Текст книги "Умирающий изнутри"

– Хорошо, – спокойно сказал я. – Ты тоже прости меня.

Все кончено, сделано. Легко, быстро, без предупреждений. Пуля, свистящая в воздухе, граната, предательски вкатившаяся в палатку, кирпич, падающий с мирного неба. Все сделано. Снова один. Нет даже слез. Плакать? Что мне оплакивать?

Боб Ларкин во время нашего короткого разговора тактично оставался в холле. Когда я вышел, я снова получил от него мягкую печальную улыбку.

– Извините, что побеспокоил вас так поздно, – сказал я.

– Ничего. У вас с Тони очень плохо.

– Да. Очень.

Мы неопределенно посмотрели друг другу в лицо и он, шагнув ко мне, сжал своими пальцами мое плечо, без слов говоря: соберись, возьми себя в руки. Он был так открыт, что я неожиданно нырнул в его мысли и увидел его простоту, доброту и печаль. Ко мне пробился еще один образ: он и рыдающая, уничтоженная Тони прошлой ночью. Они лежат рядом, обнаженные, на его современной круглой кровати, ее голова покоится на его мускулистой, волосатой груди, его руки ласкают бледные, тяжелые шары ее грудей. Тело ее дрожит от желания. Его безвольное, поникшее мужское естество пытается предложить ей «утомительный» секс. Его нежный дух воюет с самим собой, затопленный жалостью и любовью к ней, но неприязненно ощущающей ее женственность, ее грудь, эту щель, ее мягкость. «Ты не должен, Боб, – все твердит она, – ты не должен, ты правда не должен». Но он говорит, что хочет, что пора уже это сделать, они знают друг друга много лет, это тебя взбодрит, Тони, и все же мужчине нужно какое-то разнообразие, верно? Его сердце стремится к ней, но тело отказывает, и их любовь, когда это все-таки случается, поспешна, взволнована, словно какая-то возня, заканчивающаяся слезами, дрожью, разочарованием и, наконец, смехом и триумфом сквозь боль. Он поцелуями вытирает ее слезы. Она от всей души благодарит его за усилия. Они засыпают рядышком, словно дети. Как воспитанно и нежно. Бедная моя Тони. Прощай. Прощай.

– Я рад, что она пришла к вам, – говорю я.

Он провожает меня до лифта. Что мне оплакивать?

– Если она оправится, я уверен, она вам позвонит, – уверяет он. Я крепко пожимаю его руку и улыбаюсь своей лучшей улыбкой. Прощай.

19

Вот и моя пещера. Двенадцатиэтажные дома на Мраморном холме на углу Бродвея и 228-й улицы, первоначально построенные для людей со средним доходом, а теперь вмещавшие деклассированное городское отребье всех рас. Две комнаты, ванная, кухонька и прихожая. Раньше вы не смогли бы поселиться в таком доме, пока не обзавелись бы семьей и детишками. Теперь же здесь живут и одиночки. Все меняется с упадком города, ломается уклад жизни, меняются правила. Большинство населения дома – пуэрториканцы, есть ирландцы и итальянцы. В этом логове папистов Дэвид Селиг заметное исключение. Иногда он думает, что должен ежедневно читать соседям «Шма Изроэль», но не знает слов. Возможно, «Кол Нидре». Или «Каддиш». Это тот хлеб насущный, что ели наши праотцы в земле Египта. Он счастлив, что его увезли из Египта в Землю Обетованную.

Хотите на экскурсию по пещере Дэвида Селига? Очень хорошо. Проходите, пожалуйста, сюда. Руками ничего не трогать и жвачку к мебели не прилеплять. Чувствительный, умный, дружелюбный, нервный человек, который будет вашим гидом, никто другой, как Дэвид Селиг собственной персоной. Чаевые не давать. Добро пожаловать, люди, добро пожаловать в мое скромное жилище. Мы начнем нашу экскурсию с ванной комнаты. Посмотрите – это ванна. То желтое пятно на фарфоре уже было, когда он переехал сюда – это всякая ерунда, это аптечка. Селиг проводит здесь много времени. Эта комната важна для глубинного понимания его сущности. Например, иногда он принимает душ два-три раза в день. Как вы думаете, что он пытается с себя смыть? Оставь в покое зубную щетку, сынок. Хорошо, пойдемте за мной. Видите эти плакаты в прихожей? Это произведения искусства 60-х годов. На этом изображен поэт Аллен Гинсберг в костюме дяди Сэма. Этот являет собой грубое подобие утонченного топологического парадокса голландского гравера М.С-Эшера. Этот показывает обнаженную юную пару, занимающуюся любовью в приливе Тихого океана. Восемь-десять лет назад сотни тысяч молодых людей украшали свои комнаты такими плакатами. Селиг делал то же самое, хотя даже тогда не был юным. Он часто следовал текущей моде, пытаясь утвердиться в своем временном существовании. Можно предположить, что сейчас эти плакаты имеют приличную ценность. Он берет их с собой, переезжая из одного дешевого дома в другой.

Здесь – спальня. Темная и узкая, с низким потолком, типичным для муниципальных зданий прошлого века. Я постоянно держу окно закрытым, чтобы шум поднимающегося в гору поезда не будил меня. Порой даже в тишине бывает трудно заснуть. Это – его кровать, в которой он видит тяжелые сны, иногда, даже сейчас, невольно читает мысли соседей и вплетает их в свои фантазии. В этой постели за два с половиной года побывало не меньше пятнадцати женщин. Каждая один-два, реже три раза. Не смущайтесь, барышня! Секс – это здоровое проявление человека, и он составляет существенный аспект жизни Селига, даже сейчас, в зрелые годы! А в дальнейшем он может стать еще важнее, ибо секс, в конце концов, это способ общения с другими людьми, даже когда все другие пути закрыты. Кто эти девушки? Вернее, женщины. Он привлекает их своей застенчивостью и убеждает разделить с ним час радости. Он редко приглашает одну девушку дважды, и та, которую он приглашает, часто не принимает его приглашения. Но это ничего. Он удовлетворен. Что такое? Пятнадцать девушек за два с половиной года не слишком много для холостяка? Как вы можете судить об этом? Для него вполне достаточно. Уверяю вас, для него достаточно. Не садитесь, пожалуйста, на кровать. Она очень старая, подержанная, купленная на распродаже за несколько долларов при переезде с прошлого места жительства, меблированной комнаты на Николае авеню. Мне понадобилась тогда собственная мебель. За несколько лет до этого, приблизительно в 71 или 72 году у меня была водяная кровать – еще один пример следования моде, – но я не смог привыкнуть к бульканью и переливанию воды и отдал ее одной молодой даме, которая ее обожала. Что еще есть в спальне? Боюсь, мало интересного. Комод с обычным бельем. Пара поношенных тапочек. Треснувшее зеркало. Вы суеверны? Кособокий книжный шкаф, забитый до отказа старыми журналами, которые он никогда не просмотрит снова – «Партизан Ревю», «Вечнозеленый», «Пари Ревю», «Нью-Йорк Ревю оф букс», гора литературных журналов, плюс несколько журналов по психоанализу и психиатрии, которые периодически читает Селиг в надежде лучше познать себя. Он всегда отбрасывает их в тоске и разочаровании. Уйдем отсюда. Эта комната, должно быть, угнетает вас. Мы проходим мимо кухни – плита с четырьмя горелками, маленький холодильник, столик, на котором он накрывает себе очень скромные завтраки и обеды (ужинает он обычно не дома), и вот мы входим в главное место квартиры – V-образную, тесно заставленную гостиную-студию с голубыми стенами.

Здесь вы можете получить полное представление об интеллектуальном развитии Дэвида Селига. Это его коллекция записей, около ста затертых пластинок, некоторые из них приобретены аж в 1951 году (архаические записи моно!). Здесь в основном представлена классическая музыка, хотя вы заметите пять или шесть джазовых пластинок 1959 года и пять или шесть рок-дисков 1969-го. Все это группы свидетельствует о неудачных попытках расширить горизонты его пристрастий. Все остальное, что вы здесь видите, очень строгие вещи, сложные и труднодоступные: Шенберг, поздний Бетховен, Малер, Берг, квартеты Бартока, Бах. Ничего такого, что можно насвистывать после первого прослушивания. Он не много знает о музыке, но знает, что ему нравится. Не беспокойтесь об этом.

А это его книги, которые он собирает лет с десяти и любовно перевозит за собой с места на место. Археологические пласты его чтения можно вычислить и проследить. Жюль Верн, Уэллс, Марк Твен, Дэниел Хаммет в самом низу. Саббатини. Киплинг. Сэр Вальтер Скотт. Ван Лоон «История человечества». Верил «Великие завоеватели Южной и Центральной Америки». Книги хмурого, серьезного, одинокого маленького мальчика. Внезапное взросление и качественный скачок: Оруэл, Фицджеральд, Хемингуэй, Харди, Фолкнер. Взгляните на эти редкие издания 1940-х – начала 50-х годов – странные безразличные форматы, пластиковые обложки! Посмотрите, что можно было тогда купить всего за 25 центов! Взгляните на вставки, яркие буквы! Эти книжки научной фантастики тоже относятся к тем годам. Я проглатывал их пачками, надеясь отыскать ключ к моей собственной персоне. В фантазиях Брэдбери, Хайнлайна, Азимова, Старджона, Кларка. Смотрите, вот «Странный Джон» Степлдона, вот «Хэмпденширское чудо» Бересфорда, а вот целая книга «Чужие: Дети Чуда» полная историй о детях с уродливыми способностями. Я подчеркивал некоторые места из последней книги, обычно те, где я спорил с авторами. Чужие? Эти одаренные писатели тоже были чужими, пытаясь представить силы, которыми никогда не обладали, и я, который был внутри всего этого, я, юный искатель мыслей (книга датирована 1954-м годом), имел право спорить с ними. Потрясенные сверхнормальными способностями, они забыли об экстазе. Хотя сейчас я думаю, они знали, о чем писали. Друзья, теперь у меня меньше прав дразнить их.

Теперь можно наблюдать, как увлечение Селига чтением становится более утонченным, когда он уже учится в колледже. Джойс, Пруст, Манн, Элиот, Паунд, иерархи авангарда. Французский период: Золя, Бальзак, Монтень, Селин, Рембо, Бодлер. Толстые тома Достоевского занимают половину полки. Лоуренс. Вульф. Эпоха мистиков; Августин, Аквинас, «Тао Те Чинг», «Упанишады», «Бхагават-Гита». Психологический период: Фрейд, Юнг, Адлер, Рейх, Рейк. Философский период. Марксистский. Весь Кестлер. Снова к литературе: Конрад, Форстер, Бекетт. Двигаясь дальше: Беллоу, Пинчан, Меламед, Мейлер, Бирроф, Барс. «Уловка-22» и «Политика эксперимента». О да, дамы и господа, вы находитесь в обществе начитанного человека!

Здесь его архив. Сокровища, ожидающие еще неизвестного биографа. Табели с низкими оценками за поведение. («Дэвид мало интересуется работой и часто мешает в классе».) Тщательно надписанные карандашом открытки ко дню рождения отцу и матери. Старые фотографии: неужели этот толстый веснушчатый мальчик и есть стоящий перед нами худощавый индивид? А этот человек с высоким лбом и принужденной улыбкой – Пол Селиг, отец нашего субъекта, скончавшийся 11 августа 1971 года из-за осложнений, последовавших за операцией прободной язвы. А эта седовласая женщин с выпученными из-за болезни глазами – Марта Селиг, умершая 15 марта 1973 года от загадочной болезни внутренних органов, возможно рака. Эта хмурая молодая леди с холодным, словно лезвие ножа лицом – Юдифь Ханна Селиг, приемная дочь Пола и Марты, нелюбимая сестра Дэвида. Дата на обороте фото: июль 1963 года. Здесь Юдифь 18 лет – время расцвета ее ненависти ко мне. На этой фотографии она очень похожа на Тони! Прежде я никогда не замечал их сходства, но у них одинаковый темный взгляд и одинаковые длинные черные волосы. Но глаза Тони всегда были теплыми и любящими, кроме самого конца наших отношений, а глаза Джуд никогда не несли мне ничего, кроме льда, льда Плутония. Давайте продолжим знакомство с частной коллекцией Дэвида Селига. Это эссе и курсовые, написанные в годы его учебы в колледже. («Каро – манерный и элегантный поэт, чье творчество отражает влияние и точного классицизма Джонсона и гротесковое веселье Донна – интересный синтез. Его стихотворения точно выстроены и их язык остер: в таком стихотворении как „Не спрашивай меня, где Иов“ он великолепно повторяет гармоническую строгость Джонсона, тогда как в других – „Посредственность в любви отражена“ или „Немилосердная краса грозила“ – его насмешливость перекликается с Донном».) Какое счастье, что Дэвид Селиг сохранил всю эту литературную чушь: сейчас, в последние годы, бумаги эти стали капиталом, средством к существованию, ведь вы, конечно, знаете, как центральная фигура наших исследований зарабатывает на жизнь в наши дни. Что еще можно найти в его архивах? Неисчислимые копии писем. Некоторые из них не относятся к разряду личных. «Дорогой Президент Эйзенхауэр». «Дорогой Папа Джон». «Дорогой Генеральный Секретарь Хаммершельд». Раньше довольно часто, а в последние годы реже, он рассылал эти письма в дальние уголки земного шара. Порывистые односторонние усилия наладить контакт с глухим миром. Посмотрим несколько таких документов. «Вы говорите, губернатор Рокфеллер, что „с увеличением количества ядерного оружия наша безопасность зависит от достоверности нашего желания сохранить ее. Как официальные лица и как граждане, мы отвечаем за сохранение наших жизней и защиту здоровья людей. Попытку изоляции нельзя извинить утверждением, что ядерная война – это трагедия и мы всеми возможными способами должны бороться за сохранение мира“. Позвольте мне не согласиться. Ваша программа бомбоубежища, Губернатор, – проект морально истощенного разума. Направлять энергию и ресурсы от поисков длительного мира к этой схеме устрицы-в-песке, я думаю, глупая и опасная политика…» В ответ губернатор послал свою благодарность и копию той самой речи, против которой протестовал Селиг. Кто ожидал большего? «Мистер Никсон, вся ваша компания основана на теории, что Америка не слишком цвела при Президенте Эйзенхауэре, и поэтому пусть так и остается еще на несколько лет. Для меня вы похожи на Фауста, оплакивающего прошедший момент. (Я для вас слишком безграмотен, господин вице-президент?) Пожалуйста, имейте в виду, что когда Фауст произносит эти слова, Мефистофель готовится забрать его душу. Вам, правда, кажется, что это постоянство в истории так приятно, что нужно навсегда остановить часы? Прислушайтесь к боли земли. Прислушайтесь к голосам негров с Миссисипи, плачу голодных детей фабричных рабочих, уволенных вследствие спада производства, прислушайтесь…» «Уважаемая госпожа Хемингуэй, позвольте мне, пожалуйста, присоединить мои слова к тысячам выражений скорби по поводу смерти вашего мужа. Храбрость, показанная им перед лицом жизненной ситуации, которая стала невыносимой и нестерпимой, является примером для тех, кто…» Уважаемый доктор Бубер… Уважаемый профессор Тойнби… Уважаемый президент Неру… Уважаемый господин Паунд, Весь цивилизованный мир радуется вместе с вами вашему освобождению от жестокого и неестественного заключения, которое… Уважаемый лорд Рассел… Уважаемый Председатель Хрущев… Уважаемый Малро… уважаемый… уважаемый…»

Замечательная коллекция переписки, вы должны согласиться с этим. Со столь же замечательными ответами. Смотрите, в этом ответе говорится: «Возможно, вы правы», а в этом: «Конечно, недостаток времени не позволяет отвечать отдельно на каждое полученное письмо, но тем не менее будьте уверены, что ваши мысли будут внимательно рассмотрены», а это: «Отошлите этому ублюдку его письмо».

К сожалению здесь нет воображаемых писем, которые он постоянно диктует себе, но никогда не отправляет. «Уважаемый господин Кьеркегор: я полностью согласен с вашим знаменитым высказыванием, уравнивающим „абсурд“ и „тот факт, что с Богом возможно все“ и провозглашающим „Абсурд – не один из факторов, которыми можно пренебречь для правильного понимания; он не идентичен невероятному, неожидаемому, непредвиденному“. В моих собственных опытах с абсурдом…» «Уважаемый господин Шекспир, как вы удачно сказали: „Любовь не есть любовь, которая меняется, когда растет изменение или согнется без подпорки“. И все же ваш сонет вопрошает: если любовь – не любовь, то что тогда это чувство близости, которое может так нелепо и неожиданно разрушиться из-за пустяка? Если бы вы могли предложить некую альтернативную модель отношений, то…» Поскольку они мимолетны и являются продуктом бродячих импульсов и часто непонятны, мы не можем удовлетворительно относится к такому способу общения. Такие письма производятся Селигом подчас сотнями в час. «Уважаемый господин Джастис Холмс: в вашем издании 1917 года вы установили: „Без колебания признаю, что судьи могут и должны издавать законы, но могут делать это лишь постепенно, переходя от молярного к молекулярному движению“. Эта великолепная метафора, должен признаться, не совсем понятна мне, и…»

Уважаемый господин Селиг, Настоящее состояние мира и жизни в целом – болезненно. Если бы я был врачом и потребовался бы мой совет, я бы ответил: «Создавайте тишину».

Искренне ваш, Серен Кьеркегор (1813-1855)

А вот три папки из толстого бежевого картона. Они не выставлены для публики, поскольку содержат письма более личного характера. При условии, что вы согласны с правилами Дэвида Селига, я берусь процитировать некоторые из них, хотя возможно и не совсем точно. Это его письма к девушкам и частично от девушек, которых он любил или хотел любить. Самое ранее датировано 1959 годом и несет на конверте надпись крупными красными буквами: НЕ ОТПРАВЛЯТЬ. «Дорогая Беверли», начинается оно. Это письмо заполнено неловкими графическими сексуальными представлениями. Селиг, что ты можешь сказать нам об этой Беверли? Ну, она была маленькая, хорошенькая и веснушчатая, с ясной головой и веселым нравом, она сидела передо мной в кабинете биологии. Ее сестра-близнец подлиза Эстел, которая вечно хмурилась и, несмотря на влияние генетики, была столь же плоской, сколь Беверли грудастой. Может поэтому она и хмурилась. Я нравился Эстел и она могла бы переспать со мной, что было бы полезно для моего 15-летнего эго, но я презирал ее. Она казалась уродливой имитацией Беверли, которую я любил. Я любил прогуляться босиком в мозгу Беверли, пока учительница, мисс Мюллер, распиналась о мутациях и хромосомах. Она почти кричала о своем влечении к Виктору Шлицу, крупному костистому рыжему парню с зелеными глазами, который сидел рядом с ней. Я немало узнавал от нее о сексе с двенадцатичасовым отставанием, поскольку каждое утро она прямо излучала свои ночные приключения с Виктором. Я не ревновал к нему. Он был красив, самоуверен и достоин ее, а я все равно был слишком застенчив и вряд ли смог бы кого-нибудь уложить. Поэтому я тайно следил за их любовью и в мыслях проделывал с ней то, что делал Виктор, но я знал, что для нее я лишь забавный ребенок, странный шут. Как мне было рассчитаться? Я написал это письмо, живо описав все подробности того, что она вытворяла с Виктором и спросил: тебе интересно, откуда я все это знаю, ха, ха, ха? Я пытался убедить, что я супермен, своей силой проникающей в интимный мир женщины. Я считал, что это приведет ее прямо в мои объятия, но затем я подумал, что она может посчитать меня сумасшедшим или решит, что я подглядывал, и в этом случае она совсем уж отвернется от меня, поэтому я оставил письмо неотправленным. Однажды его обнаружила моя мама, но ничего мне не сказала, потрясенная его откровенной сексуальностью; она просто положила его в мою тетрадку. Той ночью я поймал ее мысли и открыл, что она подсматривает за мной. Была ли она шокирована или расстроена? Да, была, но она также была и горда, что ее мальчик стал наконец мужчиной и пишет хорошеньким девушкам такую похабщину. Мой сын – любитель порнографии.

Большинство писем в этой подшивке датировано между 1954 и 1968 годами. Самые последние написаны осенью 1974 года. Позднее Селиг все меньше и меньше хотел общаться с человеческой расой и прекратил писать письма на бумаге. Остались лишь его мысленные послания. Не знаю, со сколькими девушками он переписывался, но их, должно быть, было совсем немного. Вообще для Селига это крайне подозрительно, поскольку, как вы знаете, он никогда не был женат и даже не часто имел серьезные отношения с женщинами. Как и в случае с Беверли, с теми, кого он наиболее глубоко любил, он не имел реальных отношений, хотя часто притворялся, что влюблен в случайных знакомых. Временами он преднамеренно пользовался своим особым даром, чтобы использовать женщин в сексуальном плане, особенно лет в двадцать пять. Он не испытывал гордости за этот период. Вы бы не хотели почитать эти письма, вы, вонючие соглядатаи? Но вы не будете этого делать. Вы не тронете их своими лапами. И все-таки, зачем я пригласил вас сюда? Почему позволил разглядывать книги и фотографии, немытую посуду и ванну с желтым пятном? Должно быть, у меня исчезло чувство собственности. Изоляция страшит меня: окна закрыты, так открою, по крайней мере, дверь. Мне нужно, чтобы вы укрепили во мне действительность, рассматривая мою жизнь, сравнивая ее с вашим собственным опытом, открывая, что я настоящий, я существую, страдаю и имею хотя бы прошлое, если не будущее. Итак, вы можете уйти отсюда, говоря: «Да, я знаю Дэвида Селига, я действительно хорошо знаю его. Но это не значит, что я должен показать вам все». Эй, вот письмо к Эми! Эми, которая избавила меня от надоевшей девственности весной 1953 года. Вы бы хотели узнать как это случилось? Испытать приятное волнение? Ну, черт с вами, мне не хочется спорить. Все равно это никакая не история. Я сунул в нее эту штучку и кончил, а она нет, вот и все. А если хотите знать остальное, – кто она была, как я ее соблазнил, – придумайте подробности сами. Где теперь Эми? Она умерла. Вам нравится? Его первая подружка, ее уже нет. Она погибла в автомобильной катастрофе, когда ей было всего двадцать три. Мне позвонил ее муж, который едва был со мной знаком, и рассказал мне об этом. Он еще был в шоке, поскольку полиция вызывала его опознать тело, а она была ужасно разбита, изувечена. Он сказал, что она выглядела, словно пришелец с другой планеты. Ее выбросило через лобовое стекло и швырнуло в дерево. А я рассказал ему, что Эми была первой девушкой, с которой я спал, и он стал утешать меня. Его утешения и мой рассказ казались садистскими.

Прошло время. Эми умерла, а Беверли, готов поспорить, обычная домохозяйка средних лет. Вот письмо к Джекки Ньюхаус. Я пишу, что не могу спать и постоянно думаю о ней. Джекки Ньюхаус? Кто это? Ах, да. Пять футов, два дюйма и пара шаров, которым позавидовала бы Мерилин Монро. Сладкая. Глупая. Поджатые губки, голубые, словно у младенца, глаза. В Джекки ничего не было, кроме сисек, но мне этого вполне хватало, в 17 лет я сходил с ума от грудей, бог знает почему. Они так выпирали из ее тесной белой рубашки поло, которую она обычно носила. Лето 1952-го. Ей нравились Фрэнк Синатра и Перри Комо. Она написала губной помадой на джинсах: ФРЭНКИ

– не левом бедре и ПЕРРИ – на правом. Еще она любила учителя истории, которого звали, кажется, Леон Сиссингер или Зиппингер или что-то в этом роде, и на заднице ее джинсов было написано ЛЕОН. Я дважды целовал ее, вот и все, даже язык мой не проник в ее рот, она была еще скромнее, чем я, и боялась, что ищущие мужские руки могут нарушить ее чистоту. Я следовал за ней повсюду, стараясь не влезать в ее голову, которая удручала своей пустотой. Как же это закончилось? Ах, да: ее младший братец Арни рассказал, что постоянно видит ее дома голой и я, горя от нетерпения увидеть ее обнаженную грудь, влез в его голову и получил ее изображение из вторых рук. До тех пор я даже не представлял себе, сколь важным может быть лифчик. Освобожденные от него, ее груди свисали почти до живота, словно две горы дрожащего мяса, перекрещенные синими жилками вен. Это меня излечило. Как давно это было, каким кажется нереальным, Джекки.

Вот. Смотрите. Шпионьте за мной. Мои пылкие неистовые любовные этапы. Читайте их, чего мне скрывать? Донна, Элси, Магда, Мона, Сью, Луис, Карен. Вы думаете, моя удаленность от человечества мешала мне находить женщин? Я возрождался к жизни между их ног. «Дорогая Энни, какая была бешеная ночь! Дорогая Чикита, запах твоих духов еще витает в воздухе. Дорогая Элен, когда я проснулся утром, твой вкус еще остался на моих губах. Дорогая Китти, я…»

О, Господи! Китти! «Дорогая Китти, мне так много нужно тебе объяснить, но я не знаю с чего начать. Ты никогда не понимала меня, а я никогда не понимал тебя, поэтому моя любовь к тебе рано или поздно довела бы нас до беды. Что и случилось. Неудачи в общении мешают нашим отношениями, но так как ты очень отличалась от всех, кого я когда-либо знал, действительно очень отличалась, я сделал тебя центром моих фантазий и не смог принять тебя такой, какая ты есть на самом деле, но продолжая долбить и долбить тебя, пока…» О, Боже! Это слишком болезненно. Какого черты вы читаете чужие письма? Вы имеете представление о приличиях? Я не могу показать вам это письмо. Экскурсия окончена. Вон! Вон! Все, вон! Ради Бога, убирайтесь!