Текст книги "Похищенный, или Приключения Дэвида Бэлфура (сборник)"

Роберт Льюис Стивенсон
Похищенный, или Приключения Дэвида Бэлфура

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2018

Похищенный, или Приключения Дэвида Бэлфура

Записки о приключениях Дэвида Бэлфура в 1751 году,

о том, как он был похищен и потерпел кораблекрушение;

о его страданиях на необитаемом острове;

о его странствованиях по диким горам;

о его знакомстве с Аланом Бреком Стюартом

и другими видными якобитами

шотландской горной области

и обо всем, что он претерпел

от рук своего дяди Эбенезера Бэлфура,

незаконно присвоившего себе поместье Шоос-хаус,

написанные им самим и ныне изданные

Робертом Льюисом Стивенсоном.

Посвящение

Дорогой мой Чарлз Бакстер! Если вы когда-нибудь прочтете этот рассказ, то, вероятно, зададите мне больше вопросов, чем я смогу дать вам ответов. Так, например, вы поинтересуетесь, почему убийство в Аппине отнесено к 1751 году, с чего вдруг Торренские скалы так приблизились к Эррейду и по какой причине в повествовании не говорится обо всем, что связано с историей Дэвида Бэлфура? Эти орехи, увы, мне не по зубам. Но если вы меня спросите, виновен Алан Стюарт или нет, я буду настаивать на той точке зрения, которая изложена в рассказе. Население Аппина и по сей день целиком и полностью на стороне Алана Брека. Кстати, если вы наведете справки, то узнаете, что потомки другого человека, того самого, кто стрелял в королевского управляющего Кэмпбелла, до сих пор живут в этой местности. Но можете расспрашивать сколько угодно, а имени того другого вам не назовут: шотландские горцы свято соблюдают тайну, они вообще уважают тайны – и свои, и своих сородичей. По правде говоря, я и не стремился быть точным. Я писал не учебник истории для учащихся, а книгу, предназначенную для чтения долгими вечерами, когда занятия в классах уже окончены и приближается время отдыха. Честный Алан, который в свое время был лихим воякой, получил в моем рассказе новое воплощение. Это объясняется не моим коварным умыслом – я ставил перед собой цель хоть ненадолго переключить внимание какого-нибудь юного джентльмена с Овидия на Горную Шотландию и на минувшее столетие, представить ту эпоху, о которой мы, кажется, знаем еще меньше, чем о древнеримской империи, в занимательных, живых ярких образах.

От вас, мой дорогой Чарлз, я не вправе ожидать, что этот рассказ придется вам по душе, но, возможно, он понравится вашему сыну, когда тот подрастет; наверняка ему также будет приятно увидеть имя своего отца в самом начале книги. Мне же вдвойне отрадно начертать ваше имя здесь в память о тех днях, иногда грустных, но в основном счастливых, о которых я теперь часто и с удовольствием вспоминаю. Мне удивительно, что я могу мысленно преодолеть огромное расстояние во времени и пространстве и вернуться в нашу полную приключений юность. Я даже завидую вам, потому что вы, в отличие от меня, до сих пор ходите по тем же самым улицам и можете хоть завтра отворить дверь той самой старой залы, где когда-то мы познакомились со Скоттом, Робертом Умчетом и с нашим горячо любимым, хотя и не таким известным Макбином. Вы можете отправиться в тот уголок, где проходили митинги общества I. J. R., где мы пили вино и замечательно проводили время, как когда-то Берне со своими друзьями. Я воочию представляю себе, как вы среди бела дня гуляете по местам нашей юности, видите их своими глазами, осязаете, в то время как мне все это доступно только в грезах и сновидениях. Но, несмотря на житейскую суету, прошлое постоянно пульсирует в моей памяти даже во время текущих дел и занятий. Пусть же его эхо чаще отдается и в вашем сердце и будит в вас мысли о вашем преданном друге.

Р. Л. С.

Скерривор, Борнмут

Глава I
Я отправляюсь в Шоос-хаус

Рассказ о моих приключениях я начну с июньского утра 1751 года, когда в последний раз я запер за собой дверь отчего дома. Пока я спускался по дороге, солнце едва освещало вершины холмов, а когда дошел до дома священника, в сирени уже свистели дрозды и предрассветный туман, висевший над долиной, начинал подниматься и исчезать. Добрейший иссендинский пастор мистер Кэмпбелл ждал меня у садовой калитки. Он спросил, позавтракал ли я, и, услыхав, что мне ничего не нужно, после дружеского рукопожатия ласково взял меня под руку.

– Ну, Дэви, – сказал он, – я провожу тебя до брода и выведу на дорогу. – Мы отправились, и немного погодя он спросил: – Жалко тебе покидать Иссендин?

– Я мог бы ответить на ваш вопрос, если бы точно знал, куда я иду и что со мной случится дальше, – признался я. – Иссендин – славное местечко, мне было хорошо здесь, но ведь я ничего на свете больше и не видел. Отец и мать мои умерли, и, даже останься я в Иссендине, я был бы от них так же далеко, как живя где-нибудь в Венгрии. Откровенно говоря, я уходил бы отсюда очень охотно, будь у меня уверенность, что на новом месте мое положение улучшится.

– Да! – согласился мистер Кэмпбелл. – Ты прав, Дэви. Значит, мне следует открыть тебе твое будущее, насколько это в моей власти. Когда твоя мать умерла, а твой отец, достойный христианин, почувствовал приближение смерти, он отдал мне на хранение письмо, предупредив, что оно – твое наследство. «Как только я умру, – сказал он, – и дом будет приведен в порядок, а имущество продано, – все так и было сделано, Дэви, – вручите это письмо моему сыну, и пусть он отправляется в Шоос-хаус, что недалеко от Крамонда. Я сам пришел оттуда, и туда же следует возвратиться моему мальчику. Он смелый юноша, и я не сомневаюсь, что он благополучно доберется до места и сумеет заслужить там всеобщее расположение».

– В Шоос-хаус! – воскликнул я изумленно.

– Никто достоверно не знает, – осторожно заметил мистер Кэмпбелл, – но кажется, владельцы этой усадьбы носят такую же фамилию, как и ты, Дэви. Бэлфуры из Шооса – старинная, честная, почтенная семья, в последнее время, правда, утратившая прежнее величие. Твой отец тоже получил образование, подобающее его происхождению, никто так успешно не руководил школой, как он, и образованность его превосходила уровень простого сельского учителя; тебе известно, что я любил, когда он бывал у меня с визитами наряду с другими почтенными людьми, и даже мои родственники: Кэмпбеллы из Кильренета, Кэмпбеллы из Денсвайра, Кэмпбеллы из Минча и другие, все очень просвещенные люди, – находили удовольствие в его обществе. В довершение сказанного вот тебе завещанное письмо, написанное рукой твоего покойного отца.

Он дал мне письмо, адресованное следующим образом: «Эбенезеру Бэлфуру из Шооса, эсквайру, Шоос-хаус, в собственные руки. Письмо это будет передано ему моим сыном Дэвидом Бэлфуром». Сердце мое сильно забилось при мысли о блестящем будущем, внезапно открывшемся предо мной, семнадцатилетним сыном бедного сельского учителя в Эттрикском лесу[1]1
  Эттрикский лес – в шотландских преданиях таинственное место, где обитают фейри, или сверхъестественные существа из кельтской мифологии (в переносном смысле означает: в глухой провинции, в захолустье). – Здесь и далее примеч. ред.


[Закрыть].

– Мистер Кэмпбелл, – произнес я с волнением, – а вы бы на моем месте пошли туда?

– Разумеется, – заверил священник, – причем не медля. Такой взрослый юноша, как ты, в два дня доберется даже до Крамонда. В самом худшем случае, если твои знатные родственники, – а я предполагаю, что эти Бэлфуры тебе родня, – выставят тебя за дверь, ты всегда сможешь вернуться обратно и постучаться в дверь моего дома. Но я надеюсь, что тебя примут хорошо, как и думал твой отец, и со временем ты сделаешься важным человеком. А пока, Дэви, мой мальчик, в эту минуту расставания я считаю своей обязанностью предупредить тебя об опасностях, которые поджидают тебя в свете.

При этих словах священник немного помешкал, выбирая место, где удобнее присесть, потом опустился на большой камень под березой у дороги, с важностью оттопырил верхнюю губу и накрыл носовым платком свою треугольную шляпу, так как солнце уже высоко поднялось над двумя вершинами и теперь ярко светило прямо на нас. Подняв указательный палец, мистер Кэмпбелл стал предостерегать меня сначала от многочисленных ересей, которые и так нисколько не соблазняли меня, и убеждать не пренебрегать молитвой и чтением Библии. Потом он описал мне знатный дом, куда я направлялся, и дал совет, как вести себя с его обитателями.

– Будь уступчив, Дэви, в несущественном, – напутствовал он. – Помни, что хотя ты и благородного происхождения, но воспитан в деревне. Не посрами нас, Дэви! Будь обходителен в этом большом многолюдном доме, где наверняка много слуг. Будь осмотрителен, сообразителен и сдержан в эмоциях. Что касается владельца поместья, не забывай, что он – лэрд[2]2
  Лэрд – в Шотландии то же самое, что лорд в Англии.


[Закрыть]. Скажу тебе вот еще что: воздавай всякому причитающееся. По-моему, юноше должно быть лестно подчиняться лэрду, да вдобавок своему родственнику.

– Наверное, – согласился я. – Обещаю вам, что постараюсь следовать всем вашим советам.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся пастор. – Теперь обратимся к самой важной материи, то есть к кое-чему нематериальному, – пусть это прозвучит как игра слов. Вот здесь лежат четыре вещи. – Он с усилием вытащил из бокового кармана небольшой пакет. – Из них первая принадлежит тебе по закону: это небольшая сумма, вырученная от продажи книг и домашнего скарба твоего отца, – я уже говорил тебе, что купил их, а потом выгодно перепродал новому школьному учителю. Остальные три вещи – подарки от нас с миссис Кэмпбелл. Ты доставишь нам большое удовольствие, приняв их. Первая вещь круглая, и она, вероятно, больше всего понравится тебе, особенно вначале, но помни, Дэви, что она преходяща: облегчит тебе один шаг и исчезнет, как капля в море, растает, как утренний туман. Вторая вещь плоская, четырехугольная, вся исписанная: она будет служить тебе в жизни, как хороший посох страннику, как подушка под головой уставшему или больному. Третья вещь кубическая – она укажет тебе путь в лучший мир, а я стану молиться об этом.

Тут он поднялся, снял шляпу и некоторое время громко молился за отрока, отправлявшегося в мир, после чего внезапно обнял меня, крепко расцеловал, затем отстранил от себя и, держа за плечи, долго глядел на меня с лицом, омраченным глубокой скорбью, наконец отпустил, повернулся, крикнул мне «Прощай!» и почти бегом бросился обратно по дороге. Со стороны это показалось бы смешным, но мне и в голову не приходило смеяться. Я следил за добрым священником, пока он не скрылся из виду: он бежал все быстрее и ни разу не оглянулся назад. Я понимал, что причиной его грусти являлось расставание со мной, и совесть кольнула меня упреком, ведь сам-то я был тогда очень рад, уходя из деревенского захолустья в блестящий шумный дом, где жили богатые и уважаемые дворяне Бэлфуры – знатные люди одного со мной рода. «Дэви, Дэви, – думал я, – видана ли где-нибудь такая черная неблагодарность? Неужели при одном намеке на знатность ты готов забыть своих старых друзей, тех, кто к тебе сердечно расположен? Стыдно, Дэви, очень стыдно!»

Я опустился на камень, на котором сидел мистер Кэмпбелл, и открыл пакет, чтобы посмотреть подарки. Я догадывался, что кубическая вещь, о которой говорил священник, – это карманная Библия. То, что он называл круглой вещью, оказалось шиллингом, а третья вещь, которая должна была служить мне в жизни и здоровому и больному, представляла собой клочок грубой желтой бумаги, где красными чернилами были выведены следующие строки: «Как приготовлять ландышевую воду. Возьми херес, сделай настойку на ландышевом цвете и принимай при случае ложку или две – эта настойка возвращает дар речи тем, у кого отнялся язык, помогает при подагре, укрепляет сердце и память. Положи цветы ландыша в банку, плотно закупорь и поставь на месяц в муравейник; выделенную цветами жидкость храни в пузырьке – она полезна и здоровым и больным, и мужчинам и женщинам». Внизу пастор сделал приписку: «Ее следует также втирать при вывихах, а при коликах принимать по одной столовой ложке каждый час».

Я, разумеется, посмеялся над этими наивными рецептами, но без всякой злобы или раздражения. Повесив свой дорожный узел на конец палки, я перешел речку вброд и стал подниматься на холм на другом берегу. Наконец я выбрался на тропинку, протоптанную среди вереска, и кинул прощальный взгляд на иссендинскую церковь, на деревья возле дома священника и на высокие рябины на кладбище, где покоились мои родители.

Глава II
В мечтах и наяву

Наутро второго дня, достигнув вершины холма, я увидел перед собой с высоты всю страну, раскинувшуюся по склону до самого моря, а посреди склона, на длинном горном кряже, – Эдинбург, дымивший, как калильная печь. На замке развевался флаг, а в заливе ходили или стояли на якорях суда. Несмотря на дальность расстояния, я хорошо разглядел общую картину, которая показалась мне грандиозной, и мое сердце простого деревенского юноши от радости чуть не выпрыгнуло из груди.

Я миновал дом пастуха, где мне довольно неприветливо объяснили, как добраться до Крамонда. Так, спрашивая дорогу то у одного, то у другого жителя, я долго шел по направлению на запад от столицы, пока не выбрался на дорогу, ведущую в Глазго. На ней, к своему удивлению и удовольствию, я заметил солдат, которые двигались маршем под звуки флейты. Впереди на серой лошади ехал старый генерал с багровым лицом, сзади вышагивала рота гренадеров в шапках, напоминавших папские тиары. При виде военных в красных мундирах и при звуках торжественной музыки во мне пробудилась национальная гордость.

Я проследовал дальше, и вскоре мне объяснили, что я уже в крамондском приходе. Тогда я стал осведомляться у встречных о Шоос-хаусе. Странно, но мне показалось, что мой вопрос приводит всех в замешательство. Сначала я подумал, что дело во мне: наверное, моя и без того неказистая, да к тому же запылившаяся в дороге деревенская одежда не соответствовала величию здешних мест. Но когда еще несколько жителей подряд, взглянув на меня без малейшего интереса, уклонились от ответа, мне пришло в голову, что я тут не при чем, – причина в самом Шоос-хаусе. Может, я не так спрашивал? Чтобы рассеять сомнения, я решил изменить форму вопроса и, завидев какого-то добродушного малого, который ехал по проселочной дороге, стоя на телеге, поинтересовался, не слышал ли он когда-нибудь про Шоос-хаус. Парень дернул вожжи, притормаживая, и посмотрел на меня, как и другие, с нескрываемым удивлением.

– Ну, – пробормотал он, – а что?

– Это большая усадьба? – уточнил я несмело.

– Разумеется. Дом очень большой.

– А что за люди живут там?

– Люди?! – оживился он. – Ты с ума сошел! Там нет людей.

– А мистер Эбенезер?

– О! – воскликнул незнакомец. – Да, если тебе нужен лэрд, то он там. Какое у тебя к нему дело, любезный, если не секрет?

– Мне сказали, что я могу найти у него место, – объяснил я, стараясь держаться как можно скромнее.

– Что? – закричал парень так громко, что вздрогнула лошадь. – Вот что, любезный, – продолжал он, – это, конечно, не мое дело, но ты кажешься мне порядочным малым. Послушай моего совета и держись подальше от Шоос-хауса.

Потом я встретил юркого человечка в красивом белом парике и понял, что это цирюльник, а так как мне было известно, что все цирюльники – большие болтуны, я без обиняков спросил его, что за человек мистер Бэлфур из Шоос-хауса.

– Человек? – вскинул брови цирюльник. – Он очень мало похож на человека, – добавил он и принялся хитро расспрашивать, что мне нужно от мистера Бэлфура, но я оказался еще хитрее, и парикмахерских дел мастер, так ничего толком и не добившись от меня, отправился к своему клиенту без вороха сплетен.

Не могу описать, какой удар нанесли все эти сцены моим ожиданиям! Хуже всего было то, что никто ничего толком не объяснял, – все лишь таращили на меня глаза, а туманные обвинения мистера Бэлфура и Шоос-хауса неизвестно в чем обостряли мое нездоровое воображение и терзали меня еще больше. Что это за дом, когда один только вопрос «Где он находится?» заставляет весь приход вздрагивать и шарахаться прочь? И что это за лэрд, дурная слава о котором мчится по всем окрестностям? Если бы через час я мог снова очутиться в Иссендине, то бросил бы все свои намерения и вернулся бы к мистеру Кэмпбеллу. Но я забрался уже так далеко, что самолюбие не позволяло мне отступить, из одного только самоуважения я обязан был разобраться во всем и довести дело до конца. И хотя на душе у меня было прескверно от того, что я услышал, я все-таки, хотя и медленнее, чем прежде, продолжал идти вперед и спрашивать дорогу.

На закате я встретил полную темноволосую женщину с угрюмым лицом, устало спускавшуюся с холма. Лишь только я обратился к ней со своим привычным вопросом, она резко повернула назад, проводила меня до вершины, с которой только что сошла, и показала мне на большое строение, одиноко стоявшее на лужайке в глубине ближайшей долины. Окружающая местность понравилась мне: невысокие холмы густо поросли лесом, тучные, старательно возделанные поля обещали богатый урожай. Но дом выглядел полной развалиной, к нему не вело никакой дороги, ни из одной трубы не поднимался дым, и я не заметил вокруг ничего похожего на сад. У меня сжалось сердце:

– Как? Это Шоос-хаус?

Глаза женщины враждебно сверкнули.

– Он самый! – закричала она. – Кровь строила его, кровь прекратила строительство, кровь и разрушит его. Гляди, – воскликнула она, – я плюю на землю и призываю на него проклятие! Пусть все там погибнут! Если увидишь лэрда, передай ему мои слова, скажи, что Дженет Клоустон в тысячу двести девятнадцатый раз призывает проклятие на него и на его дом, на его хлев и конюшню, на его слугу, гостя, хозяина, жену, дочь, ребенка – да будет ужасна их гибель!

Женщина, чей голос звучал как жуткое заклинание, внезапно повернулась и исчезла, а я продолжал стоять на том же месте, и волосы мои поднялись дыбом. В то время люди верили в ведьм и боялись проклятий. Проклятие этой женщины, явившееся как бы предостережением, чтобы я остановился, пока не поздно, совершенно лишило меня сил. Я присел на холме возле канавы и стал смотреть на Шоос-хаус. Чем дольше я вглядывался, тем больше восхищался живописными видами: повсюду буйно цвел боярышник, на лугах мирно паслись овцы, в небе стаями кружили грачи. Во всем сказывались щедрость природы и благотворность климата, и только дом мрачно контрастировал с прекрасной долиной.

Пока я сидел, погруженный в невеселые раздумья, крестьяне стали возвращаться с полей, но я пребывал в таком унынии, что даже не пожелал им доброго вечера. Наконец солнце село, и я заметил на фоне желтого неба струйку дыма, поднимавшуюся из трубы Шоос-хауса, и, хотя струйка была не шире, чем дымок от свечи, все-таки она служила доказательством того, что в доме есть огонь, а значит, там тепло, приготовлен ужин и обитает какое-то живое существо. Эта мысль ободрила меня, и я пошел по узкой тропинке прямо к дому. Едва различимая тропинка то и дело терялась в густой траве, но другой попросту не существовало. Луговая стежка привела меня к каменной арке, в верхней части которой виднелись следы древнего герба, рядом с аркой стоял домик без крыши для привратника: очевидно, тут предполагался главный въезд, но его так и не достроили. Вместо ворот из кованого чугуна высились деревянные решетчатые двери со створками, связанными соломенным жгутом; ни садовой ограды, ни малейшего признака подъездной дороги я не обнаружил, а тропинка, по которой я петлял, обогнула арку с правой стороны и, извиваясь, направилась к дому.

Чем ближе я подходил к зданию, тем угрюмее оно выглядело. По-видимому, это был лишь один из флигелей недостроенного особняка. Верхний этаж даже не подвели под крышу, и в небе вырисовывались нескончаемые уступы и лестницы. Во многих окнах не хватало стекол, и летучие мыши влетали и вылетали туда и обратно, как голуби на голубятне. Когда я оказался у дома, уже стемнело, и в трех окнах нижнего этажа, расположенных высоко над землей, очень узких и запертых на засовы, замерцал дрожащий маленький огонек.

Так вот он дворец, куда я иду! Вот те стены, в которых мне предстоит искать новых друзей и начинать блестящую карьеру! В Иссен-Уотерсайде, в доме моего отца, яркий огонь светил на милю вокруг, а дверь отворялась для каждого нищего. Я осторожно пробирался вперед, навострив слух, как вдруг до меня донеслись звуки передвигаемой посуды и чьего-то сухого сильного кашля, но ни голосов, ни лая собаки не последовало. При тусклом вечернем свете я почти ощупью нашел деревянную дверь, всю утыканную гвоздями, робко, с тревожно бьющимся сердцем поднял руку и постучал один раз. Потом стал ждать. В доме воцарилась мертвая тишина. Прошла минута, и ничто не пошевелилось, кроме летучих мышей, прошмыгнувших над моей головой. Я снова постучал и замер. Мои уши так привыкли к тишине, что я слышал, как в доме тикали часы, но тот, кто жил там, хранил упорное молчание и, очевидно, как и я, затаил дыхание.

Я уже хотел убежать оттуда, но меня охватила досада, и я принялся колотить руками и ногами в дверь и громко звать мистера Бэлфура. Едва я вошел в азарт, как надо мной раздался кашель. Отскочив от двери и взглянув вверх, в одном из окон верхнего этажа я увидел человека в высоком ночном колпаке и расширенное к концу дуло мушкетона.

– Он заряжен, – предупредил голос.

– Я принес письмо мистеру Эбенезеру Бэлфуру из Шооса, – сообщил я. – Здесь он?

– От кого? – спросил человек с мушкетоном.

– Это вас не касается, – ответил я, начиная раздражаться.

– Хорошо, положи его на порог и убирайся.

– Ну уж нет! – возмутился я. – Я сделаю так, как мне велено, – отдам письмо мистеру Бэлфуру в собственные руки. Это рекомендательное письмо.

– Что? – резко крикнул голос, и я повторил сказанное. – Кто ты такой? – последовал вопрос после значительной паузы.

– Я не стыжусь своего имени. Меня зовут Дэвид Бэлфур.

Я убежден, что при этих словах человек в окне вздрогнул, потому что я услышал, как мушкетон брякнул о подоконник. Воцарилось долгое молчание, потом странно изменившийся голос спросил:

– Твой отец умер? – От волнения я не нашелся, что ответить, и только в изумлении смотрел на незнакомца, тогда он добавил: – Да, наверное, он умер, поэтому ты ломаешь мне дверь. – Опять повисла пауза, затем обитатель дома произнес вызывающе: – Ладно, я впущу тебя, – и исчез из окна.