Текст книги "Магия отступника"

Мы шли уже около часа, когда мальчик-солдат вдруг замер, оглядываясь, точно гончая в поисках потерянного следа. Тропинки здесь не было, но, заметив несколько крупных деревьев, он коротко сам себе кивнул и свернул вбок. Ликари посмотрел на утоптанную дорожку, уводящую к его родной деревне, тихонько вздохнул и последовал за ним.

Мальчик-солдат двигался не слишком уверенно и часто останавливался, а однажды мы даже вернулись по своим следам, а затем пошли немного в другом направлении. Когда мы выбрались к быстрому ручью, преградившему нам путь, он улыбнулся. Оба наклонились и напились ледяной воды.

– Куда мы идем? – спросил Ликари, утерев губы тыльной стороной кисти.

– В прежний дом Лисаны, – к моему удивлению, ответил ему мальчик-солдат. – Мне трудно отыскать дорогу – с тех пор, как она здесь жила, многое изменилось. Молодые побеги превратились в могучие деревья, старые тропинки заросли мхом и папоротниками, а люди протоптали новые. Это сбивает меня с толку.

– Старой великой? Лисаны? Она теперь дерево?

– Но она не всегда была деревом. Много лет назад она жила неподалеку отсюда. Она рассказала мне о своем доме. Лисана вообще много со мной разговаривала в давних видениях. А потом стала моей наставницей.

И любовницей, мог бы добавить он, но не стал.

– Ты думаешь, ее дом все еще стоит здесь, после стольких лет?

– Может, и нет. Посмотрим.

Я попробовал подобраться к мыслям мальчика-солдата поближе. Не знаю, почувствовал ли он меня. Я пытался вести себя тихо и неприметно, словно ребенок, заглядывающий через отцовское плечо в недописанное письмо.

Он сохранил воспоминания Лисаны и сверялся с ними, как с картой. Тропа к ее дому огибала холм и дальше проходила между двумя огромными деревьями. Сохранилось из них только одно, от второго остался пень, похожий на торчащий из земли гнилой зуб. Мальчик-солдат прошел между ними и остановился в задумчивости. Дальше вверх по склону, решил он, поскольку помнил, как она любовалась живописным видом на долину.

Она покинула деревню, став великой. Там обитало слишком много несбывшихся надежд. Ее возлюбленный не пожелал стать кормильцем великой и жить в тени ее могущества. А она не хотела видеть, как мимо ее двери будут каждый день носиться его дети. Она так и не выбрала себе кормильца. О ней заботились жители деревни – весь ее клан гордился тем, что вырастил великую. Их стараниями она ни в чем не нуждалась. Еда, украшения, спальные меха, убаюкивающая музыка по вечерам, способствующие размышлениям благовония – ей стоило лишь пожелать чего-то, и она это получала. В ответ она верно служила своему народу.

У нее было все, кроме простой жизни, о которой она некогда мечтала. Все, кроме мужчины, отвернувшегося от нее, когда ее коснулась и наполнила магическая сила.

Я вдруг невероятно ей посочувствовал. Я считал, что у меня нет с ней ничего общего, но, заглянув через мысли мальчика-солдата в ее воспоминания, обнаружил, насколько похожи наши судьбы.

Ее дом возвели из прочных кедровых стволов. Крыши подобных строений обычно резко заострялись к середине, а их края почти касались земли. Крыли их бревнами, а щели конопатили мхом, и с течением лет на них разрастались папоротники и грибы. Она поощряла их рост. Ее дом был живым, самим воплощением леса, дающего ей силу. Это казалось закономерным.

Он дважды прошел мимо. Я заметил дом первым и теребил его сознание, пока он наконец не обернулся. Он искал строение, каким она его помнила, просторным, но укромным, с ведущей к нему протоптанной тропинкой. Но все это давно исчезло. Я угадал его остатки в заросшем буйной зеленью холме.

В этом дождливом лесу дома строили из кедра не прихоти ради. В благоприятных условиях его древесина не гниет, в неблагоприятных – гниет очень медленно. Дом Лисаны был возведен из толстых просмоленных бревен. Но даже так время и погода взяли свое. Много лет назад переднюю стену прорезáли два оконных проема и дверь, но постепенно ползучие лозы затянули их спутанным занавесом, а щели со временем заполнил мох. Мальчик-солдат нашел дверь на ощупь, нажимая на зазеленевшую стену рукой, пока она не подалась.

Ликари молча наблюдал, как он по локоть погружает руку в густую листву и вытаскивает ее обратно. Это оказалось непростым делом: корни были жесткими и деревянистыми, а мох густым, но в конце концов мальчику-солдату удалось прорвать достаточно большую дыру, чтобы заглянуть внутрь. Он смотрел в темноту, пахнущую сыростью и гниением. Почти нагой, Ликари начал дрожать.

– Разведи нам костер, пока я занимаюсь этим, – предложил мальчик-солдат, и Ликари, с облегчением кивнув, умчался собирать сухие сучья и хворост.

Мальчик-солдат расчистил дверной проем, осторожно вошел в дом и поморгал, давая глазам привыкнуть. Потолок и стены еще держались, но лес уже проник внутрь. Спутанные бледные корни проникали сквозь стены, по сути укрепляя их, и свисали с потолка. Земляной пол под ногами был сырым. Он различал смутные очертания того, что осталось от имущества Лисаны. Вот это, у стены, некогда было кедровым сундуком, а осевшая груда, поросшая мхом и плесенью, высится на месте кровати. Он нашел одно из окон и принялся расчищать его, чтобы впустить в дом больше света. Каменный очаг посреди комнаты, любовно сложенный без раствора, сохранился, но дымоход был забит. Близился вечер. Мальчик-солдат выглянул сквозь низкую дверь наружу. Ликари развел небольшой костер и устроился рядом на свернутом одеяле.

– Иди-ка сюда! Видишь? Заберись туда и расчисти дымоход. Тогда мы сможем занести огонь внутрь. Сегодня ночью нам будет немного уютнее.

Малыш заглянул в сумрачный дом и с отвращением сморщил нос от запаха сырости и вида деловито суетящихся жучков и бледных корней, свисающих с потолка.

– А ты не можешь просто обратиться к лесу и попросить его приютить нас на ночь?

С его стороны это было дерзостью, но мальчик-солдат не стал обращать на это внимания:

– Могу, но на это уйдет магия. Мне нужно ее копить, а не тратить. Так что сегодня мы переночуем здесь.

Я чувствовал, что это не единственная причина. Его любимая когда-то жила здесь. Он смотрел на помещение, которое любой герниец счел бы обычным погребом, и видел уютный дом, освещенный и согретый огнем в очаге, полный всевозможных удобств, которые пристало иметь великой. Его заимствованные воспоминания поражали. Он помнил медные кастрюли и посуду из зеленого стекла, гребни из слоновой кости и серебряные заколки для волос. Но его воспоминания о ее достатке были окрашены грустью. Наверное, только он знал, как одинока она была. Не считал ли он, что сумеет как-то это исправить, поселившись теперь в ее доме?

Пока Ликари прилежно дергал и тянул кусты, корни и мох, забившие дымоход, мальчик-солдат медленно обошел комнату. У Лисаны не осталось наследников, к которым перешло бы ее имущество, не было даже любимого кормильца, имевшего право забрать три предмета по собственному выбору. Поэтому, по обычаю, касающемуся полных магии людей, ее дом после ее смерти стал запретным местом. Магия имеет свою цену и не исчезает бесследно, полагали спеки. Этот дом был оставлен в том же виде, в каком его в последний раз покинула Лисана. Она умерла по ту сторону гор. Она знала о близящейся смерти и осталась там, рядом с выбранным ею деревом. Ее младший брат и трое кормильцев остались с ней, верные до конца, чтобы посадить ее слабеющее тело к стволу и охранять до тех пор, пока жадные корешки не проникнут в нее, питаясь ее соками и остатками личности.

Он знал это почти так же ясно, как если бы все произошло с ним самим. Эти воспоминания отдала ему Лисана. Так что он подошел туда, где прежде висела полка, и пошарил по полу среди обломков давным-давно сгнивших досок. В конце концов он нашел лампу из мыльного камня. Он вышел наружу и почистил ее осыпавшимися кедровыми иголками. На ярмарке он обязательно добудет для нее масло. Он держал ее в ладонях, чувствуя, как она согревается от прикосновения. Лисане нравилось сидеть снаружи теплыми осенними вечерами, когда ее мягкий свет рассеивал сумрак.

Мальчик-солдат глянул на небо сквозь кружевной кедровый полог. Быстро темнело. Если они собираются сегодня ужинать, ему придется отправиться на охоту прямо сейчас. Он стиснул зубы. Теперь, когда он нашел дом, ему не хотелось отсюда уходить. Он мечтал любовно восстановить строение таким, каким оно было прежде, увидеть, как отсветы огня в очаге пляшут по бревенчатым стенам, отдохнуть на кровати, на которой спала она, и пить из ее чашек. Он тосковал по ней со страстью, граничившей с одержимостью. Он страдал от любви и одиночества так, что мне стало его жаль.

Однако, несмотря на это, он взял себя в руки, как учил его мой отец, когда он был тем же мальчиком, что и я сам. Он посмотрел на Ликари, который по-прежнему уныло выдергивал из дымохода корни и мох.

– Моя праща все еще у тебя?

– Я сберег ее для тебя, – заулыбался малыш.

Он пошарил в поясной сумке и сбросил вниз лоскут кожи, обмотанный длинными ремнями. Мальчик-солдат ловко поймал ее и собрался идти.

– Хочешь, чтобы я для тебя поохотился?

Мальчика-солдата ошеломил его вопрос. Ему это даже в голову не пришло. Он быстро принял решение:

– Нет. Спасибо. Закончи с дымоходом, а потом почисти очаг изнутри и перенеси в дом огонь. И собери немного дров на ночь. А я постараюсь добыть нам что-нибудь на ужин.

Малыш стоял, склонившись над трубой, и смотрел на него. Он ничего не ответил. Мальчик-солдат повернулся и неохотно пошел прочь от дома. Ему не хотелось, чтобы Ликари приводил в порядок очаг, он предпочел бы сделать это сам, оставив каждый камень лежать на своем месте, как это было при Лисане.

– Великий, это несчастливое место! Пожалуйста, не бросай меня здесь одного! – закричал ему вслед малыш, не успел он пройти и дюжины шагов.

Мальчик-солдат остановился и удивленно обернулся:

– Почему это место – несчастливое?

– В этом доме жила великая, которой больше нет. Нам здесь не место. Прийти сюда незваными – ужасная примета. Не важно, что ее уже давно тут нет. Несчастья по-прежнему остаются здесь. – На последних словах его голос сорвался, и он плотно сжал губы, чтобы они не дрожали.

Мальчик-солдат стоял неподвижно, вслушиваясь в шорох холодного ветра в зарослях болиголова и иголках кедра.

– Меня пригласили, – ответил он наконец. – А ты мой кормилец. Меня здесь не ждут никакие несчастья, и тебя тоже.

Ликари промолчал. Я посмотрел на него и вдруг вспомнил, насколько же он на самом деле юн. Мальчик-солдат не стал тратить время на подобные мысли. Быстро темнело. В это время дня зверья еще много, но долго это не продлится. Я мог жалеть малыша, оставшегося наедине со своими страхами, но мальчик-солдат просто предположил, что он с ними справится.

Он оказался удачливым охотником. Я ощутил, как он позаимствовал мой навык и опыт обращения с пращой. Чувствовалось это странно, как будто он пустил мне кровь, чтобы напиться ее. В то же время он не мог воспользоваться нашей связью, не открывшись при этом мне. Я мельком увидел его замысел: он останется здесь, в доме Лисаны, и будет есть сколько сможет все четыре дня, а затем отправится быстроходом на ярмарку. Он рассчитывал набрать за это время достаточный вес, чтобы произвести впечатление на собравшихся там людей. Было там и что-то еще, что-то, что он охранял гораздо тщательнее. Я не разглядел этого, но понял, что он предвкушает это с волнением, но и со странным сожалением тоже.

Он шел по лесу, разнившемуся с тем, что раскинулся по ту сторону гор, настолько же, насколько тот отличался от моей родной степи. Это стало для меня откровением. Я считал, что все леса похожи. Было так странно увидеть, что они отличаются друг от друга так же, как города. По эту сторону гор преобладали хвойные деревья – по большей части кедры и ели. Их иглы устилали землю, и с каждым вдохом я чувствовал их смолистый запах. Я проходил мимо муравейников вышиной мне по пояс, с первого взгляда они казались всего лишь грудами ржаво-коричневых иголок. Здесь росли папоротники и грибы, потрясающе разнообразные. Он, опираясь на воспоминания Лисаны, узнал в каких-то из них питательные для магии, собрал их и съел. Мое нежелание полагаться на заимствованные таким образом знания ничуть его не волновало. Когда он проглотил последний кусочек, тихое гудение магии в моей крови зазвучало громче. Дальше он шел, довольно улыбаясь. Его явно обрадовало, что он способен сам о себе позаботиться.

Первый замеченный им заяц сбежал, потому что он не додумался заранее запасти камней на снаряды. Он нашел ручей и снова залез в мои воспоминания, чтобы набрать камней подходящего размера и веса. Меня это возмутило. У него были собственные секреты, которые он от меня оберегал. Почему я должен делиться с ним умениями, над совершенствованием которых я так усердно трудился? Я закрыл от него свое сознание.

Он ненадолго задержался у ручья, чтобы напиться и сделать несколько пробных бросков из пращи. Поначалу у него получалось не слишком хорошо. Он выбрал мишенью ствол дерева. Первый камень ушел далеко в сторону, второй едва задел кору, а третий и вовсе не вылетел из пращи, а упал у его ног. Я чувствовал его разочарование и терзающий его голод. Он нуждался в моих знаниях.

Я уступил, рассудив, что, если он не поест, страдать будет мое тело. Когда он снова потянулся к моим воспоминаниям, я сам предложил ему то, что ему требовалось знать, – не только как встать и когда выпустить камень, но и само «чувство» пращи. Следующие два снаряда ударили в ствол с громким, приятным моему слуху стуком. Он ухмыльнулся, пополнил запас камней и двинулся дальше с неожиданно хищнической повадкой.

Следующего зайца он убил с одного броска и с удовлетворением подобрал с земли обмякшую тушку. Зверек оказался крупным и разжиревшим к зиме. Довольный, он направился обратно к дому. Сегодня у них на ужин будет свежее мясо. Одним зайцем ему не насытиться, он, казалось, мог бы съесть еще четырех таких же. Но он достаточно приглушит голод, чтобы уснуть. Завтра он пошлет за едой еще и мальчика. Завтра, пообещал он своему бурчащему желудку, будет день изобилия. А на сегодня придется удовольствоваться одним жирным зайцем. Он ускорил шаг в сгущающемся сумраке.

Он учуял запах дыма еще из-за деревьев, а вскоре увидел в окне мерцающий свет. Зима с ее короткими днями и долгими ночами надвигалась все ближе. С внезапным уколом страха он вспомнил, как плохо готов к холодам, но тут же стиснул зубы. У него есть еще четыре дня. Четыре дня, чтобы подкормиться и найти товары на обмен. Ему нужна зимняя одежда и возможность постоянно получать еду от преданного клана. Но ничего из этого он не добьется, если покажется на ярмарке как костлявый попрошайка.

– Могущество легче дается тому, кто выглядит могущественным, – произнес он вслух.

Я ужаснулся. Еще одно наставление моего отца. Неужели вся его суровая мудрость, которую он передавал мне в надежде сделать из меня хорошего офицера, будет обращена против Гернии и моего короля? Предателем, горько подумал я. Отступником.

Неожиданно я обрадовался тому, что умер для своего мира. Мне от всей души хотелось, чтобы и Эпини не знала, что я все еще жив, чтобы никто не знал. С внезапной тошнотворной уверенностью я осознал, что все мои знания будут употреблены против моего собственного народа. Как бы трусливо это ни прозвучало, я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что именно я за это в ответе. Если бы мое сердце мне принадлежало, оно, должно быть, тоскливо сжалось бы. Но мне, увы, приходилось покорно сносить удовлетворение мальчика-солдата, шагавшего к дому Лисаны.

Откуда-то появился стервятник, видимо привлеченный запахом убитого зайца, с громким карканьем уселся на коньке крыши и уставился вниз яркими жадными глазками.

Ликари сидел, сжавшись в комочек, перед хижиной, у маленького костерка, который он затеплил чуть раньше. Он выглядел несчастным и одиноким, а заслышав шаги мальчика-солдата, испуганно вскинул широко распахнутые глаза.

– Что ты делаешь тут, снаружи? – строго спросил мальчик-солдат.

– Жду тебя, – поежившись, выдавил Ликари.

– Значит, дело не в боязни несчастий? Не в том, что ты сомневаешься в моих словах?

Малыш уставился на свои босые ноги. Пожалел ли его мальчик-солдат? Следующий его вопрос прозвучал мягче:

– Ты сделал все, что я просил? Принес воду и дрова? Очистил очаг от мха и земли?

– Да, великий, я сделал все, как ты велел.

– Ладно. Нам повезло. Охота была удачной, и у нас на ужин будет славный жирный заяц. Ты умеешь свежевать и разделывать зайца?

– Я видел, как это делала Фирада, – замешкавшись, ответил Ликари. – Я мог бы попытаться.

– Может, в другой раз. Сегодня я покажу тебе, как это делается.

Про себя он подумал, что не хочет потерять часть мяса из-за неловкости малыша.

– У нас нет горшка, чтобы его приготовить.

– Ты прав. Возможно. Идем-ка в дом. Посмотрим, не найдется ли там чего.

Из воспоминаний Лисаны он знал, что у нее был любимый горшок из обожженной глины, покрытый изнутри белой глазурью и украшенный снаружи черными лягушками на темно-синем фоне. И как раз подходящего размера. Мальчик-солдат подошел к месту, где она хранила его, и под смятым ковром толстого мха его пальцы нашарили лишь черепки. Он вытащил один и протер. На нем все еще была видна половина скачущей лягушки. Поблизости лежал позеленевший серп из жестоко изъеденной временем меди – все, что осталось от некогда великолепного горшка.

Это его необъяснимо огорчило. Чего он ожидал? Сколько поколений назад Лисана жила здесь? С его стороны было неразумно рассчитывать, что ее вещи сохранились. Меня удивило, что ее хижина вообще устояла. Почему же его так разочаровало то, что глиняный горшок не дожил до наших дней?

Когда он вместе с мальчиком устроился на корточках снаружи и они принялись разделывать зайца, я понял. Он хранил память Лисаны, и печаль из-за разбитой посудины принадлежала не только ему, но и ей тоже. Она очень любила и берегла этот горшок, и почему-то для нее было важно, что он все еще существует. Словно, постепенно осознал я, сохранность ее вещей означала продление ее жизни.

Поняв это, я вдруг разделил с мальчиком-солдатом его чувства. Как будто я был рисунком, обведенным по наброску. На какую-то долю мгновения я стал мальчиком-солдатом и, если бы расслабился, мог бы с ним слиться, раствориться в нем, как соль, размешанная в воде. На единственный миг слабости эта мысль показалась мне невероятно соблазнительной, но тут же я дернулся, точно рыба, попавшаяся на крючок, и освободился. Я бросился прочь от него, не обращая внимания на то, что устремляюсь в темноту. Я погрузился настолько глубоко, что он не мог до меня дотянуться, туда, где меня не доставали воспоминания Лисаны. По крайней мере, попытался. Но от его голоса мне убежать не удалось.

– Рано или поздно я одержу победу, – медленно улыбнувшись, тихо проговорил он.

– В чем? – спросил Ликари.

– Во всем, – ответил мальчик-солдат. – Во всем.

Глава 12
Товары на обмен

Нехотя я вернулся проследить за ними. Малыш съел одну из задних ножек зайца, а мальчик-солдат – все остальное. Он сгрыз даже хрящи, начисто обглодав косточки побольше, а меньшие разжевал и проглотил.

Я ощущал себя почти что собой, пока он скреб маленькую шкурку и растягивал ее на просушку. Он поохотился, поел и теперь занялся повседневными делами человека, который сам о себе заботится. Работа над шкуркой напомнила мне, как я делал то же самое для Эмзил и как такая простая жизнь когда-то привлекала меня. Я вдруг подумал, что скучаю по ним не меньше, чем мальчик-солдат по Лисане. Я спросил себя, может ли он улавливать мои чувства, как я его, и понять, что я люблю Эмзил так же, как он – свою древесную женщину.

Ликари, устроившийся рядом, с благоговейным трепетом наблюдал за моей работой.

– Я никогда не видел, чтобы великий сам что-то делал, – невзначай заметил он. – Джодоли ничего не делает сам. Он даже ягоду не сорвет и не вымоется сам. Все это делает Фирада. А ты охотишься, и готовишь, и скребешь шкурку.

Мальчик-солдат улыбнулся удивлению мальчика:

– Я много чего могу. Мужчине стоит уметь о себе заботиться.

– Но в тебе есть магия. А если у тебя есть магия, не обязательно делать тяжелую работу. Я бы хотел иметь магию.

– Магия и сама может быть тяжелой работой, Ликари. Но работа, даже тяжелая, может дать человеку удовлетворение, если он делает ее охотно и хорошо.

А это уже отдает сержантом Дюрилом, подумал я про себя. Интересно, разделяют ли спеки эту древнюю гернийскую ценность, или мальчик-солдат куда в большей степени герниец, чем полагает сам.

Мясо закончилось, но его запах все еще сладко висел в воздухе. Огонь прекрасно разгорелся в вычищенном очаге, и дым сразу вытягивался в отверстие. Ликари отлично справился с задачей. Мальчик-солдат задумчиво смотрел на камни очага. Лисана выбрала их не только за устойчивость к жару, но и за красоту. Все они были темно-зеленые, обкатанные рекой, бегущей в долине, и закаленные давним огнем. Глядя на них, мальчик-солдат мог вообразить, что ее дом уже стал таким же чистым и уютным, каким был при ее жизни.

Он взглянул на мальчика-спека, напряженно уставившегося в огонь. Ликари придвинулся ближе к очагу, ему явно все еще было не по себе в доме великой. Видимо, он почувствовал, что на него смотрят, поскольку испуганно вскинул взгляд, а потом снова вернулся к созерцанию огня. Мальчик-солдат нахмурился и огляделся по сторонам, пытаясь увидеть комнату глазами Ликари. Длинные бледные корни, свисающие с потолка и вгрызающиеся в стены, напомнили ему выпотрошенные заячьи кишки. Или, возможно, болтающихся змей. Внутри было сыро и пахло плесенью. Повсюду кишели жучки и прочие насекомые.

– Где мы будем спать? – спросил Ликари.

Мальчик-солдат оглянулся через плечо и на мгновение увидел комнату глазами Лисаны. Там стояла деревянная кровать, крепко сколоченная, чтобы служить ложем великой. Ее устилало множество мехов и шерстяных одеял, теплое и уютное вечернее прибежище. Затем он моргнул, и на месте постели остался лишь смятый ковер мха и древние обломки на полу. Мальчик-солдат встал. Странное чувство переполняло его, перебивая дыхание и затуманивая взгляд слезами.

Затем он протянул руки к развалившейся кровати и свисающим с потолка корням.

Я уже творил магию и полагал, что знаю, каково это. Однако я управлялся с магией примерно так же, как мальчик-солдат с моей пращой, – без особого умения и результатов. Я тратил магию расточительно, безоглядно. То, как с ней обращался мальчик-солдат, напомнило мне ловкие руки вышивающей матери: стежок, еще один, еще – и вот уже на льняном платке появился зеленый листок. Она не тратила зря ни мгновения, ни дюйма нити. Мальчик-солдат расходовал магию так же точно и бережливо. Он не отдавал приказов. Лишь указал рукой: сначала на этот корень, затем на тот холмик мха. Корень дрогнул, выгнулся и ловко сплелся с тремя другими, а затем потянулся вверх и впился обратно в обветшалые балки крыши. Ком мха пополз по старой деревяшке, поглотил ее и слился с соседним холмиком. Корень за корнем, клок мха за клоком следовали примеру других – и я понял, что он делает. Он заимствовал мои познания в инженерном деле и строительстве. Свисавшие с потолка над бывшей кроватью корни, словно веревки, оплели балки, укрепляя их. Мох накрыл ее обломки и образовал на ее месте пышную зеленую постель.

– Я думал, ты бережешь магию, – прошептал за моей спиной притихший Ликари.

Мальчик-солдат потряс головой, словно пробуждаясь ото сна.

– Я истратил совсем мало, – ответил он, едва ли не извиняясь перед самим собой.

– Мы будем спать здесь? – спросил малыш.

– Да, – решительно подтвердил мальчик-солдат. – Где одеяло?

– Снаружи.

Когда мальчик-солдат обернулся, чтобы взглянуть на малыша, тот упрямо смотрел себе под ноги.

– В чем дело?

– Я не хочу спать здесь, – осипшим шепотом признался Ликари.

– Но я хочу, – твердо сообщил мальчик-солдат. – А значит, так и будет. Принеси мое одеяло.

– Да, великий, – чуть слышно ответил ребенок и вышел наружу.

Мальчик-солдат тяжело вздохнул – возможно, с некоторым смирением, и медленно обошел комнату, изучая стены, потолок и рамы на окнах. Скатанные шкуры, зимой закрывавшие окна от холода, давно сгнили. Я удивился, почему его так обеспокоили окна, когда одна из стен заметно прогнулась. Выстоит ли дом еще одну зиму? Он вернул этот вопрос мне. Я попытался не обращать на него внимания, но инженер во мне не мог стерпеть ненадежную стену. Я сосредоточился на ней, пока он не проникся моим впечатлением. Он серьезно кивнул – может быть, мне, – а потом уверенным щелчком пальцев укрепил стену корнями. Бревна сделались уже слишком мягкими, чтобы вернуть их на места, но он мог их укрепить. Свисающие корни сплелись между собой в сеть, а затем уцепились за потолок и стены. Гибкое плетение сделало конструкцию заметно надежнее. К тому времени, когда Ликари вернулся с моим старым одеялом, потолок дома Лисаны был укреплен и приведен в порядок. Малыш удивленно огляделся по сторонам и радостно улыбнулся переменам. Огонь очага теперь ровно освещал комнату. Я и не подозревал, какими пугающими казались извивающиеся тени от корней, пока они не исчезли.

Мальчик-солдат забрал у Ликари одеяло и сильно встряхнул. От порыва ветра пламя в очаге заметалось, а в воздухе густо повисла пыль. Мальчик-солдат сумрачно на нее посмотрел.

– Завтра, – объявил он, – ты выстираешь одеяло и повесишь сушиться у огня. А пока – как будем сегодня спать, на нем или под ним?

– Под ним, – решительно ответил Ликари и осторожно уточнил: – По крайней мере, ты. Оно не очень большое. Жаль, что у нас нет еще одеяла.

– У нас будут еще одеяла после ярмарки. У Лисаны было много толстых ковров и разноцветных одеял, – проговорил мальчик-солдат, словно заклинание.

Он, несомненно, произнес это вслух лишь потому, что страшно по ней тосковал. Упоминая о ней, он сильнее ощущал ее присутствие в доме – даже если его слышал всего лишь маленький сонный ребенок.

Он расстелил одеяло на моховой постели, затем медленно обошел комнату, дотошно вспоминая ее прежний вид. Ликари остался у очага, обсасывая косточку и с любопытством на него поглядывая.

Кедровый сундук, который он попытался подтащить поближе к огню, покрывали мох и плесень. Он рассыпался на части от первой же попытки его открыть. Мальчик-солдат смел в сторону потрескавшиеся остатки крышки. Насекомые давным-давно сожрали роскошный мех. Даже кожа позеленела и оказалась вся в дырах. Моль превратила шерстяные одеяла в клочья и мелкую труху, яркие краски выцвели. Ткани сгнили в плотное вонючее месиво. Со вздохом отвращения мальчик-солдат опустил угол, который пытался приподнять, и вытер руки об пол.

– Можешь идти спать, если хочешь, – бросил он засмотревшемуся ребенку.

Ликари с радостью бросился к моховой постели и забрался под одеяло, но не заснул. Он разглядывал меня блестящими любопытными глазами, пока мальчик-солдат бродил по комнате, раскапывая остатки имущества Лисаны.

Тяжелая медная миска вся пошла зеленью, местами почти до черноты, чеканный рисунок полностью стерся. Несколько уцелевших изделий из дерева испещряли червоточины. Чем больше он находил истлевших напоминаний о прежней жизни Лисаны, тем более грустным и прогнившим казался заброшенный дом. Он не мог делать вид, что она еще вчера была здесь. Минули десятилетия, если не целые поколения.

Печаль и покорность поднимались в нем, словно прилив; я не знал, в какой степени эти чувства принадлежат ему, а в какой – тени Лисаны. Он подбросил дров в огонь и в его свете разложил несколько найденных вещей, словно устраивал нечто вроде музея. Две стеклянные чаши. Лампа из мыльного камня. Маленькая нефритовая ложечка для мазей. Он выложил все это в ряд, что неприятно напомнило мне, как мы складывали тела погибших от чумы в ожидании похорон.

Между делом он время от времени оглядывался на Ликари, как будто ожидая чего-то. Мало-помалу глаза маленького спека закрылись, а дыхание углубилось и выровнялось. Мальчик-солдат выкопал гребень из слоновой кости, отнес к очагу и невероятно долго его очищал. Закончив, он снова посмотрел на ребенка.

– Ликари? – тихо позвал он.

Тот даже не вздрогнул. Убедившись, что он действительно крепко спит, мальчик-солдат тихонько вздохнул, вытащил из огня головню и, стараясь не шуметь, направился в дальний угол дома.

Сперва я подумал, что им движет скрытность Лисаны, когда он медленно пробежал пальцами по мху, покрывавшему бревенчатую стену. Деревянные гвозди, удерживавшие крышку тайника, давно сгнили, но проникшие внутрь корни укрепили ее еще надежнее, чем прежде. Он распутывал и вытаскивал их крайне осторожно, но крышка все равно развалилась на куски, когда он откинул ее. Теперь я понимал, что не скрытность, а уважение заставило его дожидаться уединения.

Этот секрет принадлежал Лисане. Он убрал рассыпавшуюся крышку и заглянул в тайник. Внутри лежало все, что осталось от наиболее ценимого ею имущества. Здесь она скрывала свои тайные слабости – украшения, подобающие женщине ее народа, но излишние для великой. Осколки ее разбитой мечты, для Лисаны заключавшиеся вовсе не в кавалерийской сабле, паре шпор или дневнике. Мальчик-солдат вытащил из тайника дюжину тяжелых серебряных браслетов, потускневших от времени, четыре широких крученых ожерелья: три серебряных и одно чеканного золота. Еще он обнаружил несколько полосатых браслетов из клыков или бивней какого-то животного и головные уборы из нефрита, гематита и незнакомого мне синего камня. Швы лежащих под ними кожаных мешочков разошлись, и ему пришлось бережно поднимать их в горстях, чтобы не рассыпать содержимое. Их он перенес к огню по одному. Плетеные жилки растянулись или сгнили вовсе, но полированные бусины из кости, янтаря, нефрита и жемчуга сохранились. Мальчик-солдат относил находки к очагу, доставая из тайника все новые и новые драгоценности и резные украшения. Я улавливал обрывки воспоминаний Лисаны. Там была спрятана пара мелочей: костяная рыбка и листик из нефрита, подаренные ей отцом, когда она была маленькой девочкой. Другие украшения она выменяла, повзрослев и пытаясь привлечь внимание одного юноши. Но по большей части это были дары, которые она получала как великая, подношения от благодарного ей клана.

Опустошив тайник Лисаны, мальчик-солдат долго сидел у огня, тоскливо разбирая находки. Он долго держал в руках резную костяную фигурку размером с кулак, изображавшую пухлого младенца. Я понял, что это амулет плодородия и что Лисана пыталась стать не такой одинокой. Ее старания ни к чему не привели. Я вдруг узнал, хотя и неизвестно откуда, что великие редко оставляли потомство и их дети высоко ценились народом. Я в ином свете увидел стремление Оликеи почаще делить со мной ложе и понял, как наивно и глупо было с моей стороны полагать, что ее во мне привлекаю я сам. Я мысленно припомнил ее заигрывания. Она никогда меня не обманывала. Я сам додумал обстоятельства нашей связи и вообразил, что ее интерес ко мне столь же романтический, сколь и чувственный. Ничего подобного не было тогда и сейчас тоже нет. Она рассчитывала, что я обрету могущество, которое она разделит со мной. А еще она надеялась стать матерью ребенка великого – редчайшей ценности для ее клана.