Текст книги "Пламя зимы"

ГЛАВА 11
Бруно

У меня были все основания верить, как верила королева, что Мелюзина притворялась сумасшедшей по каким-то своим причинам. Кроме всего, ей чуть было не удалось убить меня. Но когда я смотрел на нее после ее последнего ночного плача, я стал догадываться, что, возможно, она не пыталась никого обмануть, а просто жила в каком-то своем мире, потому что не могла больше выносить своего горя. Я содрогался до глубины души от жалости к этой женщине-ребенку, верившей в то, что она виновница в смерти доброй части своей семьи, потому что они приехали праздновать ее день рождения. Я содрогался, когда невольно представлял себе снежинки, белевшие на глазах ее убитого брата.

Если бы я знал о бремени, которое несла Мелюзина, я был бы осторожнее в сообщении ей новости о поездке домой. Я думал, что, когда она узнает об этом, радость переполнит ее сердце, и моя задача будет состоять только в том, чтобы удержать ее в Джернейве, пока я выполню все поручения короля. А теперь я не знал, что делать. Я сказал ей, что нет необходимости ехать в Улль, но не думаю, что она услышала и поняла меня. К тому же, если мы не поедем сейчас, то я не был уверен, когда-нибудь снова смогу получить отпуск, а мне очень хотелось осмотреть то, что было собственностью Мелюзины.

Когда я там был с армией короля, меня интересовало только одно – немедленно взять поместье. Я не мог и представить, что у меня будет какой-то особенный интерес в Камберленде. Я знал, что в награду, за верную службу, могу получить земли, но всегда думал о землях в Нортумберленде. К тому же это был вопрос далекого будущего, и я, в отличие от других, ожидающих наград от короля, не смотрел на каждое поместье оценивающим взглядом. Поэтому и Улль, и земли, на которых он лежал, я помнил весьма смутно. И теперь я намеревался, используя Мелюзину как проводника, осмотреть ее земли и проверить, есть ли на них какой-нибудь источник дохода. Я не думал, что это очень богатые земли или что я обнаружу какую-то стратегическую причину, которую упустил, когда проезжал там с королем и по которой мне будет выгодно держать эти земли в своих руках. Но так или иначе, я должен проверить, перед тем как просить поместье Мелюзины у короля.

Мелюзина всхлипывала во сне, и я погладил ее волосы, чтобы она успокоилась. Единственное, что принесли мне ее слезы и страх, это остудили мою страсть. Когда она заявила, что ее оскорбляет мое общение с путаной, я едва сдержался, чтобы не сказать ей, что я хочу ее, как и любую путану, а возможно, и немного больше. Хоть она и была крупнее и темнее, чем женщина моего вкуса, но ее запах, когда мы были с ней в зале королевы, и ее смех, когда я дразнил ее, окатывали меня волной жара. И я должен был отходить от нее, чтобы не показать своей возрастающей страсти.

Но сейчас я не чувствовал желания (несчастная Мелюзина была так похожа на обиженного ребенка, что я не мог и подумать, чтобы заниматься с ней любовью этой ночью) и пожалел, что так легко поклялся не требовать своих супружеских прав. Завтра будет тяжелее лечь с ней в постель без какого-нибудь облегчения, а послезавтра еще тяжелее. Возможно, мне удастся найти причину, чтобы уехать на неделю раньше срока, назначенного королем для нашего отъезда. По дороге раздельные койки или походные кровати будут держать нас на расстоянии, и я смогу утолить свою жажду с какой-нибудь девчонкой так, чтобы Мелюзина ничего не узнала. А может, лучше, чтобы она что-нибудь подозревала? Как объяснить ее гнев, когда она узнала об Эдне? Может быть, это как злость собаки, которая не пропускает быка к кормушке из-за простой злобы? Очень скоро после того, как она пыталась убить меня, она стала злиться, когда я оставался равнодушным к ее очарованию.

Шальная мысль пришла мне в голову. Быть может, мне спросить ее разрешения? Я могу заодно польстить ей, сказав, что она такая красивая и желанная, что мне трудно сдержать обещание не заниматься с ней любовью. Я лег, вытянувшись во весь рост, и наслаждался воспоминаниями о том, как темные глаза Мелюзины отсвечивали красным, когда она разозлилась на меня, и как потом ее гнев перешел в смех. Переменчивый характер, но, слава Богу, не сварливый и не упрямый. Король и королева причинили мне не так уж много вреда, да и Мелюзине, которая, я уверен, сейчас уже не помнит, что я человек, который «взял» Улль. Это вернуло мои мысли назад, к бурной реакции Мелюзины на мое предложение отвести ее домой. Я обернулся, но не увидел ее лица, которое она уткнула в подушку. Она дышала ровно, ее ничего не беспокоило, даже икота, которая обычно бывает после долгого плача. Я вздохнул и закрыл глаза. Что ж, если каждое напоминание о месте, куда мы едем, будет наводить на нее безумие горя и страха, я не буду заставлять ее. Но тогда как нам получить собственность? Время покажет. Если Мелюзина не поднимет этот вопрос сама, я попытаюсь снова. Может быть, через день или два, когда она привыкнет к этой мысли.

Мелюзина еще спала, когда я ушел. Моя служба требует присутствия во внешней спальне короля, пока он не проснулся. Я успел только сказать Эдне, что, если понадоблюсь Мелюзине, пусть она попросит королеву послать за мной. Надеюсь, что я ей не понадобился. Очень скоро после того, как проснулся король, я был уже далеко от Винчестера. Стефан так возгордился победой над шотландцами, что отложил в сторону все дела и, взяв своих придворных, которые любили спорт, отправился на большую охоту. Мое присутствие, как рыцаря-телохранителя, было необходимо, и мне не оставалось ничего другого, как ехать.

Это решило (на некоторое время) мои проблемы со сном рядом с Мелюзиной. Мы отсутствовали три ночи. Две ночи мы провели в охотничьих домиках, а одну – в Олресфорде. Этой ночью я был свободен от службы и нашел женщину, хоть и сомневался, что сделаю все, чтобы мой аппетит не возбуждался моей женой. Я не забыл свой маленький план возбудить ревность Мелюзины, но здесь, в милях от Винчестера, было совершенно безопасно искать развлечения без разрешения. Я заплатил за всю ночь и не терял времени даром. Эта путана преподнесла мне второй урок, который я никогда не забуду. Первый был в Лондоне, когда проститутка убедила меня, что удовольствие зависит не от красоты. А здесь, в Олресфорде, я узнал, что сношение не понижает желания. Как только я увидел Мелюзину, я понял, что готов, как никогда.

Если она и пыталась найти меня и злилась из-за моего отсутствия, то сразу же забыла об этом или отодвинула злость в сторону. Мне казалось, что она рада моему возвращению. Когда она увидела меня, ее темные глаза засветились. А вечером – и охотники, и те, кто был дома, – собрались в большом зале на тщательно приготовленную трапезу. На этой трапезе не было формальностей и старшинства. За исключением короля и королевы, сидевших на возвышении, все сидели там, где нашли свободные места, и брали еду прямо с подносов. Были принесены головы самых больших убитых на охоте вепрей. Одна была трофеем короля, а другая, даже большая, – моим. Мелюзина, сжав мою руку, улыбалась мне и, зардевшись от гордости, присоединилась к крикам одобрения. А затем спросила, не ранен ли я. Она отлично понимала, как нелегко охотится на диких кабанов, и ее забота о моей безопасности согрела мне сердце.

– У меня только ушибы, – ответил я. – Этот дьявол наступил на меня, пока я прикончил его.

– Я посмотрю на твои синяки позднее, – мягко сказала она.

Я чувствовал нечто среднее между облегчением и разочарованием. Я, конечно, не хотел, чтобы Мелюзина открыто при всем дворе демонстрировала свою заботу. Чужие взгляды всегда бросали меня в жар и вызывали желание спрятать лицо. Но если она заботилась обо мне, почему она не выразила большей тревоги или не попыталась увести меня отсюда, чтобы убедиться, что рана неопасная, как это делала Одрис. Я сказал правду: у меня действительно не было ран, кроме нескольких синяков, но ведь она этого не знала. Не раздумывая, я спросил об этом Мелюзину, и она рассмеялась.

– Потому что я не сужу о мужском здоровье по словам мужчин. Ты приехал и все время был на ногах, как только слез с коня. А еще у тебя отличный аппетит. Из всего этого следует, что с тобой все в порядке. Я обратила внимание на твой цвет лица и на то, как ты ходишь. Мне было только девять или десять лет, когда я начала заботиться о синяках и лечить раны моих братьев…

Ее голос задрожал и упал. Она закрыла глаза. Я взял ее руку, стараясь успокоить.

– Мелюзина, Мелюзина, не надо…

Она открыла глаза. Их блеск пропал, но слез не было.

– Ты можешь не бояться, что я опять разрыдаюсь. Мне очень жаль, если я была для тебя обузой в прошлый понедельник. Тебя это удивило, и…

– Ты не была обузой, – быстро сказал я, оборвав ее. – Не думай об этом. Расскажи лучше, что ты решила делать с Эдной и как ты поладила с фрейлинами королевы.

Мелюзина встряхнула головой, и ее полные губы задрожали, но она мне рассказала, что решила держать Эдну, пока не уедем, и использовать ее как оправдание тому, что она проводит почти все свое время в своей собственной спальне. Я думаю, она была раздражена мною за то, что я ее вынудил много говорить на людях, но мне пришлось еще больше расстроить ее, сказав, что мой план посещения Улля может быть пересмотрен королем или королевой и мне могут запретить везти ее в Камберленд. Я попытался успокоить ее, но было уже поздно: парад трофеев означал конец трапезы. Мелюзина еще не успела закончить свой рассказ, как пришли несколько человек, которые не были на охоте, поздравили меня и остались… поговорить с нею.

Мелюзина, конечно, знала, как доставить удовольствие мужчинам, как вызвать улыбки, как сделать так, чтобы каждый получил свою законную долю внимания. Я молчал больше, чем следовало. Мелюзина не однажды пыталась вовлечь меня в беседу, и я заметил, что мужчины смотрят на меня и улыбаются. Наверно, они потом хорошенько пропесочат меня и расскажут всем, что я ревновал. Быть может, это и странно, но я не ревновал.

Я был рад видеть, как глаза Мелюзины постепенно становились ярче по мере того, как беседа и внимание облегчали ее скорбь. Вероятно, я не ревнивец, но мне было совершенно ясно, что Мелюзина не флиртует с этими мужчинами. В ее манере разговаривать не было ничего, что пробуждает в мужчине страсть. Среди мужчин был один, который назвал Мелюзину красивой. Но даже тогда я подумал, что маловероятно, чтобы кто-нибудь из них был очарован. Я сам не чувствовал ничего, что вызывает желание, которое переполняло меня несколько дней назад в королевском зале, в нашей спальне или когда она приветствовала меня после моего приезда.

Я был удивлен ее умением вести беседу. Я еще не видел женщины, кроме королевы, способной так держать в руках группу мужчин. Но королева была старше и, когда хотела, могла одарить мужчин поистине материнской теплотой. Когда эта мысль пришла мне в голову, я сразу понял, как Мелюзина доставляла удовольствие без поощрения желания. Она была как… сестра. Я вспомнил ее отчаянный плач о своих потерях. Ну конечно, она отлично научилась вести себя как сестра. Ведь у нее было семь братьев. Но я также вспомнил, что реагировал на нее как на женщину, когда мы были наедине. Разговаривала ли она со мной по-другому? И если да, делала ли это намеренно?

Разговор перешел на другую тему, и я заставил себя вступить в беседу. Вскоре после того, как король и королева вышли из зала, я встал со скамейки и увлек Мелюзину от стола. Мы медленно продвигались к выходу. Я не спешил, но Ричард де Комвиль, чертовски умный и приятный собутыльник (теперь Одрис спасена от него), понял, что я делаю, когда наше продвижение затормозилось.

– Бруно, это очень тактичный намек, – сказал он, смеясь и привлекая внимание других к гостевому домику, находящемуся на другой стороне двора. – Но так или иначе, друзья мои, я боюсь, что нам дают понять, что мы лишние.

– Умница, – отпарировал я. – Я знаю, что могу рассчитывать на тебя. Джентльмены, Комвиль смотрит в корень, впрочем, как и всегда. Вы лишние. У меня сегодня ночью есть лучшая компания.

Мелюзина никак не прореагировала на это колкое замечание, но я понял: то, что я сказал, испугало ее. Чтобы отвести разговор от того, чего она боялась, и не повторять обещание не заниматься с ней любовью, я сказал первое, что пришло мне в голову. Я завел разговор о нашей поездке на север, но ничего не говорил об Улле, боясь, что это вновь вызовет ее скорбь. Я также опасался это обсуждать, чтобы наши планы не дошли до ушей короля и королевы. Пока я говорил, я видел, как она расслаблялась, и, когда я закончил говорить, она кивнула.

Я не дура, – коротко сказала она. – Сними свою одежду и дай мне осмотреть тебя.

Я изумленно смотрел на нее, связывая сказанное ею только с теми шутливыми замечаниями, которые я применил, чтобы избавиться от наших компаньонов. Я не мог поверить, что я ошибся в ее реакции на мои слова. Но ее мягкое и почти соблазнительное предложение пробудило во мне надежду, что она, несмотря на свой страх, хотела стать полностью моей женой. К счастью, я замер на момент: во мне боролась надежда и неверие. И Мелюзина вопросительно подняла голову.

– Я уже видела тебя обнаженным, – заметила она. – И тебе не стоит стесняться.

Что-то в ее голосе дало мне понять, что я неправильно ее понял. Мои мысли были заняты лишь возрастающим желанием, и я смог только спросить:

– Зачем ты хочешь осмотреть меня?

Мелюзина поворачивалась к двери, но мои слова остановили ее, она, нахмурившись, посмотрела на меня через плечо.

– Я хочу проверить, нуждаются ли твои синяки в лечении. Ты что, не помнишь? Я ведь сказала тебе, что осмотрю их потом.

Меня постигло глубокое разочарование, однако желание не покинуло меня. Потом я стал пытаться скрывать от Мелюзины то, что она возбуждает меня. Но в этот раз я решил, что лучше дать понять ей, что я хочу ее, а заодно показать, что я не раб своего желания. И я без лишних разговоров стал снимать с себя одежду. Мелюзина остановилась, глядя на меня, как будто забыла, что хотела отвернуться. Она продолжала хмуриться, но это выглядело так, как если бы она забыла изменить выражение своего лица. Когда я скинул одежду, она полностью повернулась ко мне, и я улыбнулся ей.

– Мои синяки не нуждаются в лечении, – сказал я мягко. – Но ты можешь осмотреть их, а также и любую часть моего тела.

Я увидел, что она опустила взгляд, и ее глаза расширились, а сама она отступила назад.

– Я не хочу притворяться, что не желаю тебя, Мелюзина, – продолжал я. – Но ты не должна бояться, что я изнасилую тебя. Я хозяин своим желаниям, а не они властвуют надо мной.

На какой-то момент воцарилась тишина. Потом Мелюзина с трудом сглотнула слюну и шагнула вперед.

– Тогда держи себя в руках, а я лучше тебя разберусь с твоими ранами.

– А это непросто, – шутливо запротестовал я и рассмеялся.

– Возможно, я не так выразилась, – твердо сказала Мелюзина. – Я мало понимаю в этих вещах.

Это еще больше рассмешило меня. А потом, подойдя достаточно близко, она положила руку на мои черно-синие ребра. Я чувствовал, как дрожали ее пальцы, но ее рука была теплой, а не холодной от страха. Ощупывая мои ребра, Мелюзина взглянула пару раз вниз. Этого было достаточно, чтобы поддерживать во мне желание и соблазнить меня на дальнейшие действия. Я наклонился и поцеловал ее в переносицу – единственное место, которое смог достать, так как ее голова была наклонена. Мелюзина отскочила назад, как испуганная лань.

– Ты обещал… – выдохнула она, и голос у нее дрожал больше, чем пальцы.

– Я обещал не заставлять тебя, – ответил я. – Но никогда не говорил, что не буду пытаться пробудить в тебе желание. И не надо смотреть на меня, как будто я угрожаю тебе пыткой.

Страх на ее лице сменился гневом.

– Я не боюсь боли, – сказала она почти спокойно, но потом ее голос опять задрожал. – Я согласилась на перемирие, а не на настоящий брак.

– Я не думаю, что причиню тебе боль, если у тебя будет желание. В худшем случае лишь только легкую боль и ненадолго. А насчет нашего брака, то хочешь ты того или нет, но мы женаты, – напомнил я. – Мы действительно муж и жена. К добру это или нет, но я твой муж. И я предпочитаю, чтобы это было к лучшему для нас обоих.

Она снова с трудом перевела дыхание.

– Наши занятия любовью могут быть лучше только для тебя. Я не думаю, что это будет лучше для меня.

Я пожал плечами. Наш разговор и мое внутреннее чувство, что она еще не готова сдаться мне, несколько ослабили настойчивость моего желания, но я не собирался ложиться с ней в постель без удовлетворения хотя бы на одну ночь.

– Как ты думаешь, ты сможешь быть завтра готова к отъезду? – спросил я, как только лег в постель. – В прошлый понедельник король сказал, что мы можем ехать через неделю, но если письма, которые я должен везти, уже готовы, то я не вижу причины, почему бы не уехать раньше.

Тревожное напряжение прошло, и Мелюзина расслабилась, а потому ее голос стал более естественным, даже резким.

– Если ты мне скажешь, сколько всего надо взять, я смогу собраться за пару часов, – сказала она.

– Что ты подразумеваешь под тем, сколько всего надо взять?

– А эти постели наши? – разумно спросила Мелюзина.

– Бог мой, я никогда не думал об этом, – признался я, притягивая подушки Мелюзины так, чтобы тоже положить на них голову. – Я думаю, что король и королева одолжили нам их. Но я спрошу.

Она была явно недовольна. И меня удивило: неужели она действительно так ненавидит Стефана и Мод, что ее оскорбляет то, что она лежит в их постели? Но следующее замечание Мелюзины дало мне новое понимание ее недовольства.

– Я надеюсь, что они нам их одолжили, но у нас есть сундуки, которые мы должны везти с собой в повозке, а это сделает наше путешествие медленным. И… и я не хочу сидеть в повозке, как багаж, – сказала Мелюзина.

Последнее предложение было также оправданием.

– Ты ездишь верхом? – спросил я, чувствуя смущение. Я понял, что не учел всех трудностей, когда просил у Стефана разрешения взять с собой Мелюзину. Я не подумал о том, как везти ее в Джернейв. Я не мог надеть на Барбе заднее сиденье. Он не привык к этому, да и слишком нервный конь. Однако позволить ей ехать на лошади самой означало слишком довериться обещанию женщины.

– Да, да, я езжу верхом, – сказала она охотно и, как будто заметив сомнение на моем лице, добавила: – Я не попытаюсь убежать. Я клянусь, что не убегу.

В своем порыве честности она протянула мне руку, как тогда, когда клялась в перемирии.

– Очень хорошо, ты поедешь верхом, – согласился я, обрадовавшись тому, что я делаю ей одолжение.

В действительности я не видел другой возможности поездки в Джернейв, чтобы выполнить поручения короля и еще в оставшееся время посетить Улль. Но даже если Мелюзина хорошо ездит верхом, остается другая проблема: что делать с теми вещами, которые мы не можем взять с собой? Раньше мой багаж всегда двигался с королем, а до того, как я приехал к королю, у меня никогда не было ничего, что бы не могло быть увезено в шерстяном одеяле за седлом Барбе.

– Но мы не сможем уехать завтра, – продолжал я. – Я должен позаботиться о хранении сундуков и всего остального, что мы не берем. Вероятно, король не задержится здесь надолго, и я не хочу обременять кого-нибудь ответственностью за нашу собственность.

Мелюзина кивнула.

– Лучше, когда есть дом, куда можно отправить вещи, и верные слуги, которые присмотрят, чтобы их доставили в целости.

Наши глаза встретились.

– Как только я смогу, – согласился я и потом осторожно добавил: – Если ты сможешь жить там.

Я взял ее руку. Мелюзина пообещала мне не убегать от меня и не нарушила потом своего обещания. Мы крепко пожали друг другу руки. Я подвинулся к ней поближе и обнял ее одной рукой.

– Я не знаю, – ее голос задрожал, но она взяла себя в руки. – Я часто думаю об этом, и мне это кажется не так уж больно.

– Когда мы будем там, если я не смогу это вынести… – Мелюзина уткнула лицо в мое плечо, – я не знаю, что я сделаю. Папа так разозлится…

Я не мог ей ответить прямо. Что я мог ей сказать, кроме того, что ее отец умер и ему решительно все равно, но это может ранить еще сильнее, чем ее вера в то, что он огорчится.

С минуту я гладил ее волосы, а потом мягко попросил ее готовиться ко сну. Я повернул ее так, чтобы смог развязать и расшнуровать ее одежды, но она отодвинулась раньше, чем я успел закончить, поблагодарила меня сдавленным голосом и сказала, что справится сама. Мелюзина ушла в другой конец комнаты, а я был в недоумении: почему у нее изменилось настроение? Ведь она сама шла мне в руки, и я не делал никаких сексуальных жестов, которые могли бы испугать ее. Однако я знал, что ей нельзя больше сегодня надоедать. И, откинув ее подушку на ее сторону, лег к ней спиной, предоставив возможность закончить раздеваться в уединении.

Чтобы уехать на следующий день, мне предстояло сделать очень многое.

Когда я пришел в приемную короля, она была полна посетителей, каждый из которых настаивал, что король должен выслушать его первым если не по праву того, что он пришел раньше других, то по причине неотложности дела. Но еще до того, как король смог увидеть кого-либо, вошли епископ Винчестерский и Солсберийский, оба с сердитыми лицами. Я предупредил короля о том, что они ждут, и добавил, что нам, возможно, не стоило проводить так много времени на охоте. Но, казалось, Стефан не понял. Он только смеялся и похлопывал меня по плечу.

– Я в восторге, что твоя жена находит твое присутствие столь необходимым, что ссорится с тобой из-за твоих отлучек, – сказал Стефан.

Но он отлично понял, что я говорил, потому что тут же добавил:

– У моих министров нет таких оправданий, но они, кажется, чувствуют то же, что и твоя жена, или говорят, что чувствуют. В то же время они настаивают, чтобы я предоставил им власть управлять страной в мое отсутствие.

Мое сердце сжалось от тревоги. Это звучало так, будто Стефан подозревал, что лорды Винчестер и Солсбери хотят свергнуть его правление. Я не мог быть уверенным в Солсбери, но в отношении Винчестера это не могло быть правдой: ведь он брат короля.

– Я не думаю, что они хотят ограничить ваши развлечения, – сказал я, пытаясь не подать виду, что понял, куда клонит король. – Опасения епископов вызваны новыми проблемами, которые вы должны решить в первую очередь, чтобы защитить свой трон. Я уверен, что если вы осторожно объясните им, что они могут доверять королеве…

– Они не хотят доверять Мод, – произнес Стефан, как-то особенно выразительно. – Они хотят править сами, поэтому ищут проблемы, а не их решения.

Я думаю, что он был несколько обижен, и мне было трудно найти ответ, который бы не обидел его еще сильнее. Все, что я смог придумать, это напомнить, что король Генрих многие годы доверял лорду Солсбери и только пару раз был недоволен управлением епископа. Однако этот ответ только разозлил бы Стефана. К счастью, он не ждал от меня ответа, а раздраженно показал мне жестом, чтобы я пригласил войти Винчестера и Солсбери.

Я очень удивился, увидев, что за те несколько минут, пока я привел Винчестера и Солсбери в спальню, Стефан уже стер с лица выражение гнева. Король приветствовал их шуткой, сравнив свое бегство от обязанностей и встречи с ними, пока он по-настоящему не проснулся, с попыткой убежать от сварливой женщины. Оба епископа сразу заулыбались, заставив меня гадать, были ли их сердитые лица следствием ожидания холодного приема или их недовольство объяснялось королевской охотой. А может быть, думал я, они вспомнили неприятный, чопорный обед на следующий день после моей свадьбы? Лорд Винчестер мягко похлопал Стефана по плечу и сказал, что король заслужил отдых. А лорд Солсбери, спокойно, заметил, что король Генрих также любил охоту и считал, что она восстанавливает его умственные силы.

Я задержал дыхание, пока Стефан не ответил. Учитывая его недавнее настроение, я мог ожидать, что он разозлится на этот, как мне показалось, утонченный выговор. Но Стефан только согласился и вежливо сказал, что должно быть, много унаследовал у своего дяди. Потом он, улыбаясь, спросил, зачем они добивались встречи с ним в столь раннее время, если не по причине появления множества неотложных дел за время его отсутствия.

– Есть одно дело, которое не терпит отлагательства, – сказал Солсбери. – Я намереваюсь послать королевского посланника к королю Дэвиду с условиями договора уже сегодня утром.

– Дэвиду, который потерпел поражение, – отметил Стефан. Он встал, отвернулся и сбросил с себя спальный халат. Тут же два оруженосца выступили вперед с королевской одеждой в руках.

– Почему я должен так спешить послать ему условия? Это будет выглядеть, как если бы я сомневался в способности Омаля очистить королевские крепости от людей Дэвида. – Его голос заглушался, когда он надевал свои одежды.

– Я уверен, что король Дэвид не подумает, что вы сомневаетесь в Омале, – произнес лорд Винчестер. – Он поймет, что вы хотите избежать бесплодного кровопролития с обеих сторон. Стефан, я знаю Дэвида. Вы быстрее достигнете цели, если он поверит, что договор спасет жизни его людей, чем…

– Спасет жизни его людей? Но для чего? – резко перебил Стефан, повернувшись лицом к своему брату. Волосы короля были растрепаны надеванием рубашки. – Для того чтобы Дэвид собрал их и снова бросил на меня? Пусть лучше они умрут. Когда он ослабеет для борьбы, он подпишет все, что я хочу, так же кротко, как это делал для короля Генриха.

Винчестер был шокирован.

– Но ведь наши люди тоже будут умирать, – неуверенно запротестовал он.

– Мне очень жаль, – ответил Стефан, отмахнувшись от оруженосца, пытавшегося завязать на его шее рубашку. – Но потери Дэвида на севере значительнее моих.

Стефан помолчал, а потом продолжал резким от раздражения голосом:

– Генрих, ты что, не видишь, что я не могу распустить ополчение в северных графствах, пока Дэвид силен? А потери среди этих людей не ослабят меня. Видит Бог, я хочу, чтобы они жили в мире и не умирали, но…

– Позволь нам сделать последнюю попытку, – настаивал Винчестер. – Я говорю тебе, я знаю Дэвида. Бели он подпишет договор и поклянется, то сдержит клятву и не будет больше поддерживать Матильду.

– Возможно, – пожал плечами Стефан.

– Милорд, есть еще одна причина предложить договор сейчас, – вставил Солсбери, пока Винчестер не принялся опять настаивать, что Дэвид – человек слова. – Мы, как и вы, надеемся, что Роберт Глостерский не сможет найти вход в Англию и беспокойство, вызванное его отказом подчиниться, закончится, но если снова вспыхнет восстание, то у нас уже будет гораздо меньше шансов заставить короля Дэвида подписать соглашение, выгодное для нас.

Стефан засмеялся, и у меня упало сердце. Я желал мира на севере даже более страстно, чем епископы. Нортумберленд был моим домом. И люди из Алника и Джернейва, с которыми я вместе сражался, могут погибнуть. Погибнут также и невиновные, такие, как маленькая путана из Алника, который, наверно, будет разрушен во время сражения. Поэтому мне хотелось, чтобы король послушался Винчестера, хотя я знал, что с военной точки зрения доводы епископа неубедительны.

Но то, что сказал Солсбери, было уже совершенно другим. Это правда, что Роберт Глостерский не проявил большого желания участвовать в планах своей сестры, но он ведь может изменить свое мнение. Правда и то, что восстания против Стефана не носили характер организованной силы и потому легко подавлялись. Но это тоже может измениться. И если, упаси Бог, Роберт Глостерский найдет способ высадиться в Англии и объединит восставших в мощную, организованную силу, то, конечно, Дэвид откажется подписать невыгодный для него договор. У него будет слишком большой шанс с помощью Роберта Глостерского вернуть все, что он потерял.

Мои худшие опасения подтвердились, когда король сделал неприличный жест и воскликнул:

– Роберт Глостерский? У Омаля будет достаточно времени, чтобы очистить Нортумберленд и захватить половину Шотландии, пока Роберт Глостерский догадается, что ему делать.

– Не будьте так уверены в этом, милорд, – предупредил Солсбери. – Теперь, когда он в компании с Жоффреем Анжуйским, он может решиться действовать. Жоффрей Анжуйский – это человек твердых решений, у него хорошо подвешен язык и убедительная манера говорить. Он сможет поднять Роберта. К тому же у Жоффрея есть свои причины подстрекать непорядки в Англии: если вы будете сражаться здесь, то не сможете воевать с ним в Нормандии.

– Ничего не расшевелит Глостера, – насмехался Стефан. – А если он и попытается приплыть, то корабли Мод остановят его в проливе. И даже если нет, берег все равно закрыт для него. Более того, я уже обезвредил всех тех, кто может примкнуть к нему.

Я знал, что легкомысленный оптимизм, а возможно, и оставшаяся злость после того, как однажды его брат обвинил в трусости отца, ослепляли короля и лишали возможности видеть правду в предупреждениях Солсбери. Я боялся, что, чем больше они будут спорить, тем более упрямым станет Стефан. И мои опасения подтвердились. Спор продолжался еще какое-то время. Епископы сдались только тогда, когда Стефан окончательно потерял чувство юмора и закричал, что не собирается демонстрировать слабость. Я не посмел вмешиваться, но, открыв дверь, чтобы выпустить епископов, вышел за ними в большой зал.

– Милорды, – обратился я, – позвольте мне сказать вам пару слов.

– В чем дело, Бруно? – любезно спросил лорд Винчестер, хотя секундой раньше его губы были сжаты в тонкую линию.

– Если вы пожелаете довести вопрос о договоре до внимания королевы… – Я помедлил, будучи не в состоянии говорить так много, но, думаю, епископы поняли, что я говорил об особенной почтительности Стефана к мнению Мод, а потом добавил с надеждой: – Женщины всегда желают мира.

– У женщин нет ни малейшего ума, – сердито проворчал Солсбери и прошел мимо.

Винчестер попытался улыбнуться и покачал головой.

– Мод слишком скована желаниями Стефана, – сказал он и тоже прошел мимо.

Я думаю, они оба ошибались, но мне ничего не оставалось; как надеяться, что Стефан окажется прав. Я попытался выкинуть это из головы, но позже утром, когда явился паж и попросил меня проследовать к королеве, стал надеяться, что лорд Винчестер, который хорошо знал Мод, все-таки поговорил с ней. Даже если Мод разозлилась из-за моего вмешательства и поэтому вызвала меня, она все равно подумает о преимуществах скорейшего заключения мира с королем Дэвидом. И если она решит, что выгоднее заключить мир сейчас, то сможет убедить в этом Стефана.

В приемной короля было еще несколько просителей, но уже незначительных, и я посчитал неважным, если кто-нибудь из них будет обижен. Поэтому я вошел к королю и спросил, могу ли я сходить к королеве до обеда. Он сразу же разрешил, но даже не посмотрел мне в глаза и воздержался от дразнящих замечаний, что несколько удивило меня. Еще больше удивил меня паж, который предложил мне следовать за ним, хотя я отлично знал покои королевы. Однако он вывел меня в сад, где я увидел одиноко гуляющую Мод.