прошли уже половину дороги, им осталось всего-то триста пятьдесят, может, четыреста ярдов. «Ищут смерти?» – успела она спросить себя, когда ярдах в двухстах перед беглецами встали с земли туманные ленты.

Ласкольник отреагировал первым:

– Вперед! В карьер!

Они рванулись, послав коней в последний отчаянный рывок.

Серый туман вставал все выше и все шире разбрасывал крылья. Двигался он со скоростью галопирующего коня, и всего несколько ударов сердца отделяло его от того, чтобы накрыть занятые сражением хоругви. Воздух заискрился мерзлыми льдинками, земля чуть ли не стонала, во мгновение ока скованная холодом. Это был бы хороший размен: половина полка и половина чаарданов взамен трех а’кееров. А в хаосе, что возникнет после той резни, жереберы могли бы сбежать, объехав мешанину смерзшихся в камень тел.

Кайлеан, не думая, вынула лук и наложила на тетиву последнюю иглу. «Это бессмысленно, – мелькнуло у нее в голове, – мы не успеем, ни за что не…»

Волна горячего воздуха врезалась во фланг морозной стены, пробила его и ударила в жереберов. Кайлеан видела ее как ленту вихрящегося воздуха, оставляющую за собой полосу испепеленных трав. Никакого пламени, никакого открытого огня – только жар. «Кто? – Она осмотрелась. – Кто ударил чарами?»

Еще одна хоругвь вылетела из-за края котловины, а во главе ее мчался одинокий всадник. Из его правой руки, вытянутой вперед, рвался жар.

Беглецы развернулись на месте, а стена мороза, бегущая к дорезающим остатки Молний хоругвям, развеивалась почти на глазах. Но очередная вставала против волны горячего воздуха.

Схватка оказалась короткой и жесткой: два заклинания, жар и мороз, столкнулись, пожирая одно другое. Поднялись клубы пара, земля затряслась, словно две гигантские твари сошлись в схватке и одновременно пали, убив друг дружку. И все. Вот только военный маг достиг своей цели, оттянув внимание жеребера от остальных солдат.

Вторжение в ее разум было грубым. Жестким и животным. А она едва не вскрикнула от радости и забыла выпустить стрелу.

Во всем своем полудиком естестве вернулся Бердеф. Сразу наступило единение, у нее даже закружилась голова. Она прикрыла глаза.

«А, чтоб тебя, лохматый дурак, – выругалась она мысленно, – хочешь, чтобы я упала с лошади?»

Ее захлестнули картины воспоминаний. Нечеловеческих, в которых главенствовали серые цвета и цветные запахи. Степи. Чужое присутствие. Интерес. Заинтригованность. Открытие. Недоверие. Страх. Боль. Гнев. И наконец, холодная, словно настигавшие их недавно чары, – ненависть.

Бердеф впервые передавал ей такие сложные и ясные чувства.

Но, когда она открыла глаза и взглянула на остатки группы, охраняющей жереберов, она снова чуть не свалилась с коня.

Убегающие чародеи держали коридор к единственному проходу, который им остался, – между чаарданом Ласкольника и хоругвью, пытающейся добраться до них с другого бока. Стрелы сыпались в их сторону все так же густо, но до сих пор безрезультатно. Теперь Кайлеан знала почему. Их не оберегали никакие чары. Ничего подобного используемой магами империи концентрированной Силы, которая в зависимости от аспекта могла отбивать, замедлять или менять направление полета стрел.

Над отрядом жереберов вились духи.

Духи, прикованные чарами, полупрозрачными цепями – к поясу, надетому на одного из чародеев. Было их… шесть, восемь… десять. Она видела трех степных волков, оленя, двух псов, молодого коня, нечто, что могло быть духом молодого медведя, и… двоих людей. Мужчину и женщину. Именно эти духи отбивали стрелы. Отбивали и истекали кровью. Каждый раз, когда их прошивала стрела – чтобы, изменив свой полет, упасть где-то в стороне, – они дергались на привязи, будто им наносили настоящие раны. Из ран их вытекали темные маслянистые ленты, некоторое время висели в воздухе, чтобы пролиться вниз и укрепить соединящую их с поясом цепь. Чем чаще стрелы попадали в духов, тем сильнее и крепче становились их путы.

Появилось воспоминание. Ночь, звезды – светлые точки без запаха, след зайца, который пробегал неподалеку вечером, и стоявший рядом запах степного лиса. Легкое любопытство, желание проверить, наполнил ли кузен желудок. И внезапно – это. Черная цепь, вынырнувшая из темноты и ударившая прямо в грудь. Прошившие насквозь, ледяные и горячие одновременно, проросшие в нем корни наполнили все тело, протягиваясь в каждую лапу. И внезапно он перестал быть собой. Встал, хотя не хотел, пошел, хотя не желал. А потом его охватило бешенство. Он дернулся и начал грызть цепь, несмотря на чувство во рту настоящего холодного железа, и звенья все же уступили. Он кувырнулся, дернулся, вгрызся сильнее, холодные корни лопнули, и внезапно он получил власть над задними лапами, потом сломались очередные звенья, он встал, шатаясь и ворча, и сжал челюсти так, что под черепом у него взорвался яростный свет.

Цепь лопнула.

Все это продолжалось меньше мгновения. И теперь это были ее воспоминания, словно именно она кралась ночной степью и грызла призрачную цепь. И воспоминания о следующих трех днях и ночах, которые Бердеф провел в степи, выжидая возможность для нападения. Он охотился на чародея. Она никогда и не думала, что пес может кого-то так ненавидеть, но одновременно и сама теперь чувствовала эту естественную звериную ярость. Единение несло в себе подобные дары, хотя временами она задумывалась, сколь много здесь зависит от Бердефа. И какие из воспоминаний становятся частью его памяти.

Этого короткого мгновения, небольшого промедления, когда она перестала гнать коня, хватило, чтобы выпасть из строя и оказаться ярдах в двадцати от остальных. Чаардан все еще мчался вперед, стараясь залатать дыру, которую высмотрели кочевники. Уничтожение нескольких а’кееров не имело никакого значения, если как минимум двум жереберам удастся вырваться из ловушки. Охота все еще продолжалась.

Но теперь она знала. Один из них был настоящим Ланн’ховеном — Ловцом Душ. Таким, какого боялись и ненавидели почти все. Таким, кто мог насильно удержать душу при себе и использовать ее как раба. Пока он имел в своем распоряжении тех духов, стрелы ничего не могли ему сделать, поскольку ему не приходилось черпать Силу из какого-либо источника. Скорее полк израсходует все стрелы, нежели он устанет.

Наполнила ее холодная, дикая и яростная ненависть. Эмоции Бердефа. Она сдержала их, навязала свою волю. Тактика пса, который желал броситься в атаку и грызть, прыгать, вцепляясь в глотку, не была наилучшей. В этой схватке именно ей следовало командовать.

Чаардан оказался на расстоянии выстрела. Она смотрела, как духи перехватывают стрелы, как те замедляются и без вреда падают на землю. Всякий раз цепи чуть крепли.

У нее осталось всего пять шил и одна игла.

Она склонилась к конскому уху.

– Ну, Торин. Выдай все, что сможешь, старичок.

Она отклонилась влево, не пытаясь догнать остальных, и послала коня в дикий карьер. Торин мог бежать так лишь короткое время, прежде чем зароется мордой в землю. Но, как она и просила, выжал из себя все – потому что они ездили вместе три года и никогда не подводили друг друга.

Она оказалась на лугу, куда смещался убегающий отряд. Скорее почувствовала, чем увидела, как несколько других пытались пойти за ней следом, но свисток Ласкольника осадил их назад. Если чаардан растянул бы строй, эти двести се-кохландийцев разорвали бы его и сбежали в степь. Между кочевниками и дорогой к бегству стояла лишь одинокая девушка.

Она остановила коня, когда они были в двухстах ярдах от нее. Пять шил и одна игла.

Она выпустила первую стрелу, вторую и третью, понимая, что дистанция великовата для шил. Долететь – долетит, но тяжелые стрелы будут иметь тогда уже слишком маленькую скорость, чтобы причинить хоть какой-то вред. Но в одном она была уверена. Тот жеребер должен оказаться богом лучников, чтобы понять, какая стрела летит к нему.

Дух оленя подскочил и отбил близящиеся стрелы. Только он. Остальные продолжали прикрывать беглецов с тыла и с боков. Она видела, как он скачет: гордый, красивый даже после смерти, и сердце ее обливалось кровью при виде дымных полос, которые стрелы вырывали из его тела.

Ни один кочевник не потянулся за луком, чтобы послать в нее стрелу. Зачем? Через пару ударов сердца они стопчут ее и помчатся дальше.

Она выпустила последнее шило и потянулась за иглой. Ее широкий, плоский наконечник был настолько остер, что его можно было использовать как бритву. Она натянула лук и выровняла дыхание. Уже отчетливо видела каждое лицо, но сконцентрировалась лишь на одном. Именно его владелец держал духов на привязи.

Единение покинуло ее столь же быстро, как и пришло. Бердеф оставил ее снова.

Так, как она ему и приказала.

Мягко, почти ласково она отпустила тетиву.

Игла была быстра. Куда быстрее шила – именно такой ее и делали. Легкое древко и мягкие перья придавали ей скорость и дальность. Она полетела низко, навстречу лицу жеребера, и казалось, что ничто не сумеет ее обогнать.

Дух оленя оказался быстрее. Вырос между чародеем и стрелой, склоняя красивую рогатую голову движением, достойным князя пущи. Подставил ей грудь.

Серая молния метнулась из травы и повисла на его горле. Бердеф некогда ходил с ее отцом на охоту, а такие вещи не забываются. Стянул оленя вниз не больше чем на пару футов, но этого хватило.

Стрела пролетела сквозь пустое уже пространство и, прежде чем жеребер успел призвать следующего духа, ударила его в горло.

Цепи лопнули, она услыхала этот звук, похожий на стеклянный треск, а духи разлетелись во все стороны.

Убегающие были ярдах в пятидесяти от нее.

Два залпа накрыли их почти одновременно.

Кочевники не держали щитов над головами и ехали тесными рядами, чтобы таиться в тени Силы жеребера. Большинство погибли мгновенно. А в остальных, смешавшихся, раненых и пытающихся совладать с паникующими лошадьми, ударила погоня.

Последний из се-кохландийцев пал в нескольких шагах от нее.

Ей даже не пришлось вытаскивать саблю.

* * *

Они ждали генерала на краю котловины, глядя, как иррегулярные ловят уцелевших коней Молний. Это была жесткая схватка – только нескольких Наездников Бури удалось взять живьем, остальные сражались до конца. Все окрестности оказались выстелены телами, на середине долины куча трупов достигала конских животов.

Кайлеан глядела, как солдаты копают неподалеку гигантскую яму. Как и говорил Ласкольник, а’кееры Завира из Клаххиров должны были раствориться в воздухе. Пленники наверняка на долгие годы окажутся в подземельях. Трофейным коням выжгут новые клейма и отошлют внутрь империи. Сын Войны будет обречен на домыслы и сплетни, а его конкурент даже не узнает, кого он должен благодарить за свое спасение.

Так вели политику на Востоке.

Железом, кровью и тайной.

– Откуда… – Кошкодур заколебался, словно понимал, что задает непозволительный вопрос: – Откуда Седьмой знал, где мы находимся?

Некоторое время Ласкольник не отвечал, всматриваясь в глубь долины.

– Птицы, – проворчал он наконец. – Я приказал генералу, если будет невозможно нас найти, смотреть в небо, ища чего-то странного. Ястребы, соколы и коршуны никогда не летают стаями.

Те, кто услышал, только кивнули. Никто не спросил, кто же заставил степных ловчих птиц так себя вести. Чаардан – это чаардан. У каждого есть свои тайны.

Аберлен-гон-Саве подъехал к ним в компании адъютанта и нескольких членов штаба.

– Генерал Ласкольник, – он поклонился в седле и отдал честь, – империя вам благодарна.

Кайлеан присмотрелась к нему внимательней. Проклятие – ни следа от наглого, обиженного на весь мир франта, который изгонял их с заставы. Командующий Седьмым был неплохим актером.

– Генерал гон-Саве. – Кха-дар и сам отдал честь. – Я не знал, что у вас есть столь сильный боевой маг.

– Ванхен-кан-Левав. – Командующий Седьмым усмехнулся. – Мастер Тропы Огня. Но пока он не великий маг. Будет лишь представлен к этому титулу.

– Он справился со стеной холода истинного жеребера. Дважды. Из него будет толк. – Ласкольник кивнул. – Так или иначе – хорошая работа, генерал. Седьмой может гордиться.

Военные просияли, выпрямляясь в седле. Проклятие, они ведут себя словно солдаты во время смотра.

– Двадцать восемь убитых, тридцать раненых. Почти ничто против шести а’кееров и трех жереберов, – не столько похвалил, сколько подвел итог он. – Где остальные? Те, что отстали? И те, что вас обманывали?

– Иррегулярные их выслеживают. Остальные чаарданы и полная хоругвь шли в нескольких милях за погоней. Так, как мы и запланировали. Не сбежит ни один.

Ласкольник кивнул:

– Я рад, что мы смогли помочь. Вы узнали, кто предатель?

Генерал кивнул:

– Да. Один из пастухов. Якобы имел родственников по ту сторону границы. – Никто не прокомментировал, что офицер говорит о том в прошедшем времени. – Если бы вы не погоняли их Ланвереном, потери бы у нас были больше раз в десять.

– Это не мы.

Аберлен взглянул на него в удивлении:

– А кто?

Кха-дар улыбнулся, склонился в седле и похлопал коня по шее:

– Это они. Лучшие кони, каких можно купить, украсть или добыть в бою.

Колесо о восьми спицах

Кайлеан шла узкой улочкой, ведя под уздцы коня, а Торин шагал за ней с печально опущенной головой. Она ругалась себе под нос, да такими словами, что, казалось, сам воздух вокруг нее морщился и шел волнами. В смысле морщился и шел волнами сильнее, чем обычно.

Было жарко. Солнце стояло в зените, а тени клеились к стенам, словно искали… да, собственно, тени. Вроде бы уже началась осень, но, как сказал вчера Кошкодур, лето хлопнуло ее по широкому заду и отослало прочь, а само осталось править степями дальше, как будто ничего не случилось. В Лифреве только самые глубокие из колодцев в глубочайших из подвалов все еще давали воду.

А она ругалась, топая сквозь город в самый полдень, в то время как большинство жителей сидели в домах или глубоко под ними, предпочитая холод подземных коридоров духоте нагретых комнат. Проклятущая Лея и проклятущее ее счастливое седло!

Все началось пару дней назад, когда Лея в очередной раз обнаружила, что ее седло требует серьезного ремонта. Учитывая, что ездила она на своем напоминавшем пони-переростка коне, чудом было уже то, что седло столько протянуло. Обычно она нагружала животинку таким количеством переметных сум и свертков, что низкий и коротконогий конек начинал напоминать бочку на четырех мохнатых ножках. И два дня назад оказалось, что передняя лука седла треснула, подпруга держится лишь на кусочке дратвы, а подперсья требуют замены. Собственно, седло стоило выбросить, но Лея считала его своим талисманом. Аккуратно подновляла его, вкладывая в тот кусок дерева, шкуры и железа столько денег, что хватило бы на три новых. Однако не это было главной проблемой. Проблема заключалась в том, что седло изготовили по специальному заказу для этого ее проклятущего пони! А шорник, который его делал, обитал на другом конце Лифрева.

Чаардан, как обычно, остановился в «Вендоре», а мастерская Барена-кар-Лева была, как назло, расположена точнехонько в противоположном конце города. А это значило, что кому-то – некоему глупцу – придется нести туда седло на собственном хребте, поскольку для Леи оставалось очевидным, что если оно повреждено, то нельзя его класть на конскую спину. Могло поранить животное. В ней же самой было едва пять футов роста, потому и речи не могло идти о том, чтобы отнесла она его сама.

А потому искала кого-то для помощи или – что вероятней – для отягощения его такими вот обязанностями.

И внезапно у всех в чаардане нашлась масса работы.

Оказалось, что большинство доспехов требуют сиюминутного ремонта, мечи, сабли и топоры тупы, словно подковы, и если их тотчас не наточить, то случится нечто ужасное. К тому же похоже, что в Лифреве вспыхнула некая эпидемия, поскольку всякий, у кого была здесь родня, должен был сей же миг отправиться к заболевшему родственнику. Файлен хотел проведать невесту и на вопрос, какую из трех, только проворчал что-то неясное и быстренько удалился. Кошкодур – тот просто-напросто исчез бессловесно, и Кайлеан готова была поспорить, что он пьет теперь в каком-то из подвалов. Дагена скрылась в комнате и забаррикадировала дверь. Нияр внезапно предстал пред ними с рукой на перевязи, жалуясь на возвратившуюся контузию.

Все должно было закончиться как обычно – то есть тем, что Лея наймет у Аандурса повозку и осла, после чего повезет седло в ремонт. Но, пока она искала осла, все разбежались.

Кайлеан направилась куда обычно – во вторую свою семью, хотя и означало это волочиться по жаре через половину города. Официально она шла, чтобы Анд’эверс осмотрел правую переднюю подкову у Торина, а потому конь шагал следом, слишком одуревший от жары, чтобы сопротивляться.

Проклятущая, проклятущая Лея!

Кайлеан приближалась к кузнице, отчетливо слыша стук молотка и дыхание мехов. Жила она здесь вот уже несколько лет, а потому безошибочно распознала, что используется лишь малый очаг. Впрочем, ничего странного – при такой жаре кузница вполне оживала только к вечеру: тогда в ней и работали – до поздней ночи. Пекло середины дня убивало любую активность.

Подворье верданно показалось из-за следующего поворота. Наконец-то. Она чувствовала, что еще несколько шагов – и она упадет в дорожную пыль и не встанет до самого вечера.

Шесть домов, непривычных для Лифрева, были поставлены свободным кругом с кузницей посредине. Все дома имели в ширину футов восемь, трехкратную длину, полукруглые крыши, двери, обращенные на кузницу, и маленькие окна. Она знала, что внешние обычно закрыты толстыми ставнями с крестообразной амбразурой посредине. Так мог выглядеть лагерь странствующего каравана – несколько фургонов в защитном построении.

И именно этим круг и был. Караваном, который уже никуда и никогда не поедет.

Это всегда заставляло сжиматься ее сердце: полное спокойной печали смирение, с каким Анд’эверс принимал судьбу – свою и своего народа. Она не могла понять их до конца, но было это одной из тем, на которые распространялся неписаный закон молчания. Фургонщики верданно в этой семье не разговаривали о собственном положении даже между собой.

Потому что состоящие из сотен, а порой и из тысяч фургонов странствующие города верданно уже не ездили по Лиферанской возвышенности, называемой порой Большой Северной возвышенностью.

Она зашагала в сторону построек, и в тот же миг из одной из них вышел высокий мужчина. Анд’эверс. Улыбнулся, увидав ее, и, сразу сделавшись серьезным, окинул взглядом стоящего с поникшей головой Торина.

– Намереваешься замучить его до смерти?

Ну да, лошадники. Лежи она, окровавленная, между копытами Торина, все равно они сперва занялись бы конем, а только потом спросили бы, отчего она пачкает землю. Она нахмурилась:

– Я тоже рада тебя видеть, дядюшка.

– Потом, Кайлеан, потом. Проводи его в конюшню.

Лишь конюшня и не была никогда жилым фургоном. Выстроили ее от фундамента, и, пожалуй, имелось в ней удобств поболе, чем во многих домах города. Широкие коновязи, корыта, всегда полные воды, и ясли, всегда полные овса. А внутри царила прохлада. Кони верданно приветствовали Торина дружелюбным пофыркиванием.

– Оботри его, вычеши и напои.

– Я его нынче уже чесала.

– Скребком? – Он прошелся ладонью по конской спине, каким-то чудом найдя фрагмент грязной шерсти. Надел на ладонь щетку, подав девушке вторую.

Не имело смысла протестовать. В конце концов, Торина она получила в подарок от Анд’эверса, и уж кто-кто, а он прекрасно разбирался в лошадях. Кроме того, в конюшне было прохладно и приятно, а конь ее заслужил толику внимания.

Вычесывая коня, она всегда позволяла своим мыслям плыть свободно.

Некогда, лет тридцать тому назад, таких фургонов, как шесть этих, были десятки тысяч. Кое-кто даже утверждал, что хорошо за сотню тысяч. Поделенные на кланы и племена, движущиеся города истоптали возвышенность, лежащую к северу от Великих степей, вдоль и поперек, и многие годы никому разумному не приходило в голову пойти на верданно войной. Многочисленные и воинственные, они умели молниеносно превращать свои странствующие города в оборонительные лагеря, о которые ломали зубы многие армии. Они охотно торговали с соседями, имели прекрасных кузнецов и шорников, а седла их и упряжь считались лучшими в мире. Прекрасные ремесленники, как и огромные стада скота, что шли за каждым из караванов, были источником богатства и силы этого народа.

И эти огромные стада сделались причиной его гибели. Когда сорок лет назад Отец Войны покорил и усмирил все племена Великих степей, ему понадобились стада верданно. Ему понадобилось мясо и жир, чтобы наполнить желудки стотысячной армии, ему нужны были шкуры на шатры и доспехи, кости и жилы для луков. Первую великую войну се-кохландийцы, как называли их уже тогда, вели не с империей, но с Фургонщиками верданно.

Странствующие города падали один за другим, потому что у кочевников была кавалерия, а у жителей плоскогорья – нет.

Потому что Фургонщики не ездили верхом.

Никогда.

Верданно почитали Лааль Сероволосую, Владычицу Степей, в образе камендеет – белоснежной кобылы с золотой звездочкой во лбу. У них была легенда об их первом властелине и о богине, о том, как она провезла его Путем Безумия, проведя его народ в землю обетованную, он же поклялся, что ни сам он, ни его потомки никогда не сядут на конский хребет. Верданно использовали лошадей – те тянули их фургоны, запрягали их в боевые колесницы, а когда было необходимо – животные ходили в броне. Но любой Фургонщик, который оказывался на конской спине, все равно при каких обстоятельствах, моментально изгонялся из рода. Древняя легенда лепила стержень их духовности, сплетала роды и кланы в народ, одновременно связывая им руки.

Потому что верданно любили коней. Любили их безумной, сумасшедшей любовью. Говорили, что Фургонщик скорее допустит, чтоб его дети умерли с голоду, нежели позволит, чтоб его кони познали лишения. Если это и преувеличение, то небольшое. Однако в обычаях своих они не были неразумными фанатиками. С лишенным ханжества прагматизмом они признавали за другими людьми право ездить верхом, а потому делали все, дабы облегчить конские спины: потому-то среди них были лучшие шорники в степях. И кузнецы. Элементы конской упряжи, выходившие из кузницы Анд’эверса, соединяли в себе красоту и практичность. Верданно были абсолютными мастерами в деле создания конской упряжи. С таким же прагматизмом они принимали и то, что во время войны можно ранить и убивать коней врага, выказывая, однако, им честь, словно благородному противнику. Бывало так, что после битвы они оставляли людей стервятникам, а коням насыпали высокий курган.

Однако древняя легенда превращала их в пехотинцев и фургонщиков. Не всадников.

И именно это привело их к поражению. Закаленные в боях се-кохландийские армии перереза́ли пути больших караванов и внезапно ударяли по ним. Иногда удавалось разгромить те первой же атакой, порой караван ощетинивался линией боевых фургонов и превращался в укрепленный лагерь. Кочевники учились их брать чарами и силой, и вскоре ни один из странствующих городов не мог чувствовать себя в безопасности. Ох, битвы были яростны, легкие колесницы верданно показывали, что они умеют, поскольку возницы верданно не зря считались лучшими в мире. Вот только колесницам не победить кавалерии, особенно такой, как се-кохландийская. И караваны-города один за другим гибли.

Дольше прочих держался самый большой из них, названный Хав’лоод, Королевский Город. Состоял он из более чем десяти тысяч фургонов, которые, выстроенные в мощную четырехслойную стену, полгода отбивали атаки пятидесятитысячной армии кочевников. Чародеи верданно противостояли жереберам Отца Войны столь искусно, что тот в конце концов запретил своим шаманам принимать участие в битвах; смуглокожие воины отбивали одну атаку за другой, а внутри огромного четырехугольника паслись большие табуны. И именно они и погубили защитников, ибо те не сумели расстаться со своими конями. Когда началась осада, под нож пошли все коровы, волы и овцы. Только не кони. А травы внутри боевого лагеря было мало, и, когда закончились запасы сена, а люди начали отдавать свою пищу животным, последний владыка верданно приказал разомкнуть цепи, скрепляющие фургоны. Время великих караванов подошло к концу.