Текст книги "Королева Бедлама"

Глава 12

Хадсон Грейтхаус повел Мэтью сквозь моросящий дождь к каретному двору из коричневого камня, в окнах которого горел свет. Судя по жуткой усталости и тяжести в руках и ногах, поспать ему дали не больше двух часов. Грейтхаус освещал путь фонарем. Наконец они вошли в открытую дверь и оказались в помещении с земляным полом, на котором по кругу было расставлено еще восемь фонарей.

Грейтхаус закрыл дверь и, к некоторому беспокойству Мэтью, задвинул засов. Карет во дворе никаких не было, зато была лестница наверх, где, по всей видимости, и обитал Грейтхаус. Он повесил свой фонарь на крюк в стене, и в этот миг Мэтью заметил отблески желтого света на рукоятях и гардах четырех шпаг в ножнах, уложенных горизонтально на крючки. Шпагами арсенал Грейтхауса не ограничивался: Мэтью увидел два пистолета, три кинжала и – подумать только! – здоровенную пращу.

– Миссис Герральд мне сообщила, что ты ничего не понимаешь в шпагах и пистолетах. Это верно?

– Да, сэр. То есть… верно. – Мэтью неудержимо хотелось зевать, пока он не увидел оружие. Теперь же сон сняло как рукой.

– Стало быть, ты шпаги и в руках не держал?

– Нет. То есть… – Однажды ему довелось взять в руки шпагу в тюремной камере Фаунт-Ройала, но, скорее, чтобы избавиться от нее, нежели чтобы ею воспользоваться. Вряд ли это стоит даже упоминать. – Мальчишкой… то есть в детстве… я состоял в портовой шайке оборванцев. То была, конечно, не настоящая шайка, а так… горстка сирот. Я и сам сирота.

– Ты это сейчас к чему рассказал?

– К тому, что мы дрались на палках. Будто на шпагах. Ну, понарошку.

– И что, ты кого-нибудь убил такой палкой?

Грейтхаус подошел вплотную и навис над ним, точно великан. Причем с каждой секундой он и его тень на стене будто увеличивались в размерах – по крайней мере, в глазах Мэтью.

– Нет, сэр.

– А вообще, убивать приходилось?

– Нет, сэр.

– Драться умеешь? Врукопашную?

– Я… с мальчишками-то мы, конечно, дрались. Но то было очень давно, я теперь другой человек. Полностью изменился.

– Этот навык следовало сберечь.

Грейтхаус осмотрел Мэтью с ног до головы – словно впервые видел. Лицо его в свете фонаря казалось надменным и презрительным. Он либо обладал сверхъестественной способностью моментально выводить алкоголь из организма, либо просто мог осушить бочку эля и глазом не моргнуть.

– Больно ты малахольный, – сказал Грейтхаус, обходя Мэтью по кругу. – Прозрачный, как вода, и бледный, как лунный свет. На солнце и свежем воздухе не работаешь?

– Моя работа предполагает… умственный труд, сэр.

– Вот в этом беда современной молодежи. Сидите целыми днями на пятой точке и называете это трудом. Значит, умником себя считаешь? В шахматы играть ты и впрямь мастак… Так вот я тебе скажу, что это все тлен. Ты гниешь изнутри. Уже больше на привидение похож, чем на человека. Откуда у тебя этот шрам? Об шахматную доску головушкой приложился?

– Нет, сэр, – ответил Мэтью. – Я… с медведем схватился.

Грейтхаус замер на месте.

– Позвольте узнать, – выдавил Мэтью, – откуда ваш шрам?

– А это мне третья по счету жена разбитую чашку в голову метнула.

– О…

– Вопросы тут задаешь не ты! – рявкнул Грейтхаус. – Вопросы задаю я, понял?

– Да, сэр.

Какое-то время он продолжал нарезать круги возле Мэтью, затем остановился прямо напротив.

– Я тебе лучше другой шрам покажу, глянь-ка. – Он расстегнул сорочку с рюшами и продемонстрировал Мэтью поистине безобразный коричневый шрам от левой ключицы до центра груди. – Это меня кинжалом ткнули пятого марта тысяча шестьсот семьдесят седьмого года. Убийца в монашеской рясе прямо в сердце метил, но я успел поймать его за руку. А вот еще. – Он стянул сорочку с правого плеча и показал багровый кратер. – Мушкетная пуля, двадцать второго июня восемьдесят четвертого. Выбила мне плечевой сустав. Повезло, конечно: кости остались целы. Пуля прошла сквозь женщину, что стояла в тот момент передо мной. И сюда глянь. – Он выгнулся, демонстрируя третий жуткий шрам на ребрах с правой стороны. – Девятого октября восемьдесят шестого. Вот на что способна шпага, даже не острием. Этот гад не выпад сделал, а ударил меня наотмашь. Два ребра сломал! Я потом месяц в кровати провалялся и наверняка сошел бы с ума, если б не дражайшая графиня. – Он ласково, почти благоговейно притронулся к шраму. – Дождь за три дня предсказываю.

Грейтхаус надел и застегнул сорочку. Лицо у него теперь было скорее довольное, чем обиженное.

– Мне следует приготовиться к той же участи? – спросил Мэтью.

Грейтхаус с такой силой ткнул Мэтью пальцем в грудь, что тот испугался, не получил ли свое первое боевое ранение.

– Нет, если будешь умен. И удачлив. И если дашь мне кой-чему тебя обучить.

Мэтью промолчал, но Грейтхаус, кажется, прочел его мысли.

– Я тебе скажу, что в тот день на меня одного набросилось аж четыре человека и только один шпагой дотянулся, так что в моем профессионализме можешь не сомневаться. У парня не было чувства ритма, он только и знал, что паниковать да дергаться. Просто удача ему улыбнулась, а от меня – отвернулась. Но потом я отдышался и размазал его кишки по мостовой. Второму проткнул лицо: шпага вошла в одну щеку и вышла из другой. Тогда-то они опомнились и дали деру.

– Вы их пощадили?

Грейтхаус осмотрел свои помятые кулаки, и Мэтью заметил, что они тоже испещрены мелкими шрамами.

– Я пошел по кровавому следу и одного нагнал. Пырнул его в горло – и дело с концом. Ночь была темная, это спасло остальных. Да и мне ведь тоже досталось: кровь хлестала, ребра сломаны, – прыть мою это поубавило.

Внезапно он подошел к стене с крюками и выбрал две шпаги. Вытащил обе из ножен и дал одну Мэтью:

– Ну-ка, попробуй меня кольнуть.

– Сэр?

– Бери шпагу и коли меня.

Мэтью принял оружие. Шпага была чертовски тяжелая и, кажется, плохо сбалансированная. Какой противоестественный способ умереть – размахивая эдаким неуклюжим куском стали в воздухе. Мэтью немного поводил острием шпаги из стороны в сторону, наблюдая за игрой света на клинке. Пока что острие двигалось чересчур медленно, чтобы вовремя попасть в какую-либо цель.

– Ты ее держишь, как младенец – погремушку, – сказал Грейтхаус. – Ты по-мужски ее схвати и палец большой прижми. Вот так, а теперь – коли меня.

– Как нужно стоять?

– О стойке пока не думай. Делай, как я сказал.

– Эта шпага не самая удобная, у вас не найдется полегче? – Мышцы предплечья уже вовсю возмущались. Да уж, он явно не прирожденный фехтовальщик…

– Да эта и так самая легкая, лунный ты мой лучик. Ладно, просто вытяни ее вперед. Немного согни руку в локте. Вот так. Ухватись покрепче. Еще крепче. Опусти плечо. Не руку, а плечо! Вот так, теперь стой. – Грейтхаус плашмя ударил своей шпагой по шпаге Мэтью: звон побежал по руке и дошел до самого черепа. – Просто почувствуй, как она откликается, – сказал Грейтхаус, ударяя с другой стороны. Он стал наносить удары один за другим, и каретный двор зазвенел, как колокольня. – Шпага состоит из двух частей: эфеса и клинка. У эфеса есть навершие – вот этот шарик на конце, – рукоять и гарда. У клинка есть сильная часть, она рядом с рукоятью, и слабая, где острие. – Две шпаги по-прежнему издавали стальную музыку. – Всегда отражай – или парируй – удар или выпад сильной частью, вот так. Если попытаешься парировать слабой частью, то либо выронишь, либо сломаешь оружие. Ну или тебя проткнут. Шпага не предназначена для рубящих действий, хотя, как видишь, если приложить силу, она способна на все. Шпагой делают выпады, чтобы острым концом пронзить врага насквозь. У тебя хват ослаб, держи крепче. Так, сейчас мы дадим тебе почувствовать оружие, а потом перейдем к основам: третья и четвертая защиты, сближение, длина выпада, ближняя дистанция, дальняя дистанция, финт, ответ, батман, завязывание, темп и…

– Кажется, я ее обуздал, – перебил его Мэтью, хотя предплечье ныло, как больной зуб.

– Рад, что ты так думаешь, – ответил Грейтхаус и в тот же миг крутнул шпагой немного сильнее, под другим углом.

Пальцы Мэтью вдруг растопырились, будто его ужалил шершень, и шпага улетела прочь, словно комета из книги Мэзера.

– Простите, пальцы разжались… – пробормотал Мэтью, пытаясь вытряхнуть жало.

– Да ты их и не сжимал. Я ведь тебе сказал, прижми большой палец. Подбери оружие и возвращайся на то же место.

Мэтью повиновался.

– А теперь сделай свой корпус тонким, – сказал Грейтхаус. – Он у тебя и так тонкий, ясное дело, ну хоть здесь тебе это будет на пользу. Показывай противнику только правую сторону. Ноги поставь по той же линии, что и мои. Не так широко. И не так близко! Для выпада нужна сила и хороший упор, а если ноги слишком близко, трудно держать равновесие. Вот, так-то лучше. – Выйдя за границу, очерченную фонарями, он медленно пошел вокруг Мэтью. – Острие направь вперед и не давай ему опускаться, если, конечно, твой противник не трех дюймов ростом. Отлично, а теперь слегка согни ноги, как будто собираешься сесть. Еще чуть-чуть. Левая рука сзади, она тебе вместо руля. – Грейтхаус снова остановился перед Мэтью. – Острие должно быть немного выше эфеса. Вот так, молодец. Теперь тяни правую руку вперед и делай шаг правой ногой – как можно дальше. Левая рука, корпус и меч – на одной линии. Ну, давай делай выпад. Живо!

Мэтью подался вперед. Клинок Грейтхауса отбил его шпагу в сторону задолго до того, как она вышла за пределы круга.

– Еще раз. Корпус на линии. Левую ногу не поднимай и по полу не волочи. Когда я говорю «делай выпад», это не значит, что надо дергаться, как мул, которому солнце голову напекло. Движения должны быть экономными, отточенными. Скорость придет позднее.

И снова Мэтью сделал выпад, и снова шпага едва не вылетела из руки.

– Удержал! – гордо сказал он. – Видели?

– Да, я ошибся. – Грейтхаус шагнул вперед, быстро крутнул шпагой, и вновь руку Мэтью свело, а оружие отлетело на десять футов в сторону. – Еще раз оттопыришь большой палец – носить тебе правую перчатку с девятью пальцами. Сходи за оружием и возвращайся.

Мэтью вновь сделал, как было велено. Предплечье болело немилосердно, но он стиснул зубы и решил хотя бы внешне не подавать виду.

– Так, четвертая защита. Я тебе ее показывал только что. Теперь просто работай шпагой. Рубишь направо – возвращаешься в позицию. Выпад по центру – и обратно. Потом рубишь налево – и снова выпад по центру. Спину держи прямо. Ноги еще согни. Еще. Да не бойся, не упадешь. Давай работай шпагой, пока я не остановлю.

Вот мерзавец, подумал Мэтью. Он не знал, сколько еще протянет его рука, но сдаваться не собирался.

– Теряешь форму, – сказал Грейтхаус, вновь принимаясь кружить. – Рука отваливается, а? Продолжай. Левая нога на земле! Ты глухой?! Корпус и шпага – на одной линии, я сказал!

Лоб Мэтью покрылся потом, пока он рубил и колол. Шпага стала тяжелой, как наковальня, предплечье превратилось в кусок мяса, лишенный каких-либо нервов и чувств. А вот плечо буквально разрывалось от боли.

Прошло минут пятнадцать, если не больше, когда Грейтхаус наконец сказал:

– Хватит.

Мэтью опустил шпагу и, тяжело дыша, попытался вернуть руке жизнь с помощью растираний. Поразительно, сколько сил и энергии требуется на размахивание чертовой шпагой в воздухе… Каково же тогда биться по-настоящему?

– Сколько мне потребуется времени, чтобы овладеть этим умением? – выдавил он, пытаясь отдышаться.

Грейтхаус сунул шпагу в ножны и закинул за плечо, после чего извлек из кармана бриджей глиняную трубку, поджег ее спичкой из маленькой карманной трутницы и выпустил в воздух струю синего дыма. Она пролетела мимо головы Мэтью.

– Десять лет, – ответил Грейтхаус, убирая трутницу. – Может, чуток больше или меньше…

– Десять лет?!

– Ты поздновато начал. Я сам с восьми лет фехтую.

– Может, и мне следовало начать с детской шпаги?

– И многому я тебя научу, валяясь на полу в припадках истерического смеха? Да и нет в этих деревяшках никакого проку. Надо укреплять мышцы предплечья и кисти, учиться держать корпус. Деревяшки дадут ложное чувство успеха.

– Едва ли меня вообще ждет успех – с деревяшками или без.

Грейтхаус забрал у Мэтью шпагу, давая понять, что тренировка окончена.

– Может быть. Безусловно, искусство владения шпагой или любым другим мечом дается не всем. Нужно многое помнить и учитывать.

– Это гораздо труднее, чем я думал, – признался Мэтью.

– Увы, мы лишь подобрались к основам – самое трудное впереди. – Грейтхаус вернул шпаги на место, затем нагнулся и взял с пола коричневую бутылочку. Откупорив, протянул ее Мэтью. – На-ка, глотни.

Мэтью учуял запах напитка задолго до того, как приблизил бутылочку ко рту, и все же сделал добрый глоток. Глаза его слезились, когда он возвращал бренди Грейтхаусу.

– Спасибо.

Тот выпил, заткнул горлышко и потянул дым из трубки.

– В шахматы тоже трудно играть, верно?

– Да. Ну, то есть… поначалу. Пока не освоишь все фигуры и как они ходят.

– Вот, так же и со шпагой. Только противнику надо не мат поставить, одновременно защищаясь от атак, а убить его и самому не умереть. В этом смысле искусство владения шпагой похоже на шахматы: нужно занимать и оборонять территорию. Одинаково важно правильно вести бой наступательный и оборонительный – в шахматах это атака и защита. Постоянно все продумывать наперед: каков будет следующий ход противника, как отразить его выпад, как ответить на финт. Постепенно ты подводишь бой к завершению, и, чтобы одержать в нем победу, необходимо перехватить инициативу у противника. – Грейтхаус выпустил изо рта тоненькую струйку дыма. – Вот скажи, сколько времени у тебя ушло на то, чтобы так навостриться играть в шахматы?

– Наверное… много лет. Я по-прежнему часто допускаю ошибки, но научился их замечать и исправлять.

– И здесь то же самое! – сказал Грейтхаус, вскинув голову. – Я не жду, что ты станешь мастером, нет. Я лишь хочу, чтобы ты умел замечать свои ошибки и исправлять их. Тогда у тебя появится время, чтобы выхватить пистолет и застрелить врага.

Мэтью не сразу смекнул, что Грейтхаус шутит: лицо его оставалось совершенно серьезным.

– Жду тебя здесь в субботу, в девять утра, – сказал он. – Проведешь тут весь день. Да-да, тут, на каретном дворе. Будем осваивать шпагу, а заодно поучу тебя стрелять из пистолета и махать кулаками.

Какая замечательная суббота намечается, подумал Мэтью.

– А для чего вам праща?

– Белок стрелять, – ответил Грейтхаус. – Я их потом запекаю с картошкой и перцем.

Он еще раз затянулся, выдохнул дым и выбил остатки пепла основанием ладони.

– Обучение будет состоять не только из физических упражнений. Я хочу понять, умеешь ли ты читать карты, например. И составлять их по словесному описанию места. Еще я проверю, хорошо ли ты запоминаешь описания людей. Ну и с лошадкой научу тебя обращаться. Та, в сарае, еле копыта тащит. – Тут он заметил вытянувшееся лицо Мэтью и слегка улыбнулся. – Как сказала миссис Герральд, никаких непосильных задач перед тобой ставить не будут. Быть может, тебе полегчает от осознания, что ты – наш первый новичок. Со временем появятся и другие. Прямо сейчас мы рассматриваем одного кандидата в Бостоне и еще двух в Нью-Йорке.

– Правда? Кого?

– Если я тебе скажу, это перестанет быть тайной, а миссис Герральд пока что велела мне ее хранить.

– Понятно, – ответил Мэтью, хотя сам уже вовсю гадал, что это за кандидаты. Один вопрос он все же не мог не задать: – Расскажете про миссис Герральд?

– Что именно?

– Ну, ее историю. Она только говорила, что бюро основал ее муж. Что с ним случилось?

Грейтхаус хотел было ответить, но осекся:

– Это подождет. Через четыре часа рассвет, тебе надо поспать.

Мэтью, недолго думая, согласился. Пусть спать оставалось считаные часы, впереди – трудный день. Кроме того, от его правой руки все равно толку нет, а у мирового судьи Пауэрса наверняка найдется для него работа.

– Доброй ночи, – попрощался он с Грейтхаусом.

– Не забудь вытереть ноги, – ответил тот. – Если наследишь, миссис Герральд не обрадуется.

Мэтью возвращался к дому сквозь влажную дымку. У входа он вспомнил про хозяйку дома и почистил подошвы о железный скребок, а спустя десять минут все мысли о шпагах, шахматах и запеченных белках его покинули: он погрузился в глубокий и крепкий сон.

Пробудил Мэтью вежливый звон колокольчика за дверью. Стояли хмурые предрассветные сумерки. Он умылся, оделся, не стал бриться – поскольку бритвы ему не предложили – и решил с малой нуждой потерпеть до леса, дабы не пачкать горшок. В столовой его ждал плотный горячий завтрак: яичница, ветчина, галеты и крепкий горячий чай. Рядом с тарелкой лежали его кошель и серебряные часы.

Миссис Герральд тоже вышла к завтраку, а вот Грейтхаус так и не появился (хотя еду, вероятно, готовил он, поскольку отвечал за всю стряпню в доме).

– Передайте это мистеру Григсби, пожалуйста, – сказала миссис Герральд, протягивая Мэтью конверт (опять-таки запечатанный красным сургучом). – Полагаю, он захочет получить оплату за объявление авансом. На этот случай у вас в кошельке уже лежит несколько монет. По моим расчетам, их должно хватить и на объявление, и на лошадь. Как я поняла, вы вернетесь к мистеру Грейтхаусу к девяти утра субботы. – То был не вопрос, а утверждение. – Прошу вас не опаздывать.

– Да, мадам.

– Ну, ешьте. Дождь уже закончился, и мне пора садиться за письма.

Сьюви уже вывели из стойла: когда Мэтью вышел из дома, она ждала его у коновязи. Он убрал кошель и часы в седельную сумку и с первыми слабыми лучами солнца, пробившимися сквозь тучи, выехал со двора. Через минуту он приблизился к воротам и обнаружил там Грейтхауса.

– Хорошего дня! – сказал тот. – Ах да, и не забудь растереть руку и плечо какой-нибудь мазью, когда вернешься в город. К вечеру будет болеть.

– Спасибо, – ответил Мэтью не без сарказма в голосе.

Он выехал за ворота, закрыл их за собой и отправился в путь. Спустя полчаса последние облака рассеялись, небо стало ярко-голубым и солнце засияло во всю свою золотую мощь. Сьюви неспешно брела по дороге, а Мэтью, опустив подбородок на грудь, крепко спал прямо в седле.

Часть вторая. Безумие

Глава 13

Напрасно мировой судья Пауэрс согласился отпустить Мэтью на встречу с миссис Герральд: вернувшись в четверг утром на рабочее место, молодой секретарь не сумел вывести ни единой строчки. Судья пожелал знать, что с ним стряслось, и непременно во всех подробностях. Мэтью поведал ему свою историю, сделав особый упор на полуночной тренировке, начисто лишившей его способностей к письму.

– Ну, тогда гуляй, – посоветовал Пауэрс. – Я у кого-нибудь украду секретаря, а ты ступай домой и отдохни.

– Наверное, заскочу в аптеку за мазью, – сказал Мэтью, потирая плечо. – К завтрашнему слушанию по делу Нокса я готов, если что.

– Вот уж не знаю. Вроде бы у судьи Макфини завтра ничего нет, позаимствую его секретаря. – Пауэрс замахал рукой. – Ну, иди, дай отдых руке.

– Спасибо, сэр. Постараюсь немного прийти в себя к завтрашнему дню.

– А нет, так и нет. Не волнуйся попусту. – Он одобрительно взглянул на Мэтью. – Я очень рад, что помог тебе взять новый курс. То, что миссис Герральд выбрала именно тебя, льстит мне не меньше, чем тебе. И я уверен, что все ее затраты окупятся с лихвой. Жалованье у тебя будет достойное, верно?

– Цифры мы пока не обсуждали.

– Похоже, тебе самому не помешает кое-какая юридическая помощь. Если захочешь должным образом составить контракт, я буду рад проконсультировать.

– Спасибо. – Мэтью уже хотел уйти, но у двери замешкался.

– Что-то еще? – Пауэрс поднял взгляд от бумаг.

– Да, сэр… Меня интересует миссис Герральд. Вам о ней что-нибудь известно?

– Например?

– Вы как-то сказали, что у вас есть общие враги. Поясните, что вы имели в виду?

Мировой судья несколько мгновений изучал – или делал вид, что изучает, – первые строки письма, лежащего поверх стопки с корреспонденцией.

– Миссис Герральд тебе не поведала свою историю?.. – наконец спросил он.

– Только сказала, что бюро основал ее муж. Ныне покойный, я так понял. Может, мне следует знать что-то еще? – Тут его осенило. – А! Вы с миссис Герральд познакомились еще в Лондоне. Поэтому она и отправила к вам посыльного. Уж не мистера ли Грейтхауса?

– Хадсона, да, его самого.

– Вы его даже по имени зовете! Выходит, близко знакомы? Впечатляет! Наверное, и с миссис Герральд вас многое связывает?

Судья изобразил кривую усмешку:

– Теперь я понял, каково это – быть свидетелем в суде. Может, мне следует сразу признать вину и отдаться на милость суда, господин обвинитель?

– Прошу прощения, сэр. – Мэтью тоже улыбнулся, но ему было отнюдь не смешно: он просто надеялся таким образом скрыть свою неловкость. – Я несколько перегнул палку.

– И далеко не в первый раз. Но отвечу на твой вопрос, Мэтью: да, я познакомился с Кэтрин Герральд еще в Лондоне. Рич приводил ее на субботний ужин в братство.

– Рич?

– Ричард Герральд. Мы с ним оба состояли в кембриджском юридическом братстве. Отменный был теннисист, надо сказать. Почти как я. И юристом тоже стал отменным, специализировался на уголовных делах. Да, он привел свою красавицу-невесту Кэтрин Тейлор на субботний ужин, и мы потом все дружно делали ставки на то, когда они поженятся. Я не угадал, хотя был близко.

– Что случилось с мистером Герральдом?

И вновь судья сосредоточил внимание на своих бумагах. Мэтью чувствовал: ему есть что сказать, но, видимо, приличия не позволяют.

– Полагаю, – наконец произнес Пауэрс, – об этом вам должна поведать сама миссис Герральд.

– Ну хоть расскажите про «общих врагов», – не унимался Мэтью. – Это ведь не возбраняется? – Тут он опомнился и добавил почтительно: – Сэр.

– По идее, нет, – кивнул Пауэрс и снова умолк на минуту-другую. Наконец: – Однако мой ответ в значительной мере зависит от ответа миссис Герральд, так что предоставлю это ей.

– Сэр, я ведь не прошу вас вынести решение суда, мне лишь хотелось бы знать…

– Если через пять секунд ты не выйдешь за дверь, – сказал Пауэрс, – я решу, что язык у тебя в отличие от руки не отнялся и вполне способен надиктовать эти письма секретарю Макфини. Ты уходишь или нет?

– Ухожу.

– Так ступай.

Дверь закрылась за спиною Мэтью.

На лестнице он вновь столкнулся с главным прокурором Байнсом и вынужден был его пропустить, затем наконец вышел на яркое утреннее солнце. Внимательно глядя по сторонам, Мэтью влился в поток пешеходов, юркнул за повозку с сеном и двинулся по Смит-стрит в сторону аптеки.

Он не сумел побороть желание еще разок рассмотреть то место под красно-белым аптечным навесом, где был найден труп Деверика. Вчера здесь ничего не нашлось, да и сегодня тоже. И вот он уже стоял возле аптечной стойки, за которой тянулись полки со всевозможными эликсирами, средствами от изжоги, различными видами древесной коры для снятия жара, цинковыми лосьонами, пиявками, зубными порошками, сушеными цветами и травами, медицинскими уксусами и так далее и тому подобное. Коротко переговорив с мистером Устерхаутом, Мэтью вышел на улицу с баночкой масла тысячелистника, которым ему надлежало растирать плечо дважды в день. На пересечении Смит-стрит и Кинг-стрит он повернул направо и по дороге к мастерской печатника вынужден был вновь пройти мимо ненавистного заведения Эбена Осли (в солнечном свете оно выглядело столь же угрюмо, как и во мраке ночи).

Вскоре Мэтью оказался в обществе Мармадьюка Григсби. Тот уже размечал статьи и подбирал соответствующие литеры. Печатный пресс, помещавшийся в центре залитой солнцем комнаты, представлял собой внушительных размеров устройство, каким мог пользоваться сам Иоганн Гутенберг. Глядя на эту махину, трудно было поверить, что из ее недр выходят листы пергамента с текстом, оттиснутым типографской краской – смесью ламповой копоти и льняного масла, – сообщающие городским жителям последние новости.

– Пришли помочь мне с набором, надеюсь? – спросил Григсби. – Если все пойдет гладко, завтра сможем приступить к печати.

– Я вам кое-что принес. – Мэтью протянул Григсби конверт и дождался, пока тот его откроет.

Печатник внимательно прочел письмо.

– Бюро «Герральд»? По всем вопросам обращаться в гостиницу «Док-хаус»? Что это вообще такое?

– Вот деньги. – Мэтью открыл кошелек и достал одну серебряную монету. – Этого достаточно, чтобы один раз разместить объявление?

– Конечно! – Григсби внимательно рассмотрел монету, словно хотел ее съесть. – Так что за «решение проблем» – как это понимать?

– Просто напечатайте как есть, пожалуйста. Кому надо, те всё поймут.

– Что ж, хорошо. А теперь садитесь за стол, я сейчас принесу чистую бумагу. Хочу записать вашу историю о том, как вы нашли тело Деверика. – Григсби поднял руку прежде, чем Мэтью успел возразить. – Знаю, знаю, вы не первым подоспели на место преступления, однако Филип Кови нес какую-то невразумительную чушь. Уж вы-то сможете описать все как было и заодно рассказать, что думает Маккаггерс об этом Масочнике. Ну, садитесь!

Усаживаясь на стул с гнутой спинкой, Мэтью вдруг вспомнил совет Маккаггерса и наставление Байнса не разглашать информацию. Когда печатник уже макнул перо в чернильницу и занес его над бумагой, Мэтью сказал:

– Свои впечатления о той ночи я вполне могу описать, но повторять слова Маккаггерса пока не буду.

Тут кустистые брови Григсби задергались.

– Ах нет, Мэтью! И вы туда же!

– Не понял?

– Вы ведь на моей стороне, верно? Вы же не станете укрывать от меня сведения, которые Лиллехорн велел не предавать широкой огласке? Или кто там держит вас на поводке – судья Пауэрс?

Мэтью помотал головой:

– Вы же меня знаете, это здесь ни при чем. Маккаггерс объяснил, что не стоит пока обнародовать сведения о Масочнике: это может помешать следствию.

– А! Так он снова использовал это словечко! – Григсби склонился над листом бумаги.

– Он лишь дал понять, что Деверика убил тот же самый человек.

– Масочник, стало быть! – воскликнул Григсби, брызжа слюной, и тут же застрочил пером по бумаге с исступлением, понятным и доступным лишь писателю.

Мэтью поморщился, живо представив, как будет рвать и метать Байнс, прочитав эту статью.

– Нет, Маккаггерс не использовал это слово. И вряд ли нам стоит…

– Вздор! – последовал короткий и резкий ответ. – В «Газетт» написали бы именно так, а раз словечко годится для «Газетт», значит и «Уховертке» не пристало брезговать! – Григсби вновь макнул перо. – Ну а теперь рассказывайте, как все было.

Час спустя Мэтью в полном бессилии покидал мастерскую печатника. Григсби так умотал его бесконечными расспросами и уточнениями (да и ночные тренировки, разумеется, давали о себе знать), что он теперь совершенно не понимал, какие сведения ему удалось сохранить в секрете, а какие нет. Григсби брал одну фразу и без труда раздувал из нее целый абзац. В конечном итоге Мэтью взмолился отпустить его домой. Проку от него все равно не было, и даже не столько потому, что болело плечо, сколько потому, что не соображала голова. Григсби, понятное дело, расстроился, однако решил в пятницу попросить помощи у Ефрема Аулза.

Мэтью отправился домой, где тут же получил от Хайрама Стокли задание подмести мастерскую. Решив, что отрабатывать жилье все же нужно, он сразу и без малейших жалоб приступил к подметанию. Сперва это оказалось труднее, чем он ожидал: приходилось без конца увертываться от рыла Сесилии, которым она то и дело тыкалась ему в колени. В конце концов Хайрам смилостивился и выгнал свинью на улицу. Мэтью закончил работу и сообщил о своем намерении подняться к себе и вздремнуть, однако на лестнице ему пришлось остановиться и заверить гончара, что он не болен и врача вызывать не нужно.

У себя на чердаке Мэтью открыл окно, дабы выпустить наружу теплый воздух, разделся и нанес на правое плечо и предплечье масло тысячелистника. Одна мысль о предстоящей субботе лишала его сил. Он привык работать головой, а не руками и шпагой. Какая нелепость – тратить столько сил и времени на занятие, которое никогда не будет ему по душе, занимайся он хоть по десять часов кряду и каждый день. Как вообще можно овладеть таким тяжелым и неповоротливым оружием? Для начала надо обзавестись железными руками и телом, не иначе.

«Это все тлен. Ты гниешь изнутри» – так ему сказал Хадсон Грейтхаус.

Много ты понимаешь, подумал Мэтью. Легко орудовать шпагой, когда в тебе росту шесть футов три дюйма и сбит ты крепко, как боевой корабль. А из пистолета любой дурак может стрелять, так что толку?!

«Больше на привидение похож, чем на человека».

Сильные слова из уст человека со слабым умишкой, разозлился Мэтью. Да черт с ним! Ишь раскомандовался, генерала из себя строит! Пусть командует у себя в песочнице! Будь он неладен!

Мэтью лег на кровать и закрыл глаза, но и это не уняло его гнева. В такую даль ради них отправился, а меня чуть не облапошили! Хотели дураком выставить! Только я вам оказался не по зубам, верно? А то! Чтобы выставить дураком Мэтью Корбетта, надобно иметь мозги получше, чем у этих двоих. Да еще тренировку среди ночи устроили, проверяли, из какого я теста. Велели мне делать то, чего я отродясь не делал. Махать шпагой, драться на кулаках и вести себя как деревенщина! Да если б я хотел посвятить жизнь дракам и насилию, то остался бы в сиротском приюте и рыскал бы по городу с портовыми шайками!

Тут перед его мысленным взором предстала Кэтрин Герральд, ее ясные голубые глаза, похожие на светящиеся под водой фонари.

«Порой вам придется терпеть поражение – ничего не поделаешь, такова природа вещей и правда жизни. Что же вы станете делать, когда найдете лошадь, – поворотите назад или двинетесь вперед?» – сказала она.

А потом занесла ладонь над столом, стиснула ее в кулак и постучала по дереву. Один раз… второй… и третий.

– Мэтью? Мэтью!

Он резко сел в кровати и тут же заметил, как потемнело на чердаке.

Опять три удара.

– Мэтью! Открой, пожалуйста!

То был голос Хайрама Стокли. Он стоял на лестнице и стучал в люк.

– Мэтью?

– Да-да, сэр! Минутку!

Он скинул ноги на пол и потер глаза. Чувствовал он себя гораздо лучше, но который час? Часы лежат в кармане сюртука… Судя по померкшему дневному свету, должно быть около пяти. Он поднял люк и посмотрел вниз, на лицо Стокли.

– Прости, что беспокою, – извинился тот. – К тебе гость.

– Гость?

Стокли шагнул в сторону, и Мэтью увидел у подножия лестницы человека, которого никак не ожидал увидеть.

– Здравствуй, Мэтью! – поприветствовал его Джон Файв. Он, похоже, явился сюда прямиком из кузницы. Хотя на нем была простая белая рубаха, коричневые бриджи и сапоги, лицо его еще пылало после работы у горна. – Можно к тебе подняться?

– Да, конечно! Проходи. – Мэтью придержал люк, и Джон живо вскарабкался по лестнице.

– Уютное местечко, – сказал он, оглядываясь по сторонам. – Сколько книг! Ну, немудрено…