Текст книги "Обмани себя. Как самообман помогает нам выжить"

Является ли экономика наукой?

Если ответить кратко, то нет. Экономика ведет себя, как наука, и делает «научные заявления» – ей удается впечатляющим образом применять математические методы и получать ежегодно Нобелевскую премию – но все-таки это пока не наука. Она не склонна опираться на базисные знания (в данном случае на биологию). Это весьма странно, так как модель экономической активности неизбежно должна быть построена на понятии о том, к чему стремится организм индивида. Что мы пытаемся максимизировать? Отвечая на этот вопрос, экономисты жульничают. Предполагается, что люди стараются максимизировать свою «полезность». А что такое полезность? Ну, это все, что люди хотят максимизировать. В каких-то ситуациях это получаемые деньги, в других – количество пищи, в третьих – секс. Поэтому чтобы объяснить, когда какой вид «полезности» важнее, нам необходимо ввести понятие предпочтения. Это определяется эмпирическим способом, так как сама экономика объяснить, как организм склонен ранжировать эти переменные, не способна. Однако выяснить все предпочтения в каждой конкретной ситуации не представляется возможным с самого начала не только для целой группы, но и для одного-единственного организма.

Оказывается, в биологии уже сейчас разработана теория о том, что такое полезность (даже если она неправильно интерпретировалась в течение около ста лет), основанная на концепции Дарвина о репродуктивном успехе. Если мы говорим о полезности (то есть выгоде) для живого существа, то нужно знать, что это относится к совокупной приспособленности организма, иными словами, к числу выживающего потомства и воздействию (позитивному и негативному) на репродуктивную успешность родственных особей. Во многих ситуациях уточнение в виде этого определения (в сравнении с понятием репродуктивного успеха) не обязательно, но забывая о наработках биологии, экономисты в своих попытках создать отдельную науку упускают важнейшие связи. Они зачастую косвенно полагают, что рыночные силы естественным образом будут сдерживать затраты вследствие обмана в социальной и экономической сферах, но это их убеждение не соответствует тому, что показывают нам повседневные наблюдения. Однако оторванность указанной «науки» от реальности и ее противоречия замечаются обществом только тогда, когда весь мир сталкивается с экономической депрессией, причинами которой является коллективная жадность в сочетании с фальшивой экономической теорией.

Ошибка частично связана с тем, что термин «полезность» довольно многозначен. Он может относиться к полезности ваших действий по отношению к вам или к представителям вашей группы. Экономисты с легкостью утверждают, что оба интереса равноценны. Они убеждают нас в том, что индивиды, действующие в своих интересах, стремятся к удовлетворению интересов группы. Таким образом, экономисты совершенно упускают из вида тот факт, что ничем не ограничиваемые действия по достижению своих интересов могут оказать катастрофическое влияние на всю группу. Это очень распространенная ошибка, биологи могут привести сотни ее примеров. Ни в коем случае нельзя утверждать, что два эти вида полезности объединены. В каждом конкретном случае нужно рассматривать их в отдельности.

Примечательна недавняя попытка экономистов вывести связи экономики с родственными дисциплинами, которые привели к появлению бихевиористской экономики (особенно приветствуется ее связь с психологией). Но, как всегда, несмотря на все попытки, экономистам не удается провести параллели с эволюционной теорией. Даже те, кто предлагает объяснение экономического поведения с эволюционной точки зрения, зачастую приводят странные нелогичные доводы. Например, недавно было распространено ошибочное мнение (опубликованное во всех журналах), что наше поведение эволюционировало таким образом, чтобы приспосабливаться к условиям искусственных экономических игр.

Чтобы понять, насколько это абсурдно, вспомните игру «Ультиматум», описанную в главе 2. Люди часто отвергают несправедливые предложения разделения денег (например, 80 % от всей суммы – предлагающему деньги и 20 % – получателю), даже если в результате ничего не получат. Таким образом, игра измеряет наше чувство справедливости: что мы готовы потерять ради того, чтобы наказать кого-то, кто несправедлив к нам? Но группа экономистов (среди которых даже было несколько антропологов для пущей убедительности) сделала шедевральное заключение: люди ведут себя так, будто они эволюционировали, чтобы приспособиться к условиям этого лабораторного эксперимента. Иными словами, то, что мы отказываемся от несправедливых предложений с целью наказать виновного при совершенно анонимном обмене, означает для них то, что данная особенность поведения эволюционировала именно для приспособления к данной ситуации, – единоразовый обмен, не приносящий пользы субъекту действия, но приносящий пользу группе. Снова группа берет верх над индивидом. Но это в такой же степени логично, как утверждение о том, что наш страх при просмотре фильма ужасов появился в результате эволюции, чтобы индивид смог приспособиться к кинопоказам. В течение сотен лет биологи приносят живых существ в лабораторию, чтобы изучить особенности их поведения, но ни один ученый еще не упростил изучение функции особенностей поведения до такой степени, чтобы утверждать, что поведение эволюционировало в целях приспособления к условиям лаборатории.

Недавний лауреат Нобелевской премии в области экономики удивлялся, как это возможно, что его наука не смогла предсказать экономический кризис, начавшийся в 2008 году. С одной стороны, конечно, экономические явления очень сложны по своей природе, они включают действие многих факторов, а конечный итог – результат совокупного поведения огромного количества людей, хотя и не такой сложный, как погодные явления, но предсказать его не менее трудно. Экономист озвучил такую причину: слепое увлечение экономистов математическими изысканиями привело к игнорированию реальности. Да, это часть проблемы, но опять-таки он не отметил, что первое, на что необходимо обратить внимание при изучении реальности, – и это представляется очевидным вот уже тридцать лет, – это биологическая подоплека. А конкретно – эволюционная теория. Если бы тридцать лет назад экономисты построили свою теорию экономической полезности на теории биологического эгоизма – оставив в стороне красивые математические выкладки и уделив особое внимание математике, относящейся к делу, – то мы бы сейчас обошлись без некоторых экстравагантных экономических концепций, касающихся, например, врожденных антиобманных механизмов, активизирующихся для защиты от вредоносного воздействия неограниченного экономического эготизма тех, кто находится на вершине.

Наконец, когда наука притворяется наукой, а не является таковой в реальности, она склонна искаженно и предвзято оценивать реальность. Вот пример такого поведения, которое наблюдается уже в течение пятнадцати лет. Всемирный банк рекомендует развивающимся странам открыть свои рынки для зарубежных товаров и позволить рынку восторжествовать на благо страны. Когда программа внедряется и проваливается, диагноз оказывается простым: «Наш совет был хорош, но вы неправильно ему следовали». Такую логику трудно опровергнуть.

Культурная антропология

В середине 1970-х годов культурная антропология допустила катастрофическую ошибку, от которой ей еще предстоит оправиться (по крайней мере, в США). До того времени эта наука называлась социальной антропологией и занималась изучением всех форм общественного поведения людей в разных странах. Этот раздел знаний должен был кооперировать с физической антропологией, изучением физической организации, включая исследование окаменелостей и ископаемых артефактов. Внезапно в начале 1970-х годов в биологии возникла серьезная социальная теория, и многие социальные аспекты впервые были освещены с научной точки зрения: теория родства, включая отношения родитель – ребенок, относительный родительский вклад и эволюцию дифференциации полов, соотношение полов, взаимный альтруизм, чувство справедливости и т. д. Социальные антропологи были поставлены перед выбором: принять новую работу, освоить ее и переписать постулаты своей дисциплины в соответствии с новыми наработками либо же отвергнуть новую работу и остаться верным своим наработкам. Кто-то сказал: «Когда оказываешься перед выбором: поменять свою точку зрения или доказать, что нет необходимости ее менять, скорее всего, принимаешь второй вариант». Это правда, и особенно в академических кругах.

Вообразите себя социальным антропологом. Представьте, что посвятили двадцать лет своей жизни этой науке. При этом попутно вы совершенно игнорировали биологию. И вдруг возникает выбор: признать биологию (что весьма болезненно), посвятить три года тому, чтобы «догнать» ее (практически невообразимо), а затем попытаться соревноваться с людьми на двадцать лет моложе вас и более компетентными (невозможно) – или же остаться в своем седле и до последнего «подгонять свою лошадку» (социальную антропологию).

Физики говорят: область знаний начинает развиваться после похорон – только чья-то смерть может подвигнуть людей на то, чтобы они изменили свое мнение. Отметим, что антропологи даже не пошли хотя бы на какой-то компромисс. Они могли сказать: «Мы не будем полностью изменять свои взгляды, уже слишком поздно. Но мы позаботимся о том, чтобы наши ученики узнали о новых разработках в биологии (они даже смогут научить нас чему-то новому), а пока будем делать старую работу». Полное отрицание – квинтэссенция самообмана. Отрицание – самый простой выход, но наиболее дорогостоящий в долгосрочной перспективе, так как впоследствии становится все труднее сопротивляться новой волне отрицаний.

Конечно, социальные антропологи не могли не ответить на вызов и даже переименовали свою науку в «культурную антропологию», что еще больше отдаляло их от биологии. Теперь человек уже не был общественным организмом, а стал культурным организмом. В основу этого подхода легли нравственные концепты. Биологический подход дал начало концепции биологического детерминизма (идеи о том, что генетика должна влиять на повседневную жизнь), негативные последствия которого включали в себя фашизм, расизм, сексизм, гетеросексизм и другие гнусные «-измы». Упоминания о естественном отборе всегда подразумевали идею существования и полезности генов, что было недопустимо по моральным причинам. Таким образом, новый раздел социальной теории полностью отмежевался от биологии, основываясь на уверенности в том, что постулаты биологии тлетворны, хотя они были уже общеприняты (гены действительно существуют, они влияют на общественные характеристики, естественный отбор изменяет их относительную частотность, в результате чего возникают значимые модели). Если убрать из изучения социальной жизни человека биологию, что останется? Слова. Даже не язык, который по своей сути является биологическим явлением, а только слова, обладающие магической силой искажения любой мысли, а наука становится просто одним из многих произвольных шаблонов мышления.

Каков же был итог? Тридцать пять (и это еще не все) потерянных лет. Они пропали в результате отказа от объединения социальной и физической антропологии. Сильные люди всегда с радостью принимают новые идеи и вносят вклад в их развитие. Слабые же бегут от новых идей и оказываются во власти странных убеждений, например о том, что слова доминируют над реальностью, что общественные концепты, такие как «род», имеют большую значимость, чем 300 миллионов лет генетической эволюции, в результате которой образовались два пола, – о чем эти люди, кажется, даже не подозревают.

Во многом культурная антропология сейчас является самообманом. Наука сама по себе – социальный концепт, один из способов познания мира. Как результат, большинство разделов американской антропологии составлены из отдельных концепций; как сказал один мой коллега-биолог: «Они думают, что мы нацисты, а мы думаем, что они идиоты», – а такая позиция вряд ли является хорошей предпосылкой для синтеза знаний и обоюдного развития.

Психология

В 1960-х годах психологи часто отрицали значимость биологии. Чтобы получить степень кандидата наук психологии в Гарварде, требовалось целый семестр посвятить физике. Это нужно было для того, чтобы получить представление о том, что такое настоящая наука. Как и экономисты, психологи собирались основать свою науку на самой себе: теория научения, социальная психология, психоанализ – конкурирующие догадки о том, что важно в человеческом развитии, не имеющие под собой никакой основы. Психоанализ был затянувшимся обманом, как мы увидим далее, а теория научения полнилась далеко идущими заявлениями о способности подкрепления адаптивно повлиять на поведение. Вскоре было доказано чисто логическим путем, что подкрепление не может способствовать созданию языка или даже ассоциаций между действиями и их последствиями, если последние отстоят от действий на некоторый период времени.

С другой стороны, психология всегда уделяла большое внимание индивиду и, следовательно, ее подход соотносился с понятием об «индивидуальной выгоде». Недавно получило стремительное развитие новое направление эволюционной психологии, а сама психология интегрировалась с различными отраслями биологии, физиологией органов чувств, нейрофизиологией, иммунологией. Итак, психология быстро становится частью эволюционной биологии, к чему она всегда стремилась.

Социальная психология несколько отстает от других отраслей психологии, возможно, именно здесь проявляется воздействие обмана и самообмана, так как эта область знания во многом относится к общественным явлениям. В ней были созданы искусственные методы, цель которых состояла в сокращении работы и достижении быстрых результатов – проклятие, преследовавшее психологию в течение всего последнего века: желание сказать больше, чем позволяют доступные знания. Самым распространенным таким методом стали «самоотчеты» или анкеты: что люди говорят сами о себе. В ретроспективе представляется неразумным пытаться основать целую науку о человеческом поведении на ответах людей на вопросы о себе. Начать с того, что на ответы могут повлиять обман и самообман – или назовем их особенностями самопрезентации и самовосприятия. Зачастую мы не говорим о себе правду другим людям, и, что важнее всего, сами не знаем этой правды. Как мы можем быть уверены, что получим на выходе правду, используя метод анкет? Как мы можем исключить аспект обмана и самообмана из наших исследований, не имея четко сформулированной теории обмана и самообмана? Построение науки на таком фундаменте приводит к использованию множества ошибочных переменных. Утверждается, что инструменты изучения (то есть анкеты) тщательно проверены, предиктивны и внутренне логичны, то есть даже через месяц люди отвечают на вопросы точно так же, как и в первый раз, определенные параметры соотносятся с другими параметрами и все вопросы «нацелены» в одном направлении. Не особенно впечатляющая методология, но лучшей изобрести пока не удается.

Психоанализ: самообман при изучении самообмана

Фрейд заявил, что ему удалось разработать детальную научную дисциплину, изучающую самообман и аспекты человеческого развития, – психоанализ. Но признаком качества знания является его процветание. Что касается психоанализа, он не процветает. Как оказалось, эмпирический фундамент исследований в данной области состоял в так называемых «клинических знаниях» – преимущественно то, что психиатры рассказывали друг другу по вечерам после рабочего дня, пропуская по стаканчику. То есть когда психиатра спрашивали, на чем он (так как чаще всего это был мужчина) основывается, когда утверждает, что главной характеристикой женской психики является «зависть к пенису» или что ключом к пониманию мужчины может быть «страх кастрации», ответ обычно заключался в следующем: знание основано на общем опыте, предположениях и допущениях психиатров обо всем, что происходило во время сеанса психотерапии. Не правда ли, это кажется чем-то недоступным, не поддающимся проверке и не имеющим возможности развития? Неспособность сформулировать или разработать методологию, с помощью которой можно получить нужную информацию, является признаком «ненауки», и в этом психоанализ весьма преуспел. Когда вы в последний раз слышали о масштабном двойном слепом исследовании зависти к пенису или страха кастрации?

Теория Фрейда состояла из двух частей: самообман и психологическое развитие. Теория самообмана содержала множество новых концептов – отрицание, проекция, формирование реакции, механизм защиты эго и т. д. Но все они существовали в пределах системы, почти не имеющей смысла, – ид (силы инстинкта, основанные на критических модуляциях – анальной, оральной и эдиповой), эго (грубо говоря, сознание), суперэго (часть сознания или что-то в этом роде, сформированное взаимодействием с родителями и другими важными индивидами).

Его теория психологического развития искажена в том смысле, что была построена на неубедительных и сомнительных предположениях, которые не имели фактологической поддержки. В основе аргументации лежало понятие о сексуальном влечении к членам нуклеарной семьи и его подавлении, но есть основание сомневаться в том, что оно составляет главный мотив поведения человека. Естественный отбор способствует избеганию близкородственного инбридинга, который влечет за собой генетические потери, и механизмы минимизации риска инбридинга эволюционировали почти у всех видов животных – например, раннее взаимодействие с родителями и сиблингами обеспечивает отсутствие сексуального интереса к ним. Это особенно правдиво в отношении ребенка/детеныша. То есть отец может увеличить степень родства потомства, склонив дочь к сексуальной связи, что будет достаточно для возмещения генетических затрат, но дочь не получит выгоды, достаточной для возмещения ее собственных генетических затрат. Сын, в принципе, мог бы получить выгоду, зачав потомство со своей матерью, но естественный отбор не будет этому способствовать, так как мать заканчивает репродуктивную стадию, а сын только начинает ее; кроме того, есть и другие причины демонстрации почтения к матери (особенно это связано с материнскими генами мужчины).

Таким образом, заявление Фрейда о том, что сексуальные тенденции в семье проистекают из бессознательных потребностей ребенка, представляло собой классический случай отрицания и проекции – отрицалась неадекватность сексуального влечения мужчин к своим молодым родственницам (эти случаи описывали ему его женщины-пациентки) и вместо этого представлялось, что женщины бессознательно желали именно этой связи.

Он также проявил недалекость, не рассматривая грубое обращение родителей с детьми как причину нарушения детской психики. Опять же Фрейд имел склонность к обвинению жертвы. Одним из самых известных случаев его психоанализа является случай «человека-волка», который с раннего взросления проявлял признаки психоза, похожие на признаки физических мучений, был не способен контролировать свои страхи. Фрейд сделал вывод, что синдром у этого человека развился в результате неправильного созревания: этот человек «застрял» где-то на ранней стадии развития. Но Фрейд ни слова не сказал о возможной роли отца этого человека – рассказывал о нем с теплотой, высоко оценивал его педагогические способности, упоминал его книги, хотя тот на самом деле был садистом. Отец «человека-волка» высказывался в защиту таких методов воспитания, как привязывание детей на ночь к кровати, истязания и т. п. – все это, по его мнению, делалось «во благо детей». Увы, он применял свои теории в воспитании своих детей. Один из его сыновей покончил жизнь самоубийством, а другой стал тем самым «человеком-волком», пациентом Фрейда.

Мы не знаем, насколько степень пристрастия Фрейда к кокаину в ранние годы способствовала развитию его претенциозности, но совершенно ясно, что он мог с легкостью поверить в такие вещи, как то, что число 29 играет решающую роль в человеческой жизни, или то, что мысль можно мгновенно передавать на дальние расстояния без применения каких-либо электрических устройств, и т. п. Что особенно удивляет – он смог создать культ методов, господствовавший в психологии и психиатрии в течение многих лет, и обеспечивал занятость людям, которые чувствовали склонность к тому, чтобы четыре раза в неделю заниматься фальшивой интерпретацией жизней незнакомых людей и брать за это непомерно высокую плату.

Отношение самого Фрейда к эмпирической проверке выразилось в его ответе на вопрос о том, что «не пришло ли время после 30 лет теоретизирования перейти к экспериментальному тестированию». Фрейд признал, что эксперименты не принесут никакого вреда, но сказал:

Богатство достоверных наблюдений, на которых зиждятся наши суждения, делает их независимыми от экспериментального подтверждения.

Весьма необычное утверждение, так как оно подразумевает, что опровергающие утверждение доказательства не могут расцениваться как доказательства. Иными словами, мир экспериментального подтверждения и мир психоаналитического подтверждения не зависят друг от друга. Для контраста приведу мнение известного психиатра Ричарда Фейнмана:

Неважно, насколько прекрасна догадка или насколько гениален и известен осуществивший ее человек: если эксперимент не подтверждает догадку, значит, она неправильна. Вот и все.