Текст книги "Пламя зимы"

Кроме того, мне больше нравилось сидеть с ним, чем среди королевских дам. Теперь, когда королева знала, что я пришла в себя, я не рискнула бы в их присутствии разыгрывать из себя идиотку. Я была уверена, что это вынудило бы Мод еще больше не доверять мне. А то, что я вернулась вдруг к своему естественному, нормальному поведению, безусловно, заставило бы всех этих дам возненавидеть меня. Они бы подумали, как и королева, что я притворялась все это время и делала из них дурочек или что, может быть, я слышала секреты, которые мне не следовало бы слышать, как, например, в тот день, когда я узнала, что Бруно совсем не склонен заигрывать с женщинами, даже если они сами этого хотят. Возможно, меня не должно было трогать, что женщины невзлюбят меня, но я вынуждена была проводить с ними почти все время днем, и мне было бы очень трудно, если бы все сторонились или презирали меня.

Я была рада отвлечься от этой проблемы и просто наслаждалась обедом. А когда трапеза закончилась и король встал, чтобы выйти из-за стола, я подумала, что могу отложить решение вопроса с королевскими дамами. Мне хотелось погулять в саду или осмотреть замок, чтобы не потеряться, если когда-нибудь мне понадобится найти дорогу одной. Бруно тоже поднялся и отодвинул наконец скамьи так, чтобы я могла легко выйти из-за стола. Я улыбнулась и машинально кивнула ему. Он мельком взглянул на короля, который в это время что-то говорил Мод, а сам посматривал на вход в свой кабинет, где его уже ждали несколько человек.

– Я должен идти, – сказал Бруно, – а ты захвати какой-нибудь еды для Эдны. И если сможешь, подыщи ей что-нибудь из одежды, получше, чем то, что на ней. Я буду признателен тебе и все заменю новым, что бы ты ей не отдала.

Я как-то забыла про девочку, и поэтому слова Бруно сильно удивили меня. Но еще больше возмутило меня, что он ушел прежде, чем я смогла прийти в себя и спросить его, как же он посмел послать путану прислуживать мне. Мне хотелось назло ему не выполнить его просьбу, но я вспомнила глаза девочки, когда я принесла ей хлеб и сыр, что остались от завтрака. Такие глаза я видела прежде – слава Богу, не часто, – в те редкие годы, когда был неурожай и не было ни рыбы, ни дичи. И, несмотря на всю мою злость на Бруно, я не смогла отказать девочке в какой-нибудь пище. Она ведь сможет унести то, что не съест, и, по крайней мере день-два будет сыта.

Я оглянулась вокруг, увидела слугу с корзинкой для милостыни и поманила его к себе. Он не удивился, когда я попросила у него корзину, просто отдал ее мне и отошел, – я думаю, чтобы взять другую. Меня, конечно, немного беспокоило, не отличались ли правила королевского застолья от наших, но я все же решила воспользоваться возможностью, так как знала, что даже в таких больших городах, как Карлайл и Ричмонд, считалось вполне нормальным и для благородных дам собирать остатки со стола и уносить их для нищих у ворот.

Пока я нагружала корзину доверху, ставя на дно то, что меньше всего могло испортиться, я старалась придумать, что могу отдать Эдне из одежды. Озноб пробежал у меня по спине, когда я поняла, что не имею ни малейшего представления, что же есть у меня в гардеробе, за исключением свадебного платья и того, что на мне. Неприятно вспомнить, что ты была действительно ненормальной. За то время, пока я размышляла о подозрениях королевы и о том, как дамы отреагировали бы на перемену в моем поведении, я сама почти поверила в то, что Мод считала правдой, – что я притворялась. Поэтому, когда я пришла в свою комнату, обрадовалась, увидев там Эдну, обрадовалась, что могу разговаривать с ней под предлогом, что это Бруно распорядился выдать ей платье, с ее помощью открыть сундук и посмотреть, что в нем. С облегчением я увидела там все, что было у меня в Улле. Я думаю, это старые служанки, что остались со мной, чтобы встретить лицом к лицу завоевателей, паковали мои вещи. Даже мое платье для верховой езды и простая одежда для работы в саду и кладовых оказались в сундуке. А на самом дне лежала моя корзинка для шитья, с иглами, булавками, нитками и ножницами. Я чуть не разрыдалась, когда вспомнила, что в основном мое шитье заключалось в штопании одежды моих родных, но сразу постаралась выбросить это из головы, так как нужно было что-нибудь придумать с платьем, которое я обещала Эдне. Она была вдвое меньше меня, и я очень смеялась, когда она надела мое платье. На ней оно больше походило на палатку, чем на одежду.

Я очень удивилась, узнав, что она не умеет шить. Она настолько искусно помогала мне одеваться, что я подумала, она умеет делать все, что полагается служанке. Но руки у нее оказались ловкие, и, когда я отрезала широкую полосу у юбки снизу и показала ей, как вдевать нитку в иголку и класть стежки, она очень даже неплохо для такого грубого шерстяного платья подогнула и подшила подол. Я должна была показать ей кое-что еще. И это, конечно, было достаточным поводом, чтобы задержаться в комнате, подальше от общества других дам. Разумеется, я не могла бы кому-нибудь сказать, что учила свою служанку шить, но то, что, недавно выйдя замуж, я пересматриваю и переделываю свой гардероб, было нормальным. Таким образом я успокоила себя, что смогу несколько дней не выходить, и улыбнулась, когда Эдна спросила меня робким, дрожащим голосом:

– А что я должна сделать с этим куском ткани, мадам?

Ее пальцы гладили грубый кусок шерстяной ткани. Это платье было самым изношенным и испачканным из моей рабочей одежды, выгоревшим от, насколько я помню, красивого темно-бордового цвета до тускло-коричневого. Правда, новый цвет имел свои преимущества: земляные пятна были почти незаметны на нем.

– Ты бы хотела оставить его себе? – спросила я в ответ.

– Если это не слишком нагло с моей стороны, – засомневалась Эдна, – я могла носить бы это как шаль. Скоро совсем похолодает.

Она была такой худенькой, что я подумала: она, наверное, замерзает уже тогда, когда я только радуюсь легкому ветерку.

– Тогда бери это.

– Я теперь должна идти?

Из-за того, что я не знала, что ответить, я чуть не вышла из себя, но злилась-то я на Бруно, а не на бедную Эдну. Подумав о Бруно, я вдруг вспомнила, что не могла бы раздеваться без чьей-либо помощи. Его помощи? Эта мысль ужаснула меня. И я быстро сказала, сама тогда не зная почему (позже я это поняла):

– Нет, оставайся здесь. Ты можешь понадобиться мне ночью. А пока потренируйся шить. Подруби этот кусок ткани, там где отрезано. Шитье – полезное занятие.

Она так трогательно поблагодарила меня, что я подумала: а может быть, ей некуда идти? Но она была слишком чистенькой. Вряд ли Бруно привел ее совсем уж с улицы. Потом я вспомнила промелькнувшие синяки у нее на ногах. Когда я увидела, что под верхними лохмотьями на ней ничего нет, я отвернулась, чтобы дать ей переодеться, и больше ничего не заметила. Должно быть, подумала я, с ней плохо обращались там, где она жила. Мне захотелось спросить, хочет ли она остаться со мной и быть моей служанкой, но я сдержалась. Я не скажу ей ничего до тех пор, пока не пойму, почему Бруно выбрал для меня такую служанку.

За оставшиеся полдня не произошло ничего, что бы прояснило мне хоть что-нибудь, и я уже думала ограничиться тем, чтобы пристыдить Бруно, хотя, должна признаться, кое в чем Эдна умела очень хорошо прислуживать, и я опять подумала оставить ее у себя. Она, например, нашла какую-то веревку и продернула ее в мои жакет и блузку таким образом, что смогла потом повесить их перед окном проветриться. И она расчесала мои волосы, как никто другой: так безболезненно и тщательно, как раз, чтобы и голова, и волосы были чистыми и свежими, и так ритмично поглаживая их, что я чуть не заснула на табуретке.

Похоже, события дня меня утомили. Я вспомнила только, что надо сказать Эдне оставить балдахин открытым. И потом, видимо, я, как только легла в кровать, сразу уснула. Но все же я не была теперь настолько потрясена и измучена, чтобы не смочь легко проснуться. Глухой удар напротив кровати разбудил меня.

– Эдна, если ты не можешь вести себя тихо, – начала я с раздражением, но поняла, что удар был с другой стороны. Эдны не было. Я села и злобно посмотрела на Бруно, наткнувшегося на что-то напротив кровати.

– Извини, – сказал он. – Я только что потушил свечи и ничего не вижу.

– Ну ты можешь их опять зажечь и поискать где-нибудь еще место, чтобы поспать, – огрызнулась я. – Как ты смеешь посылать свою шлюху прислуживать мне?

Он замер там, где стоял. Он был раздетым. Рукой он все еще держался за угол кровати, чтобы обойти ее. В прошлую ночь я увидела только то, что у него очень мускулистая, сильная фигура. Теперь я могла различить детали – треугольник черных волос у него на груди, бледные шрамы на плече, руке и бедре, которые выделялись на коже, смуглой даже в таком тусклом свете. Я смогла разглядеть такие подробности, потому что фитиль ночника был высоким, да и глаза мои после пробуждения уже привыкли к темноте. Вглядываясь в него, я снова почувствовала тот странный страх, что охватил меня раньше, когда я представила, как он раздевал меня, но это был какой-то незнакомый страх, который я никогда не испытывала прежде. Мне стало не холодно, а, наоборот, слишком жарко, и у меня как-то все задрожало внутри.

Значит, ты знала, кем была Эдна, – сказал Бруно, опять двинувшись вперед. – Когда я пришел утром и обнаружил, что она все еще здесь, я подумал, что ты не будешь надоедать с расспросами.

Он забрался в постель, как будто я ему только что и не предлагала найти место где-нибудь еще и я не смогла говорить, потому что поняла, что голос мой дрогнет.

– И не надо прикидываться со мной злючкой, после того, как ты была такой доброй с ней, – продолжал он, поворачиваясь ко мне и улыбаясь.

– А почему я должна быть недоброй к девочке? – произнесла я, хотя с трудом могла говорить ровным голосом. – Она не может изменить того, что есть. Вряд ли она счастлива своей работой и вряд ли в состоянии ответить отказом на любое приказание, которое ей дали. Это не она, а ты оскорбил меня тем, что поставил свою любовницу прислуживать мне.

– Нет! – воскликнул Бруно, протянув руку, чтобы взять мою. Я вздрогнула. Он отдернул руку, и тревога промелькнула на его лице. – Клянусь, я не хотел обидеть тебя, Мелюзина, клянусь, не хотел. Слава богу, Эдна не моя женщина. Я, может, однажды и пробыл недолго с ней, но абсолютно все забыл, пока вот ты не напомнила.

Я взглянула на свою руку, до которой дотронулся Бруно, и увидела, что она лежала повернутой ладонью вверх, как будто была готова обнять его руку.

– Тогда почему ты прислал ее? – спросила я, уставившись на свою руку и удивляясь: неужели она лежала вот так все это время? Это невозможно. Это было слишком неудобно. Наверное, я непроизвольно отреагировала так, когда он повернулся ко мне.

– Бели это не самый глупый вопрос из тех, что я когда либо слышал, то где-то около этого, – сказал Бруно с раздражением. – Ты же знаешь, я должен быть при короле на рассвете. Где, черт побери, как ты думала, я бы за час до рассвета нашел женщину, которая могла бы прислуживать тебе, была бы достаточно чистоплотной и говорила по французски? Ты что думаешь, я должен был разбудить королеву или кого-нибудь из ее дам, чтобы попросить у них служанку на часок? И не говори мне, что я должен был бы подумать об этом заранее, – сердито рычал он повышая голос. – У меня было, о чем подумать, помимо того кто же вчера должен был помочь тебе одеться.

Это был логичный ответ, и произнес он его просто, без тени кокетства. У меня не было причины сомневаться в том, что Бруно сказал правду о путане. В конце концов, женщина совсем другого материального положения не посещала бы часто неженатого мужчину.

– Но почему Эдна? – настаивала я. – Почему именно твоя путана, а не другая?

Лучше бы я прикусила язык сразу, как только первые слова вылетели из моих уст. Он мог подумать, что я ревную.

– Я сказал уже, что я с ней не сплю, – Бруно просто все это стало надоедать, может, даже слегка сердить. – Уверяю тебя, какую бы глупость ты про меня ни придумала, я никогда не позволил бы ни одной моей женщине умирать от голода или одеваться в лохмотья. Я пошел в тот дом, потому что он лучший в нашем городе, и женщины там все чистоплотные и понимают французский. А пригласил я Эдну из-за того, что, когда она открыла мне дверь, она попросила у меня что-нибудь поесть. Я пожалел ее и к тому же подумал, что она, скорее всего, не станет тебе перечить и будет гулять с тобой.

– Перечить мне? – повторила я за ним. – Разве такая женщина осмелилась бы?

Бруно улыбнулся.

– Из такого дома, откуда она, это возможно. Некоторые из этих женщин имеют могущественных покровителей. Они считают меня бедным рыцарем – как оно и есть – и не относятся ко мне с большим уважением. Поэтому и с моей женой могли поступить не очень учтиво. – Он вздохнул. – Когда Эдна рассказала мне, что с ней случилось, я подумал, что, может, она останется прислуживать тебе горничной. Конечно, если она не нравится тебе, я должен буду найти другую женщину, но…

– Нет, это не так, – прервала я его, чувствуя, что совсем уж рассердилась, – но у меня не может быть горничной профессиональная проститутка, даже ты это должен понять.

– Но Эдна больше не может заниматься своей профессией, – заявил Бруно. – Именно поэтому она и умирала от голода и холода. Она ничего не рассказывала тебе? Девочка слабоумная. Теперь я понимаю, почему ты так разозлилась на меня.

Я невольно прикрыла рот рукой, но потом, понимая, что этот жест выдал меня, я сказала то, что инстинктивно хотела скрыть:

– Она рассказала мне, я просто не думала пока об этом.

– Мне кажется, это было слишком смешно, – так рассердиться. – Его хитрая улыбочка, которая в прошлый раз заставила меня улыбнуться, не произвела теперь на меня впечатления, и, когда я собралась возразить, Бруно покачал головой: – Ты сама решай вопрос с Эдной, оставлять ее или нет, но надеюсь, ты ее оставишь. Видишь ли, я не хочу, чтобы кто-нибудь из королевских слуг прислуживал тебе. Слуга, преданный кому-либо еще, кроме своей хозяйки, может обмануть в чем-нибудь совершенно как будто невинном, чтобы заслужить похвалы или денег. Я не хочу, чтобы вокруг тебя собирались сплетни и доходили до королевы. Может быть, твою горничную будут допрашивать, но если она будет говорить правду, нам нечего будет бояться.

– Если Эдна будет вести себя строго, по крайней мере так же, как другие служанки, я оставлю ее.

– Решай это с ней, – повторил он. – Я распорядился, чтобы она спала не здесь, а в зале и пришла к тебе снова утром. А сейчас у меня есть кое-что рассказать тебе куда поважнее, чем о служанках. Король приказал мне отвезти кое-какие послания на север и разрешил мне взять тебя с собой.

Секунду я смотрела на него, кажется, с открытым от изумления ртом, а потом сглотнула и произнесла:

– Поехать с тобой? Но зачем?

Бруно тоже посмотрел на меня, стараясь, я думаю, разглядеть выражение моего лица в слабом свете ночника.

– Ты не хочешь ехать? – осторожно спросил он.

– О да! – воскликнула я. – Конечно, да… Но это не может быть так скоро… И я не понимаю, зачем…

– Я предупреждал тебя, – сказал он, – что если ты опять попытаешься сбежать от меня домой, как это было раньше…

– Нет, нет, – заволновалась я. – Я…

Я собиралась сказать, что я не такая дурочка, но, оказывается, раньше уже пробовала сбежать, и поняла, что он не поверит теперь моим словам.

– Я уже пришла в себя и понимаю, что это было бы очень глупо, что это только доставило бы моим людям много неприятностей.

– Я надеюсь, что ты говоришь правду, но мне кажется, что ты очень уж мечтаешь…

– Только потому, что я хочу избавиться от этих королевских дам.

И я объяснила, что нахожусь между двух огней: с одной стороны – Мод, которая не доверяет мне, а с другой – остальные дамы, которые почувствовали, что оказались в глупом положении, и невзлюбили меня.

– Если я побуду без них какое-то время, мне будет легче потом изменить свое поведение. И я устала от того, что меня держат за слабоумную.

Это было правдой, даже если мне и пришлось ощутить это в полной мере лишь в течение нескольких дней, а не многих месяцев. Бруно рассмеялся, но я почувствовала, хоть и не могла хорошо рассмотреть, что его глаза все еще настороженно смотрели на меня. Он сказал лишь:

– Я и не удивлюсь.

– Но я все же не понимаю, для чего король разрешил посыльному взять с собой жену, – торопливо добавила я.

Мне не нужна была длинная лекция на тему, почему неумно играть в кошки-мышки.

– Это особый случай, – начал Бруно, положив под голову подушку и сладко растянувшись. – Эти послания – дело не очень срочное, поэтому мы можем не спешить. Кроме того, мы будем проезжать мимо Джернейва, где я родился и вырос. Король любезно поддержал мое желание представить тебя людям, которые были очень добры ко мне и заботились обо мне.

– Но я думала… – я не знала, как спросить, чтобы не сделать ему больно.

– Ты думала, что незаконнорожденный сын путаны родился и вырос в канаве? А как ты думаешь я обучился военному делу и достал личное снаряжение?

– Я ничего такого не думала, – сразу отпарировала я, досадуя, что он подумал самое худшее, в то время как я старалась пощадить его. – Я считала, ты поссорился со своей семьей и не общаешься с ними.

– Никакой ссоры не было, и я уверен, что меня радостно примут в Джернейве.

Он сделал паузу, как бы подбирая нужные слова, а потом сказал:

– Сэр Оливер, – а я должен сказать тебе, что не сын сэра Оливера, хоть мы с ним похожи, – который многие годы был смотрителем Джернейва, охраняющим права своей племянницы, леди Одрис… – Он опять замолчал, видимо, раздумывая, стоит ли тут что-нибудь еще добавлять, но продолжил, очевидно, свою главную мысль: – Сэр Оливер выслал меня из Джернейва, так как боялся, что владельцы более мелких поместий, присягнувших Джернейву, могут предпочесть меня леди Одрис. Я сразу уехал, потому что любил леди Одрис больше всего на свете, больше жизни. Но она теперь замужем, за сэром Хью Лайкорном…

– Лайкорном-единорогом? – перебила я, чтобы хоть что-нибудь сказать, не желая больше слушать о его любви к этой леди Одрис.

Несмотря на то, что наш союз был недобровольным и нежеланным с моей стороны, меня возмутило: как смел он плакаться своей жене по такому поводу и горевать о замужестве другой женщины?!

Он хмыкнул, и я сразу поняла, что он разыграл меня. Если сэр Оливер был дядей Одрис, а Бруно не был его сыном, но был на него похож, то Одрис должна быть по крайней мере его двоюродной сестрой, если не единокровной. Своим смешком он выдал себя. Похоже, особого горя для него в замужестве леди Одрис не было. Не было у него и злости на то, что я его прервала, но я полагала, нужно позволить Бруно досказать эту историю, и я очень хотела услышать ее. Я коснулась его руки:

– Прости меня, я не хотела перебивать тебя, поверь, я очень заинтересовалась всем этим.

Все еще улыбаясь, он погладил другой своей рукой мою, которая осталась лежать на его руке. Прежний бессмысленный страх опять поднялся во мне, но на этот раз я поборола его, стараясь не обращать внимания на странную внутреннюю дрожь и совладать со своим дыханием. Я не убрала руку и не рассердилась на него за этот беспричинный страх. Боже мой, чего я должна бояться с Бруно?

– Всех удивляет фамилия Хью, – продолжил он, – но это архиепископ Тарстен назвал его так, и он, видимо, имел на то какую-то причину. Я не думаю, что архиепископ – человек с причудами. Но и вспомнить, чтобы Хью рассказывал мне об этой причине, я тоже не могу. Может, он и не знал. Я не могу представить, чтобы я, например, спрашивал у архиепископа Тарстена, почему он что-то сделал. В общем, все дело в том, что Хью по всем статьям подходит на роль мужа владелицы Джернейва, и поэтому я не могу представлять никакой угрозы для леди Одрис и уверен, что буду там желанным гостем.

– Ну конечно, я буду очень счастлива познакомиться с твоими д-друзьями, но… – я запнулась на слове «друзья», потому что не знала, можно ли сказать «семья», но хорошо понимала, что Бруно старался избегать этого слова. Я злилась на него, считая, что в Джернейве его не очень высоко ставят и что он брал меня для того, чтобы показать, что и он что-то из себя представляет и что в женах у него женщина благородных кровей. Мне впервые стало стыдно за него, и я собралась убеждать его быть более гордым, когда он прервал меня.

– Я вижу, тебя удивляет мое желание тащить тебя через сотни миль в глушь Нортумбрии, через земли, разоренные войной, – сказал он, опять улыбаясь. – Я не сумасшедший. У меня есть повод брать тебя на север, и, по-моему, он тебе понравится. Король дал мне два месяца отпуска, которые я могу при необходимости растянуть и на три. И у нас будет достаточно времени, чтобы посетить Улль.

– Улль? – задохнулась я. – Ты возьмешь меня в Улль?!

– Если ты будешь хорошо вести себя с теми, кто в Джернейве, и к тому же не дашь мне повода думать, что можешь сделать что-нибудь во вред королю либо что-нибудь такое, что ослабило бы его власть на твоих землях…

Я знала, что Бруно продолжает говорить, и смотрела ему в лицо, но уже ничего не видела и не слышала. Мною овладел леденящий ужас. Могла ли я вернуться в Улль, в те залы и спальни, в которых жили мои братья и отец? Бруно говорил о возврате земель, но это было делом далекого будущего. Я была уверена, что понадобятся годы, прежде чем я захочу увидеть в кресле моего отца какого-нибудь другого человека или смотреть как какие-нибудь другие руки, кроме рук моих братьев, держат кубки на веселом застолье. Я услышала странный звук, будто скулил маленький потерявшийся зверек, и вдруг ощутила мужской запах и теплые руки, прижимающие меня к груди, а далекий голос кричал: «Мелюзина, Мелюзина, что случилось?!»

Всю жизнь меня утешали мужчины. Моя мать любила меня, но она чувствовала, что я достаточно избалована, и, когда я пугалась чего-нибудь или ушибалась, именно отец или кто-то из моих братьев всегда успокаивал меня, просил рассказать, что случилось, и поцелуями высушивал мои слезы. И сейчас я прильнула к широкой теплой груди, вдохнула этот мужской запах, означавший безопасность и покой, и всласть выплакалась.