Текст книги "Умирая в себе. Книга черепов"

Большая часть писем в той папке была написана между 1954 и 1958 годами. Последнее датировано осенью 1974 года. После того Селиг начал все дальше и дальше отходить от человеческой расы. Он перестал писать письма, только составлял их в уме. Не знаю, сколько девушек представлено в этой папке, но, должно быть, совсем немного. Обычно отношения у Селига были поверхностные. Он, как вы знаете, никогда не был женат и даже не собирался. С теми, кого он любил глубоко и искренне, как Беверли, он не отваживался на что-либо серьезное, а тех, кого подбирал на вечерок, говоря, что любит их, попросту обманывал. Время от времени он использовал свой особенный дар, чтобы повлиять на сексуальность женщин, чаще такое бывало в возрасте 25 лет. Но он не очень гордился успехами этого периода. И вы хотите читать эти письма, вы, вонючие шпионы? Нет, не хотите? Вы не хотите взять их в свои лапы? И вообще, зачем я привел вас сюда? Зачем допустил к моим книгам и снимкам, зачем разрешил копаться в моем грязном белье и в мусорном ведре?

Должно быть, от меня ускользает мое Я. Изоляция душит меня. Окна закрыты, но я открою хотя бы дверь. Мне нужно, чтобы вы поддержали мое ощущение реальности, заглянув в мою жизнь, во все ее разрозненные детали, убедились, что я реален, я существую, я страдаю, у меня есть прошлое, даже если и нет будущего. Так что вы можете уйти отсюда со словами: «Да, я знаю Дэвида Селига, действительно, хорошо его знаю». Но это не значит, что я обязан показать вам все. О, вот письмо к Эми! К Эми, которая освободила меня от моей тухлой невинности весной 1953 года. Хотите узнать эту историю? В самом первом опыте есть непреодолимое обаяние. Ладно уж, расскажу. Не хочу спорить с вами, хотя рассказывать нечего. Значит, я вставил ей и кончил, а она – нет; вот как это было, а если вы хотите знать все остальное: кто она была и как я ее соблазнил, придумывайте подробности сами. Где она сейчас? Эми умерла. Как вам это понравится? Первая моя девушка, и я уже пережил ее. Она погибла в автокатастрофе, и муж ее позвонил мне, потому что знал, я был ее другом. Он пребывал в шоке, так как полиция вызвала его опознать тело, а Эми действительно была раздавлена, искромсана, растерзана. «Как существо с другой планеты, вот как она выглядела», – сказал он мне. Ее выбросило через ветровое стекло прямо в дерево у обочины. А я сказал: «Эми была первой девушкой, с которой я спал». И он начал утешать меня, он утешал меня, а я-то повел себя как садист.

Те времена прошли. Эми мертва, а Беверли, держу пари, ныне пухлая домохозяйка средних лет. А вот еще письмо к Джекки Ньюхаус, в нем сказано, что я не могу заснуть, все думаю о ней. Джекки Ньюхаус? Кто это? Ах да. Пять футов два дюйма и пара шаров, которым позавидовала бы Мэрилин Монро. Сладенькая, глупая. Губы бантиком. Голубые младенческие глазки. У Джекки вообще не было ничего, кроме бюста, но мне этого было достаточно. Семнадцать лет, и такая грудь! Бог знает как, но я полюбил ее за молочные железы, такие круглые, такие заметные под тесными белыми блузками, которые она любила носить. Это лето 1952-го. Я любил ее, а она любила Фрэнка Синатру и Перри Комо, и у нее было написано большими буквами губной помадой ФРЭНКИ на левой штанине джинсов и ПЕРРИ на правой. Кроме того, она любила еще учителя истории, которого звали Леон Сиссингер или Циппенгер, что-то в этом роде. И его имя, ЛЕОН, тоже было написано у нее на джинсах, от бедра и до бедра. Я поцеловал ее пару раз, и это все, даже язык мой не побывал у нее меж губ; она робела еще больше, чем я, была напугана тем, что мускулистая мужская рука оскверняет чистоту ее могучих красот. Я обследовал ее только снаружи, не пытаясь заглянуть в голову, боялся, что меня обескуражит ее пустота. Как это кончилось? Ах да! Ее маленький братец Арни сказал мне, что дома он видит Джекки голой в любое время, и я, доведенный до отчаяния, решился косвенным путем бросить взгляд на ее великолепную грудь, проникнув в череп мальчонки и стащив его воспоминание. До той поры я не представлял, какое значение имеет бюстгальтер. Без него груди Джекки свисали на толстенький животик, два качающихся мясистых бугра, испещренных набухшими синими венами. Это меня излечило. Как давно это было. Где ты теперь, Джекки?

Вот так. Смотрите. Шпионьте. Вот они, мои пылкие излияния. Читайте все, мне безразлично. Донна, Элси, Магда, Мона, Сью, Лоис, Карен. Думаете, что я сексуально обделенный? Считаете, что моя хромая юность сделала меня неспособным найти женщину? Да я всю жизнь обрабатывал их бедра. Дорогая Конни, какая же у нас была шикарная ночь. Дорогая Чикита, аромат твоих духов еще держится в воздухе. Дорогая Элинор, когда я проснулся поутру, на моих губах по-прежнему ощущались твои поцелуи. Дорогая Китти, я…

О боже, Китти, дорогая Китти! Я так много объяснял тебе, что теперь не знаю, с чего начать. Ты никогда не понимала меня, а я не понимал тебя, так что моя любовь к тебе была обречена на погибель, рано или поздно. Ты отличалась от всех людей, которых я знал, ты была совершенно другой, и поэтому я сделал тебя центром своих фантазий. Я не мог принять тебя такой, какова ты есть, я хотел перековать тебя, ковал, ковал, ковал, пока… О боже! Это слишком больно. Какого черта вы тут читаете чужие письма?

Знаете вы, что такое правила приличия? Этого я не могу показать вам. Экскурсия окончена. Прочь! Прочь! Все вон! Ради Христа, убирайтесь!

Глава 20

Опасность разоблачения существовала всегда. Он это знал и постоянно был настороже. Как раз в ту пору шла «охота на ведьм», когда каждого, кто отличался от общепринятых норм, выслеживали, разоблачали и сжигали у столба. Повсюду были шпионы, все приглядывались к тайне юного Селига, выуживая ужасную правду. Этим грешила даже мисс Мюллер, учительница биологии. Коротенькая, похожая на пуделя женщина лет сорока, с хмурым лицом и подведенными глазами, она носила, словно своего рода значок тайного общества, странную прическу: стриглась грубо и коротко, так что на затылке у нее всегда была видна стерня от предыдущей стрижки. В класс же она приходила в сером лаборантском халате. Мисс Мюллер ловила кайф в царстве экстрасенсорики и оккультизма. Конечно, она не употребляла выражения «ловить кайф», это было невозможно в 1949 году, когда Дэвид учился у нее, хиппи – любители кайфа – тогда еще не появились, хотя до их прихода оставалось всего ничего, но пусть вас не смущает сей маленький анахронизм. Итак, мисс Мюллер шизела от всего ирационального, непознаваемого. У нее было свое отношение к биологической программе школы: она более или менее придерживалась ее, но интересовали учительницу только такие вещи, как телепатия, ясновидение, телекинез, астрология и все разделы парапсихологии. Легчайший намек мог отвлечь ее от очередной темы урока, от метаболизма, циркуляции крови, всего такого прочего и усадить на любимого конька. Самой первой она приобрела «И Цзин», среди первых сидела в оргоновой коробке. Верила, что в Большой пирамиде Гизы хранятся божественные пророчества для человечества. Она прозревала глубокие истины в дзэн-буддизме, общей семантике, опытах со зрением Бейтса и чтениях Эдгара Кейси. (Как же легко мне было отвечать на вопросы, заглянув в ее мозг!) В дальнейшем ей предстояло перейти к дианетике, Великовскому, Брайди Морфи и Тимоти Лири, а под старость стать «гуру» в некоем гнездышке в Лос-Анджелесе, глушить себя псилосибином или мескалином. Бедная наивная старая сука!

Естественно, она увлекалась экстрасенсорными опытами Райна. Как только речь зашла о телепатии, Дэвид испугался. Он боялся, что учительница поставит опыты в классе и раскроет его тайну. Конечно, он и сам читал «Достижения мозга» и «Новые границы разума» Райна, изучал и «Неощутимое» в журнале по парапсихологии, надеясь найти что-нибудь полезное и разгадать свою загадку, но там не было ничего, кроме статистики и откровенных натяжек. Ладно, Райн для него не угроза, он далеко, в Северной Каролине. Но вот мисс Мюллер рядом, она может разоблачить его и возвести на костер.

Получилось так, что его подставила, как будто нарочно, школьная программа. Внезапно оказалось, что главная тема недели – человеческий мозг. «Вот поглядите: это головной мозг, это мозжечок, а это мозговая оболочка. Колыбель синапсов». Тут поднял руку толстощекий отличник Норман Хаймлих, прекрасно разбиравшийся в том, на какую дорожку лучше сворачивать. «Мисс Мюллер, – спросил он, – как вы думаете, могут ли люди читать мысли? Я имею в виду не фокусы, а настоящую телепатию». О, какая радость для мисс Мюллер! Ее лицо озарилось вдохновением. Есть повод подискутировать о сверхчувственном, необъяснимых феноменах, опытах Райна и т. д. и т. п. Метафизический ураган! Дэвиду хочется спрятаться под партой. Слово «телепатия» приводит его в дрожь. Ему уже кажется, что половина класса разгадала его тайну. Приступ паранойи. Вот они, таращатся на меня, пялят глаза, качают головами, многозначительно кивают. Конечно, все это беспочвенные страхи. Но Дэвид снова и снова проверяет каждую голову в классе, пытаясь уловить мысли о себе в бесплодных пространствах сухой скуки. Нет, секрет его не раскрыт. Одноклассникам, туповатым бруклинцам, никогда и в голову не придет, что среди них сидит супермен. Да, они считают его странноватым, но не подозревают, до какой степени. Однако как ему уберечься от мисс Мюллер? Вот она уже рассуждает о том, чтобы поставить в классе парапсихологический опыт. Куда же ему спрятаться, куда?

Спасения нет. На следующий день мисс Мюллер принесла карточки. «Они называются картами Зенера, – объяснила она, спокойно помахивает колодой, словно Дикий Билл у Хичкока, готовясь предъявить козыри. – Эти карты были предложены доктором Карлом Зенером и Дж. Б. Райном, – продолжает она. – Другое их название – «карты СВ». Кто знает, что такое СВ?»

Коротышка Норман Хаймлих поднимает руку.

– СВ – это сверхчувственное восприятие, мисс Мюллер.

– Очень хорошо, Норман. – Она начинает рассеянно тасовать колоду. Глаза ее, обычно тусклые, загораются, словно она очутилась вдруг в каком-нибудь из казино Лас-Вегаса. – Карты СВ. В колоде их 25, разбитых на пять мастей, или «символов». На пяти картах – звезда, на других пятерках – круги, квадраты, волнистые линии или же кресты. – Мисс Мюллер вручает карты Барбаре Штейн – одной из своих любимиц – и предлагает изобразить все пять фигур на классной доске. – Задача заключается в том, чтобы, глядя на обложку карты, угадать, какой символ с другой стороны. Опыт можно проводить по-разному. Порой испытатель сначала сам смотрит на карту, а затем предлагает кому-нибудь найти ответ в его мозгу. Порой никто из них – ни испытатель, ни испытуемый – не видит карт заранее. Порой же испытуемому разрешается, прежде чем попытать счастья, притронуться к карте. Иногда ему завязывают глаза, а иногда позволяют бросить взгляд на обложку. Способы разнятся, но суть не меняется: испытуемый должен увидеть фигуру, используя свои экстрасенсорные способности. Эстелла, предположим, что у человека нет таких способностей и он просто угадывает наобум. Сколько правильных ответов он может дать?

Эстелла, захваченная врасплох, краснеет, потом выпаливает:

– Ну… двенадцать с половиной.

На лице мисс Мюллер кислая ухмылка. Она обращается к более толковой из близняшек:

– Беверли?

– Пять, мисс Мюллер.

– Правильно. У нас всегда есть один шанс из пяти. Так что пять правильных ответов из двадцати пяти это норма. Конечно, это случается не всегда. Сегодня у вас может быть четыре правильных ответа, а в другой раз – шесть, даже семь, или только три, но в среднем, после долгой серии попыток, получается где-то пять. Разумеется, если вы гадаете наобум. В действительности же Райн добивался того, что отдельные группы угадывали от шести с половиной до семи из 25 карт. Райн считает, что результат выше среднего может объясняться только сверхчувственным восприятием. Но у некоторых подопытных бывало и много лучше. Один человек два дня подряд угадывал девять карт из десяти. Затем, несколько дней спустя, он определил 15 карт, потом 21 из 25. Кто из вас считает, что это просто случайность?

Руки подняли примерно треть класса. Среди несогласных с мисс Мюллер были как олухи, не сообразившие, чем чревато расхождение во мнениях с учительницей, которая оседлала своего «конька», так и неисправимые скептики, в том числе – и Дэвид. По правде сказать, он всего лишь маскировался под сомневающегося.

Тогда мисс Мюллер произнесла:

– Сегодня мы попробуем провести несколько опытов. Виктор, хочешь быть первой подопытной свинкой? Выходи!

Нервно ухмыляясь, Виктор Шлитц выбрался из-за своего стола и встал рядом с мисс Мюллер. Она тщательно перетасовала колоду. Затем, быстро глянув на верхнюю карту, протянула ее мальчику.

– Какой символ?

– Круг.

– Посмотрим. Ребята, не подсматривайте.

Она вручила карточку Барбаре Штейн и велела ей отметить правильный символ на классной доске. Барбара подчеркнула квадрат. Мисс Мюллер посмотрела на следующую карту.

«Звезда», – подумал Дэвид.

– Волны, – сказал Виктор. А Барбара подчеркнула звезду.

– Крест.

(«Да нет же, дурачок, квадрат».) И на доске квадрат.

– Круг.

«Верно, круг». И на доске круг. В классе нарастает возбуждение. Все болеют за Виктора. Сияющая мисс Мюллер требует тишины.

– Звезда.

«Нет, волны». Барбара подчеркивает волны.

– Квадрат.

«Да, квадрат», – соглашается Дэвид. Барбара отмечает квадрат. Снова возбужденные шепотки.

Колода исчерпана. Виктор глядит на доску. Мисс Мюллер подводит итог: четыре попадания. Даже до среднего не дотянул. Она предлагает Виктору вторую попытку. Пять очков. («Ладно, Виктор, девчонки по тебе, может, и сохнут, но телепат из тебя никудышный». Глаза мисс Мюллер блуждают по классу. «Только не меня, – умоляет Дэвид. – Боже, только не меня!») Нет, не его. Учительница выбирает Шелдона Фейнберга. Тот набирает пять очков в первой серии, шесть во второй. Неожиданная удача! Затем Алиса Коэн. Четыре и четыре. Вот так-то, мисс Мюллер. А Дэвид угадывает каждый раз 25 из 25, но знает про это он один.

Кто следующий? Дэвид ерзает на своем месте. Ну сколько же еще до звонка-избавителя?

Норман Хаймлих.

Норман, переваливаясь, топает к столу учительницы. Дэвид видит в ее мозгу звезду и, перепрыгнув в сознание Нормана, решает внести фигуру туда. Звезда возникает, но затем расплывается, округляется, превращается в круг, а потом снова в самое себя. Что такое? Противный Норман, оказывается, телепат?

– Круг, – бормочет Хаймлих. Но все же угадывает следующую карту – волны. А после волн – квадрат. В самом деле, кажется, он улавливает исходящее от мисс Мюллер излучение, вытягивает из ее головы правильные ответы. У толстого Хаймлиха есть признаки телепатического таланта. Но только признаки. Дэвид проверяет его мозг и мозг учительницы, видит, что наведенные образы становятся все туманнее и после десятой карты постепенно исчезают.

Норман набирает семь очков, пока это лучший результат. «Ох, звонок, когда же звонок? – молит Дэвид. – Звонок, звонок, звонок!» Прошло только двадцать минут.

Небольшое облегчение. Мисс Мюллер раздает листочки бумаги.

«Я буду называть цифры от единицы до двадцати пяти, – объявляет она. – Под каждым номером подписывайте символ, который вы увидели мысленным взором. Готовы? Один!»

Дэвид видит круг. Пишет «волны».

Звезда. Дэвид пишет «квадрат».

Волны. А у нас – круг.

Звезда. Нет, волны.

Тест уже подходил к концу, когда Дэвид сообразил, что он натворил. Он совершил тактическую ошибку. Нужно было дать хоть несколько правильных ответов для достоверности. Но он опоздал, осталось всего три цифры, и если он угадает именно их, промахнувшись на всех предыдущих, это может вызвать подозрения. Так что он продолжает ошибаться.

– Теперь обменяйтесь листочками с соседями и сверьте ответы, – велит мисс Мюллер. – Готовы? Первое: круг. Второе: звезда. Третье: волны. Четвертое… – Напряженным голосом она диктует правильные ответы, затем спрашивает: – Кто-нибудь угадал десять раз или больше? Никто? Девять? Восемь? Семь?

Семь снова угадал Норман. Толстячок распетушился. Еще бы, Хаймлих – чтец мыслей! Дэвид поежился, ему было неприятно, что у Хаймлиха есть какой-то намек на талант. Шесть? По шести очков было у четырех учеников. Пять? Четыре? Мисс Мюллер деликатно прекращает опрос, жалея неудачников. И тут вылезает Сидни Голдблатт:

– Мисс Мюллер, а если ноль?

Учительница явно озадачена.

– Ноль? Кто-нибудь ошибся двадцать пять раз?

– Дэвид Селиг!

Дэвиду хочется провалиться сквозь землю. Одноклассники пялятся на него, слышатся смешки. Как же, у Селига все неправильно! Ну и что такого? Что, Селиг наделал в штаны? Селиг жульничал на экзамене или забрался в женский туалет? Увы, стараясь скрыть свой дар, он тем самым лишь привлек к себе внимание.

– Нулевой итог тоже многозначителен, друзья, – сурово возвещает мисс Мюллер. – Он может означать не полное отсутствие способностей, а высочайшее их развитие. Доктор Райн говорит о таком феномене, как «опережающее или запаздывающее смещение», когда необыкновенно сильная чувствительность фокусирует внимание на соседней карте или даже следующей за ней. Так что тот, кто показывает очень низкий результат, на самом деле целится правильно, но попадает чуть выше или ниже цели. Дэвид, дай-ка мне свои ответы.

– Я никуда не целился, мисс Мюллер. Я только записывал свои догадки.

– Дай посмотреть!

Будто всходя на эшафот, Дэвид несет ей свой листок. Мисс Мюллер кладет его перед собой, хмурит брови, сравнивая ответы; она ищет какое-нибудь соответствие, хотя бы намек на последовательное смещение. Два очка за опережающее смещение, три – за запаздывающее. Ничего серьезного. Дэвида спасает случайность заведомо неверных ответов. Тем не менее мисс Мюллер не желает успокаиваться.

– Я хочу провести с тобой еще один тест, – говорит она. – У нас будет своего рода экзамен. Нулевой результат очень важен. – Она начинает копаться в столе.

«Боже, Боже, где ты? Спаси меня, Боже!»

А! Звонок! Спасительный звонок!

– Ты можешь остаться? – спрашивает учительница.

Он качает головой:

– Сейчас геометрия, мисс Мюллер.

– Тогда завтра, – уступает она. – Завтра мы проведем все тесты.

Боже! Дэвид не спит всю ночь, дрожит, потеет, в четыре часа его тошнит. Он надеется, что мать оставит его дома, но счастье явно отвернулось от него: в половине восьмого он уже в автобусе. Может быть, мисс Мюллер забудет про тест? Нет, она не забыла. Роковые карты лежат на столе. Спасенья нет. Он снова оказался в центре внимания. «Ну хорошо, Дэви, на этот раз будь умнее!»

– Ты готов? – спрашивает мисс Мюллер, глядя на первую карту. Он видит в своем мозгу крест и решительно отвечает:

– Квадрат!

Круг. Значит – волны.

Другой круг. Значит – крест.

Звезда – круг.

Квадрат. Пускай будет квадрат. Одна догадка.

Он внимательно считает про себя. Четыре ошибки, один правильный ответ. Три ошибки, снова правильно. Разыгрывая случайность в ответах, Дэвид позволяет себе пять правильных догадок в первой серии, четыре во второй, шесть в третьей и четыре в четвертой. «Не слишком ли я усердствую? – думает он при этом. – Может, стоит выдать серию целиком?» Но мисс Мюллер уже теряет интерес. «Все-таки я не могу понять твоего нулевого результата, Дэвид, – говорит она. – Выходит, у тебя вообще нет экстрасенсорных способностей». Он старательно изображает разочарование. Даже смущение. «Извините, мисс Мюллер, но я и впрямь не экстрасенс». Наконец заурядный, бездарный мальчик отправляется на свое место.

В единый миг блистательной откровенности я мог бы, мисс Мюллер, подкрепить и утвердить на всю вашу жизнь дорогую для вас веру в невозможное, необъяснимое, непознаваемое, иррациональное. Веру в чудеса. Но я не склонен был посвящать вас в свои тайны. Я думал о собственной шкуре, мисс Мюллер. Я птица невысокого полета. Простите ли вы меня? Вместо того чтобы сказать правду, я заморочил вам голову и отослал к гаданию на картах, астрологии, пришельцам с их летающими тарелками, сюрреализму, миллионам апокалиптических астральных антимиров, в то время как легчайшее соприкосновение наших умов могло бы излечить вас от всего этого бреда. Одно касание. На единый миг.

Глава 21

Здесь речь пойдет о страстях Дэвида, о тех днях, когда он терпел муки на утыканном гвоздями ложе. Расскажем покороче. Будет не так больно.

Вторник. День выборов. Избирательная кампания месяцами сотрясает атмосферу. «Свободный мир выбирает своего духовного лидера!» С грузовиков, что раскатывают по Бродвею, несутся усиленные мегафонами вопли: «Наш следующий президент! Человек Америки! Голосуйте! Голосуйте! Голосуйте! Голосуйте за Икс! Голосуйте за Игрек!» Пустые слова сливаются воедино, расползаются, разлетаются в клочья. Республократ! Демоканец! Бумм! А почему я обязан голосовать? Я не хочу голосовать. Я не голосую. Не расположен. Я не из того круга. Голосование – для НИХ. Однажды, вероятно поздней осенью 1968 года, я стоял возле Карнеги-Холл, собираясь перейти через улицу к газетному киоску. Внезапно весь транспорт замер на 57-й улице, на мостовую выскочила орава полисменов, ни дать ни взять воины из посеянных Кадмом зубов дракона, с востока донесся рев двигателей и – о чудо! – в черном лимузине, весело приветствуя население, проехал Ричард М. Никсон – вновь избранный президент Соединенных Штатов Америки. «Вот оно, величайшее мгновение моей жизни, – подумал я. – Я загляну в его мозг и буду посвящен во все тайны государства; главное, я узнаю, что же такого особенного в наших лидерах, что именно возвышает их над нами, обыкновенными смертными». И я заглянул в его голову. Но что там нашел, не скажу. Ладно, приоткрою секрет: примерно то, что и ожидал найти. И с того дня я не имею дела с политикой и политиками, поэтому сегодня останусь дома. Следующего президента пусть выбирают без меня.

Среда. Я валяю дурака с наполовину законченным сочинением для Яхьи Лумумбы и прочими заказами, прибавляя к каждому по нескольку пустопорожних строчек. Толку никакого. А тут еще Джудит со своим звонком.

– Ты приглашен на вечеринку, – говорит она. – Там будут все.

– Вечеринка? Какая? Где? Почему? Когда?

– В субботу. Возле университета. Хозяин – Клод Жерманте. Не знаешь его? Профессор французской литературы. (На деле его фамилия не Жерманте. Я изменил ее, чтобы кое-что скрыть.) Один из самых известных профессоров, молодой, энергичный, красивый, друг Симоны де Бовуар и Жана Жене. Будем мы с Карлом, и еще он всегда приглашает много интересных людей.

– Жан Жене? И Симона де Бовуар? Они тоже там будут?

– Нет, глупенький, не они. Но ты не зря потратишь время. Клод устраивает великолепные приемы, лучше, чем кто бы то ни было. Уж скучать-то, во всяком случае, не придется.

– Знаешь, он кажется мне похожим на вампира.

– Клод дает не меньше, чем берет, Дэви. И он специально просил меня пригласить тебя.

– Откуда он знает обо мне?

– От меня. Я говорила ему о тебе. Он страшно хочет познакомиться с тобой.

– Я не люблю приемы.

– Ну, Дэви…

Я хорошо знаю эти настойчивые нотки в ее голосе. И потом, у меня нет настроения спорить с ней.

– Ладно, – говорю я, вздыхая. – В субботу вечером. Давай адрес.

Ну почему я такой уступчивый? Почему позволяю Джудит командовать? Неужели подчинение укрепляет мою к ней любовь?

Четверг. Написал два абзаца для Яхьи Лумумбы. Меня сильно беспокоит его реакция. Он ведь запросто может возмутиться. Если только я закончу когда-нибудь это сочинение. Но я же должен закончить его. Никогда не теряйте последний шанс. Не смейте. Потом иду на 230-ю улицу в книжный магазин, чтобы подышать свежим воздухом и поглядеть, не появилось ли за последние три дня что-нибудь интересное. Покупаю несколько книг – антологию малоизвестных поэтов-метафизиков, «Кролик возвращается» Апдайка и тяжеловесное антропологическое исследование Леви-Стросса об обычаях каких-то племен Амазонки. Покупаю, хотя знаю, что читать не стану. В лавке новая кассирша: девушка лет 19–20, блондинка с неопределенной улыбкой в белой шелковой блузке и короткой клетчатой юбке. На первый взгляд привлекательная. Вообще-то она не интересует меня ни сексуально, ни в каком другом отношении, девушка как девушка, таких миллионы. Но тут же я укоряю себя за то, что пренебрег ею. Так пусть же не будет для меня чужих, нестоящих! Расплачиваясь за книги, вторгаюсь в ее мозг. Не будем судить о людях поверхностно. Легко проникаю на глубину, отбрасываю, слой за слоем, всякие пустяки, стремлюсь напрямик к сути. О! Какая великолепная связь души с душой! Ее душа так и сияет, она излучает жар, предстает передо мной во всей своей живости и полноте. Сейчас такие удачи для меня редкость. Я вижу не какой-нибудь мертвенно-бледный манекен, вижу целиком и полностью ее сны, ее фантазии, ее стремления, ее восторги (экстаз соития сегодняшней ночью, стыд и чувство вины после), вижу всю эту взбаламученную, раскаленную до шипения человеческую душу. За последние полгода только однажды удался мне такой полный контакт – с Яхьей Лумумбой в тот ужасный день на ступенях библиотеки. Припоминаю, меня тогда обожгло, оглушило, внутри что-то щелкнуло, словно провода перегорели. И сейчас то же самое. Упала черная завеса, меня отшвырнуло прочь. Тишина; молчание, ужасное молчание обрушилось на меня. Я стою у кассы ошеломленный, одинокий, испуганный. Дрожу, роняю сдачу. «Сэр, сэр!» – доносится до меня голос кассирши, тоненький как флейта, голос маленькой девочки, а не взрослой девушки.

Пятница. Просыпаюсь больной и в лихорадке. Вез сомнения, это психическое. Обозленный, полный горечи мозг безжалостно бичует беззащитное тело. Жар и озноб, жар и озноб. Рвота; кишки выпотрошены, а голова как будто набита соломой. Работать не могу. Накорябал несколько псевдолумумбовских строчек и разорвал листок. Страдаю, как больной пес. Ладно, теперь по крайней мере у меня есть достойное оправдание, чтобы отвязаться от вечеринки. Читаю купленных метафизиков. Некоторые из них вполне ничего. Траэрн, Крэшо, Уильям Картрайт. Вот, например, стих Траэрна:

 
Чудесный образ непорочных Сил —
О, как прекрасен он,
Каким очарованьем напоен! —
Я в зеркале нежданно различил.
Запечатлеть его спеша,
Моя воспламеняется душа.
Я как воскрес.
Лишь свет творит величие небес.
Блаженство зрит
Лишь тот, кто взор вслед истине стремит[7]7
  Перевод К. Королева.


[Закрыть].
 

Меня снова выворачивает наизнанку. Только не надо воспринимать это как отвращение к стихам. На мгновение чувствую себя лучше. Пожалуй, позвоню Джудит. Не сварит ли она мне куриного бульона? Ой, вэй! Вэй-з-мир!

Суббота. Я выздоравливаю, даже без куриного бульона, и решаю пойти на вечеринку. Ой, вэй-з-мир в высшей степени! Помню, помню, это было шестое ноября. И как только я позволил Джудит вытащить себя из норы? Бесконечная подземка мчит меня в центр. Сумки с подарочным вином требуют вести себя особенно осмотрительно. Ну, вот и знакомая станция «Коламбия». Сегодня на улице ветрено, я оделся не по погоде и потому вынужден стучать зубами всю дорогу, а ведь мне нужно миновать несколько кварталов. Наконец добираюсь до громадного старого здания на углу Риверсайд-драйв и 112-й улицы, где счел нужным поселиться Клод Жерманте. Нерешительно топчусь снаружи. Холодный сырой ветер дует с Гудзона, принося труху из Нью-Джерси. Сухие листья кружатся в парке. Из-за двери на меня пялятся красные глазки швейцара. «К профессору Жерманте», – говорю я. Большим пальцем он указывает на лифт: «Седьмой этаж, 7-Г». Я опаздываю, уже почти десять часов. Взбегаю но лестнице, топ-топ-топ. Двери лифта распахиваются, табличка указывает направление к логову Жерманте, хотя сегодня и без нее вполне можно обойтись: оглушительный рев динамиков сам по себе служит отличным ориентиром. Звоню. Жду. Ничего не происходит. Звоню снова. Слишком шумно, чтобы меня услышали. Эх, хорошо бы сообщить о себе мысленно, а не полагаться на звонок. Стучу что есть силы, звоню еще раз. Ну вот, наконец-то! Дверь открывает низенькая темноволосая девушка, с виду дипломница, одетая в подобие оранжевого сари, обнажающего ее маленькую левую грудь. Да, нудизм сейчас в моде.

– Входите, – весело говорит она, сверкая зубами. Массовое действо. Около ста человек, облаченных в одежды в стиле бурливых семидесятых, разбившись на группки, громко перекликаются друг с другом. А те, у кого нет в руках стаканов, деловито прикладываются к «травке», ритуально охают, кашляют, шумно выдыхают. Прежде чем я успеваю снять пальто, кто-то сует мне в рот набитую трубку черного дерева. «Высший сорт. Прямо из Дамаска, – убеждают меня. – Давай, парень, давай!» Я непроизвольно вдыхаю и сразу чувствую эффект. Усердно мигаю. «Ага, – кричит мой благодетель, – эта штука превращает мозги в студень, правда?» Впрочем, у меня в голове и так уже помутилось, без всякой конопли, от одного только шума. Но, кажется, сила моя сегодня на высоте и она вовлекает меня в хаос запутанных, набегающих друг на друга мыслей.

Да, придется нелегко. Трубка и ее хозяин куда-то исчезают. Попадаю в комнату, вдоль стен которой возвышаются, от пола до потолка, битком набитые книгами полки. Ловлю взгляд Джудит, именно тогда, когда она замечает меня; прямой контакт доносит до меня ее чувства: сначала злость, потом мешанина слов: «Брат, боль, любовь, страх, общие воспоминания, прощение, забвение, ненависть, досада, соот, ззз… ммм. Врат. Люблю. Не люблю… Зззз…»

– Дэви! – кричит она. – Я здесь, Дэви!

Джудит выглядит сегодня весьма соблазнительно.

Ее длинное гибкое тело облачено в облегающее платье из пурпурного сатина, которое обрисовывает грудь с маленькими шишечками сосков и щель между ягодиц. На плече приколота нефритовая брошка с золотым ободком. Роскошные волосы волной ниспадают на плечи. Я горжусь красотой сестры. Рядом с ней двое внушительных мужчин. С одной стороны доктор Карл Ф. Сильвестри, автор «Трудов по физиологии терморегуляции». Внешность его почти в точности отвечает тому образу, который я извлек из памяти Джудит, посетив ее недели две назад. Пожалуй, он несколько старше, чем я думал, лет 55, может быть, ближе к шестидесяти, и повыше, вероятно, шесть футов и пять дюймов. Пробую представить себе, как его могучее тело наваливается на тоненькую Джудит. И не могу. У него цветущие щеки, спокойное самодовольное лицо, мягкие интеллигентные глаза. В его отношении к Джудит проскальзывает нечто родственное, даже отеческое. И я понимаю, почему он нравится моей сестре. Для нее он как бы отец, надежная опора в жизни, какой никогда не был замученный житейскими неурядицами Пол Селиг. С другой стороны от Джудит крутится еще один мужчина, как я догадываюсь, профессор Карл Жерманте. Быстро заглядываю в его голову, догадка моя подтверждается. Мозг его подобен ртути – эдакий блестящий, переливчатый пруд. Мысли бурлят на трех или четырех языках одновременно. Меня сразу же подавляет неистовая энергия профессора. Ему около сорока, рост – почти шесть футов, мускулатура атлетическая, красивые, песочного цвета волосы уложены волнами в стиле барокко, козлиная бородка безупречно подстрижена. Одежда же его настолько авангардистская, что у меня слов не хватает описать ее, поскольку я не слишком слежу за модой; что-то вроде плаща из зеленой с золотом ткани (полотно, муслин?), алый шарф, яркие атласные брюки, средневековые башмаки с загнутыми кверху носами. Его дендизм и манерное поведение дает основание предположить, что он из «голубых», однако он распространяет вокруг себя мощную ауру гетеросексуальности, а по позе и благосклонным взглядам Джудит я начинаю понимать, что они были любовниками. Может быть, их связь продолжается до сих пор. Но я боюсь проверять. Мои рейды в частную жизнь Джудит и так уже принесли чересчур много горя нам обоим.