Текст книги "Николай и Александра"

Гемофилия – недуг, который не дает о себе знать ежеминутно. Неделями, а то и месяцами Алексей Николаевич казался обыкновенным, здоровым ребенком. По природе он был таким же шалуном, как и Анастасия. Едва научившись ходить, он любил пронестись по коридору и ворваться к сестрам в их классную комнату во время занятий. Когда его выдворяли, он яростно размахивал руками. Лет трех-четырех он подходил к гостям, сидевшим за обеденным столом, с каждым здоровался за руку и разговаривал. Однажды, забравшись под стол, мальчуган снял туфлю с ноги какой-то фрейлины и с гордостью показал трофей родителю. Тот строгим голосом приказал отнести ее назад, и мальчик снова исчез под столом. Вдруг фрейлина вскрикнула: прежде чем надеть туфлю на ногу, проказник положил туда большую спелую ягоду. После этого ему несколько недель нельзя было появляться за общим столом.

Учитель французского языка П. Жильяр писал: «Он страстно любил жизнь, когда это было возможно, и был поистине неугомонным и веселым мальчиком. Будучи очень простым во вкусах, он никогда не кичился тем, что он наследник; об этом он думал менее всего». Как и у любого из его сверстников, карманы мальчика были полны обрывков бечевки, гвоздей, камешков. Своих сестер, которые были старше его, Алексей слушался и донашивал их ночные халатики, из которых те выросли. Однако он сознавал значение своего титула наследника престола. Ведь именно его приветствовали возгласами: «Цесаревич!», к нему пытались прикоснуться.

Однажды, привезя Алексею Николаевичу подарок, три крестьянина опустились перед ним на колени.

П. Жильяр спросил цесаревича, неужели ему доставляет удовольствие видеть этих людей на коленях.

«Ах, нет! Но Деревенько говорит, что так полагается!»

Когда Алексею Николаевичу сообщили, что его хотят видеть офицеры подшефного полка, шестилетний ребенок, оставив возню с сестрами, сурово заявил: «Девицы, уйдите, у наследника будет прием».

Подчас привыкший видеть почтительное к себе отношение мальчик становился заносчив. Когда ему было шесть лет, Алексей, войдя в приемную, увидел сидевшего там министра иностранных дел А. Извольского, ожидавшего аудиенции царя. Подойдя к министру, малыш громко сказал: «Когда в комнату входит наследник российского престола, следует вставать». Но чаще всего он был великодушен. В ответ на какую-то услугу, оказанную ему одной из фрейлин императрицы, цесаревич, подражая родителю, протянул даме руку и произнес: «Знаете, а это весьма любезно с вашей стороны». Став постарше, он начал разбираться в сложностях взаимоотношений и тонкостях этикета. В девятилетнем возрасте он послал Глебу Боткину, сыну лейб-медика, свою любимую коллекцию поговорок, приложив к ним записку: «Нарисовать иллюстрации и сделать подписи. Алексей». Но, прежде чем передать их доктору Боткину для его сына, мальчик зачеркнул свою подпись. «Если бы я послал Глебу мою записку с подписью, – объяснил он врачу, – то это был бы приказ, и Глебу пришлось бы подчиниться. А это просьба, я не хочу, чтобы он ее исполнял, если ему не хочется».

«Когда он стал подрастать, родители объяснили Алексею Николаевичу его болезнь, прося быть осторожным, – вспоминала Вырубова. – Но наследник был очень живой, любил игры и забавы мальчиков, и часто бывало невозможно его удержать. „Подари мне велосипед“, – просил он мать. „Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!“ – „Я хочу учиться в теннис, как сестры!“ – „Ты знаешь, что ты не смеешь играть“». Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя: «Зачем я не такой, как все мальчики?» Случалось и так, что цесаревич пренебрегал запретами и поступал по-своему. Это характерное для больных гемофилией мальчиков поведение, известное в медицине как «реакция сорвиголовы», было обусловлено рядом причин: протестом против излишней опеки, бессознательной потребностью показать свое бесстрашие и, самое главное, естественным желанием почувствовать себя нормальным ребенком.

Когда наследнику было семь лет, на плацу, где выстроился сводный полк, мальчик появился на позаимствованном у кого-то велосипеде. Удивленный государь прервал смотр и приказал солдатам окружить и поймать счастливого спортсмена, ехавшего, виляя из стороны в сторону. Во время детского праздника, когда гостям показывали кинофильм, наследник вдруг забрался на стол и вместе с остальными детьми принялся прыгать с одного стола на другой. Когда Деревенько и другие стали его увещевать, мальчик заявил: «Взрослым тут делать нечего» и попытался их вытолкать за дверь.

Даря сыну дорогостоящие игрушки, родители надеялись заставить ребенка забыть запрещенные ему забавы. В своей книге «Святой черт» Р. Фюлеп-Миллер сообщал: «Задаривая ребенка дорогими игрушками, родители рассчитывали, что он забудет игры, в которые ему было запрещено играть. Каких только игрушек не было у него в комнате: железная дорога со станционными зданиями и будками стрелочников, поезда с дымящими локомотивами и чудесными сигнальными устройствами, шлагбаумами и вагонами с куклами вместо пассажиров, целые батальоны оловянных солдатиков, макеты городов с церквами и колокольнями, плавающие модели судов, полностью оборудованные игрушечные фабрики с игрушечными рабочими, шахты с горными выработками и поднимающимися и опускающимися клетями. Все игрушки были механическими. Стоило цесаревичу лишь нажать на кнопку, как рабочие начинали двигаться, броненосцы плавать в бассейне, колокола звонить, а солдаты маршировать».

Как и его августейший родитель, Алексей Николаевич был влюблен в армию, блеск мундиров и оружия. При рождении он получил титул атамана всех казаков, и у него были не только оловянные солдатики, игрушечные крепости и пушки, но и настоящая казачья форма, барашковая шапка и кинжал. Летом он носил форму матроса Российского императорского флота. В раннем детстве наследник не раз говорил, что больше всего ему хочется походить на одного из древних русских царей, которые верхом на белом коне вели свое войско на врага. Но потом, проводя все больше и больше времени на больничной койке, ребенок начал понимать, что стать таким царем ему не суждено.

У Алексея Николаевича был безукоризненный слух. Но, в отличие от сестер, игравших на рояле, он предпочитал балалайку и превосходно на ней играл. У него был спаниель Джой – с шелковистой шерсткой и длинными ушами, свисавшими до земли. Цирк Чинизелли подарил наследнику ослика Ваньку, ветерана цирка, знавшего много трюков. Когда мальчик появлялся в конюшне, ослик лез к нему в карман за сахаром и если находил лакомство, то засовывал туда мордочку и выворачивал карман наизнанку. Зимой Ваньку запрягали в санки, и он катал Алексея Николаевича по парку.

Однажды наследник получил редкостный подарок – ручного соболя. Один старый охотник, поймав зверька в тайге, приручил его, а потом они с женой решили привезти его царю. Истратив на дорогу все деньги до копейки, они приехали из Сибири. Получив телеграфом уведомление местных властей, что оба – люди благонамеренные, дворцовая администрация сообщила об их приезде императрице. Через час старику со старухой было велено явиться во дворец как можно скорее, а то дети сгорают от любопытства.

Старый охотник рассказал Мосолову об этой встрече: «Вошел царь. Я со старухой ему в ноги бросились. Соболек-то вылез и тоже, видно, понял, что пред государем. Притаился и смотрит. Пошли мы с царями в детскую, где приказали мне выпустить соболька. Дети стали с ним играть: при нас он не дичится. Царь приказал нам со старухою сесть на стулья и говорит:

– Ну, теперь расскажи всё: как задумал сюда ехать, как ехал и как, наконец, к царице попал?

Я рассказал, а царь все спрашивает о Сибири, об охоте там, о нашем житье-бытье. Затем царица сказала, что детям пора обедать. Тогда царь спрашивает, как обходиться с соболем. Когда я указал, он порешил, что в комнатах у детей его оставить нельзя. Надо будет отдать его в охотничью слободку, в Гатчине.

– Царь-батюшка, ведь его, кормилец мой, жаль отдавать на руки незнакомому охотнику. Позарится на шкурку, да еще зарежет, а скажет, что околел. Знаю я охотников. Мало у них любви к зверю. Лишь бы шкурку получить.

– Нет, брат, я бы выбрал хорошего. Но, пожалуй, лучше будет тебе его отдать. Вези его домой, ходи за ним, пока жив будет, а считай, что исполняешь мое повеление… Это уже мой соболь. Теперь иди, скажи Мосолову, чтобы министр дал приказание, как тебя наградить за подарки… С Богом, и доброго пути!..»

Мосолов продолжает: «[Государь] приказал дать старику часы с императорским гербом, а старухе брошку, несколько сот рублей за соболя и широко оплатить дорогу назад в Сибирь. Старики уехали счастливыми, увозя с собой соболя. Одни княжны очень жалели, но „Папа сказал, что так нужно“».

Однако животные не могли заменить ребенку его ровесников, с которыми он мог бы играть. «Императрица боялась за него и редко приглашала к нему его двоюродных братьев, резвых и грубых мальчиков, – отмечала в своих мемуарах А. А. Вырубова. – В играх принимали участие сыновья матроса Деревенько, два маленьких мальчика, и сын доктора Деревенко, Коля. Последние годы приезжали маленькие кадеты играть с наследником. Всем им объясняли осторожно обращаться с Алексеем Николаевичем».

Чаще всего Алексей Николаевич играл с сестрами или один. «К счастью, как я уже говорил, великие княжны любили играть с братом и вносили в его жизнь веселье и молодость, чего так недоставало цесаревичу», – вспоминал П. Жильяр. Иногда, уединившись, он ложился на спину и смотрел в голубое небо. Графиня Радзивилл писала: «Когда ему было десять лет, сестра цесаревича, Ольга Николаевна, спросила, что он тут делает. „Я люблю думать и мечтать“, – ответил ей брат. „О чем?“ – продолжала настаивать великая княжна. „О многом, – сказал Алексей Николаевич. – Я радуюсь солнечному теплу, красоте лета, пока могу. Быть может, скоро наступит день, когда все это мне запретят“».

За исключением близких цесаревича, Пьер Жильяр больше, чем кто-либо иной, понимал природу заболевания и его значение для наследника и его семьи. Узнал он об этом не сразу.

В Россию Жильяр приехал из Швейцарии в 1904 году, в возрасте двадцати пяти лет. В 1906 году начал обучать великих княжон французскому. В течение шести лет наставник почти ежедневно приходил во дворец для проведения занятий с Их Высочествами и, по существу, не был знаком с цесаревичем. Вначале он видел младенца на руках матери; изредка наблюдал, как тот носится по коридору дворца или катается зимой на санках. Но и только. О болезни наследника швейцарец даже не подозревал.

«Иногда его визиты прекращались, и довольно продолжительное время его не было видно. После каждого такого исчезновения наследника всех обитателей дворца охватывало глубокое уныние, – вспоминал Жильяр. – Оно сказывалось и на моих ученицах, которые напрасно пытались скрыть свою печаль. Когда я их спрашивал, в чем дело, они старались отмалчиваться или отвечали уклончиво, что Алексей Николаевич нездоров… Я знал, что он подвержен болезни, о которой никто не мог сказать мне ничего определенного».

В 1912 году по просьбе императрицы швейцарец начал заниматься французским и с наследником. Он нашел его «довольно крупным для своего возраста. У него было продолговатое, чистое, с тонкими чертами лицо, прелестные светло-каштановые волосы с медным оттенком и большие серо-голубые глаза, похожие на глаза государыни. Иногда он задавал вопросы не по возрасту, что свидетельствовало о его чувствительной и созерцательной натуре. Тем лицам, которым, подобно мне, не приходилось решать вопросы дисциплины, нетрудно было попасть под его обаяние. Выяснилось, что капризное маленькое существо, каким он мне вначале показался, обладает добрым, любящим сердцем. Он был чувствителен к чужим страданиям, потому что сам много страдал».

Главной задачей учителя было добиться дисциплинированности у своего подопечного. Любя сына и опасаясь за его здоровье, императрица не умела проявить твердости. Цесаревич слушался одного лишь государя, который не всегда находился во дворце. Из-за болезни мальчик вынужден был неделями пропускать уроки, что подтачивало его силы и заставляло утрачивать интерес к занятиям. В результате, даже когда Алексей Николаевич был здоров, он учился с ленцой. Жильяр вспоминал: «В такие периоды ребенка трудно было заставить подчиниться дисциплине, тем более что он никогда не был к ней приучен. В его глазах я был человеком, принуждающим его работать… Я чувствовал его неприязнь ко мне… Но со временем авторитет мой окреп, и чем больше мальчик доверял мне, тем больше сокровищ я открывал в его душе. Я понял, что, имея такие задатки, нельзя терять надежду».

Наставника тревожило, что Алексей Николаевич оторван от внешнего мира. Принцы крови и без того живут обособленно, не как обычные дети. Болезнь же цесаревича еще более способствовала этой изолированности. И Жильяр решил: тут необходимо что-то предпринять. Его рассказ о том, что затем произошло – как государь и императрица поддержали его план, как страдали родители и цесаревич, когда случилась беда, – это самое яркое и трогательное свидетельство очевидца, непосредственно наблюдавшего жизнь обитателя царского дворца:

«Вначале я был удивлен и разочарован. Видя так мало поддержки со стороны императрицы, доктор Деревенко пояснил мне, что императрица, опасаясь возобновления болезни у цесаревича и вследствие религиозного фанатизма, полагалась на волю обстоятельств и постоянно откладывала вмешательство, которое заставило бы ее сына страдать понапрасну, если уж ему не суждено было жить…»

Жильяр не разделял мнения доктора Деревенко.

«Я находил, что постоянное присутствие двух матросов – боцмана Деревенько и его помощника Нагорного – было вредно ребенку. Эта внешняя сила, которая ежеминутно выступала, чтобы отстранить от него всякую опасность, казалось мне, мешала укреплению внимания и нормальному развитию воли ребенка. То, что выигрывалось в смысле безопасности, ребенок проигрывал в смысле действительной дисциплины. На мой взгляд, лучше было бы дать ему больше самостоятельности и приучить находить в самом себе силы и энергию противодействовать своим собственным импульсам, тем более что несчастные случаи продолжали повторяться. Было невозможно все предусмотреть, и чем строже становилась опека, тем более тягостной и унизительной она представлялась ребенку, тем значительней была опасность того, что в нем разовьется способность уклоняться от этой опеки и он станет скрытным и лживым. Это был лучший способ превратить и без того болезненного ребенка в бесхарактерное существо, без уверенности в самом себе и даже лишенное нравственных принципов….Я говорил с доктором Деревенко, но он был настолько озабочен опасностью рокового кризиса и обременен ответственностью, которая лежала на нем как враче, что я не сумел убедить его в своей правоте. Последнее слово оставалось за родителями, которым предстояло принять серьезное для их ребенка решение. К моему великому удивлению, они согласились со мной и заявили о своей готовности пойти на риск и предпринять эксперимент, которого я и сам страшился. Несомненно, родители сознавали огромный вред, который наносила существующая система воспитания всему тому, что было самым драгоценным в их ребенке. Но именно та любовь, которой они безгранично любили своего сына… давала им силу пойти на риск, они готовы были допустить несчастный случай с роковыми для мальчика последствиями, но не желали, чтобы он стал безвольной тряпкой. Алексей Николаевич был в восторге от этого решения. Ведь, играя со своими товарищами, он постоянно страдал от докучного надзора. Он обещал оправдать проявленное к нему доверие. Вначале все шло хорошо, и я стал успокаиваться, как вдруг произошел несчастный случай. Взбираясь на стул в классной комнате, цесаревич поскользнулся и, падая, ушибся правым коленом о какой-то предмет. На следующий день он не мог уже ходить. И еще через день внутреннее кровоизлияние продолжалось. Опухоль, образовавшись под коленом, распространилась на всю нижнюю часть ноги; кожа, растянутая до предела, стала твердой под давлением крови… и боль с каждым часом усиливалась.

Я был подавлен, но ни государь, ни императрица не укорили меня ни единым словом. Напротив, единственным их стремлением было успокоить меня… Императрица находилась у постели своего сына с самого начала его болезни. Она окружала его всяческой заботой и любовью, находила тысячи возможностей облегчить его страдания. Государь, улучив свободную минутку, также навещал больного ребенка. Он старался утешить и развлечь ребенка, но ни ласки матери, ни слова утешения отца не могли заставить мальчика позабыть страдания, и вновь раздавались стоны и лились слезы. Время от времени открывалась дверь, и одна из великих княжон, подойдя на цыпочках к маленькому брату, целовала его, принося ему, как порыв ветра, свежесть и здоровье. Ребенок на мгновение открывал огромные, окруженные синяками глаза и почти тотчас закрывал их.

Однажды утром я нашел мать у изголовья сына. Ночь прошла очень тревожно. Доктор Деревенко был обеспокоен тем, что кровоизлияние не прекращалось, а температура продолжала повышаться. Опухоль все увеличивалась, и боли усиливались. Разметавшись на своей постели, цесаревич жалобно стонал. Он положил голову на руку матери, а его исхудалое, смертельно бледное лицо стало неузнаваемым. Иногда он переставал стонать и шептал одно лишь слово „мама“. И мать целовала его волосы, лоб, глаза, словно прикосновением своих губ могла облегчить страдания ребенка и возвратить его к жизни, покидавшей его. Какие же муки выпали на долю матери, наблюдавшей эти страдания, не в силах помочь сыну, и сознававшей, что это из-за нее он страдает, что это она передала ребенку ужасную болезнь, против которой беспомощна наука! Теперь я понял тайную драму ее жизни. И как легко мне было восстановить этапы этого долгого пути на Голгофу».

Глава двенадцатая
Муки матери

Гемофилия – недуг столь же древний, как человеческое общество. С древности до нашего времени дошли легенды об этой зловещей болезни, называвшейся проклятием поколений. В Древнем Египте женщинам, первенец которых истекал кровью от незначительного пореза, впредь запрещалось рожать. Талмуд запрещал обрезание в еврейской семье, где два подряд ребенка мужского пола умирали от кровотечения.

Вследствие того что в продолжение последних ста лет гемофилией страдали представители царствующих домов Великобритании, России и Испании, она получила название «королевской болезни». Ее также называют «болезнью Габсбургов», но это неверное определение, поскольку ни один из представителей этой династии не страдал подобным недугом. Гемофилия и поныне остается одной из самых таинственных и коварных хронических болезней генетического характера. И до сего времени ни причина, ни способ лечения ее нам неизвестны.

С точки зрения медицины это сцепленное с полом наследственное нарушение свертываемости крови, передающееся по женской линии в соответствии с законом Менделя. Таким образом, хотя именно женщины передают дефектный ген, сами они почти никогда не страдают от этой болезни. Недуг обычно поражает только мужчин. Но не обязательно всех мужских представителей какой-то одной семьи. И в генетических, и в клинических категориях это недуг капризный. Члены семьи, представители которой в прошлом страдали гемофилией, при рождении сына никогда не знают, будет ли он поражен болезнью. Если появляется девочка, никому не известно наверняка, является ли она переносчиком гемофилии, до тех пор, пока она не вырастет и у нее не появятся собственные дети. Тайна заключена в структуре хромосом[39]39
  В основе проблемы гемофилии – гены, которые выдают биохимические инструкции телу человека, как ему расти и питаться. Хромосомы представляют собой элементы клеток, являющиеся, пожалуй, наиболее сложными информационными системами. Они определяют природу каждой из триллионов чрезвычайно специализированных клеток, из которых состоит человеческий организм. Ученым известно, что дефектный ген, вызывающий гемофилию, возникает на одной из женских половых хромосом, известных как Х-хромосомы, но им еще не удалось точно локализовать дефектный ген или установить механизм этого заболевания. Если говорить о химической стороне проблемы, то большинство врачей полагают, что гемофилия обусловливается отсутствием какого-то ингредиента, возможно белкового фактора, ответственного за свертываемость крови. Однако один известный гематолог, доктор Леандро Тоскантинс из Филадельфийского университета, считал, что гемофилия вызывается наличием какого-то лишнего ингредиента – ингибитора, который нарушает свертываемость крови. Что происходит в действительности, не знает никто. Есть основания ожидать, что гемофиликам сумеют помочь ученые, занятые изучением структуры хромосом. Если удастся обнаружить местонахождение дефектного гена, а затем скорректировать или заменить его, то гемофилия станет излечима. Однако медицинские исследования пока не дали обнадеживающих результатов. До сих пор ученым не удалось видоизменить генетические характеристики каких-либо форм жизни, кроме бактерий. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Хотя современной науке так и не удалось добиться заметных успехов в определении причин или разработать методы лечения гемофилии, ученые собрали огромное количество статистических сведений о ней. Гемофилия, как оказалось, не знает ни географических, ни расовых границ, возникая на всех континентах, среди самых разных народов. На каждые десять тысяч мужчин в среднем приходится один больной гемофилией. В США имеется сто тысяч гемофиликов. Теоретически недуг этот должен был бы поражать лишь те семьи, где прежде были известны случаи заболевания. Однако у сорока процентов всех больных гемофилией в Соединенных Штатах в прошлой истории их семей не было зарегистрировано случаев заболевания. Нередко объясняют это тем, что дефектный ген может затаиться и дать знать о себе лишь спустя семь-восемь поколений. Но, вероятнее всего, гены подвергаются спонтанным изменениям или мутациям. Чем обусловлены эти мутации, не знает никто. По мнению некоторых исследователей, они вызываются новыми и быстро меняющимися внешними факторами. Таковыми могут быть лекарства и радиация. Во всяком случае, количество болезнетворных факторов явно увеличивается.

Самый известный случай спонтанной мутации мы наблюдаем на примере клана королевы Виктории. Крохотная волевая женщина, которая в течение шестидесяти четырех лет правила Англией и приходилась бабушкой большинству представителей царствующих домов Европы, была передатчиком гемофилии, о чем она узнала лишь после замужества. Самый младший из ее четырех сыновей, принц Леопольд, герцог Олбани, страдал гемофилией. Переносчиками гемофилии были две из пяти ее дочерей – принцесса Алиса и принцесса Беатриса. Когда дочери Алисы и Беатрисы – внучки королевы Виктории – вышли замуж за представителей царствующих фамилий России и Испании, их сыновья, наследники обоих этих престолов, оказались поражены роковым недугом.

Узнав, что ее собственный сын страдает гемофилией, королева была удивлена. Не поверив этому сообщению, Виктория заявила, что в ее семье подобной болезни никогда не бывало. Действительно, до той поры гемофилия не проявляла себя. Налицо была спонтанная мутация генетического материала самой королевы или же Х-хромосомы, переданной ей при зачатии отцом Виктории, герцогом Кентским. Как бы то ни было, вскоре после рождения в 1853 году принца Леопольда появились безошибочные симптомы заболевания в виде шишек и кровоточащих ссадин. Когда принцу исполнилось десять лет, во время бракосочетания одного из членов королевской семьи ему поручили присматривать за четырехгодовалым племянником Вильгельмом, будущим германским кайзером, таким же упрямцем, как и он сам. Когда Леопольд принялся отчитывать непослушного мальчишку, тот ударил юного дядю по ноге.

Леопольд не получил никаких внешних повреждений, но королева Виктория рассердилась. Принц Леопольд вырос высоким, умным, влюбчивым и своенравным юношей. В продолжение всего детства и отрочества из-за его своеволия у принца то и дело возникали внутренние кровоизлияния. Дело кончилось хронической хромотой. В 1868 году в «Британском медицинском журнале» появилось сообщение об одном из такого рода несчастных случаев: «Его Королевское Высочество… который прежде был полон сил и здоровья, последнюю неделю страдает от серьезного кровоизлияния. Вследствие большой потери крови он доведен до крайней степени истощения». В 1875 году, когда Леопольду было двадцать два года, в том же журнале указывалось: «Поскольку принц издавна склонен к сильным кровотечениям, он требует постоянного медицинского наблюдения и заботливого ухода… Он находится в руках лиц, которые следят за ним с самых пеленок, превосходно осведомлены относительно особенностей его организма и обладают надлежащими познаниями в области медицины».

Реакция матери была типичной для родителей больных гемофилией детей. Королева, чрезвычайно привязанная к сыну, волновалась за него, нянчилась с ним, чересчур его опекала, твердя, что нужно быть осторожным. Зачастую между ними происходили конфликты. Она наградила принца орденом Подвязки, когда ему исполнилось всего пятнадцать лет – в гораздо более раннем возрасте, чем его братьев, «поскольку он умен не по годам и поскольку я желаю поощрить его и утешить, чтобы компенсировать многочисленные его лишения и разочарования». Когда Леопольду было двадцать шесть лет, королева уведомила своего премьер-министра Бенджамина Дизраэли о том, что принц не сможет представлять ее на открытии Австралийской выставки, как просил премьер. Говоря о себе в третьем лице, королева писала: «Она не может отправить своего сына, у которого столь хрупкое здоровье и который раза четыре или пять одной ногой стоял в могиле [курсив королевы] и который каждые несколько месяцев оказывается прикованным к постели, в столь далекий путь. Иначе он окажется в чуждых ему климатических условиях, подвергаясь опасностям, каковых он, быть может, не сумеет избежать. Но даже в том случае, если он не пострадает, ужасная тревога за него, какую будет испытывать королева, лишит ее сил, необходимых для выполнения ею своих обязанностей как монарха и может подорвать ее здоровье».

Постоянно сталкиваясь со стараниями родительницы оградить сына от всяческих опасностей, Леопольд стремился найти себе какие-то иные занятия. Его старший брат, Берти, принц Уэльский, рекомендовал королеве назначить Леопольда командиром Балморалских волонтеров – военной части, расквартированной неподалеку от королевского замка в Шотландии. Опасаясь, что младший сын повредит больное колено, королева отклонила предложение, после чего Леопольд вообще перестал ездить в Балморал. После того как королева Виктория попыталась запретить сыну покидать Букингемский дворец, где он жил на втором этаже, Леопольд сбежал в Париж и пробыл там две недели. В возрасте двадцати девяти лет, к изумлению родительницы, принц нашел себе немецкую принцессу, Елену Вальдекскую, которая не побоялась недуга и готова была к браку с Леопольдом. Они жили счастливо два года, и молодая жена родила ему дочь. Когда Елена забеременела во второй раз, Леопольд упал, несильно ударившись при этом головой, и в возрасте тридцати одного года скончался от кровоизлияния в мозг. Погоревав о сыне и осиротевшей его семье, королева записала в своем дневнике: «Дорогой мой Леопольд… Мы ничего не могли с ним поделать… Он постоянно стремился к тому, чем не мог обладать… и стремление это в нем не ослабевало, а лишь усиливалось».

Принц Леопольд, первый в семействе английской королевы гемофилик, приходился дядей русской императрице Александре Федоровне. Выходит, все пять его сестер были потенциальными передатчиками болезни, однако лишь Алиса и Беатриса передали ген-мутант своему потомству. Из восьми детей принцессы Алисы две девочки – Аликс и Ирена – были передатчиками гемофилии. Фритти, один из сыновей Алисы, брат Аликс, страдал гемофилией. Когда ребенку было два года, у него трое суток шла кровь из порезанного ушка. Год спустя Фритти с братом Эрнстом вбежали утром в спальню матери, когда та еще спала. Высокие, от самого пола, окна были распахнуты настежь. Фритти споткнулся и с шестиметровой высоты упал на каменную террасу. Кости остались целы. Сначала все решили, что ребенок лишь испугался, отделался ушибами. Однако произошло кровоизлияние в мозг, и к ночи Фритти не стало.

Когда умер брат, Аликс было всего годик, а когда скончался Леопольд – двенадцать. Ни первая, ни вторая смерть не подействовали на нее заметно. Впервые она поняла, что такое гемофилия, когда заметила ее симптомы у двух своих племянников, двух из четырех сыновей старшей сестры Ирены и принца Генриха Прусского. Один из них, четырехлетний принц Генрих-младший, умер, по-видимому, от потери крови в 1904 году, незадолго до рождения цесаревича. Болезнь маленького принца во время его жизни тщательно скрывали, очевидно затем, чтобы утаить тот факт, что один из членов германской императорской семьи страдает этим недугом. Старший брат Аликс, принц Вальдемар, дожил до пятидесяти шести лет и скончался в 1945 году.

Проявление гемофилии у дяди, брата и племянников должно было навести императрицу на мысль, что она сама может оказаться носителем дефектного гена. Генетический закон был давно уже известен. Он был открыт доктором Джоном Конрадом Отто из Филадельфийского университета и подтвержден доктором Христианом Нассе, профессором Боннского университета. В 1865 году австрийский монах и ботаник Грегор Иоганн Мендель на основании двадцатипятилетнего опыта скрещивания гороха вывел свой закон наследственности. В 1876 году французский доктор Грандидье заявил, что «никому из членов семейств, среди которых обнаружены больные гемофилией, не рекомендуется вступать в брак». А в 1905 году, год спустя после рождения Алексея Николаевича, житель Нью-Йорка доктор М. Литтен, хорошо изучивший этот недуг, подчеркивал необходимость присмотра за страдающими гемофилией мальчиками во время их игр и требовал запретить телесные наказания по отношению к ним. «Страдающие этим недугом лица, которые располагают средствами, – указывал он, – должны заниматься учеными профессиями; если это студенты, им нельзя участвовать в дуэлях».

Тогда почему же так поразило императрицу открытие, что сын ее болен гемофилией?

По мнению британского генетика Дж. Б. С. Холдейна, одна из причин могла состоять в том, что, хотя закон наследственности был знаком ученым, подобные сведения не проникали в замкнутый мир королевских семейств. «Возможно, – писал Холдейн, – Николай Александрович знал, что у его невесты были страдающие гемофилией братья, хотя ни в дневниках, ни в письмах царя об этом не упоминается, однако, благодаря односторонности полученного им образования, он не придавал данному обстоятельству никакого значения. Возможно также, что его близкие или их доверенные лица консультировались с врачами. Мы не знаем и наверняка никогда не узнаем… рекомендовал ли лейб-медик не вступать в брак с этой невестой. Если какое-то медицинское светило, далекое от придворных кругов, и захотело бы предупредить Николая Александровича об опасностях, которыми чреват намечавшийся брак, вряд ли оно посмело бы уведомить будущего императора лично или же через печать. Монархов тщательно оберегают от неприятных реалий жизни… Гемофилия цесаревича явилась иллюстрацией той бездны, которая пролегает между троном и действительностью».

По словам Холдейна, нет оснований предполагать, что государь или императрица когда-либо изучали законы генетики с целью выяснить, насколько вероятно появление у них страдающего гемофилией сына. Почти наверняка оба положились на волю Божью. Таким же, по-видимому, было и отношение королевы Виктории, которая вряд ли понимала, каким образом действует закон наследственности при распространении болезни, которая по ее вине передалась стольким ее родственникам. Когда один из внуков королевы умер в детстве, она лишь записала: «Похоже, семью нашу преследует этот ужасный недуг – наихудший из всех мне известных».