Текст книги "Провидец"

– А она правильная?

– Откуда я знаю? – ответил Карваджал. – Это только правдоподобная рабочая гипотеза для объяснения того, что я вижу. Но как я могу доказать ее?

Помедлив, я спросил:

– То, что вы ВИДИТЕ, к вам приходит в обратном хронологическом порядке? Будущее именно в таком порядке проходит перед вами?

– Нет. Никогда. Не более, чем ваши воспоминания в одномерном пространстве. Я получаю прерывистые вспышки, фрагменты сцен, иногда большие отрывки, продолжительностью десяти-пятнадцати минут и более, но всегда беспорядочные, никакой линейной зависимости, никогда ничего последовательного. Я научился находить большие куски, вспоминать последовательность и выстраивать их в соответствующем порядке. Это попытки прочесть вавилонскую поэзию, расшифровать клинопись на перемешанных разбитых обломках глиняных дощечек. Постепенно подобрал ключи, которые помогли мне воссоздать будущее: вот так будет выглядеть мое лицо, когда мне будет сорок лет, в пятьдесят, в шестьдесят, эту одежду я носил с тысяча девятьсот шестьдесят девятого по тысяча девятьсот семьдесят третий, вот период, когда я носил усы, когда у меня были еще темные волосы, о, целый сонм маленьких примет, ассоциаций, заметок, которые в конце концов стали мне так знакомы, что я мог ВИДЕТЬ любую сцену, даже кратчайшую, и найти ее место не только на неделе, но даже указать точный день. Вначале это было нелегко. А сейчас – это моя вторая натура.

– А прямо сейчас вы ВИДИТЕ?

– Нет, – ответил он. – Нужно приложить усилие, чтобы вызвать это состояние. Это похоже на транс, – холодное выражение промелькнуло на его лице. – В наиболее глубоком состоянии, это как второе видение. Один мир накладывается на другой. И я даже не полностью уверен, в каком из миров я нахожусь, а какой я ВИЖУ. Даже после стольких лет я полностью не приспособился к этой дезориентации, к этому смешению, – он содрогнулся, – обычно это не так интенсивно. Чему я благодарен.

– Не могли бы вы показать мне, как это происходит?

– Здесь? Сейчас?

– Если можете.

Он долго изучающе смотрел на меня. Он облизнул губы, сжал их, нахмурился, задумался. Вдруг его выражение изменилось. Глаза потускнели, остановились, как будто бы он смотрел кино из последнего ряда огромного зала или, возможно, он вошел в глубокую медитацию. Его зрачки расширились и, расширившись, перестали реагировать на изменение освещения, хотя мимо нашего столика ходили люди, перекрывая свет. Его лицо застыло в напряжении. Было слышно, как он медленно, ровно дышал. Он сидел абсолютно спокойно, казалось, что его здесь нет. Прошла, может быть, минута, показавшаяся мне невыносимо долгой, затем его напряженность стала таять. Он расслабился, плечи опустились, ссутулились, щеки порозовели, глаза увлажнились и погрустнели. Дрожащей рукой он взял стакан и залпом проглотил его содержимое. Он ничего не сказал. Я не решился заговорить.

Наконец, Карваджал спросил:

– Как долго я отсутствовал?

– Несколько секунд. Хотя мне показалось, что гораздо дольше.

– А для меня это было, по меньшей мере, полчаса.

– Что вы ВИДЕЛИ?

Он передернулся:

– Ничего нового. То же самое, виденное, пять, десять, двадцать раз. Как обычно вспоминают. Но память изменяет события, сцены же, которые я ВИЖУ, никогда не меняются.

– Вы не хотели бы рассказать о них?

– Ничего не было, – сказал он небрежно. – Кое-что, что должно случиться следующей весной. И вы там были. Неудивительно, неправда ли? Вам и мне придется много времени провести вместе в ближайшие месяцы.

– А что я делал?

– Наблюдали.

– За чем наблюдал?

– За мной, – сказал Карваджал. Он улыбнулся. Это была улыбка скелета, ужасная мрачная улыбка, которую я впервые увидел в кабинете Ломброзо. Та неожиданная для меня жизнерадостность, которая владела им еще двадцать минут назад, покинула его. Я пожалел о том, что попросил его продемонстрировать. Я чувствовал себя так, будто уговорил умирающего станцевать джигу. Но после небольшой паузы, пока мы смущенно молчали, он, похоже, пришел в себя.

Он судорожно затянулся сигарой, допил свой шерри и выпрямился.

– Теперь лучше, – сказал он. – Иногда это изнурительно. Может, теперь попросим меню, а?

– А вы действительно в порядке?

– Абсолютно.

– Извините, что я попросил вас…

– Не беспокойтесь об этом. Это не было так ужасно, как вам показалось.

– Вас напугало то, что вы ВИДЕЛИ?

– Напугало? Нет, нет не напугало. Я же говорил вам, что я уже ВИДЕЛ это. Когда-нибудь я вам расскажу об этом, – он подозвал официанта. – Я думаю, пора обедать, – сказал он.

На моем меню цен не было. Признак высокого класса. Предлагаемый список был бесподобен: печеный лосось, лобстеры с Майка, жареный филей, филе рыбы

– «морской язык», полный список дефицита, все, кроме птичьего молока. Любой первоклассный нью-йоркский ресторан мог предложить вам один вид свежей рыбы и один сорт мяса, но найти девять-десять разных блюд в одном меню было свидетельством могущества и богатства членов клуба «Купцов и судовладельцев» и высоких связей его шефа. Вас меньше бы удивило меню, в котором было бы филе единорога, отбивная бройлерного сфинкса. Не представляя, что сколько стоит, я радостно заказал моллюсков и филей. Карваджал заказал креветочный коктейль и лосося. Он отказался от вина, но настоял на том, чтобы я заказал себе полбутылки. Список вин тоже не имел цен. Я выбрал Латор девяносто первого года, возможно, за двадцать пять долларов. Ни намека на скупость со стороны Карваджала не последовало. Я был его гостем, и он мог себе это позволить.

Карваджал внимательно наблюдал за мной. Он был более загадочен, чем обычно. Ему, определенно, было что-то от меня нужно, определенно, он хотел меня как-то использовать. Казалось, он добивался моего расположения в своей ненавязчивой, тихой, незаметной манере. Он ни на что не намекал. Я чувствовал себя, как человек, вслепую играющий в покер с партнером, который знает мои карты.

Демонстрация ВИДЕНИЯ, которую я вытянул из него, так нарушила наш разговор, что я не решался вернуться к теме, и какое-то время мы вели пустую дружелюбную беседу о вине, еде, бирже, национальной экономике, политике и тому подобных нейтральных вещах. Неизбежно мы подошли к вопросу о Полу Куинне. И атмосфера заметно сгустилась. Он сказал:

– Куинн хорошо справляется со своими обязанностями, не так ли?

– Думаю, да.

– Я думаю, что за последние десятилетия он самый популярный мэр. У него есть шарм. И огромная энергия. Иногда даже слишком много. Он часто кажется таким нетерпеливым, не желающим идти по обычным политическим каналам, чтобы достичь того, чего он хочет.

– Полагаю, – сказал я, – он определенно порывист. Недостатки молодости. Вспомните, ему нет сорока.

– Ему надо быть легче. Временами его нетерпение делает его слишком своевольным, властным. Мэр Готфрид тоже был властолюбив, а вы помните, к чему это привело.

– Готфрид был полным диктатором. Он старался превратить Нью-Йорк в полицейское государство, и… – я осекся, ужаснувшись. – Секундочку. Вы подозреваете, что Куинну грозит террористический акт?

– Не совсем. Не больше, чем другой крупной политической фигуре.

– Вы ВИДЕЛИ что-нибудь такое, что…

– Нет. Ничего.

– Я должен знать. Если у вас есть какие-либо данные, касающиеся покушения на жизнь мэра, не играйте с этим. Я хочу услышать от вас все.

Карваджал выглядел довольным.

– Вы не поняли. Куинну не грозит никакая опасность. Я точно знаю это. Я выбрал неправильные слова, если дал понять, что ему что-то грозит. Я имел ввиду, что тактика Готфрида рождала его врагов. Если бы его не убили, он встал бы перед проблемой переизбрания. Последнее время Куинн тоже создает себе врагов. Он все больше пренебрегает городским советом, он разочаровывает определенные группы избирателей.

– Негров, да, но…

– Не только негров. Особенно евреи не радуются ему.

– Я не знал об этом. Избиратели не…

– Нет, еще нет. Но через несколько месяцев это начнет выходить на поверхность. Его позиции по религиозному обучению в школах, например, уже почти принесли ему вред в еврейских районах, и его комментарии по поводу Израиля в речи, посвященной презентации банка Кувейта на Лесингтон-Авеню…

– Это посвящение состоится только через три недели, – заметил я.

Карваджал рассмеялся.

– Да? Я опять все перепутал! Я думал, что видел его речь по телевизору, но возможно…

– Вы не видели ее. Вы ВИДЕЛИ ее.

– Несомненно. Несомненно.

– Что же он собирается сказать по поводу Израиля?

– Несколько мелких саркастических замечаний. Но местные евреи очень чувствительны к таким замечаниям, и реакция не была (нет, не будет очень хорошей). Вы знаете, что нью-йоркские евреи традиционно не доверяют ирландским политикам. Особенно мэрам – ирландцам, они не так уж любили Кеннеди до того, как он был убит.

– Куинн не больше ирландец, чем вы – испанец, – сказал я.

– Для евреев любой по имени Куинн – ирландец, и его потомки в пятнадцатом колене будут ирландцами, а я – испанец. Им не нравится агрессивность Куинна. Скоро они начнут думать, что у него нет правильных взглядов на Израиль. Они будут ворчать по этому поводу все громче.

– Когда?

– К осени. «Таймс» даст большую стать на первой полосе об отчуждении еврейского контингента избирателей.

– Нет, – сказал я, – я пошлю Ломброзо выступать на посвящении Кувейта вместо Куинна. Это закроет Куинна и также напомнит всем, что у нас есть свой еврей на самом высоком уровне муниципальной администрации.

– О, нет, вы не можете этого сделать, – сказал Карваджал.

– Почему нет?

– Потому что Куинн будет держать речь. Я ВИДЕЛ его.

– А что, если мы устроим Куинну поездку на Аляску на той неделе?

– Пожалуйста, Лью. Верьте мне. Куинн не может быть нигде, кроме здания кувейтского банка в день презентации. Это невозможно.

– Полагаю также невозможно для него избежать острот но поводу Израиля, даже если предупредить его об этом?

– Да.

– Я не верю. Думаю, если я завтра зайду к нему и скажу: «Эй, Пол, я высчитал, что еврейские избиратели начинают волноваться», что он пропустит выступление у кувейтцев или сделает помягче свои замечания.

– Он все равно сделает по-своему.

– Независимо от того, что я его предупрежу?

– Независимо от того, что вы его предупредите, Лью.

Я покачал головой.

– Будущее не настолько неизменно, как вы думаете. У нас ведь есть предсказания о событиях, которые еще придут. Я поговорю с Куинном по поводу кувейтской церемонии.

– Пожалуйста, не надо.

– Почему? – спросил я резко. – Потому что вам нужно, чтобы будущее шло только правильным путем?

Похоже, это ранило его. Он мягко сказал:

– Потому, что я знаю, что будущее всегда идет правильным путем. Вы настаиваете на том, чтобы проверить это?

– Интересы Куинна – мои интересы. Если вы ВИДЕЛИ, что он делает что-то, наносящее урон этим интересам, как я могу сидеть сложа руки и позволять ему продолжать это делать.

– Но ведь выбора нет.

– Я пока этого не знаю.

Карваджал вздохнул.

– Если вы подымите шум по поводу участия мэра в кувейтской церемонии, – сказал он твердо, – то вы в последний раз имели доступ к тому, что я ВИЖУ.

– Это угроза?

– Утверждение факта.

– Утверждение, направленное на подтверждение вашего профессионального самоудовлетворения. Вы знаете, что мне нужна ваша помощь, поэтому вы закрываете мне рот вашей угрозой. В этом случае, конечно, церемония пойдет тем путем, который вы ВИДЕЛИ. Но какая польза от того, что вы мне раскрываете события, если я не могу предпринять действия по их поводу. Почему вы не рискнете предоставить мне свободу действий? Вы настолько не уверены в силе своих видений, что вынуждены держать меня в узде, чтобы события гарантированно пошли нужным путем?

– Очень хорошо, – мягко и беззлобно сказал Карваджал. – У вас есть свобода действий. Делайте, как хотите. Посмотрим, что произойдет.

– А если я поговорю с Куинном, будет ли это значить разрыв наших с вами отношений?

– Посмотрим, что произойдет, – сказал он.

Он меня поймал. Он опять переиграл меня. Как я мог решиться рискнуть потерять доступ к его видениям, как мог я предвидеть, какой будет его реакция на мои действия? Я должен был позволить Куинну оттолкнуть от себя евреев в следующем месяце и надеялся восстановить урон позже, пока не найду способа обойти требование молчания, которое Карваджал предъявлял мне. Может быть, мне стоит обсудить это с Ломброзо?

– В какой степени он разочарует евреев? – спросил я.

– В достаточной для того, чтобы потерять много голосов. Он ведь собирается баллотироваться на переизбрание в две тысяча первом году?

– Если его не выберут президентом в следующем году.

– Его не выберут, – сказал Карваджал, – и мы оба знаем это. Он не будет даже участвовать в выборах. Но ему нужно переизбрание в мэры в две тысяча первом году, если он хочет попытаться попасть в Белый Дом через три года.

– Точно.

– Поэтому он не должен отталкивать от себя еврейских избирателей Нью-Йорка. Это все, что я могу вам сказать.

Я про себя отметил, что стоит посоветовать Куинну начать восстанавливать связи с евреями города – посетить несколько кошерных деликатесных лавок, заглянуть в несколько синагог в пятницу вечером.

– Вы рассердились на меня за мои слова? – спросил я.

– Я никогда не сержусь, – сказал Карваджал.

– Но вас это обидело. Вы выглядели обиженным, когда я сказал, что вам нужно, чтобы будущее шло правильным путем.

– Похоже, да. Потому что это говорит о том, как мало вы меня понимаете. Как будто вы действительно думаете, что я вынужден под влиянием какого-то невротического состояния выполнять свои видения. Как будто вы думаете, что я использую психологический шантаж, чтобы удержать вас от изменения предначертаний. Нет, Лью. Предначертанное не может быть изменено. И до тех пор, пока вы не поймете и не примете этого, между нами не может быть истинного духовного родства и, соответственно, общих видений. То, что вы сказали, опечалило меня, так как я увидел, насколько вы от меня далеки. Но нет, нет, я не сержусь на вас. Вам нравится филей?

– Потрясающий, – сказал я. И он улыбнулся.

Мы закончили еду в молчании и вышли, не дожидаясь счета. Я думаю, клуб пришлет ему чек. Стол, должно быть, обошелся далеко за сто пятьдесят долларов.

На улице во время прощания Карваджал сказал:

– Когда-нибудь, когда вы начнете сами ВИДЕТЬ, вы поймете, почему Куинн должен сказать то, что он собирается сказать на посвящении кувейтского банка.

– Когда я сам буду ВИДЕТЬ?

– Вы будете.

– Но у меня нет дара.

– У всех есть дар, – сказал он. – Только очень немногие знают, как им пользоваться. – Он пожал мне руку и скрылся в толпе на Уолл-стрит.

20

Я не бросился сразу звонить Куинну, но был близок к этому. Как только Карваджал скрылся из виду, я задумался, почему я медлю. Видения Карваджала были наглядно точны; он дал мне информацию, важную для карьеры Куинна, моя ответственность перед Куинном превосходила все мои другие обязанности. Кроме того, концепция Карваджала о неизбежной неизменяемости будущего все еще казалась мне абсурдной. Все, что еще не случилось, может быть изменено. Я мог бы изменить его, и я изменю его ради Куинна.

Но я не позвонил.

Карваджал попросил меня – приказал мне, угрожая, предупредил меня – не вмешиваться в эту сферу. Если у Куинна сорвется выступление в кувейтском банке, Карваджал будет знать почему. И это положит конец моим хрупким, сложным отношениям с этим странным могущественным человечком. Но отказался бы Куинн от выступления на Кувейтской презентации, даже если бы я вмешался? По Карваджалу, это было невозможно. С другой стороны, возможно, Карваджал вел двойную игру и предвидел, что Куинн не выступал на Кувейтской церемонии. В этом случае по сценарию я должен был быть агентом изменения, тем, кто помешал Куинну выполнить свои обязанности, и тогда Карваджал будет считать, что именно из-за меня все идет непредначертанным путем. Это звучало не совсем правдоподобно, но я должен был принимать в расчет и такую возможность. Я терялся в массе тупиковых вариантов. Мое чувство стохастичности подводило меня. Я больше не знал, чему верить в будущем, даже в настоящем, и я перестал быть уверенным в самом прошлом. Я думаю, что обед с Карваджалом положил начало срыванию с меня покровов того, что я считал здравомыслием.

Пару дней я раздумывал. Потом я пошел в знаменитый офис Боба Ломброзо и вывалил ему все, что я узнал.

– У меня проблемы в отношении политической тактики.

– Почему же ты пришел ко мне, а не к Хейгу Мардикяну? Он ведь стратег.

– Потому что моя проблема касается сокрытия секретной информации о Куинне. Я знаю кое-что, о чем Куинн может хотеть знать, а я не имею возможности рассказать ему обо этом. Мардикян настолько преданный Куинну человек, что он, скорее всего, вытянет из меня эту историю, пообещав сохранить тайну, а сам прямиком отправится с ней к Куинну.

– Но я ведь тоже преданный Куинну человек, – сказал Ломброзо, – и ты тоже его человек.

– Да, но ты не настолько предан ему, чтобы разрушить дружеское доверие ради Куинна.

– А ты думаешь, что Хейг способен на это?

– Надеюсь, ты ему этого не передашь? – сказал я. – Я ЗНАЮ, что ты этого не сделаешь.

Ломброзо не ответил, он просто стоял у шкафа своей средневековой коллекции, глубок запустив пальцы в свою густую черную бороду и сверля меня взглядом. Наступило долгое тревожное молчание. И все же я чувствовал, что поступил правильно, придя к нему, а не к Мардикяну. Из всей команды Куинна, Ломброзо был самым уравновешенным, разумным, самым надежным, убежденным и неподкупным, самым независимым. Если бы я в нем ошибся, я был бы конченным человеком.

Наконец я сказал:

– Договорились? Ты не перескажешь того, что я тебе расскажу сегодня?

– Это зависит…

– От чего?

– От того, соглашусь ли я с тобой скрыть то, что ты хочешь утаить.

– Значит, я расскажу тебе, а ты еще подумаешь?

– Да.

– Это значит, что мне ты тоже не доверяешь, так?

На минуту я растерялся. Интуиция подсказывала мне: «Давай, рассказывай ему все». Осторожность говорила, что он может меня подвести и все рассказать Куинну.

– Хорошо, – сказал я, – я расскажу тебе. Надеюсь, что все, что я скажу, останется между нами.

– Валяй, – сказал Ломброзо.

Я глубоко вздохнул:

– Несколько дней назад я обедал с Карваджалом. Он сказал мне, что Куинн сделает несколько саркастических замечаний в адрес Израиля, когда будет выступать на презентации в кувейтском банке в начале следующего месяца и что эти остроты обидят многих еврейских избирателей, усилят недовольство местных евреев Куинном. Об этих недовольствах я не знал, а Карваджал сказал, что они уже достаточно сильны и будут заметно возрастать.

Ломброзо удивился:

– Ты в своем уме, Лью?

– Возможно. А что?

– Ты действительно веришь, что Карваджал может видеть будущее?

– Он играет на бирже так, как будто читает газеты следующего месяца, Боб. Он предупреждал нас о смерти Лидеккера и о том, что Сокорро займет его место. Он сказал нам о Джилмартине. Он…

– И о замораживании нефти, да? То есть его догадки правильны? По-моему, мы уже однажды об этом разговаривали, Лью.

– Он не угадывает. Это я гадаю. А он ВИДИТ.

Ломброзо рассматривал меня. Он старался выглядеть спокойным и уравновешенным, но было видно, что он взволнован. Кроме всего прочего, он был разумным человеком. А я ему говорил какие-то сумасшедшие вещи.

– Ты думаешь, что он может предсказать содержание импровизированной речи, с которой необязательно будут выступать через три недели?

– Да.

– Как это возможно?

Я вспомнил нарисованную Карваджалом на скатерти диаграмму двух временных линий, идущих в противоположном направлении. Я не мог выдать этого Ломброзо. Я сказал:

– Я не знаю. Вообще не знаю. Я принимаю это на веру. Он предъявил мне достаточно доказательств таких, что я убедился, что он может это делать, Боб.

Казалось, что я не убедил Ломброзо.

– Я впервые слышу, что у Куинна какие-то проблемы с еврейскими избирателями, – сказал он. – Где доказательства? Что показывают твои опросы?

– Ничего. Пока ничего.

– ПОКА? Когда начнутся изменения?

– Через несколько месяцев. Боб. Карваджал говорит, что «Таймс» поместит большую статью этой осенью по поводу потери Куинном поддержки со стороны евреев.

– Ты не думаешь, что я бы достаточно быстро узнал, если бы у Куинна возникли неприятности с евреями, Лью? Из всего, что я слышал, он у них наиболее популярный мэр со времен Бима, а может даже и Ля Гуардбе.

– Ты миллионер. Как и твои друзья, – сказал я ему. – Ты не можешь иметь точного-представления об общественном мнении, так как вращаешься среди миллионеров. Ты даже не представитель евреев, Боб. Ты сам сказал, что ты сефард, ты латинянин, пуэрториканец. А сефарды – элита, меньшинство, маленькая аристократическая каста, у которой очень мало общего с миссис Гольдштейн и мистером Розенблюмом. Куинн может ежедневно терять поддержку сотен Розенблюмов, и эта информация не дойдет до группки Синоз и Кардозов, пока они не прочтут от этом в «Таймс». Разве я неправ?

Пожав плечами, Ломброзо сказал:

– Я допускаю, что в этом есть доля правды. Но мы отклоняемся от темы. Что у тебя за проблема, Лью?

– Я хочу предупредить Куинна не выступать с речью в Кувейтском банке или хотя бы не вставлять остроты. Но Карваджал не разрешил мне говорить ни слова об этом.

– Не РАЗРЕШИЛ тебе?

– Он сказал, что речь должна быть произнесена так, как он воспринял ее, и он настаивает, чтобы я позволил этому случиться. Если я сделаю что-нибудь, чтобы предотвратить Куинна от того, что предписывает сценарий на этот день, Карваджал грозит порвать со мной отношения.

Ломброзо в смятении и огорчении медленно кружил по своему кабинету.

– Я не знаю, что безумнее, – сказал он, – верить в то, что Карваджал может видеть будущее или бояться того, что он порвет с тобой, если ты передашь его предсказание Куинну.

– Это не предсказание. Это реальное видение.

– Это ты говоришь.

– Боб, больше чем когда-либо, я хочу видеть Пола Куинна на высочайшем посту в стране, я не имею права прятать от него данные, особенно те, которые получаю из такого уникального источника, как Карваджал.

– Может быть, Карваджал просто…

– Я полностью верю в него! – сказал я со страстью, удивившей меня самого, так как до этого момента у меня были мучительные сомнения в силе Карваджала, а сейчас я был полностью уверен, что она существует, – поэтому я не могу подвергнуть себя риску порвать с ним.

– Ну, так тогда скажи Куинну о Кувейтской речи. Если Куинн ее не произнесет, как Карваджал узнает, что это из-за тебя?

– Он узнает.

– Мы можем заявить, что Куинн заболел. Мы можем даже направить его в Беллеву на день на полное медицинское обследование. Мы…

– Он узнает.

– Тогда мы можем предупредить Куинна, чтобы он был осторожен в высказываниях, которые могут быть расценены как антиизраильские.

– Карваджал узнает, что это я сделал.

– Он действительно держит тебя за горло, так?

– Что мне делать. Боб? Карваджал может быть фантастически полезен нам. Что бы ты сейчас ни думал, я не хочу портить отношения с ним.

– Тогда не надо. Пусть Кувейтская речь идет как запланировано, раз ты так боишься обидеть Карваджала. Несколько острот не принесут долговременного вреда, ведь так?

– Но и пользы тоже.

– Но не так уж они навредят, У нас будет еще два года до того, как Куинн начнет опять обращаться к избирателям. За это время, если понадобится, он пять раз может съездить в Тель-Авив, – Ломброзо подошел и положил руку мне на плечо. Рядом с ним я чувствовал себя защищенным. Он сказал с Теплотой в голосе:

– Ты хорошо сейчас себя чувствуешь, Лью?

– Что ты имеешь ввиду?

– Ты беспокоишь меня. Это бред о возможности видеть будущее. Такое возбуждение по поводу одной вшивой речи. Может, тебе надо отдохнуть? Я знаю, последнее время ты был в таком напряжении, и…

– Напряжении?

– По поводу Сундары, – сказал он, – не надо притворяться, что я не знаю, что происходит.

– Сундара меня не радует. Нет. Но если ты думаешь, что псевдорелигиозная деятельность моей жены как-то влияет на мои суждения, умственную уравновешенность, мою способность функционировать в качестве сотрудника аппарата мэра…

– Я только предположил, что ты очень устал. А усталые люди часто начинают волноваться по поводу таких вещей, которые того не стоят, и это волнение еще больше способствует усталости. Сломай схему, Лью. Съезди на пару недель в Канаду. Охота и рыбалка сделают тебя новым человеком. У моего приятеля есть имение возле Бандофа, очаровательная тысяча гектар в горах, и…

– Благодарю, но я в лучшей форме, чем тебе кажется, – сказал я. – Извини, что заставил тебя впустую потратить время сегодня.

– Это не пустая трата времени. Очень важно, чтобы мы делились своими трудностями, Лью. Из всего я понял, что Карваджал действительно ВИДИТ будущее, но такому рациональному человеку, как я, очень трудно это переварить.

– Просто принимай это на веру. Что же ты предлагаешь?

– Принимать это на веру. Я думаю, будет достаточно мудро не делать ничего такого, что заставит Карваджала отвернуться от нас. Принимать на веру. Принимать на веру – в наших интересах, чтобы выдавить из него дальнейшую информацию, и поэтому ты не должен допустить разрыва по поводу такой мелочи, как последствия одной-единственной речи.

Я кивнул:

– Я тоже так думаю. Ты ни слова не намекнешь Куинну по поводу того, что он должен или не должен говорить на презентации банка.

– Конечно, нет.

Он начал подталкивать меня к двери. Я дрожал и обливался потом, глаза, похоже, у меня были безумными. Но я не мог остановиться:

– И ты не будешь никому рассказывать, что я ослаб, Боб? Потому что я не ослаб. Я, может быть, на пороге грандиозного прорыва в сознании, но я не схожу с ума. Я действительно не схожу с ума, – говорил я так страстно, что это звучало неубедительно даже для меня самого.

– Я думаю, что тебе нужно все-таки взять небольшой отпуск. А я не буду распускать никаких слухов о твоем предстоящем заключении в сумасшедший дом.

– Спасибо, Боб.

– Спасибо, что пришел ко мне.

– Больше не к кому.

– Все решено, – сказал он успокаивающе. – Не беспокойся о Куинне. Мы начнем все перепроверять. Если он действительно попадет в переделку с миссис Гильдштейн или мистером Розенблюмом, ты сможешь провести опрос общественного мнения через свой департамент, – он пожал мне руку. – Отдохни, Лью. Заставь себя отдохнуть.