Текст книги "Королева Бедлама"

Около десяти часов вечера Диппен Нэк остановился у колодца посреди Мейден-лейн. Он отложил в сторону фонарь и короткие вилы, набрал в ведро воды и попил, а следом сделал огромный глоток из кожаной фляги, которую достал из-под плаща. Затем он взял свои вещи и пошел вокруг колодца, помахивая фонарем и держа наготове вилы – в его представлении это называлось «тщательным осмотром». Вскоре констебль свернул с Мейден-лейн на запад и двинулся в сторону Бродвея.

Мэтью крадучись вышел из своего укрытия за углом постижерной лавки Якоба Вингейта и проводил взглядом надменного коротышку, гордо вышагивающего по улице, точно бентамский петух. Нэк был из тех констеблей, что, по мнению Мэтью, позорят профессию. Ему ничего не стоило обвинить невинного, а при малейшем намеке на опасность он удирал так, что пятки сверкали. Характер он имел прескверный и не единожды получал выговоры от судей – в том числе от судьи Пауэрса – за то, что по ночам крал ключи тюремных смотрителей, заходил в камеры и мочился на спящих заключенных.

Следить за домом преподобного Уэйда оказалось труднее, чем рассчитывал Мэтью: за последний час по Мейден-лейн прошло уже два констебля (первым был вооруженный топором Сильвестр Коппинс). Нехорошо, если кто-нибудь заметит, что Мэтью околачивается возле дома священника в столь поздний час. Впрочем, между лавкой Вингейта и следующим зданием – жилым домом – обнаружился удобный просвет шириной в три фута, где ему удалось спрятаться. Вообще, мало какие дома на улицах города строились вплотную друг к другу, и Масочнику, должно быть, не составляло труда точно так же прятаться в просветах между ними, скрываясь с места преступления. Мэтью показалось, что стражи порядка стали ходить несколько быстрее, чем раньше, – то ли главный констебль Лиллехорн надеялся таким образом внушить горожанам чувство защищенности, то ли констебли сами ускоряли шаг, чуя угрозу. Сам факт того, что трусливый пропойца Диппен Нэк выпил воды перед тем, как глотнуть горячительного, свидетельствовал о его желании сохранять бдительность дольше обычного.

Мэтью и самому отчаянно хотелось зажечь фонарь, однако сегодня ему предстояло двигаться под покровом тьмы. Жаль, нет шпаги или пистолета… да хоть пращи, ей-богу! Он сознавал, что совершенно беззащитен, и то и дело с подозрением поглядывал за спину: как бы из его же укрытия не выскочил кто другой.

Безумие какое-то, уже не впервые за вечер подумал Мэтью. Мимо то и дело проходили люди: одни едва волочили ноги и пошатывались, другие – шли быстро и решительно, торопясь домой. После одиннадцати вечера – когда догорят свечи в фонарях – смелость наверняка покинет констеблей. А преподобный Уэйд вообще может сегодня не выйти: хоть он и служитель Господа, ему прекрасно известно, на что способен дьявол.

Быть может, лучше отправиться домой в половине одиннадцатого, рассуждал Мэтью, прислушиваясь к тиканью часов в нагрудном кармане. Вдруг справа ему померещилось какое-то движение, и он с замиранием сердца вернулся в укрытие. Мимо быстро прошагали и скрылись из виду два джентльмена с фонарями и тростями. Что ни говори, а Нью-Йорк – нервный город и без всяких «Уховерток». Попрощавшись с Джоном Файвом, Мэтью провел какое-то время в «Галопе» и узнал от тамошних завсегдатаев, что Ефрем Аулз сегодня действительно помогает Григсби печатать номер, и занятие это наверняка займет у них всю ночь.

Время шло. Мэтью казалось, что на часах должно быть почти пол-одиннадцатого. На Мейден-лейн стояла тишина, никто больше не ходил. Мэтью присел на корточки, чтобы дать отдых ногам, но тут воспротивились колени – пришлось сразу встать. Он по привычке глянул по сторонам и через плечо, однако все его внимание было приковано к двери дома Уэйда, который стоял напротив, через дорогу, двумя домами дальше по улице.

Теперь уж все одиннадцать, подумал Мэтью. Часы доставать было бесполезно, слишком темно. Еще чуть-чуть – и домой.

Примерно через три минуты после того, как он принял это решение, за окнами дома священника промелькнула свеча. Мэтью понадеялся, что это просто Уэйд или его дочка ходят по дому и сегодня все-таки обойдется без ночных странствий.

Внезапно дверь отворилась, и из дома в желтом круге света от жестяного фонаря вышел человек в черном сюртуке и черной треуголке, державшийся очень прямо. Уильям Уэйд закрыл за собой дверь, спустился по четырем ступенькам крыльца и зашагал по улице мимо Мэтью. Двигался он не быстро и не сказать чтобы праздно, обычным спокойным шагом. Мэтью вжался в стену постижерной лавки. Уэйд повернул на Смит-стрит… и преследование началось.

Мэтью позволил священнику отойти подальше. На Смит-стрит они были одни и оба по очереди миновали то место, где был найден труп Деверика. У Мэтью мороз пошел по коже, когда он представил, что за ним сейчас тоже кто-то следит – равно как он сам следит за преподобным Уэйдом. Может, стащить где-нибудь уличный фонарь? Нет, за кражу городского имущества могут выжечь букву «В» на правой руке, еще чего не хватало… Да и объект слежки заметит свет. Никогда еще ночь не казалась Мэтью такой темной, но, к худу или к добру, он был полностью в ее власти.

Вскоре он обнаружил, что некоторые горожане вовсе не торопились домой и плевать им было на кровожадного Масочника. В «Кошачьей лапке» – слева по Уолл-стрит – бойко играла скрипка, а через дорогу, рядом с портовым невольничьим рынком, у входа в «Петушиный хвост», стояла целая компания гуляк. Их оживленные голоса то становились громче, то вновь затихали. Заведение привлекало как головорезов, так и толстосумов, и не раз подобные оживленные споры – о ценах на кукурузную муку или ворвань – заканчивались смертоубийством.

Преподобный Уэйд шагал дальше по Смит-стрит, и Мэтью – на почтительном расстоянии – двигался следом. Они миновали еще несколько человек, бредущих компаниями по двое или по трое в противоположном направлении, однако Уэйд стремительно шел вперед, опустив голову и не сбавляя шага. Мэтью мог бы вовсе не смотреть на лица прохожих: все они были либо пьяные в дым, либо под хмельком. Впрочем, ему в лицо тоже никто не заглядывал, и Мэтью рассудил, что храбрость этих ночных гуляк напускная, а на самом деле они не меньше его охвачены страхом перед неизвестным.

Вслед за священником Мэтью прошел мимо мигающего фонаря на углу Слоут-лейн – именно здесь с понедельника на вторник у него случилась неприятная встреча с Эбеном Осли. Тут до Мэтью дошло, что он сейчас вполне может идти по следу того самого «таинственного незнакомца» в черном одеянии и черной треуголке, которого он тогда повстречал. Интересно, преподобный узнал его или просто почуял, что в проулке среди обугленных руин затевается нечто недоброе? Как бы там ни было, Уэйд решил не вмешиваться – возможно, дабы не открывать собственных замыслов.

Преподобный Уэйд свернул направо на Принцесс-стрит и миновал оружейную лавку. Мэтью последовал за ним, но на всякий случай еще немного сбавил шаг. Они двигались на запад, к Брод-стрит, и оставили за спиной «Слепца» – очередное игорное заведение с сомнительной репутацией, куда, по всей видимости, нередко захаживал Лиллехорн. Оно тоже было еще открыто: крики посетителей неслись из-за двери, на которой был нарисован белый глаз. Говорили, что бы ни происходило в «Слепце», никто ничего не видел.

Перейдя Брод-стрит, преподобный Уэйд взял слегка на юг и вышел на узкую Петтикот-лейн.

Мэтью обратил внимание, что он сбавил шаг. Они проходили мимо закрытых лавок и безмолвных домов, однако в неподвижном ночном воздухе едва слышно звенел женский смех – будто серебряные монетки сыпались на мостовую.

На правой стороне Петтикот-лейн стоял, отделенный от соседних зданий изгородью, двухэтажный кирпичный дом – миловидный, построенный когда-то голландским торговцем пушниной, с высокими окнами под остроконечной крышей и двумя дымовыми трубами (по одной с каждой стороны дома). На глазах у Мэтью священник остановился посреди улицы напротив розового дома и принялся смотреть в его окна, опустив фонарь. Сквозь воздушные полупрозрачные занавески сочился свет, и Мэтью видел, что там двигаются какие-то тени.

Преподобный Уэйд стоял не шелохнувшись: он прибыл на нужное ему место и просто смотрел на дом. Понять, что скрывается за его бесстрастным взором, было решительно невозможно.

То был дом Полли Блоссом. В его стенах проживали от четырех до восьми гетер (их количество менялось в зависимости от того, кто рассказывал историю). Мадам Блоссом была строгой хозяйкой и спуску своим «девочкам» не давала: они должны были работать не покладая рук и платить ей за кров. Сама мадам Блоссом тоже не гнушалась труда – если, конечно, попадался особый клиент. Мэтью ничего не знал о ее прошлом, кроме того что она прибыла сюда из Лондона и в 1694 году открыла публичный дом. Множество юных девиц с трудной судьбой селились под ее крышей, и великое множество мужчин захаживали сюда на огонек. Розовый дом стал неотъемлемой частью городской жизни, и вряд ли какой житель Нью-Йорка позволил бы себе косой взгляд или недоброе слово в адрес мадам Блоссом, ведь она тратила много денег на общественные нужды – на рытье и чистку колодцев, например.

Положим, что так, но ведь тут совсем другое дело: что забыл в публичном доме преподобный Уэйд?..

Мэтью охватил внезапный страх. А ну как священник сейчас отворит розовую калитку, поднимется по ступеням крыльца к входной двери и постучит?! Тогда Мэтью станет обладателем знания, из-за которого священник запросто может попасть в опалу. Какими бы широкими взглядами ни славились ньюйоркцы, они не потерпят, чтобы служитель Господа якшался с проститутками.

Вдруг дверь открылась, и на крыльцо вышел человек. Он обернулся – напоследок сказать что-то женщине за спиной, – и в этот миг преподобный Уэйд исчез во мраке. Мэтью тоже прижался к двери дома, у которого стоял. Через минуту клиент заведения мадам Блоссом прошагал мимо, оставляя за собой след табачного дыма, и Мэтью подумалось: вот где Масочнику надо подстерегать своих жертв, ведь из дома Полли Блоссом мужчины выходят наполовину одурманенные, наполовину осовелые.

Медленно и осторожно Мэтью высунул голову и бросил взгляд вдоль Петтикот-лейн. Священника нигде не было. Исчез, подумал Мэтью. Но нет, нет… Не может человек просто взять и исчезнуть. Мэтью выждал секунд пятнадцать.

Тут в темноте забрезжил тусклый свет фонаря, и из щели между домами выполз, подобно улитке, Уэйд – точнее, показались только его плечи и голова. И вновь он держал фонарь внизу, роняя свет на булыжники мостовой. Казалось, он просто глядит неотрывно в окна розового дома.

Как же это понимать? Мэтью по-прежнему страшила мысль, что он вот-вот станет свидетелем падения Уэйда. Впрочем, если святой отец действительно спутался с одной из здешних дам и регулярно посещает сие заведение, почему бы ему просто не войти?

А потому, что ночными прогулками и посещением публичного дома дело не ограничивается. Тут что-то другое. Священника на углу ждали доктор Вандерброкен и неизвестная женщина. Попахивает серьезным делом, некой тайной и…

И нельзя оставить без внимания поведение святого отца. На глазах у Мэтью преподобный Уэйд прислонился головой к каменной стене за спиной, прикрыл лицо ладонью и сокрушенно зарыдал.

Мэтью стало неловко. Он был невольным свидетелем сцены, которую предпочел бы вовсе не видеть. Зачем он вообще согласился устроить слежку за священником?! Теперь он тоже замешан в этой истории, а при его дотошности и склонности при каждом случае пересчитывать ангелов на булавочной головке, он и здесь должен будет докопаться до истины. Не видать ему покоя, если он не узнает, почему Уэйд рыдал среди ночи возле дома плотских утех, где до сего дня не было пролито ни единой слезы.

В следующий миг в конце улицы раздались шаги. Святой отец решил скрыться бегством: кружок света от его фонаря быстро двинулся в обратном направлении. Мэтью понял, что Уэйд может его увидеть – если, конечно, махнет фонарем в его сторону, – так что прижался к двери и затаил дыхание.

Священник с опущенной головой стремительно прошел мимо. Он так маялся – или что-то так глодало его изнутри, по выражению Джона Файва, – что не смотрел ни направо, ни налево и уж тем более не заметил Мэтью, застывшего под дверью, подобно статуе. Уэйд пересек Брод-стрит, и лишь тогда Мэтью осмелился шевельнуться. Из-за угла он увидел, как святой отец повернул на Принцесс-стрит, – видимо, он направлялся домой.

Ни малейшего желания продолжать слежку у Мэтью не было. Сейчас бы домой, почитать что-нибудь на сон грядущий и заснуть. Он двинулся на север по совершенно безлюдной Брод-стрит – лишь впереди, рядом с Уолл-стрит, мигал чей-то фонарь, но и он вскоре исчез на западе.

Что ему теперь делать с этим новым знанием? На душе было муторно. Как ответить Джону Файву, когда он спросит, что ему удалось выяснить про Уэйда? И ведь далеко не факт, что святой отец каждую ночь ходит именно к дому Полли Блоссом. Однако в данном случае довольно и одного раза, чтобы заподозрить неладное. Что забыл служитель Господа в…

Вдруг из темноты вылетела трость с черным набалдашником, каким впору вышибать людям мозги. Удар пришелся Мэтью в левую ключицу, и он отпрянул.

– Так и знал, что это ты! Мерзавец! Так и знал!

Тростью его ударили слева, из-за угла конторы ростовщика Сайласа Янсена на пересечении Брод– и Баррек-стрит. Тусклый свет догорающего уличного фонаря выхватил из темноты едва стоящего на ногах Эбена Осли: он где-то потерял парик, одутловатое лицо его имело багровый оттенок, на взмокший лоб налипли седые космы. В руке он держал фонарь, за стеклом которого едва теплился огарок свечи. Рот его скривился, и Осли занес трость, чтобы покрепче огреть ею Мэтью.

– Я ведь запретил за мной следить! Чертов гаденыш, ты у меня поплатишься! Я преподам тебе урок!

Мэтью легко увернулся от удара.

– Прекратите, – сказал он.

– А ты не смей командовать! Ишь обнаглел!

Вновь трость взлетела в воздух, но на сей раз Осли потерял равновесие и припал к стене лавки Янсена. Там он стоял, яростно отдуваясь и не в силах пошевелиться – вечерние возлияния сделали свое дело.

– Убью! – прохрипел он. – И станцую на твоей могиле, паскудник!

– Это вряд ли, – ответил Мэтью.

Ему пришло в голову, что сейчас он может без труда отнять у Осли палку и как следует его отлупить. Пусть завтра синяки считает! А можно надавать ему по голове так, что люди примут его багровые шишки за новый парик. Еще можно повалить его на землю и отпинать по безобразной морде в свое удовольствие – отвести душу…

Да только душа Мэтью не хотела таких удовольствий.

Молодчиков Осли рядом не было, констеблей тоже. Мэтью представился шанс отомстить за всех детей, пострадавших в приюте. И за себя отомстить, за свое малодушие. Ведь он так и не смог ничего сделать, когда судья Вудворд забрал его из сиротского приюта Святого Иоанна под свое крылышко. А сейчас может. Прямо сейчас он может свершить то, что так долго планировал и о чем столько думал. Пусть Осли получит сполна за всех, кого унижал, включая Натана Спенсера.

– Я видел, что ты за мной следишь! – шипел Осли, едва держась на ногах и ничего не соображая. – Еще когда выходил из «Старого адмирала»! Ну что ж, вот он я! Чего тебе надо, мать твою?!

Хороший вопрос, подумал Мэтью. Но сперва надо отвергнуть обвинения.

– Я за вами не следил и вообще не подходил сегодня к «Старому адмиралу».

– Врешь, гаденыш! Я видел, как ты прятался за углом!

– Полагаю, вы не в том состоянии, чтобы верить своим глазам. Меня там не было. И кстати, – добавил Мэтью, – я больше не желаю тратить на вас свое время.

Произнося эти слова вслух, он впервые осознал, что это действительно так. У него появились другие интересы и задачи: он работает в бюро «Герральд». И нечего больше разговаривать с этим злобным животным.

Осли выпрямился во весь небольшой рост (оставшись, впрочем, заметно ниже Мэтью) и попытался сохранить подобие достоинства. Выкатив вперед все свои многочисленные подбородки, он растянул рот в тонкой улыбке:

– Хочу, чтобы ты знал и зарубил себе на носу, малец: я победил. Никто не посмеет свидетельствовать против меня. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра. И почему же? Уж не потому ли, что все они – все до единого – знают, что получили по заслугам? О да. Они вообразили себя невесть кем, а я поставил их на место. Кто-то должен был это сделать! Кто-то должен был преподать этим дармоедам урок – да такой, чтоб запомнили на всю жизнь! Это моя работа, мое призвание!

Мэтью даже не пытался отвечать на эту пьяную тираду. Гнев, еще два дня назад сжигавший изнутри его сердце, заметно поубавился. Мэтью начал сознавать, что жизнь еще впереди, со всеми ее возможностями и приключениями, а Эбена Осли следует оставить в прошлом. Да, пускай он избежал правосудия, пускай это несправедливо и неправильно, но Мэтью сделал все, что мог. Теперь он готов идти вперед.

– Я победил, – повторил Осли, брызжа слюной и с трудом разлепляя тяжелые веки. – Победил!

С этими словами он поплелся прочь, на запад по Баррек-стрит, помогая себе тростью. Фонарь болтался где-то сбоку. Какое жалкое зрелище, подумал Мэтью, потом наконец опомнился, сплюнул на землю, чтобы избавиться от дурного привкуса во рту, и зашагал дальше на север.

Его немного трясло после встречи с Осли. Тот удар тростью, попади он в цель, мог бы запросто раскроить ему череп. Мэтью решил выкинуть эти мысли из головы и подумать о том, что теперь сказать Джону Файву. Может, вовсе пока ничего не говорить, а сперва проследить за преподобным Уэйдом еще разок? Интересно, что предложила бы миссис Герральд. В конце концов, она эксперт в таких делах…

Он сделал еще шаг и замер.

Навострил уши. Ему померещилось – или где-то разбили стекло?

Где-то позади.

Мэтью обернулся.

Улица была пуста.

Звук донесся с Баррек-стрит.

«Фонарь Осли!» – осенило Мэтью. Пьяный дурак уронил свой фонарь.

«Я видел, что ты за мной следишь… Видел, как ты спрятался за угол», – говорил он.

Где-то на соседней улице залаяла собака. С другой стороны доносилось чье-то пьяное пение, слов было не разобрать: голос то стихал, то прилетал вновь с капризными порывами ночного ветерка.

Мэтью все смотрел и смотрел на угол Баррек-стрит.

«Я видел, что ты за мной следишь!»

– Осли! – крикнул он.

Ответа не последовало. Мэтью вышел на угол и вгляделся во тьму Баррек-стрит. Затем повторил чуть громче:

– Осли!

Да брось ты его, сказал он себе. Пусть валяется там пьяный, подумаешь. Плюнь и иди домой.

Как все-таки одинок бывает человек в городе, где живет еще пять тысяч душ, поразительно…

У Мэтью перехватило дыхание. Впереди ему почудилось какое-то движение: темный силуэт копошился на темном фоне.

Мэтью взялся за ручку фонаря, висевшего на столбе, и снял его с гвоздя. Мелькнула мысль, что сейчас, по идее, надо бы позвать констебля, но вдруг это лишь наважденье? Сердце бешено затрепыхалось в груди. Кричать Мэтью не стал, а вместо этого медленно двинулся вперед по Баррек-стрит.

Наконец в круге тусклого света возник Эбен Осли: он лежал на спине, рядом – разбитый фонарь. В лужице свечного воска еще теплился красный огонек. У правой руки Осли валялась трость (он будто бы выронил ее от испуга).

Мэтью хотел сказать ему: «Вставайте», однако язык не слушался. Попробовал еще раз, но смог лишь сдавленно прошептать.

Осли лежал неподвижно. Мэтью светил на него фонарем и со всей ужасающей, убийственной, леденящей кровь и вскрывающей горло ясностью сознавал: в карты Эбену Осли больше не играть.

Несмотря на отвращение и панику, норовившие захватить душу Мэтью и обратить его в бегство, холодный аналитический ум все же возобладал, мгновенно обострил чувства и закалил волю. Мэтью стоял над телом и производил первый осмотр трезво и обстоятельно, как во время игры в шахматы.

Кто-то перерезал Осли горло, – это не подлежало никакому сомнению. Кровь еще била фонтаном. Еще дрожали мелко руки – словно им вдруг открылось, как холодны перила лестницы, ведущей в ад. Рот был разинут от ужаса, равно как и глаза, налитые кровью и блестящие, точно свежие устрицы, которых вытащили из морской воды и тут же вскрыли. Над лицом тоже поработали ножом: Мэтью видел вокруг глаз характерные порезы. Из них сочилась кровь. Быть может, Осли еще не испустил дух, но жить ему оставалось считаные секунды. Кожа его приобретала восковую бледность, каковую можно наблюдать на лицах покойников. Мэтью при всем желании не смог бы ничего сделать для этого человека, разве что пришить голову обратно, но с этой задачей, пожалуй, не справился бы и Бенджамин Аулз.

В некотором беспамятстве, напоминающем транс, Мэтью глядел на умирающего и вдруг ощутил в темноте движение – медленное, почти текучее.

Тут он поднял голову и увидел: футах в двадцати вверх по Баррек-стрит от двери отделился силуэт. Черный на черном. Мэтью резко поднял фонарь: мелькнуло белое пятно лица, плащ цвета полуночи с высоким воротником и черная шапка. В тот миг, когда до Мэтью дошло, что перед ним Масочник, тот уже припустил прочь по улице в направлении Бродвея. Лишь тогда Мэтью вновь обрел дар речи и испустил крик:

– На помощь! На помощь! Констебль!

Масочник, как оказалось, не только быстро убивал, но и быстро бегал. Пока сюда явится констебль, он уже будет в Филадельфии.

– На помощь! Кто-нибудь! – еще раз проорал Мэтью, а сам при этом потянулся за тростью.

В последний раз кликнув констебля (да так громко, что Диппен Нэк услышал бы его и у себя в спальне), он решил поберечь дыхание и пустился в погоню.