Текст книги "Провидец"

30

Твое дело – подчиняться мне, никаких вопросов, никаких гарантий. Не задавать вопросов. Но сейчас я должен спросить. Карваджал толкал меня на шаг, который я не мог предпринять без какого-либо объяснения.

– Вы обещали не спрашивать, – мрачно произнес он.

– Тем не менее. Дайте мне какие-нибудь нити, объясните.

– Вам это очень нужно?

– Да.

Он старался подавить меня взглядом. Но его пустые глаза, иногда так сурово безответные, сейчас меня не испугали. Мои способности предчувствия подсказывали мне сейчас, чтобы я продолжал давить на него, требовать, чтобы он раскрыл передо мной структуры событий, в которые я вступаю. Карваджал упрямился. Он смущался, потел, напоминал о том, что я уже несколько недель, даже месяцев, учусь справляться этими неподобающими всплесками неуверенности. Он требовал принимать судьбу, следовать сценарию, делать так, как он говорит. И все будет в порядке.

– Нет, – говорил я, – я люблю ее, даже сегодня развод – не шутка, я не могу пойти на это из прихоти.

– Но вы же учитесь…

– К черту это! Почему я должен оставить жену только из-за того простого факта, что в последнее время у нас не очень хорошо? Порвать с Сундарой совсем не то же самое, что остричь волосы, знаете ли.

– Конечно, то же самое.

– То?

– В течении времени все события равнозначны, – произнес он.

Я фыркнул:

– Не говорите чепухи. Разные действия имеют разные последствия, Карваджал. Какие волосы я ношу, длинные или короткие, не оказывает сильного воздействия на окружающее меня. А в результате браков иногда появляются дети. А дети – уникальные генетические создания. И дети, которые могут родиться от меня и Сундары, если мы захотим родить, будут отличаться от тех, которые она или я можем произвести на свет от других особей противоположного пола. И разница… Боже, если мы расстанемся, я могу снова жениться на ком-нибудь еще и стать прародителем следующего Наполеона, а если я останусь с ней, я могу… ну, как вы можете говорить, что события равнозначны в течении времени.

– Вы очень медленно ухватываете суть, – печально выдавил из себя Карваджал.

– Что?

– Я не говорил о последствиях. Только о событиях. Все события равнозначны В СВОЕЙ ВОЗМОЖНОСТИ, Лью. Я имею ввиду всеобщую возможность осуществления любого события, которое произойдет…

– Тавтология!

– Да, но вы и я имеем дело именно с тавтологией. Говорю вам, я ВИЖУ, как вы разводитесь с Сундарой, так же, как ВИДЕЛ, что вы срезали волосы. Поэтому эти события имеют равнозначную возможность.

Я закрыл глаза и долго сидел молча.

Наконец, я сказал:

– Расскажите мне, ПОЧЕМУ я развожусь с ней. Нет ли какой-либо возможности восстановить отношения? Мы не ссоримся. У нас нет серьезных несогласий по поводу денег. Мы одинаково смотрим на многие вещи. Мы перестали касаться друг друга, да, но это все, просто перешли в разные сферы. Вы не думаете, что мы могли бы вернуться друг к другу, если бы предприняли искренние попытки?

– Да.

– Так почему бы нам тогда не попробовать, вместо того, чтобы…

– Тогда вам надо войти в Транзит.

Я пожал плечами.

– Я мог бы сделать это, если надо. Если единственной альтернативой является потеря Сундары.

– Вы не сможете. Это враждебно вам. Лью. Транзит противостоит всему, во что вы верите, и всему, на что вы работаете.

– Но чтобы удержать Сундару…

– Вы уже потеряли ее.

– Но это только в будущем. Она все еще моя жена.

– То, что потеряно в будущем, потеряно уже сейчас.

– Я отказываюсь…

– Вы должны, – закричал он. – Это единственное, Лью! Это единственное. Вы так далеко прошли со мной и до сих пор не видите этого?

Я видел это. Я знал каждый аргумент, который он может привести. Я верил им всем. И моя вера не была тем, что находилась снаружи, как панели орехового дерева, она была чем-то внутренним, чем-то, что выросло и развивалось во мне в эти последние месяцы. И все-таки я настаивал. Я все еще искал выхода. Я продолжал цепляться за любую соломинку в штормящем море, как будто меня должно было затянуть на дно.

Я взмолился:

– Заканчивайте свой рассказ. Почему так необходимо и неизбежно покидать Сундару?

– Потому что ее судьба в Транзите, а вы максимально отстоите от него. Они стремятся к неуверенности, а вы – к уверенности. Они стараются разрушать, а вы – строить. Это фундаментальное философское расхождение, которое будет становиться все шире, и через которое невозможно перебросить мост. Поэтому вам надо расстаться.

– Как скоро?

– Вы будете жить один уже до конца этого года, – рассказывал он мне. – Я несколько раз ВИДЕЛ вас на новом месте.

– Со мной не было никакой женщины?

– Нет.

– Я не особенно хорош в безбрачии. Маловато практики.

– У вас будут женщины. Лью. Но жить вы будете один.

– Сундара достанется Кондо?

– Да.

– А картины, скульптуры…

– Я не знаю, – Карваджал выглядел раздраженным. – Я не обращаю внимания на такие детали. Вы знаете, что для меня они не имеют значения.

– Знаю.

Он отпустил меня. Я прошел пешком по городу около трех миль, ничего вокруг себя не видя и не слыша, ни о чем не думая. Я был один в вакууме; я один населял огромную пустоту. На углу какой-то улицы и Бог-знает-какого авеню я обнаружил телефонную будку, бросил жетон в щель и набрал номер конторы Хейга Мардикяна, я слушал гудки, пробивавшие себе путь сквозь заслон абонентов, наконец, Мардикян взял трубку.

– Я собираюсь разводиться, – сообщил я ему и минуту слушал рычание тишины его изумления, бьющее провода, как прибой на Огненной Земле во время мартовского шторма. Затем я добавил: – Меня не интересуют финансовые аспекты. Мне нужен чистый разрыв. Назови мне адвоката, которому ты доверяешь, Хейг, какого-нибудь, кто сможет сделать это быстро, не причиняя ей страданий.

31

В снах перед пробуждением я представлял то время, когда я действительно смогу ВИДЕТЬ. Мое видение пронзит темную невидимую сферу, которая окружает нас, и я попаду в царство света. Я еще сплю, я еще заключен в темницу, я еще слеп, а сейчас на меня снисходит трансформация. Она похожа на пробуждение. Мои оковы падают, мои глаза открываются. Вокруг меня медленно, неуверенно передвигаются окутанные покрывалом тьмы фигуры, слепые и спотыкающиеся, с серыми лицами, на которых написано недоумение и неуверенность. Эти фигуры – вы. А среди вас и над вами танцую я, мои глаза светлы, тело объято пламенем радости нового восприятия. Как будто я жил на дне моря, согбенный под ужасным давлением, удерживаемый в стороне от мучительной яркости этой преградой неизменной и непроницаемой, этой поверхностью между морем и небом, а теперь я прорвался сквозь нее туда, где все сияет и светится, все окружено ореолом блеска, сверкающего золотом и пурпуром. Да. Да. Наконец я ВИЖУ!

Что я ВИЖУ?

Я ВИЖУ прекрасную безмятежную землю, на которой разыгрываются драмы. Я ВИЖУ изнурительную борьбу слепоты и глухоты, избиваемых недостойной судьбой. Я ВИЖУ, как горы развертываются передо мной, как раскрываются листья папоротника весной, ярко-зеленые на верхушках, устремляясь от меня в бесконечность. В бриллиантовых всплесках перемежающегося света я ВИЖУ, как десятилетия разрастаются в века, века становятся эрами и эпохами. Я ВИЖУ медленное изменение времен года, систолы и диастолы зимы и лета, осени и весны, полностью очерченные ритмы тепла и холода, засухи и дождей, солнечного света, туманов и темноты.

Нет предела моему видению. Вот лабиринты завтрашних городов, подъемы и спады, и вновь подъемы, Нью-Йорк в лунатическом росте, башня на башне, старые постройки превращаются в руины, на которых покоятся новые сооружения, слой за слоем вниз, как изменение пластов Трои Шлимана. Через кривые улочки торопливо бегут незнакомцы в странной одежде, разговаривая на жаргоне, которого я не понимаю. Передвигаются машины на комбинированных ногах. Механические птицы щебечут, как скрипучие калитки, трепещут крыльями над головой. Все в изменении. Взгляните, океан отступает и ползающие коричневые твари лежат на мели, ухватившись за обнаженное морское дно! Смотрите, море возвращается, бурля вокруг древних магистралей, почти приближаясь к границе города! Видите, небо зеленое, а дождь черный! Взгляните, здесь изменение, здесь трансформация, здесь капризы времени. Я ВИЖУ все это!

Это вечное движение галактик, туманных и бесконечных. Эти давящие параллели, эти зыбучие пески. Солнце очень теплое. Слова стали острыми, как иглы. Я мельком выхватываю видение крупных явлений, возникающих, поднимающихся, распадающихся и умирающих. Это границы империи гадов. Это стена, от которой начинается республика длинноногих насекомых. Сам человек изменяется. Его тело много раз трансформируется, он становится огромным, потом одноклеточным, затем еще большим, чем когда-либо. У него появляются и развиваются странные органы, которые дрожат, как настраиваемые камертоны, торчащие из наростов на его коже. У него нет глаз и все его лицо гладкое, от губ до скальпа, без единого шва. У него много глаз, он весь покрыт глазами. Он больше не мужчина, не женщина, и действует, как какое-то бесполое существо. Он маленький, он большой, он жидкий, он металлический. Он перепрыгивает через звездное пространство. Он толпится в сырых пещерах, он заполняет планеты легионами себе подобных. Затем, по воле случая, уменьшается до нескольких десятков. Он грозит своим кулаком багровым нависшим небесам, он отдает свою любовь монстрам, он уничтожает смерть, он наслаждается, как всемогущий кит в море, он превращается в ряды жужжащих насекомообразных тружеников, он раскладывает свою палатку в адских алмазно-ярких песках пустыни, он смеется под звук барабанов, он обнимается с драконами, он пишет стихи о траве, он строит воздушные суда, он становится Богом, он становится дьяволом, он – все, он – ничто.

Континенты медленно передвигаются, как гиппопотамы, величаво танцующие польку. Луна глубоко ныряет в небо, выглядывает из-под нахмуренных бровей как белый водяной волдырь, и лопается с чудесным стеклянным звуком, который потом еще годы продолжает вибрировать. Само солнце срывается со своих швартовых, так как все во вселенной находится в постоянном движении и это движение совершенно неопределенно и непредсказуемо. Я ВИЖУ его соскальзывающим в залив ночи и жду, когда оно вернется, но оно не возвращается. И рукавообразная льдина скользит по черной коже планеты, и те, кто живет в это время, принадлежат ночи, становятся хладнокровными, самообеспечивающимися. Сквозь лед выходят тяжело дышащие звери, из ноздрей которых вырывается туман. А изо льда пробиваются цветы, созданные из голубых и желтых кристаллов. А небеса сияют новым светом, и я не знаю откуда он исходит.

Что я ВИЖУ? Что я ВИЖУ?

Эти лидеры человечества, новые короли и императоры, высоко держащие свои жезлы и вызывающие огонь из горных вершин. Это еще не предполагаемые боги. Это шаманы и колдуны. Это певцы, это поэты, это создатели кумиров. Это новые ритуалы. Это плоды войны. Посмотрите: любовники, убийцы, мечтатели, пророки! Посмотрите: генералы, священники, исследователи, законодатели! Неизвестные континенты ждут своих открывателей. Неведомые яблоки ждут своих вкусителей. Посмотрите! Сумасшедшие! Куртизанки! Герои! Жертвы! Я ВИЖУ интриги. Я ВИЖУ ошибки. Я ВИЖУ удивительные достижения и они наполняют мои глаза слезами гордости. Вот дочь дочери вашей дочери. Вот, несомненно, сын ваших сыновей. Это нации, которые еще не известны. Это заново возрожденные нации. Что это за язык, целиком состоящий из щелчков, свистов и шипений? Что это за музыка из буханий и рычаний? Рим снова падет. Снова вернется Вавилон и заполнит мир, как огромный серый осьминог. Как удивительны грядущие времена! Произойдет все, что вы только можете себе представить, и даже больше, гораздо больше, и я все это ВИЖУ!

Это именно то, что я ВИЖУ?

Все ли двери открыты для меня? Все ли стены сделаны из стекла?

Смотрю ли я на убиенного принца или на новорожденного спасителя, на огни разрушенной империи, полыхающие на горизонте, на надгробие лорда лордов, на путешественников с сумасшедшими глазами, отправляющихся через золотое море, которое простирается в подбрюшье преображенного мира? Обозреваю ли я миллионы и миллионы завтрашних дней этой расы, и выпиваю ли все это до дна и делаю ли плоть будущего своей собственной? Небеса падают? Звезды сталкиваются? Что это за неизвестные созвездия, кроящие и перекраивающие сами себя, которые я наблюдаю? Кто эти лица в масках? Что представляет этот каменный идол, высотой с три горы? Когда обрамляющие море утесы разрушатся в красную пыль? Когда лед полярных шапок сползет, как неумолимая ночь, на поля красных цветов? Кому принадлежат эти фрагменты? Что я ВИЖУ? Что я ВИЖУ?

Все времена. Все пространства.

Нет. Конечно, так не будет. Все, что я увижу – это только то, что я смогу послать сам себе из своего недолгого пыльного завтра. Краткие скучные послания, как неясные послания из телефонов, которые мы мальчишками делали из консервных банок, Никакого эпического великолепия, никакого пышного апокалипсиса в стиле барокко. Но даже эти неясные смутные отзвуки были большим, чем то, на что я мог рассчитывать, когда спящий, как и вы, брел неуверенной походкой среди слепых и спотыкающихся фигур по королевству теней, которым является этот мир.

32

Мардикян нашел мне адвоката. Им был Ясон Комурьян – еще один армянин, конечно, один из партнеров собственной фирмы Мардикяна, специалист по разводам, великий защитник со странно печальными глазами, близко сидящими на массивном металлическом монолите его лица. Он был однокашником Хейга, и поэтому должен был быть одного возраста со мной, но казался гораздо старше, безвозрастным патриархом, принявшим на себя травмы тысяч неподчиняющихся решению суда супругов. Его черты были молодыми, его аура была древней.

Мы совещались в его кабинете на девяносто девятом этаже здания Мартина Лютера Кинга. В темной, пропитанной ладаном комнате, соперничающей с кабинетом Ломброзо по помпезности обстановки, как в императорской часовне Византийского собора.

– Развод, – мечтательно произнес Комурьян, – вы хотите получить развод, положить конец, да, окончательно разделаться, – обкатывая концепцию на широкой сводчатой арене своего сознания, как будто это был какой-то тонкий теологический пункт, как будто мы обсуждали единую сущность Бога-отца и Бога-сына или доктрину преемственности апостолов. – Да, этого можно для вас добиться. Вы сейчас живете отдельно?

– Еще нет.

Его мясистое лицо с обвислыми губами отразило неудовольствие.

– Это необходимо сделать, – сказал он. – Продолжение совместного проживания вызовет благовидные предлоги любого рода для продолжения супружества. Даже сегодня, даже сегодня. Снимете отдельную квартиру. Разделите финансы. Продемонстрируйте свои цели, мой друг. Ладно? – Он прикоснулся к украшенному драгоценными камнями распятию у себя на стене, вещичке из рубинов и изумрудов, поиграл с ним, пробегая толстыми пальцами по гладкой, отлично выделанной поверхности, и на какое-то время погрузился в собственные размышления. В моем воображении заиграли звуки невидимого органа, я увидел процессию разряженных бородатых священников, медленно проходящую по хорам его ума. Я почти услышал, как он бормочет на латыни, не на церковной, а на юридической латыни, латыни банальностей. Magna est vis consuetufinis, falsus in uno, falsus in ompibus, eadem sed aliter, res ispa loguiter. Иисус, Иисус, Иисус, ханк, хаек – хок. Он поднял глаза, пронзая меня неожиданно решительным взглядом:

– Основания?

– Никаких особых для развода. Мы просто хотим разойтись, идти каждый своим путем. Просто истечение срока.

– Конечно, вы обсудили это с миссис Николс и пришли к предварительному соглашению?

– Э-э, еще нет, – выдавил я, покраснев.

Комурьян выразил явное неодобрение.

– Вы достаточно понимаете, что должны прийти к соглашению. По-видимому, ее реакция будет положительной. Тогда я встречусь с ее адвокатом, и мы все сделаем. – Он потянулся к записной книжке. – Что же касается раздела имущества…

– Она может взять все, что захочет.

– Все? – в его голосе звучало удивление.

– Ничего не хочу у нее оспаривать.

Комурьян положил руки на стол. Он носил даже больше колец, чем Ломброзо. Эти левантийцы, эти роскошные левантийцы!

– А если она потребует вообще все? – спросил он. – Все, чем вы владеете? Вы отдадите без возражений?

– Она этого не сделает.

– А разве она не приверженка учения Транзита?

Обескураженный, я сказал:

– Откуда вы знаете это?

– Вы должны понимать, что мы с Хейгом обсуждали это дело.

– Понимаю.

– Ведь члены Транзита непредсказуемы.

Мне удалось выдавить из себя смешок.

– Да, очень.

– Она может из прихоти затребовать все имущество, – заявил Комурьян.

– Или из прихоти не потребовать ничего.

– Или ничего, правильно. Ни кто не знает. Вы предписываете мне принять любую позицию, какую она займет?

– Подождем – увидим, – сказал я. – Я думаю, она разумная особа. Я чувствую, что она не предъявит необычных требований по поводу раздела имущества.

– А как насчет распределения доходов? – спросил адвокат. – Она может захотеть получать от вас алименты? Вы заключали стандартный брачный контракт, да?

– Да. С прекращением брака заканчивается финансовая ответственность.

Комурьян начал напевать, очень тихо, так, что я почти не слышал. Почти. Какой рутиной это должно было ему казаться, все эти страдания сакраментальных союзов!

– Тогда проблем не должно быть. Но вы должны объявить о своих намерениях своей жене, мистер Николс, прежде, чем мы пойдем дальше.

Что я и сделал. Сундара теперь была так занята своей разнообразной транзитной деятельностью, своими обычными встречами, своими кругами непостоянства, упражнениями по разрушению своего эго, что прошла почти неделя, прежде чем я смог спокойно поговорить с ней дома. К тому времени я тысячу раз прокрутил весь разговор у себя в голове, так что его основные линии были протоптаны, как тропинки. Если это и есть отдельный случай следования сценарию пусть он таким и будет. Но будет ли она подавать мне правильные реплики?

Почти извиняясь, как будто просьба в привилегии разговора с ней была покушением на ее личность, я сказал однажды ранним вечером, что хотел бы поговорить с ней о чем-то очень важном. И затем я сказал ей, как часто повторял про себя, что я хочу получить развод. Сказав это, я понял кое-что из того, как это было для Карваджала – ВИДЕТЬ, потому что я переживал эту сцену так часто в своем воображении, что она воспринималась мной как событие прошлого.

Сундара задумчиво рассматривала меня, не говоря ни слова, не выражая ни удивления, ни раздражения, ни враждебности, ни энтузиазма, ни страха, ни отчаяния.

Ее молчание озадачило меня. Наконец я сказал:

– Я нанял Ясона Комурьяна в качестве адвоката. Одного из партнеров Мардикяна. Он встретится с твоим адвокатом, если ты его наймешь, и они обо всем договорятся. Я хочу, чтобы это был цивилизованный способ расторжения брака, Сундара.

Она улыбнулась. Мона Лиза из Бомбея.

– Тебе нечего сказать? – спросил я.

– Нет.

– Развод такой пустяк для тебя?

– Развод и брак – аспекты одной и той же иллюзии, моя любовь.

– Я думаю, что этот мир для меня более реален, чем для тебя. И это одна из причин, почему нам не стоит продолжать жить вместе.

Она спросила:

– Предстоит грязная драка по поводу раздела наших вещей?

– Я сказал, что хочу, чтобы это был цивилизованный способ разделения наших путей.

– Хорошо. Я тоже.

Легкость, с которой она принимала все это, ошеломила меня. В последнее время мы так редко соприкасались, что даже никогда не обсуждали растущее отсутствие общения между нами. Но веками так существуют многие браки, безмятежно дрейфуя, и никому не приходит в голову качать лодку. Я же теперь готов уничтожить ее, утопить, а у нее не было замечаний по этому поводу. Восемь лет мы жили вместе. Вдруг я обратился к адвокатам, а у Сундары нет замечаний. Я решил, что ее спокойствие было мерой того изменения, которое произвел в ней Транзит.

– Все транзитовцы так легко принимают великие перевороты своей жизни? – поинтересовался я.

– А это великий переворот?

– Во всяком случае, мне так кажется.

– А мне это кажется ратификацией давным-давно принятого решения.

– Нам было плохо, – допустил я, – но даже в худшие времена я не уставал повторять себе, что это временно, что это пройдет, каждый брак проходит через это, и что в конце концов мы вернемся друг к другу.

Говоря это, я обнаружил, что убеждаю себя, что это все еще так, что мы с Сундарой сможем достичь продолжения взаимоотношений, ведь мы были разумными существами. И в то же время, я только что попросил ее нанять адвоката. Я понимал, как Карваджал говорил мне: «Вы уже потеряли ее» – с безжалостной окончательностью в голосе. Но он говорил о будущем, а не о прошлом.

Она сказала:

– Ты теперь думаешь, как это безнадежно, правда? Что заставило тебя переменить мнение?

– Как?

– Ты изменил свое мнение?

Я ничего не ответил.

– Ты не считаешь, что на самом деле хочешь развода, Лью.

– Я хочу, – прохрипел я.

– Ты так только говоришь.

– Я не прошу тебя читать мои мысли, Сундара. Мы должны только пройти этот юридический вздор, чтобы как положено освободиться друг от друга и жить отдельными жизнями.

– Ты не хочешь развода, но все-таки разводишься. Как странно, Лью. Позиция совершенно транзитной ситуации. Ты знаешь, что мы называем ключевой точкой ситуацию, в которой ты противостоишь каким-то положениям и в то же время стараешься следовать им. Из этого есть три возможных исхода. Тебе интересно слушать? Одна возможность – шизофрения. Другая – самообман, когда ты притворяешься, что принимаешь обе альтернативы, а на самом деле – нет. И третья – состояние вдохновения, известное в Транзите как…

– Ради Бога, Сундара!

– Я думала, тебе интересно.

– А я полагаю, что нет.

Долгое мгновение она изучала меня. Потом улыбнулась.

– Это дело по поводу развода как-то связано с твоим даром предсказывания, ведь так? На самом деле сейчас ты не хочешь развода, даже хотя у нас не очень-то хорошо все идет, но тем не менее ты думаешь, что ОБЯЗАН начать организовывать развод, потому что у тебя было предвидение, что в ближайшем будущем у тебя он будет, и… разве это не так. Лью? Давай, скажи мне правду. Я не рассержусь.

– Ты недалека от истины, – ответил я.

– Думаю, что нет. Ну, и что мы будем делать?

– Вырабатывать договор о разделении, – мрачно ответствовал я. – Нанимай адвоката, Сундара.

– А если я не сделаю этого?

– Ты имеешь ввиду, что будешь оспаривать?

– Этого я не говорила. Я просто не хочу иметь дело с адвокатами. Давай сделаем это сами, Лью. Как цивилизованные люди.

– Я должен буду посоветоваться с Комурьяном об этом. Это, может быть, цивилизованный способ, но мы сделаем это неуклюже.

– Ты думаешь, я обману тебя?

– Я больше ничего не думаю.

Она подошла ко мне. Ее глаза сверкали, ее тело излучало трепещущую чувственность. Я был беспомощен перед ней. Она могла получить от меня все. Наклонившись, Сундара поцеловала меня в кончик носа и сказала сипло, театрально:

– Если ты хочешь развода, дорогой, ты его получишь. Все, что ты хочешь. Я не буду стоять на твоем пути. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я люблю тебя, и ты это знаешь. – Она озорно улыбнулась. О, эта транзитная озорница!

– Все, что ты хочешь, – сказала она.