Текст книги "Судьба убийцы"

Когда по улице проехала запряженная осликом тележка, заслонив меня от мальчишек, я стремглав бросилась за угол прилавка и запихала в рот остатки пирожка. Теперь у меня был полный рот, зато освободились руки. Я встала и попыталась затеряться в толпе.

Моя одежда притягивала любопытные взгляды. Я шла, опустив глаза, стараясь не привлекать внимания. Несколько раз оглядывалась. Мальчишек видно не было, но я не сомневалась, что они идут за мной. Если эти двое отберут две оставшиеся монетки, мне самой ничего не останется. От этой мысли меня охватила паника, но я постаралась успокоиться. Не думай, как добыча. Что это – совет Волка-Отца или моя собственная мысль? Я замедлила шаг, присела за тележкой мусорщика и стала смотреть, как приливает и отливает толпа.

На рынке были другие маленькие нищие, и они владели ремеслом куда лучше меня. Трое ребят, две девочки и мальчик, болтались вокруг лотка с фруктами, невзирая на все попытки торговца отогнать их. Внезапно все трое бросились к нему, ухватили кто что успел, и разбежались в разные стороны. Продавец стал ругаться им вслед и послал своего сына вдогонку за одним из воришек.

Еще я заметила стражников. Они носили плащи до колен, полотняные штаны, легкие кожаные рубахи и низкие башмаки. У каждого была короткая суковатая дубинка и меч в ножнах, и ходили они группами по четыре человека. Когда стражники проходили мимо, торговцы предлагали им попробовать мясо на вертеле, караваи хлеба или куски рыбы на лепешках. «Интересно, что ими движет, – задумалась я, – благодарность или страх?» И шмыгнула прочь, чтобы не попадаться им на глаза.

В конце концов я спустилась в порт. Там жизнь била ключом. Работники толкали тачки, упряжки лошадей тянули нагруженные телеги, что-то грузили на борт, что-то сгружали. Запахи так и били в нос; по большей части пахло дегтем и гнилыми водорослями. Я попятилась, гадая, как понять, куда направляется корабль. Мне совсем не хотелось, чтобы меня увезли еще дальше от Шести Герцогств. Какой-то механизм, названия которого я не знала, поднял несколько больших деревянных ящиков, завернутых в сеть, и перенес их с причала на палубу корабля. Я стояла и смотрела на это во все глаза. Я увидела, как молодому парню, направлявшему машину, досталось три сильных удара палкой по голой спине. Что он сделал не так? За что его ударили? Я не знала и испуганно съежилась, представив, каково было бы мне, если бы палка обрушилась на меня.

Незаметно было, чтобы в порту работали такие маленькие дети, как я, хотя, наверное, несколько мальчишек из тех, кого я видела, были мои ровесники. Они носились бегом, без рубашек, стуча босыми пятками по деревянным причалам, – должно быть, очень спешили. У одного из них кожа вдоль спины была рассечена ударом и кровоточила. Возница упряжки заорал мне, чтобы я убиралась с дороги, а какой-то носильщик, волочивший на плечах тяжелые бухты канатов, и кричать не стал, просто оттолкнул.

Испугавшись и упав духом, я поспешно вернулась на рынок, а оттуда направилась вверх по склону, к развалинам.

Но едва я вышла с рыночной площади, как меня с улыбкой окликнул юноша в нарядном плаще, расшитом желтыми розетками. Он поманил меня; я подошла, но остановилась на безопасном расстоянии. Юноша сел на корточки, чтобы посмотреть мне в глаза, наклонил голову к плечу и сказал что-то ласковым убедительным голосом. Слов я не понимала. На вид он казался добрым. Его волосы, более золотистого оттенка, чем мои, были подрезаны чуть выше подбородка. В ушах красовались нефритовые серьги. Явно человек из знатной и богатой семьи.

– Не понимаю, – поколебавшись, ответила я на всеобщем языке.

Он прищурился от удивления – глаза у него были голубые, – потом улыбнулся еще шире. И с сильным акцентом произнес:

– Новый плащ. Идем. Дам поесть.

Юноша осторожно шагнул ближе, и до меня донесся запах благовоний от его волос.

Беги! Быстрее!

Волк-Отец ясно дал понять, что медлить нельзя. В последний раз взглянув на улыбчивого молодого человека, я покачала головой и бросилась прочь. Он продолжал звать меня. Я не знала, почему бегу, но бежала. Он снова окликнул меня, но я не оглянулась.

Не иди сразу в логово. Сначала спрячься где-нибудь и убедись, что он не гонится за тобой, предупредил Волк-Отец.

Так я и сделала. Меня никто не преследовал.

Ночью, лежа в своем убежище под деревом, я пыталась понять, почему бросилась бежать.

Глаза хищника, объяснил Волк-Отец.

Что мне делать завтра?

Не знаю, печально ответил он.

Той ночью мне снился дом. Тосты и горячий чай на кухне. Во сне я была такой маленькой, что не могла дотянуться до стола или поставить на место опрокинутую лавку. Крикнула Кэшн, чтобы помогла мне, но обернулась и увидела, что горничная лежит на полу, вся в крови. Я с криком выбежала из кухни, но повсюду натыкалась на окровавленные тела слуг. Открывала другие двери, в надежде спрятаться, но за каждой из них стояли двое нищих мальчишек, а за ними – хохочущая Двалия. Я проснулась в слезах посреди ночи. И, к своему ужасу, услышала голоса. Один из них окликал кого-то, что-то спрашивал. Я проглотила слезы и попыталась дышать как можно тише. Мне было видно, как по улице за оградой сада, где я пряталась, прошел кто-то с тусклым фонарем. Двое разговаривали на калсидийском. Я не высовывалась из укрытия и не смыкала глаз до утра.

Лишь поздним утром я набралась смелости вернуться на рынок. Мне удалось отыскать лоток с хлебом, где меня покормили в первый день, но теперь вместо юноши за прилавком стояла какая-то тетка, и, когда я показала ей свои две монетки, она с отвращением замахала руками, чтобы я убиралась. Я подумала было, что она увидела только одну монетку, и снова показала ей обе, но торговка что-то сердито крикнула и угрожающе хлопнула в ладоши. Я попятилась, решив поискать еды в другом месте, и тут меня сбили с ног. Это был один из вчерашних мальчишек. А едва я упала, второй мигом выхватил у меня монетки и был таков. Я осталась сидеть в пыли, едва дыша от удара. А потом, к собственному стыду, разрыдалась. Сидела на мостовой, закрыв лицо руками, и плакала.

Никому не было дела. Толпа обтекала меня, словно река – камень. Когда слезы кончились, я еще какое-то время сидела и горевала. Есть хотелось ужасно. Плечо ныло, безжалостное солнце палило мою больную голову, и я не знала, что делать дальше. Как можно было мечтать о возвращении домой, когда у меня даже нет представления, как пережить день?

Погонщик, который вел ослика с тележкой через толпу, постучал меня хлыстиком по плечу. Он не пытался сделать мне больно, просто предупредил, и я поспешно убралась с дороги. Глядя ему вслед, вытерла пыль и слезы рукавом, а потом осмотрелась. Голод, донимавший меня, похоже, был вызван неделями недоедания, а не только сегодняшним днем. Пока у меня была возможность есть хоть немного каждый день, я могла терпеть его. Но теперь он захватил власть надо мной. Я расправила плечи, еще раз вытерла глаза и не спеша пошла прочь от лотка.

Я медленно брела в толпе покупателей, внимательно разглядывая каждый прилавок и продавца. Совесть мучила меня лишь до тех пор, пока рот не наполнился слюной от запахов еды. Вчера я видела, как это делается. У меня не было подельников, которые отвлекали бы внимание, и если кто-то погонится за мной – ему не придется выбирать, куда бежать. Голод заставлял меня думать быстрее. Надо выбрать прилавок, добычу и путь к бегству. Потом подождать: если повезет, что-нибудь отвлечет продавца. Я маленькая и быстрая. Я смогу. Я должна. Такой голод, как сейчас, терпеть невозможно.

Я кралась в толпе, выбирая цель. Это не должна быть какая-то мелочь. Не стоит испытывать судьбу ради крохотного фрукта. Мне нужен кусок мяса, каравай хлеба или ломоть копченой рыбы. Я старалась присматриваться к еде незаметно, но мальчишка – сын торговки рыбой угрожающе замахнулся на меня плеткой, когда я слишком загляделась на ломти красной соленой рыбы.

Наконец я нашла, что искала: лоток пекаря, больше и роскошнее, чем все, что я видела до сих пор. В корзинах, стоявших на земле перед прилавком, высились горы черного хлеба с хрустящей коричневой корочкой и золотистых булок. На прилавке перед торговцем был разложен товар подороже: плетенки с медом и пряностями, сдобные кексы, начиненные орехами. Я нацелилась на пышный золотой каравай. На соседнем лотке были развешаны на продажу легкие шали; ветер с моря играл ими. Несколько женщин увлеченно торговались у того прилавка. Через улицу торговали ножами. Напарник продавца тут же острил ножи на точильном круге, который вращал потный ученик. Точило пронзительно скрежетало, иногда от него сыпались искры. Я отыскала спокойную заводь в потоке людей и стала таращиться на работу точильщика, будто ничего интереснее в жизни не видела. Даже приоткрыла рот, прикидываясь дурочкой. Уж наверняка толпа будет обходить стороной ребенка в лохмотьях и с таким глупым выражением лица. А я все ждала, когда случится что-нибудь и торговец хлебом на миг отвернется от своего товара. Тогда у меня появится возможность украсть.

Словно в ответ на мои мысли, раздался звук рога. Все посмотрели в ту сторону и тут же снова вернулись к своим делам. Следующий сигнал раздался ближе. Люди снова оглянулись на звук, стали толкать друг друга локтями, и наконец мы увидели четырех белых лошадей в роскошной черно-оранжевой сбруе. На них ехали стражники, тоже разряженные в пух и прах, на их шлемах красовались такие же плюмажи, как на головах коней. Они ехали в нашу сторону, и покупатели жались к прилавкам, чтобы дать им дорогу. Когда всадники снова поднесли к губам рога, я решила: пора действовать. Пока все смотрели на стражников, я бросилась к прилавку, схватила золотистый каравай и побежала назад, туда, откуда приехали всадники.

Сосредоточившись на том, чтобы украсть хлеб, я не заметила, что улица позади всадников оставалась свободной. Люди, посторонившиеся, чтобы пропустить их, стояли теперь на коленях. Я выскочила на пустое пространство и спешно остановилась. Раздался крик торговца хлебом. А когда я метнулась обратно, в надежде затеряться в толпе, люди стали кричать и схватили меня. За всадниками показались пешие стражники. Они маршировали по шестеро в ряд, за первой шеренгой шли еще две, а за ними ехала женщина на черной лошади в золотой сбруе.

Люди на коленях стояли плотно, как стена. Я попыталась протолкаться сквозь эту преграду, но какой-то человек схватил меня грубыми руками, толкнул в грязь и что-то прорычал. Я попыталась вскочить, и тогда он отвесил мне подзатыльник. Из глаз у меня полетели искры, навалилась слабость. Через мгновение я поняла, что все люди вокруг меня замерли. Может, он велел мне не шевелиться? Я лежала ничком там же, куда упала, прижимая к груди украденный хлеб. От запаха еды шла кругом голова. Не раздумывая, я открыла рот и откусила. Лежа в пыли на животе, я грызла каравай, словно мышь, а мимо шли стражники, ехала женщина на черной лошади, потом еще четыре шеренги стражи. Никто из прохожих не двинулся с места, пока не проехал второй отряд всадников, замыкавший шествие. Время от времени стражники останавливались и гудели в медные трубы. И только когда вся процессия миновала нас, покупатели и торговцы вокруг меня ожили.

Я выжидала, старательно пережевывая хлеб, и, когда снова запели трубы, вскочила и попыталась сбежать. Но все тот же человек, что повалил меня на землю, схватился за мою рубашку и волосы. Он тряхнул меня и крикнул что-то. Подоспел и торговец, выхватил каравай у меня из рук и завопил, увидев, что он весь в пыли и надкусан. Я съежилась, испугавшись, что продавец ударит меня, но он вместо этого стал выкрикивать какое-то слово, одно и то же, снова и снова. Хлеб сердито бросил на землю. Я хотела подобрать его, но тот человек продолжал крепко держать меня.

Стражников, вот кого звал торговец. Двое из них вскоре прибежали на крик. Один усмехнулся и посмотрел на меня почти добродушно, словно не в силах поверить, что его позвали из-за такого крохотного воришки. Но второй деловито вздернул меня на ноги и стал задавать вопросы. Торговец принялся громко жаловаться им. Я покачала головой и показала на свой рот, пытаясь дать понять, что немая. И вроде бы у меня получилось, но тут второй стражник наклонился ко мне и ущипнул так сильно, что я вскрикнула.

Все было кончено. Меня трясли, потом тот, что держал меня, занес руку для оплеухи, и я выпалила на всеобщем языке:

– Мне хотелось есть, пришлось красть! Что еще мне было делать? Так есть хочется!

И тогда, к стыду своему, я расплакалась, показала на хлеб на земле и протянула к нему руки. Человек, который поймал меня, подобрал обгрызенный каравай и сунул мне в руки. Торговец хотел выбить его из моих пальцев, но стражник дернул меня в сторону, так чтобы тот не мог дотянуться. А потом подхватил меня, усадил себе на бедро, словно маленького ребенка, и понес прочь с рынка.

Я сжимала хлеб обеими руками. Слезы по-прежнему неудержимо лились из глаз; я всхлипывала, но быстро откусывала и жевала. У меня не было представления, что будет со мной дальше, но появилась твердая решимость набить живот хлебом, который обошелся мне так дорого.

В руке еще оставалась последняя краюха, когда стражник вместе со мной поднялся по ступеням, ведущим в неприметное каменное здание. Толкнув дверь, он вошел и ссадил меня на пол. Его товарищ вошел следом.

Там был стол, а за ним сидел человек постарше в форме более нарядной, чем у стражников. Он поднял на нас глаза. Перед ним стояла еда, и он явно был раздосадован, что его оторвали от обеда. Они стали обсуждать меня поверх моей головы. Я тем временем разглядывала помещение. У одной стены, лишенной всяких украшений, стояла скамья. На ней сидела женщина. Ноги ее были скованы цепью. На другом конце скамьи сутулился мужчина, пряча лицо в ладонях. Когда он взглянул на меня, я увидела, что рот у него разбит в кровь, а один глаз заплыл так, что вообще не открывается. Потом избитый снова закрыл лицо руками.

Стражник, который принес меня, схватился за мое плечо и тряхнул. Я подняла взгляд на него. Он что-то сказал мне. Я покачала головой. Человек за столом тоже что-то сказал. Я повторила то же.

Тогда он спросил меня на всеобщем языке:

– Кто ты? Где твой дом?

Услышав этот простой вопрос, я разрыдалась. У человека за столом сделался слегка встревоженный вид. Он замахал руками стражникам, и они послушно ушли. Один из них на пороге обернулся и посмотрел на меня так, будто немного волновался за меня.

А их главный снова заговорил:

– Скажи, как тебя зовут. Твои родители заплатят за украденное и заберут тебя домой.

Разве такое возможно? Я набрала побольше воздуха:

– Мое имя – Би Видящая. Я из Шести Герцогств. Меня похитили оттуда, и мне надо домой. – Я перевела дыхание и в отчаянии пообещала: – Мой отец заплатит тому, кто вернет меня.

– Ничуть не сомневаюсь. – Человек поставил локоть на стол, рядом с маленькой головкой желтого сыра. Я уставилась на него как завороженная. Он кашлянул. – Как ты оказалась на улицах Калсиды, Бивидящая?

Человек произнес мое имя в одно слово. Я не стала его поправлять. Это не важно. Если он выслушает меня и напишет моему отцу, тот наверняка вышлет денег, чтобы вернуть меня. Или это сделает Неттл. Да, она точно сможет. И я поведала этому человеку свою историю, старательно обходя те места, в которые он бы не поверил. Не стала объяснять, как попала в Калсиду, сказала только, что сбежала от Керфа и его спутников, потому что они плохо со мной обращались и били меня. И вот я тут, и если господин напишет моему отцу, то кто-нибудь совершенно точно приедет, привезет денег и заберет меня.

Состряпанная мной история явно слегка озадачила его, но, когда я умолкла, он с серьезным видом кивнул:

– Так. Теперь мне все ясно. Возможно, даже яснее, чем тебе.

Он позвонил в колокольчик, стоявший на краю стола, и в комнату вошел заспанный стражник. Он был очень юный и выглядел так, будто ему все надоело.

– Беглая рабыня. Собственность некоего Керфа. Отведи в дальнюю камеру. Если никто не заявит на нее права в течение трех дней, продай с торгов. Стоимость каравая испорченного хлеба причитается Серчину Пекарю. Запомни, либо Керф должен ее выплатить, либо надо будет вычесть из вырученного за рабыню на торгах.

– Я не рабыня! Я не принадлежу Керфу! Он просто помог похитить меня из моего дома.

Человек за столом терпеливо посмотрел на меня:

– Военный трофей. Добыча ратника. Ты принадлежишь ему, как бы он тебя ни называл. Он вправе поступить как пожелает: оставить тебя себе в качестве рабыни или взять за тебя выкуп. Решать Керфу, если, конечно, он придет за тобой.

Человек откинулся на спинку стула и основательно отпил из чашки.

Из глаз у меня снова хлынули слезы – глупые, бесполезные. Скучающий стражник посмотрел на меня сверху вниз.

– Иди за мной, – сказал он на всеобщем языке без акцента.

А когда я метнулась к выходу, он шагнул вперед, поймал меня и рассмеялся. Закинув меня на спину, словно мешок с мукой, понес меня обратно, откуда появился, не заботясь, что ударил мной о косяк. Пинком затворив за собой дверь, он сгрузил меня на пол и сказал:

– Иди за мной сама, или я буду пинать тебя через весь этот коридор. Мне так все равно.

Мне было не все равно. Я поднялась на ноги, скованно кивнула ему и пошла следом. Мы завернули за угол и спустились по короткой каменной лестнице. Внизу было холоднее и темнее. Единственный свет лился через маленькие окошки, проделанные в стене довольно далеко друг от друга. Миновали несколько дверей.

Стражник открыл самую последнюю в конце коридора и сказал:

– Заходи.

Я послушалась не сразу, и он втолкнул меня в камеру, захлопнув за мной дверь.

Потом стражник задвинул засов снаружи.

Камера была тесная, но не до ужаса. Свет исходил из крохотного окна. Даже если бы я смогла дотянуться до него, мне было бы не протиснуться наружу. В одном углу лежала соломенная циновка. В противоположном виднелась дыра в полу. По пятнам вокруг и запаху я поняла, для чего она предназначена. Возле циновки стоял кувшин с водой. Я принюхалась, чтобы убедиться, что это и правда вода. Обмакнув подол рубахи, вытерла глупые слезы с лица. Села на циновку.

Я сидела очень долго. Потом легла. Возможно, немного вздремнула. Встала, услышав, как отодвигается засов. Какой-то человек осторожно открыл дверь, оглядел камеру, потом опустил взгляд и увидел меня. Похоже, он удивился тому, какая я маленькая.

– Еда, – сказал человек и дал мне фаянсовую миску.

От удивления я даже сказать ничего не смогла, просто стояла столбом, пока он не ушел. В миске оказалась грубая каша и несколько кусочков какого-то оранжевого овоща сверху. Усевшись на циновку, я осторожно съела все это руками. Порция была как для взрослого. Мне не доводилось есть так много уже очень давно. Старательно растягивая удовольствие, я раздумывала, что делать дальше. Доев, выпила воды из кувшина и начисто вытерла руки подолом рубашки. За окном постепенно темнело. Больше ничего в этот день не случилось. Когда камера погрузилась во мрак, я легла на циновку и закрыла глаза. И стала думать об отце. Представлять, что бы он сделал с этими стражниками. Или с Двалией. Я воображала, как он душит ее, и невольно сжимала кулаки, часто дыша от удовольствия. Он бы отплатил им. Убил их всех за то, что они сделали со мной. Но моего отца здесь нет. Возможно, он даже не знает, где я. Никто не придет спасти меня. Я немного поплакала и уснула, прижимая к груди мамину свечу.

Когда проснулась, на полу камеры лежал квадрат света, падающего из окна. Я воспользовалась дырой в полу и выпила еще воды. Я ждала. Ничего не происходило. Мне казалось, что прошло очень много времени, когда я не выдержала и стала кричать и колотить кулаками в дверь. Это ничего не изменило. Не в силах больше шуметь, опустилась на циновку. Попыталась разыскать Волка-Отца, но его нигде не было. На мгновение меня охватило отчаяние. Наверное, я выдумала его. А теперь стала слишком взрослой, а мир вокруг – слишком настоящим, чтобы можно было продолжать верить в вымысел. «Ты исчез, когда ты мне нужен. Вот так всегда».

Я не могу докричаться до тебя, когда ты от меня отгораживаешься.

Я отгородилась от тебя?

Когда ты закрываешь свои мысли. Итак, мы снова в клетке. Хорошо еще те, кто посадил тебя сюда, пристойно с тобой обращаются. Пока что.

Пока что?

Тебя продадут.

Я знаю. Что мне делать?

Пока ты здесь? Ешь. Спи. Дай телу исцелиться. Когда тебя выведут отсюда, чтобы продать, прислушивайся ко мне. Мы еще можем сбежать.

Его слова не подарили мне особой надежды, но прежде у меня ее вообще не было. Той ночью я плакала, пока не уснула.

Проснувшись утром, я почувствовала себя лучше, чем за все последние дни. Осмотрела синяки на руках и ногах. Из черных и темно-лиловых они сделались желтыми и бледно-зелеными. Живот болел уже не так сильно, и я могла свободно двигать рукой. Расчесала пальцами отросшие волосы, а потом обгрызла ногти, чтобы были покороче. Незнакомый стражник принес мне миску еды и наполнил кувшин водой. Пустую миску он забрал. Со мной не разговаривал. Еще одна полная миска еды! На этот раз в каше были какие-то волокнистые стебли, а сверху лежал кусок желтого овоща. Я поела и стала смотреть, как квадрат света движется по полу, потом по стене и наконец гаснет. Снова ночь. Опять я плакала и опять уснула. Мне снилось, что отец сердится на меня, потому что я не убрала свои баночки с чернилами. Проснулась в темноте. Ничего такого совершенно точно никогда не было, но мне хотелось, чтобы было. Я снова уснула, и мне приснился важный сон – о водяном драконе, который захватил моего отца в плен. Квадрат света разбудил меня, и мне захотелось записать сон, но у меня не было ни чернил, ни пера. День я провела, пытаясь придумать, как бы так завязать мою сломанную свечу в подол рубахи, чтобы она не потерялась.

Прошел день. Еще миска еды. Когда меня поведут на продажу? Как они отсчитывают три дня? Первый – это тот, когда меня поймали, или следующий? Кто меня купит и какую работу заставят делать? Сумею ли я уговорить этих людей послать весть моему отцу? Может быть, меня продадут как служанку и я смогу убедить хозяев, что за меня дадут хороший выкуп? Я слышала о рабстве, но понятия не имела, как обращаются с рабами. А если меня будут бить? Или держать в конуре? Я все раздумывала об этом, когда послышался шорох засова на моей двери. Стражник открыл ее и отошел в сторону.

– Это он? – спросил стражник, и в камеру заглянул Керф.

Он тупо уставился на меня.

Я почти обрадовалась ему. И тут услышала голос Двалии:

– Да, это она, мелкая дрянь! Ох, и намучились мы с ней…

– Она? – удивился стражник. – Мы думали, это мальчик.

– Мы тоже! – раздался голос Виндлайера. – Это мой братик!

Он просунул голову в дверной проем и улыбнулся мне. Щеки были уже не такими пухлыми, как когда-то, и редкие волосы потускнели, но глаза по-прежнему светились дружеской приязнью. Ненавижу его! Если бы он не заморочил голову Керфу по приказу Двалии, они бы ни за что меня не нашли. Предатель.

Стражник уставился на него.

– Твой брат? То-то вы так похожи, – сказал он, но никто не засмеялся.

Меня затошнило.

– Я в первый раз вижу этих людей. Они вас обманывают, – сказала я.

Стражник пожал плечами:

– А мне все равно, главное, что кто-то уладит твои дела. – Он повернулся к Керфу. – Она украла каравай хлеба с пергой. Вам придется заплатить за него.

Керф тупо кивнул. Я понимала, что Виндлайер управляет им, но не очень-то хорошо. Калсидиец был как пыльным мешком ударенный, казалось, ему приходится долго собираться с мыслями, прежде чем что-то сказать. Эллик всегда держался очень уверенно. Что происходит – Виндлайер уже не может колдовать так хорошо, как раньше, или что-то не так с Керфом? Возможно, на нем так сказались два путешествия сквозь камни.

– Я заплачу, – сказал он наконец.

– Сначала деньги, потом можете ее забрать. И за то, что мы держали ее тут четыре дня, тоже придется заплатить.

Они закрыли меня в камере и ушли. У меня мелькнула злорадная мысль, что тюремщики насчитали Керфу лишние дни, а потом я испугалась: а что, если я на самом деле провела тут четыре дня и потеряла счет времени? Я ждала их возвращения, разрываясь между ужасом оттого, что снова попаду к ним в руки, и едва ли не радостью оттого, что кто-то другой будет отвечать за меня. Мне показалось, что прошло очень много времени, прежде чем засов снова отодвинули.

– Выходи, – сказала Двалия. – Ты не стоишь всех этих хлопот.

По ее глазам было видно: она намерена поколотить меня позже, а вот Виндлайер опять улыбался мне дурацкой улыбкой. И что ему во мне так нравится? Он мой злейший враг и в то же время – единственный союзник. Керф, похоже, был бы добр ко мне, но, пока его дергает за ниточки Виндлайер, на помощь калсидийца можно не рассчитывать. Возможно, стоит попробовать подружиться с Виндлайером. Возможно, будь я умнее, то уже давно бы это сделала.

У Двалии с собой был моток легкой веревки. Не успела я и слова сказать, как она накинула ее мне на шею.

– Нет! – закричала я, но она туго затянула петлю.

Я попыталась освободиться, но Керф взял меня за левую руку, а Двалия схватила правую, заломила ее мне за спину и вывернула ладонью вверх. Еще одна петля захлестнула мое запястье. Двалия проделала это очень быстро, ей явно было не впервой. Мне было неудобно держать руку так высоко, но я не могла опустить ее, не затянув петлю на горле. Другой конец веревки держала Двалия. Она потянула за нее на пробу, и мне пришлось отдернуть голову назад.

– Вот так, – сказала она с глубоким удовлетворением. – Больше ты не сможешь ничего натворить. Идем.

После прохладного полумрака тюрьмы солнечный свет ударил меня по глазам, а воздух снаружи показался слишком жарким. Керф и Двалия шли впереди, ведя меня в поводу. Мне приходилось спешить, чтобы не отставать от них. Виндлайер семенил за мной. Я вдруг подумала, как же странно он сложен: тело как фасолина, а ноги коротенькие. Двалия, помнится, обзывала его бесполым. Может, она оскопила его, как крестьяне оскопляют коз, которых выращивают на мясо? Или он таким уродился?

– Где Алария? – спросила я его вполголоса.

Он печально посмотрел на меня:

– Ее продали работорговцу. Чтобы заплатить за еду и проезд на корабле.

Керф дернулся:

– Она была моя. Я хотел отвести ее к своей матери. Из нее вышла бы хорошая служанка. Почему я продал ее?

– Виндлайер! – прикрикнула Двалия.

На этот раз я приоткрыла свой разум и смогла уловить, как Виндлайер это делает. И задумалась. Я умела поднимать стены, чтобы защититься от мыслей отца. Я научилась этому, когда была еще совсем маленькой, иначе я просто не могла остаться наедине с собой. А Виндлайер как будто втолкнул свою стену в разум Керфа, вытеснив его собственные мысли и заставив думать мысли Виндлайера. Я попробовала толкнуть стену Виндлайера. Она была не такая уж и крепкая, но как же ее сломать? Зато мне удалось расслышать, что он нашептывает Керфу: «Не волнуйся. Иди с Двалией. Делай, что она говорит. Не думай ни о чем. Все будет хорошо».

Не прикасайся к его разуму. Не ломай его стену, предостерег Волк-Отец. Слушай, но следи, чтобы он не заметил твоего присутствия.

Почему?

Когда ты проникаешь в его мысли, ты даешь ему возможность проникнуть в твои. Будь очень осторожна, когда касаешься его.

– Куда мы идем? – спросила я вслух.

– Заткнись! – рыкнула Двалия, а Виндлайер одновременно с ней сказал:

– На корабль, который повезет нас.

Я больше ничего не сказала, но не потому, что так велела Двалия. Почувствовала на миг, как тяжело Виндлайеру говорить, поспевать за Двалией и управлять Керфом. Он был голоден, его спина болела, а еще ему надо было облегчиться. Но он понимал, что просить Двалию подождать нечего и думать. Молча шагая по улице, я почувствовала, как хватка, в которой он удерживал Керфа, снова окрепла. Ясно. Значит, когда он отвлекается, то отпускает поводья. Невеликое открытие, но может пригодиться.

Острые когти и зубы. Ты учишься, волчонок. Мы будем жить. Голос Волка-Отца в моей голове прозвучал как тишайший шепот.

Ты настоящий?

Он не ответил, а Виндлайер склонил голову к плечу и странно посмотрел на меня. Надо поднять стены. Чтобы он не смог вторгнуться в мою голову. Теперь мне всегда придется быть начеку. Я укрепила свои защитные стены, отгородившись от Виндлайера – и от Волка-Отца тоже.