Текст книги "Королева Бедлама"

– Извини. – Мэтью быстро ополоснул лицо над умывальным тазом, затем достал из сюртука часы и увидел, что сейчас в самом деле десять минут шестого. Он завел их и поднес к уху, чтобы услышать тиканье.

– Ого, какие! Я и не знал, что ты столько зарабатываешь!

– Это подарок. Хороши, правда?

– У меня таких, поди, никогда не будет. Можно подержать?

Мэтью дал ему часы и начал взбивать пену для бритья. Джон Файв тем временем слушал тиканье уцелевшим ухом.

– Приятно тикают, а? – спросил Джон.

– Да…

Джон положил часы на прикроватный столик и принюхался.

– А пахнет чем?

– Маслом тысячелистника. Плечо натрудил.

– Ясно… Мне б тоже пригодилось. И не раз.

Мэтью намазал щетину пеной и начал водить опасной бритвой по щекам. В маленьком зеркале над тазом он видел, что Джон Файв стоит позади него и угрюмо озирается по сторонам. Что же у него на уме? Мэтью не имел ни малейшего понятия.

Наконец Джон откашлялся.

– Пойдем поужинаем.

– Что?

– Ну, ужинать пошли. Я угощаю.

Мэтью принялся брить подбородок, но глаз с приятеля не сводил.

– А с чего вдруг, Джон?

Тот сперва пожал плечами, затем подошел к окну и выглянул на Бродвей.

– Не к лицу оно тебе, обиду-то таить. Знаешь ведь, о чем я толкую.

– Как я понял, ты имеешь в виду нашу размолвку касательно одного дела. Признаюсь честно, я много думал о твоих словах. Про Натана и все прочее. – Мэтью замер, поднеся лезвие к верхней губе. – Я бы хотел, чтобы все сложилось иначе, но изменить ничего не могу. Теперь я просто изо всех сил стараюсь об этом забыть, Джон. Правда.

– То есть и на меня зла не держишь?

Прежде чем ответить, Мэтью закончил с губой.

– Конечно не держу.

– Фух! – с видимым облегчением выдохнул Джон Файв. – Слава богу!

Вот теперь Мэтью стало любопытно. Он ополоснул бритву и отложил ее в сторонку.

– Если ты пришел только узнать, не затаил ли я на тебя обиды, смею заверить: не затаил. Но ведь ты не за тем пришел, верно?

– Нет, не за тем.

Мэтью начал вытирать лицо чистой тряпицей. Когда стало ясно, что просто так Джон Файв не расколется и ему надо задавать наводящие вопросы, Мэтью произнес:

– Что ж, я готов тебя выслушать, если ты готов рассказать.

Джон кивнул. Он потер рукой рот и уставился в пол – по всей видимости, успокаивал таким образом нервы. Мэтью никогда не видел друга в таком состоянии, и оттого его пуще прежнего разбирало любопытство.

– Давай я тебя угощу ужином, – сказал Джон. – Там все и расскажу. Скажем, в «Терновом кусте», в семь вечера?

– «Терновый куст»? Не самое мое любимое заведение.

– А чего? Кормят вкусно, дешево. И мне все на счет записывают.

– Почему бы нам не поговорить прямо здесь?

– Да видишь ли, я по четвергам в половине шестого ужинаю с Констанцией и преподобным Уэйдом. И сегодня мне вдвойне не хочется пропускать трапезу.

– Почему именно сегодня?

Джон втянул воздух и медленно выдохнул.

– Штука в том, – тихо произнес он, – что я хотел поговорить с тобой как раз о преподобном Уэйде. Констанция думает… она думает… – Джон замешкался, пытаясь усилием воли вытолкнуть из себя нужные слова.

– Что она думает? – столь же тихо спросил Мэтью.

Джон поднял на него взгляд – затравленный, измученный:

– Констанция думает, что ее отец сходит с ума.

Слова повисли в воздухе. Где-то на улице женщина – миссис Суэй, соседка – громко звала своего маленького сына Гидди ужинать. Залаяла собака, мимо со скрипом проехала повозка.

– И это еще не все, – продолжал Джон. – С ним что-то неясное творится… Ладно, я побежал, Мэтью. Мне надо их увидеть… понять, что имеет в виду Констанция, своими глазами посмотреть на ее отца. Ты, пожалуйста, приходи в «Терновый куст» к семи, хорошо? Тебе же все равно надо где-то поужинать?

Мэтью планировал ужинать дома, с четой Стокли, но расклад поменялся. Сам-то он никогда бы не пошел в «Терновый куст», однако хорошо понимал, почему Джон Файв выбрал сие сомнительное заведение (помимо того, что получить кредит в этом трактире было проще, чем в любом другом): при желании там можно затеряться в толпе, стать никем. Любители азартных игр и рыскающие по залам проститутки никого, кроме себя, не замечают. И уж точно в подобные заведения никогда не наведается ни преподобный Уэйд, ни его друзья.

– Ну что ж, – сказал Мэтью. – Раз тебе это так нужно, встретимся в семь часов вечера в «Терновом кусте».

– Спасибо! – Джон хотел хлопнуть Мэтью по правому плечу и уже занес руку, но вовремя заметил на коже блестящую масляную пленку. – Ладно, увидимся, – сказал он, и Мэтью открыл ему люк.

Наконец гость ушел. Хм, что же это происходит со священником? Сходит с ума?.. Как это, интересно, проявляется?

«Нам придется его оставить», – сказал Уэйд Вандерброкену, стоя в ночи над трупом.

И все-таки: вместе они отправились или по отдельности? Если вместе, то куда?

Ладно, все по порядку, решил Мэтью. Сперва надо выслушать Джона Файва, а затем уж разбираться, что к чему.

Он аккуратно сложил бритву и убрал ее на место. В голову пришла мысль: порой самое коварное и опасное лежит у нас под самым носом.

Глава 14

Мэтью подошел к «Терновому кусту» чуть раньше семи, а Джон Файв уже поджидал его у входа. На Нью-Йорк, обещая прекрасный вечер, опускались сумерки. Появились первые звезды, дул теплый ветерок, в уличных фонарях горели свечи, а на земле у трактира сидел какой-то человек с разбитым носом и осыпал проклятьями прохожих.

– Черт бы тебя побрал! – прокричал он Мэтью. – Думаешь, одолел меня, а?

Очевидно, человек был не только бит, но и пьян. Он начал с трудом подниматься на ноги, однако Джон Файв поставил сапог ему на плечо и без малейшего труда усадил обратно в грязь.

Входная дверь с резным орнаментом в виде терновых ветвей и пятью прямоугольными стеклянными вставками (три из них были треснувшие) вела в зал, где с потолочных балок свисали фонари. От дыма тысячи трубок эти балки стали черными, словно типографская краска, в воздухе висела пелена дыма. В первом зале – с барной стойкой, сразу бросавшейся в глаза, – за столиками сидели десяток посетителей на разных стадиях алкогольного опьянения, а вокруг них расхаживали, то и дело с карканьем пикируя на жертв, женщины в перьях. Подобное зрелище уже не раз представало взору Мэтью, когда он по ночам выслеживал Эбена Осли. Мэтью знал, что наиболее привлекательные из этих дам – то есть лучше одетые и лучше воспитанные (хотя едва ли местная публика обращала внимание на манеры) – пришли сюда из розового дома Полли Блоссом на Петтикот-лейн, а остальные, весьма запущенного и отчаянного вида, приехали на пароме из Нью-Джерси.

Сразу четыре уличные девки в возрасте от семнадцати до сорока семи накинулись на Джона Файва и Мэтью. Они то и дело облизывались, а томные выражения их размалеванных лиц были так нелепы, что Мэтью едва не расхохотался (но вовремя вспомнил, что считает себя джентльменом). Впрочем, он понимал: работа есть работа, и конкуренция среди проституток чудовищная. Эти дамы прекрасно знали, у кого в кошельке густо, а у кого пусто. Когда Джон Файв помотал головой, а Мэтью выдавил: «Нет, спасибо», они почти одновременно развернулись, пожали плечами, и жизнь пошла своим чередом.

Из второго зала доносились мужские выкрики. Мэтью знал, что именно там собираются завзятые игроки, там – их стихия.

Подошла сонного вида девица с кувшином вина на подносе. Джон Файв сказал:

– Нам бы столик в самом дальнем зале. Мой друг хочет поужинать.

– Бараний пирог с репой, говяжьи мозги с вареной картошкой, – зачитала девица список блюд.

– А можно бараний пирог и вареную картошку? – спросил Мэтью и получил в ответ как нельзя более двусмысленный взгляд, означавший, что возможно многое, но далеко не все.

– И два стакана вина, – добавил Джон. – Портвейна.

Девица удалилась на кухню, а Мэтью проследовал за Джоном в игорный зал, где стеной стоял едкий дым отборного виргинского табака. Из этого сизого тумана взгляд выхватывал силуэты не то людей, не то духов: одни сидели за столами и звонко шлепали на них карты, другие с грохотом метали игральные кости на доски с разноцветными цифрами. Тут в углу прогремел, точно взрыв, оглушительный рев, кто-то с размаху ударил кулаком по дереву и завопил: «А, к черту, Хэллок! Все на черное!»

Мэтью невольно подумал, что обитатели иных сумасшедших домов – бедламов, как их называют, – будут покрепче на голову, чем завсегдатаи «Тернового куста». И уж точно поспокойнее. Вопли стихли, наступило короткое затишье – игроки переворачивали карты, бросали кости, – а затем вновь разверзлась пасть геенны огненной и выпустила наружу жаркое дыхание хаоса. Некоторые игроки приходили сюда не за выигрышем, нет – их манил этот самый миг безотчетной радости или ужаса, столь чистых и могучих, что вся остальная жизнь бледнела в их тени.

– Гляньте! – выкрикнул кто-то слева, когда Мэтью проталкивался сквозь толпу ко входу в дальний зал. – Да это ж Корбетт!

Он обернулся на голос и обнаружил, что стоит у столика для игры в кости, а рядом с ним – два молодых адвоката: Джоплин Поллард и Эндрю Кипперинг, оба уже хорошенько подгуляли и держат в руках кружки с элем. Особое внимание Мэтью обратил на висевшую на левом плече Кипперинга темноволосую и не сказать чтобы совсем уж непривлекательную проститутку лет двадцати; черные, глубоко запавшие глаза ее были пусты, как пепелище на Слоут-лейн.

– Видал, Эндрю? Это он! – с широкой улыбкой возгласил Поллард. – Как есть он! Единственный и неповторимый!

– Да, я – это я, пожалуй, – хмыкнул Мэтью.

– Славный малый! – Поллард ударил его по плечу своей кружкой и плеснул элем ему на сорочку – светло-голубую и последнюю из чистых. – Всегда будь верен себе! Да, Эндрю?

– Всегда! – подтвердил Кипперинг, торжественно поднял кружку и сделал большой глоток. Проститутка прильнула к нему, и Кипперинг милостиво дал хлебнуть и ей.

– А это у нас кто? – На сей раз, когда Поллард махнул кружкой в сторону Джона Файва, Мэтью вовремя успел отскочить. – Погодите минутку! – Поллард повернулся к игральному столу и делавшим ставки игрокам. – Я тоже участвую, эй! Три шиллинга на якорь!

Они играли в широко известную игру «Корабль, капитан и экипаж», в которой игроку, бросающему кости, должны выпасть сперва шесть очков, затем пять, а в конце четыре (то есть «корабль», «капитан» и «экипаж»). Остальные делают ставки на его успех или неудачу. Поллард поставил на «якорь», ожидая, что в первом броске выпадет тройка.

– Мой друг Джон Файв, – сказал Мэтью Полларду, когда тот вновь обернулся к ним. – Джон, это господа Джоплин Поллард и Эндрю Кипперинг, адвокаты.

– Первый бросок! «Экипаж» без «корабля» и туз! – донеслось из-за стола, вслед за чем последовал хаос. Четверка и единица. Затем игроки вновь начали делать ставки, лихорадочно бросая серебряные монеты в железный горшок.

Поллард лишь пожал плечами:

– А, ну их! Джон Файв, говоришь?

– Да, сэр. – Джон слегка отвлекся: путана начала жевать Кипперингу левое ухо. – Я вас иногда вижу в городе.

– Ты жених Констанции Уэйд! – заявил Кипперинг, аккуратно пытаясь извлечь ухо из пасти проститутки.

– Да, сэр, верно. Можно спросить, откуда вам это известно?

– А разве это тайна? Я недавно разговаривал с преподобным, и он упомянул мимоходом твое имя.

– Вы – друг семьи?

– Два «якоря»! – крикнули за столом.

И вновь игроки загомонили: кто вопил, кто сыпал проклятьями, кто громко изъявлял желание выпить для смелости. Среди дыма, смеха и криков Мэтью казалось, что он стоит на уходящей из-под ног палубе корабля, которому оторвало судовой руль. Он обратил внимание, что левая рука проститутки поползла к паху Кипперинга.

В поднявшемся гвалте – до того, как Кипперинг успел ответить на вопрос Джона, – Мэтью попытался вспомнить все, что ему было известно об этих молодых адвокатах. Джоплин Поллард – с виду совсем мальчишка, гладко выбритый и опрятный, с благодушными карими глазами и коротким рыжим ежиком – на самом деле был лет тридцати от роду и приехал в колонию в 1698 году, дабы помогать уже состоявшемуся адвокату Чарльзу Лэнду. Не прошло и года, как Лэнд унаследовал крупную сумму денег и вернулся с женой в Англию, где стал, насколько Мэтью было известно от судьи Пауэрса, видным покровителем искусств и политическим деятелем.

Поллард же – «зеленый юнец», как ласково величал его Пауэрс, – оказался брошен на произвол судьбы. Контора теперь принадлежала ему одному, и вскоре он нанял Брайана Фицджеральда из Бостона. Дела у них – судя по серому сюртуку из дорогого льна, темно-синему жабо и превосходным, отполированным до блеска черным туфлям Полларда – шли хорошо.

Дополнял сию блистательную молодую компанию Кипперинг, прибывший два года назад из Англии с репутацией прекрасного специалиста по коммерческим сделкам. Вот только он слишком увлекся женой одного лондонского банкира и за свои грехи был изгнан из клуба джентльменов. Считалось, что в колонии он отбывает наказание, после чего должен вновь попытать счастья на большой арене, но двадцативосьмилетний Кипперинг – подтянутый и чертовски красивый юноша с двухдневной щетиной, спадающим на лоб непокорным черным вихром и светло-голубыми глазами, льдистый взгляд которых даже пугал, – явно оказался не готов к объятьям кожаного кресла, когда вокруг крутилось столько прехорошеньких распутных девчушек, а в трактирах рекою лилось вино. Не спешил он и войти в список самых хорошо одетых господ: его простой черный сюртук, белая сорочка и потертые черные туфли знавали лучшие времена.

Проститутка не успела добраться до его сокровищ: он вовремя схватил ее за руку и ласково, но твердо стиснул ладонь.

– Преподобный Уэйд обращался ко мне за консультацией. Не насчет дочери, конечно, а по другому вопросу. Однако он счел необходимым сообщить мне о грядущем событии.

– Вы про нашу свадьбу?

Кипперинг содрогнулся:

– Попрошу вас не сквернословить в моем присутствии.

– А ведь преподобный вряд ли обрадовался бы, узнав, что его будущий зять посещает подобные заведения, – сказал Поллард, расплываясь в коварной улыбке. – Как считаете?

– Согласен, – встрял Мэтью, – но кормят здесь вкусно и дешево. Я и сам не раз тут ужинал. Кроме того, мы с другом хотели побеседовать в приватной обстановке, а это, как я понимаю, можно сделать в дальней комнате.

– О да. Но позвольте полюбопытствовать, какие такие секреты могут обсуждать с глазу на глаз секретарь мирового судьи и будущий зять священника? Ах нет, простите, это ведь не мое дело!

– Вот ты к ним пристал, Джоплин! – нахмурил брови Кипперинг. – Юнец еще не женат! Его надо восславить уже за одно то, что он решил ступить на сей опасный путь! Черт, да я бы сам не посмел просить руки дочери у этого старого хрыча! А ты?

– Сэр! – с жаром воскликнул Джон, уже помышляя расправиться с обидчиком. – Попрошу вас воздержаться от таких высказываний в адрес преподобного Уэйда!

– Пардон, пардон, я не со зла. – Кипперинг поднял кружку. – Эль во мне говорит.

– Ага, и этот разговорчивый эль когда-нибудь напросится на неприятности, помяни мое слово, – сказал Поллард. – Слушайте, Корбетт, насчет Пеннфорда Деверика. Он ведь был моим клиентом.

– Нашим клиентом, – поправил его Кипперинг.

– Да, нашим клиентом. И притом лучшим. Той ночью вы видели на улице его труп… Ужасный конец для такого состоятельного человека.

– Для любого ужасный, – сказал Мэтью и поморщился: барабанные перепонки едва не лопнули от очередного грянувшего за столом залпа. На другом конце зала кто-то бранился почем зря из-за плохих карт.

– Есть соображения? – спросил Поллард. – Вы все-таки чуть ли не первым на место преступления подоспели, по словам Лиллехорна. И столько идей касательно охраны порядка предложили нашему новому хлыщу-губернатору!

– Соображения у меня только самые очевидные. А вот вам, быть может, известно, не было ли у мистера Деверика врагов? – Вопрос Мэтью задал наобум. Он сомневался, что Деверик стал бы жать руку врагу, но с чего-то ведь надо начинать.

– Это мы уже обсудили с Лиллехорном. – Кипперинг с трудом сдерживал руки проститутки: точно юркие куницы или ласки, они шарили по карманам его сюртука. – У Деверика были конкуренты, да. Но не здесь, а в Лондоне. Когда ненадежные купцы задерживали поставки товаров, он грозил им судебными исками, но дальше бряцанья оружием дело не заходило.

– Это явно не все.

– Да бросьте, тогда давайте и врагов доктора Годвина искать, – сказал Поллард, – ведь их обоих, насколько я понял, убил один маньяк. Нужен ли маньяку повод для убийства? – На свой вопрос он тут же ответил сам: – Разумеется, нет!

– Вдруг Масочник – не маньяк, а просто умный человек, скрывающий свои истинные мотивы?

– Какие мотивы? – спросил Кипперинг, хотя ему с трудом удавалось поддерживать беседу.

Проститутка, не сумев обчистить его карманы, принялась целовать и облизывать ему шею.

– Понятия не имею, но надо поискать связь между доктором Годвином и мистером Девериком. Вам что-нибудь приходит на ум?

И вновь в зале заревели игроки, какой-то раздосадованный неудачник с размаху хлопнул ладонью по карточному столу, а мимо Мэтью, украдкой ущипнув его за ягодицу, протиснулась другая проститутка с беленым лицом и в высоком красном парике. Поллард повернулся к столу и проорал сквозь крики людей, делающих ставки:

– Эй, без меня не начинайте, слышите! Кто там мечет кости?! Уиндэм?

– Не могу даже представить, что их связывает, – сказал Кипперинг, в руках которого по-прежнему извивалась ласка. – Годвин Деверика не лечил, если вы об этом. И нашими услугами тоже не пользовался.

Мэтью пожал плечами:

– Конечно, вряд ли все так просто. Нам пора. Хорошего вечера вам обоим.

– Вам тоже, – с трудом выговорил Кипперинг. – И удачи… ну, с этим вашим секретным делом.

Тут, сумев наконец ухватить ласку покрепче, он вернулся к шумной игре.

Дальний зал «Тернового куста» помещался в конце короткого коридора, где на стене висела табличка: «Азартные игры запрещены. Женщинам вход воспрещен». Это была так называемая «столовая для джентльменов» – место для деловых переговоров в относительной тишине. Да, крики игроков все равно сюда долетали, но, по крайней мере, не оглушали. В комнате царил полумрак, поскольку горело лишь несколько фонарей. За одним из шести столов, расставленных в значительном отдалении друг от друга, сидели три человека. Все дымили длинными трубками и были окутаны табачным маревом, а разговор вели тихий и серьезный: когда вошли Мэтью и Джон, никто даже не поднял головы.

Вновь прибывшие уселись за стол в противоположном конце зала, подальше от двери. Не успели они толком устроиться, как та же самая девица принесла им по стакану портвейна и снова ушла. Мэтью какое-то время пытался оттереть кусок присохшей пищи от края своего стакана, а потом плюнул, понадеявшись, что это не говяжьи мозги.

Джон Файв сделал большой глоток вина и произнес:

– Я просто не знал, к кому еще обратиться, Мэтью. Когда Констанция мне все рассказала, я ее успокоил, заверил, что все наладится, но… Не знаю, не знаю. Пока что-то не налаживается.

– Начни, пожалуйста, с самого начала, – посоветовал Мэтью.

– Она говорит, все началось примерно месяц назад. В конце мая или начале июня. Ее отец на закате всегда выходил прогуляться – воздухом, мол, подышать. Констанция не придавала этому значения. Но с некоторых пор он стал гулять все позже и позже, а теперь и вовсе раньше десяти вечера из дома не выходит. И возвращается он… – Джон помедлил. Ему было явно неловко об этом говорить.

– Продолжай, – сказал Мэтью. – Возвращается он?..

– Другим человеком, – ответил Джон. Покрутив в руках стакан портвейна, он снова выпил. – Констанция говорит, у него как будто… темно на душе. Понимаешь, что она имеет в виду?

– То есть он бывает зол? Или меланхоличен?

– Скорее, последнее. Если это слово означает печаль. Или… ну, не знаю… ему будто вовсе не хочется ходить туда, куда он ходит, да выбора нет. Слушай, Мэтью. – Джон подался вперед и обратил на друга очень серьезный, почти умоляющий взгляд. – Никому об этом не рассказывай. Я знаю, многие считают Уильяма Уэйда чопорным святошей, но я от него ничего, кроме добра, не видел. Констанция очень его любит и считает самым лучшим отцом на свете. И он умный. Причем не только во всяком богословии разбирается. Ты знал, что он при любом удобном случае ходит на рыбалку?

– Нет.

– Ага. У него есть любимое местечко – в конце Уиндмилл-лейн. Как-то раз субботним утром и я туда ходил. С ним о чем угодно можно поговорить! Погоду умеет предсказывать, а за домом у него такой сад-огород – бабуля Кокер обзавидуется!

– Правда? – подивился Мэтью.

Бабуля Кокер пятнадцатилетней девчушкой прибыла в тогда еще голландский Нью-Амстердам и с тех пор выращивала отменные помидоры, кукурузу, бобы и арбузы, за которыми на фермерском рынке всегда выстраивалась длинная очередь.

– Я пытаюсь сказать, что преподобный Уэйд – не из тех безумных проповедников, что таскаются по городам, вопят во всю глотку: «Бойтесь гнева Божьего!» и тянут у прохожих последние монеты. Знаешь таких, наверное?

Мэтью, конечно, знал. Наглядный пример – Исход Иерусалим.

– Уильям Уэйд – достойный человек, – сказал Джон. – Если он и угодил в какую-то историю, то не по своей вине, ей-богу!

– Угодил в историю? – Мэтью нахмурился. – Что ты хочешь этим сказать?

– Гложет его что-то, – последовал угрюмый ответ. – Констанция теперь ночами не спит: слышит, как он встает и ходит взад-вперед по комнате. Просто ходит, понимаешь? Погоди… тебе еду принесли.

Девица внесла на подносе большую коричневую миску, поставила ее перед Мэтью, дала ему деревянные приборы и спросила:

– Монетой расплатитесь или записать на счет?

– На мой запиши, Роза, – сказал Джон Файв.

Девица пожала плечами, словно ей было совершенно все равно, и вышла из комнаты. Мэтью подумалось, что эта Роза из «Тернового куста» – поистине колючая особа.

В миске обнаружилось какое-то варево, похожее на грязь. Понять, из чего оно состоит, было решительно невозможно. Мэтью немного помешал его ложкой, но так и не разобрался, что это – бараний пирог, мозги, картошка, репа или понемногу того и другого, а то и вовсе экспромт повара? Впрочем, к тому времени он здорово проголодался и все же решил попробовать блюдо. Он осторожно облизнул край ложки и с удивлением понял, что кушанье – в меру соленое, пряное и с дымком. Словом, весьма приятное. Что ж, за подачу минус, а за вкус – сразу два плюса, подумал Мэтью и жадно принялся за еду, кивком давая понять Джону, чтобы тот продолжал рассказ.

– Ну вот, расхаживает он по комнате, значит… Раз ночью Констанция вроде бы слышала, как он кричал во сне. А в другой раз… так плакал, что у нее сердце кровью обливалось.

– Полагаю, она его расспрашивала про эту… историю?

– Слово она употребила другое, но да, расспрашивала. Он ничего ей не говорит, только один раз заверил, что скоро все разрешится.

– Скоро разрешится? Так и сказал?

Джон кивнул:

– Ну, Констанция так говорит. Мол, он ее усадил, взял за руки, заглянул ей в глаза и попросил ни о чем не тревожиться. Да, мол, в последнее время он сам не свой, но это его дело и скоро он все устроит. Просил ему довериться.

Мэтью глотнул портвейна.

– Однако «дело» до сих пор не разрешилось, как я понимаю? Он по-прежнему сам не свой?

– Да, и по ночам уходит. А что во вторник-то было!..

Мэтью перестал жевать:

– Убили Деверика?

– Нет, я не про то. Вечером во вторник, часов в одиннадцать, в дверь их дома постучали. Преподобный велел Констанции оставаться в комнате, а сам пошел посмотреть, кого нелегкая принесла в такой поздний час. Она слышала какой-то разговор, а затем отец вошел к ней, уже одетый, и сказал, что ему надо выйти. Попросил не волноваться. Но лицо у него было испуганное, Мэтью. Она сама ужасно испугалась, когда увидела такой страх на отцовом лице. – Джон осушил стакан и явно пожалел, что не заказал сразу два. – Когда он ушел… Констанция подбежала к окну и выглянула на улицу. Отец шел на восток по Мейден-лейн, а рядом шагал кто-то еще, с фонарем. Мужчина вроде. И у двери она тоже слышала мужской голос, даже как бы стариковский. Однако впереди, на углу Мейден-лейн и Смит-стрит, их поджидала с фонарем какая-то женщина.

– Женщина… – повторил Мэтью. – Это точно?

– Констанция видела платье и шляпку, но лица не разглядела.

– Хм, – только и смог протянуть Мэтью.

Он пытался сообразить, что же случилось той ночью. Преподобный Уэйд с дочкой жили в небольшом доме на Мейден-лейн между Нассау-стрит и Смит-стрит. Артемис Вандерброкен постучал к ним в дверь и позвал священника, после чего тот поспешно оделся и покинул дом. Они двигались на юг по Смит-стрит в компании некоей женщины, когда сзади раздался крик Филипа Кови. Или не сзади, а практически рядом. Возможно, они как раз шли мимо, когда Кови забил тревогу, и поэтому так быстро подоспели.

Интересно, подумал Мэтью. Куда же подевалась женщина?

– Почти сразу Констанция услышала крики и звон колокольчика, – видимо, шумела толпа, собравшаяся на месте преступления. Констанция побоялась выходить на улицу, опустилась на колени и стала молиться за отца. Уснуть так и не смогла, а где-то через час отец вернулся и сразу ушел в свою комнату.

– Она его спросила, где он был?

– Нет. Надеется, он сам ей расскажет, когда будет готов. Она в самом деле ему доверяет, Мэтью.

– Понятно. Выходит, Констанция ничего не знает о нашей с тобой встрече?

– Ничего.

– А можно тогда спросить, почему ты здесь? Разве ты не предаешь таким образом ее доверие?

Джон не ответил, лишь опустил глаза.

– Я люблю Констанцию, Мэтью. Всем сердцем люблю. Не хочу, чтобы с ней случилась беда… чтобы она узнала, как суров и ужасен мир. Если в моих силах уберечь ее от боли – или хотя бы оттянуть миг этой боли, которую может причинить ей даже родной отец, – то я не остановлюсь ни перед чем. Мне надо первым узнать, что затевает преподобный Уэйд. Чтобы потом, ежели получится, смягчить удар. А может, даже помочь Уэйду выпутаться из этой истории. Но сперва я должен все узнать! – Он кивнул, по-прежнему не поднимая темных и запавших глаз. – Если это называется предательством – спасение любимой от боли, калечащей сердце и душу, – то я пойду на него с радостью, и не раз.

Картина наконец открылась Мэтью целиком.

– Ты не хочешь следить за преподобным Уэйдом сам, потому что тебя могут заметить. И просишь об этом меня.

– Верно. – Джон с надеждой поглядел на него. – Я могу даже немного заплатить… если попросишь.

Мэтью молча допил вино. Если он все-таки проследит за священником, возможно, ему удастся выяснить, куда они с Вандерброкеном направлялись той ночью и почему солгали, будто торопились по разным делам.

– Что скажешь? – напомнил о себе Джон.

Мэтью кашлянул.

– А ты, случаем, не знаешь, выходил ли преподобный Уэйд на прогулку вчера вечером?

– Констанция говорит, что он был дома. В том-то и дело, понимаешь? Вот уже две недели кряду он каждый вечер уходит, причем в любую погоду! А тут остался. Поэтому она убеждена, что сегодня он точно уйдет, скорее всего между половиной десятого и десятью.

– Однако уверенности у нее нет.

– Нет.

Мэтью не пришлось долго думать.

– Что ж, попытаем удачи сегодня в половине десятого. Если понадобится, я выжду один час, но потом пойду домой. – Он знал, что при необходимости выждет и два часа, но не хотел выдавать своего нетерпения.

– Спасибо, Мэтью! Благослови тебя Бог! Сколько я тебе должен?

– Нисколько. Я не таю на тебя зла и хочу это доказать.

А еще он хотел выяснить, что же за дело было у преподобного Уэйда, Вандерброкена и… этой таинственной женщины. Во-первых, кто она? Во-вторых, почему ждала на углу Мейден-лейн и Смит-стрит, а не зашла за Уэйдом вместе с врачом?

Вернулась с кувшином вина официантка, но Мэтью уже знал все, что ему нужно было знать, и собрался уходить. По пути к стойке, где Джону надо было подписать счет, они вновь прошли сквозь игорный зал, в котором за последние полчаса стало еще более дымно, людно и шумно. Проститутки в крашеных париках и безвкусных платьях, с лицами, совершенно неразличимыми под слоем белил, румян и теней, разгуливали среди столиков, выискивая стопки монет, – мужчины, которым эти монеты принадлежали, были в их глазах лишь препятствием на пути к цели. Ни Кипперинга, ни Полларда Мэтью не увидел, но они наверняка были здесь, просто пересели за другой стол.

Внезапно на пути у Мэтью и Джона Файва возникли, точно выпрыгнув из засады, две куколки в полном боевом раскрасе. Одна была субтильным привидением лет тринадцати, а та, что постарше, размерами и комплекцией напоминала Хайрама Стокли. Обе безобразно улыбались, обнажая черные кривые зубы. Джон Файв решительным движением руки отодвинул в сторону брюхастую проститутку, а Мэтью попытался увернуться от тощего дитя: для этого он обогнул двоих игроков в проходе и… охнул, будто его ударили под дых: за карточным столиком слева от него, совсем рядом – метни кости и наверняка попадешь, – сидел Эбен Осли собственной персоной.

За тем же столом сидели еще трое, но среди них Мэтью не увидел головорезов, что в понедельник ночью устроили ему взбучку. В тот момент раздавали карты, и все были целиком сосредоточены на игре. Мэтью отметил, что кучка серебра рядом с Осли небольшая, меньше остальных, на лбу и щеках его выступил пот, а высокий белый парик сидит криво.

Пока Мэтью наблюдал за этой сценой – завороженный скорее близостью врага, нежели ходом игры, – игроки побросали свои монеты и карты, кто-то победно завопил, а лицо Осли исказила гримаса отвращения, словно из чашки эля у него под носом выползла змея. Фыркнув не то презрительно, не то отчаянно, он потянулся за своим черным блокнотом с золотым орнаментом на обложке, открыл его и принялся строчить что-то обмотанным бечевкой карандашом. Записывает свои проигрыши, догадался Мэтью. Чтоб тебе только проигрывать, гад!

Внезапно, будто зверь, почуявший слежку, Осли оторвал взгляд от блокнота и посмотрел прямо в глаза Мэтью. Они глядели друг на друга сквозь подрагивающую пелену дыма, пока за другими столами шла игра и гремели кости, победители ликовали, проигравшие бранились, проститутки что-то нашептывали клиентам, а шелудивый пес подбирал с пола объедки.

В следующий миг Осли так же внезапно отвел взгляд, дописал строчку, захлопнул блокнот и ударил кулаком по столу: мол, раздавайте.

Мэтью тоже отвернулся и подошел к выходу. Джон Файв как раз подписывал счет.

– Я уж думал, что потерял тебя в толпе, – сказал Джон. – Все хорошо?

– Да, – откликнулся Мэтью, – но хочется глотнуть воздуху.

Он вышел на Бродвей и тут же выбросил из головы мысли об Эбене Осли. Надо подумать о предстоящем деле. Джон Файв, ничего не зная о разыгравшейся минуту назад безмолвной сценке, молча шагал рядом.