Текст книги "Любовник"

Глава 8

Майкл не представлял, что будет похищен на людной улице при свете дня. И не зверским злодеем, а обыкновенным кебменом.

Равнодушные пешеходы торопились мимо, продавцы на все лады расхваливали товар, а его член горел и подергивался, как живое существо, и не подозревал об опасности. Пальцы сжимали железную рукоятку дверцы, но не могли остановить кеб.

В экипаже удушливо пахло чьими-то духами, застоялым сигарным дымом и влажным сеном, и от этого у Майкла безумно кружилась голова. Словно его окружал хоровод безликих, безымянных седоков, которые никогда не узнают о безвестной старой деве и мужчине, которого она наняла, чтобы тот лишил ее невинности.

– Извини. – Ее тихий, размеренный голос показался Майклу неистовым ревом. Плечо в такт движению кеба прикасалось к его плечу и бередило сведенные от напряжения мышцы. – Я не имела в виду, что твоя внешность привлекает ненужное внимание.

Маршрут кеба мог завершиться в двух различных конечных точках, а у Майкла был двойной выбор. Сгрести в охапку Энн и выпрыгнуть на ходу или ждать, куда привезет его экипаж.

На тот свет или в его городской дом.

Если они попытаются выпрыгнуть, Энн поранится, быть может, даже убьется. А всего минуту до этого в ее голове роились мириады картин, как могут наслаждаться друг другом мужчина и женщина.

Ему, а не ей надо просить прощения.

– Я уже говорил тебе вчера. – Дыхание Майкла затуманило стекло. – Передо мной не надо извиняться. Никогда.

Солнечный луч сверкнул в витрине магазина, и лавина света на мгновение ослепила Майкла. Пальцы сжимали неподатливый металл рукоятки дверцы, а другая рука впилась в набалдашник трости. Золото казалось теплым и мягким, как тело Энн.

Это третий вариант. Трость всегда при нем, как кинжал и презервативы в тумбочке у кровати. Золотой набалдашник выворачивается, и палка моментально превращается в короткую шпагу. Милосерднее убить ее самому – быстро и безболезненно, а не слушать, как она молит о смерти.

Как умоляла Диана.

– Я по себе знаю, что значит стать объектом любопытства.

Сострадание этой женщины нервировало. Майкл резко повернулся к ней. В полумраке экипажа ее лицо казалось совершенно бледным, но глаза поблескивали. Ей было невдомек, что возница способен похитить людей и убить. И уж совсем не верилось, что похитителем станет мужчина, который нанят ею ради удовольствий.

Она прикасалась к нему, эта старая дева, которой только предстояло изучить, каковы ее желания. Накрывала его руку своей ладонью и ни разу не дрогнула от отвращения, когда чувствовала уродливые шрамы.

А он использовал ее!

– Разве ты можешь знать, каково быть объектом любопытства? – резко спросил он.

Разве она знает, что такое ложь, насмешки и убийство?

– Старые девы кажутся свету чудаковатыми. – Глаза Энн затуманила тень, но белое перо на ее шляпке продолжало танцевать в такт движению колес экипажа. – Особенно в провинции, где людям больше не о чем разговаривать, кроме как о своих соседях.

Но она согласилась остаться у него, чтобы их видели вместе, хотя сознавала – это испортит ее репутацию.

Снаружи послышалась музыка духового оркестра, в окне со стороны Энн засверкали яркие всполохи – блестели трубы, бухали барабаны.

Майкл никогда не называл его имени. Ни Габриэлю. Ни мадам, воспитавшей двух ангелочков. Когда его похитят, он просто перестанет существовать в мире, который и без того считал его мертвецом. Распадется круговорот желания и смерти. Не останется страха, плотского голода, который съедает и душу, и тело. И не останется никого, способного помочь Энн.

Но разве можно допустить, чтобы она оказалась во власти этого человека?

Кеб завернул за угол – экипаж накренился, скрипнуло дерево. Энн ухватилась за ременную петлю. Поздно!

Женщина повалилась на него. Ни гренадин, ни шерсть, ни начиненный китовым усом корсет не спасли его от толчка ее крепких, круглых грудей. Майкл проклял свой член, который отозвался непроизвольным подергиванием. И того, кто, насылая страх, обострял его желание. У Майкла не оставалось сомнений, что произойдет, если его и Энн похитят вместе. Ни один из них не выживет.

Инстинктивный порыв бежать, спастись превратился в более настойчивую потребность оберегать. Майкл и его враг были последними звеньями цепочки. Когда они умрут, некому будет носить родовое имя, Энн тоже была последней в своей ветви. Майкла подмывало оплодотворить се своим семенем и вытолкнуть из кеба в надежде, что она останется жива и выносит ребенка. Из нее получится любящая мать. Сын или дочь станут сосать ее груди, как сосал их он, и, не ведая о его грехах, впитывать ее душевную доброту. Его потомство. И в то же время кровь от крови того человека. Майкл едва подавил желание создать жизнь из бесконечной и бессмысленной череды разрушений.

– Слухи порождало не твое семейное положение, – авторитетно заявил он. – Женщины и мужчины очень часто презирают то, чего жаждут, и наоборот. Все дело в твоем состоянии.

– Дело вовсе не в том, что породило слух, – тихо возразила Энн. Кожаное сиденье под ними поскрипывало и подпрыгивало – почти болезненно подхлестывая его возбуждение. – Дело в той боли, которую он вызывает.

Левое заднее колесо угодило в яму. Кеб накренился, а затем дернулся вперед.

Майкл не мог ей сказать, что слова не ранят. Не мог солгать, что настанет день и она перестанет ощущать боль. Если возница доставит их к тому человеку, у Энн не останется времени для роста, для любви и для смеха.

Мимо промелькнули красные кирпичные дома, и от этого забрезжила надежда: пока что экипаж не отклонился от маршрута и вез их к нему домой. Всколыхнулась ярость: с ним играли, как кошка с мышью, а он ничего не мог поделать.

Лишь наблюдать и ждать.

– Я трогала себя.

Майкл покосился на Энн. Ее щека вырисовывалась на фоне марева стен за окном. В груди свилась невидимая пружина: женщина решилась на откровенность, потому что считала, что обидела его, и хотела загладить вину.

– Утром ты меня спрашивал, трогала ли я себя, когда представляла, как мужчины сосут женщин. Да, трогала. – Энн мяла ридикюль, и жемчужины поблескивали, словно черные бриллианты. – Лежала в кровати и представляла, что ты меня сосешь. – Беззащитный взгляд говорил о том, что она не уверена в его реакции. – Лежала и трогала.

Глупо было ревновать к мертвецу, но Майкл испытал ревность. Прокатилась черная волна гнева. Энн Эймс представляла, что ее сосал Мишель, а не Майкл. Ни одна женщина не выкрикивала в порыве страсти его нареченного имени.

Всегда только Мишель.

И никогда Майкл.

– Ты бы предпочла иметь меня таким, каким я был раньше? – грубо поинтересовался он. – Только притворяешься, что не замечаешь шрамов?

Энн не отвернулась и не опустила глаза.

– Нет, это не так.

– Что не так? – безжалостно настаивал Майкл. – Не притворяешься, что шрамов нет, или не притворяешься, что они ничего не значат?

– Я не хочу, чтобы ты стал прежним.

Однако Майклу мучительно захотелось снова стать Мишелем, ради ее же блага. Забыть о цене, которую ей придется заплатить ради него. Забыть о том, что ее ждало. Через час. Через день. Через месяц. Враг непременно явится.

– Почему? – грубо спросил он.

– Потому что я почувствовала себя желанной.

Притом, что восемнадцать лет назад он ее просто не заметил. Обидел свою старую деву еще до того, как с ней познакомился. Напряженные мышцы пронзила дрожь – от сознания того, в какой ад он ее вовлек, и жажды иных обстоятельств, при которых все могло бы сложиться иначе. Но лучше об этом не думать, для их же собственного блага.

Однако сделать это оказалось нелегко.

– Ты желанна, Энн. Я видел, как мужчина заглядывался на тебя на улице. И я тебя тоже хочу.

Ее бледно-голубые глаза засверкали. Она хотела бы в это поверить, но пока не могла.

– Ты говорил по-французски лишь однажды, после того как лишил меня девственности. – Стараясь скрыть смущение и свою незащищенность, Энн потупила голову. А кеб тем времени катил и катил к месту своего назначения. – Почему?

Энн начинала складывать воедино отдельные части головоломки. Майкл скрипнул зубами. Потому что теперь он хотел ее больше жизни. Но не такого ответа она ждала. Вечером она поправила его, когда он назвал ее mon amour – любовь моя. Но не тогда, когда произнес «шери». Она хотела французских любезностей, которыми он награждал остальных своих клиенток. И ее тоже, пока не понял, что нет смысла притворяться тем, кем он теперь не был. Майкл едва заставил себя произнести слова, которых она ожидала.

– Ты предпочитаешь, чтобы я говорил по-французски чаще?

Не окажется ли смерть безболезненнее, если ее причиной послужит Мишель?

– Я хочу, чтобы ты учил меня французскому.

Майкл покачал головой. Он не мог быть Мишелем, даже если таково последнее желание этой старой девы.

– Ты его и так знаешь.

Каждая прилично воспитанная женщина занималась французской грамматикой.

– Но не так… – Энн перехватила его взгляд. – Я хочу, чтобы ты научил меня другим словам, не из медицинских учебников. Ученые определяют оргазм как средство, благодаря которому сперма попадает в организм женщины и оплодотворяет ее. А клитор – как пенисоподобный орган, который, будучи частью тела женщины, не развился в то, что является гордостью мужчин. А мне нужны слова, которые отражают красоту физического соития.

«Откуда приличная дама знает такие термины?» – удивился Майкл. Общество тщательно скрывает их, опасаясь, что женщины отравят ими души. Не иначе как из медицинских учебников, поэтому-то ее знания так отдают болезнью и смертью.

– В английском языке тоже есть такие слова, – заявил он.

– Ты прав, но мне они кажутся грубее. Соитие – вещь земная, примитивная. Однако то, что ты делал… То, что мы делали вместе, – не отвратительно. Наоборот, я ни разу не чувствовала себя ближе к другому человеку, чем когда ты находился во мне. Французский – красивый язык. – Энн попыталась придать голосу легкость, но у нее ничего не получилось. Жизнь никогда не давалась ей легко. – Для интимных дел он подходит гораздо лучше.

Когда-то Майкл тоже так считал, но теперь мог сосредоточиться только на перемалывающем скрипении колес и пульсирующем жаре от прикосновений ее плеча, ноги и бедра.

Двадцать семь лет назад секс удержал Майкла у края пропасти безумия. По-французски он выражал свою потребность в удобствах, в удовольствиях. Именно эта потребность и породила Мишеля. Энн не требовала, чтобы он стал прежним. Она хотела, чтобы он сделал ее жизнь более сносной.

– Какие же ты желаешь знать слова? – хрипло спросил он.

– Вчера ты меня целовал, – решительно начала Энн.

– У французов много слов для обозначения поцелуя. – Майкл прислушался к перестуку лошадиных копыт, пытаясь понять, быстрее или медленнее они теперь движутся. – Зависит от того, кого целуют и куда.

– Ты целовал меня между ног.

Удары сердца, казалось, заглушили грохот копыт. Как далеко согласна зайти эта женщина, пустившаяся в путешествие с человеком, которого не знала?

– Женский клитор называется un bouton d'amour – бутон любви. – Майкл почувствовал во рту солоноватый привкус страсти. – А этот тип поцелуя – le broute-minou.

Энн отвела глаза и принялась рассматривать истертую кожаную обивку кеба. Белый плюмаж и черные поля шляпки скрывали ее лицо. А Майкл вглядывался в окно и силился узнать знакомые ориентиры города. Они были совсем рядом с его домом. Всего в нескольких кварталах от него. И он не смог подавить нахлынувшую волну предвкушения, понимая, однако, что слишком рано радуется.

Майкл знал: будет лучше, если враг захватит их обоих именно теперь, пока Энн еще не слишком привязалась к нему, а он – к ней.

– Ты назвал пенис ma bitte. А как еще можно сказать?

Мимо промелькнул парк – марево зеленых листьев и голоса гоняющих обручи детей. Он тоже был когда-то юным, счастливым и беззаботным.

А Энн?

– Есть много слов.

Майкла потревожил скрип кожаного сиденья. Энн повернулась к нему и посмотрела в глаза.

– Например?

Кровь быстрее побежала у него по жилам. Кеб тоже прибавил скорость, возможностей к отступлению не осталось.

– Bequille – костыль, onti! – прибор, bout – конец.

Сам он пользовался членом то как костылем, то как прибором. И то и другое средство быстро приближало даму к неизбежному исходу.

Энн хмурилась. Майкл ни разу не слышал ее смеха. В жизни этой женщины не было ни развлечений, ни удовольствий. Она целиком посвятила себя другим. Майкл хотел научить ее смеяться, пока еще оставалось время.

– Еще мужской пенис называется andouille u col roule. – Легкомысленным тоном он пытался скрыть рвущееся на волю из груди и чресел напряжение.

Энн недоверчиво моргнула:

– Неужели французы зовут его сосиской с воротником хомутиком?

Майкл с интересом ждал ее реакции.

– А разве плохое сравнение?

В глазах ни следа упрека, одно любопытство.

– Еще есть слова? – Она по-прежнему оставалась серьезной, женщина, признавшаяся, что никогда не смеялась. И хотела дойти до конца в своем исследовании нюансов страсти. Многие французские выражения, если их перевести на английский язык, казались очень смешными. Майкл выбрал одно из них.

– Cigare a moustache – сигара с усами.

Воображение ее не подвело: в кебе послышался смех, голубые глаза Энн блеснули.

– А ты какое предпочитаешь?

Его подрагивающая плоть напряглась, отвердела и удвоилась в размере. Казалось, она готова выскочить из собственной кожи, словно перезрелая виноградина.

– Bitte, – хрипло произнес он. Из его речи вдруг улетучились все смешливые нотки. Память любезно напомнила, как туго ее тело охватывало его плоть.

– Почему ты поставил перед словом bitte местоимение женского рода? Ведь речь идет о мужском органе.

– Потому что это существительное женского рода.

Энн посмотрела на его брюки. А Майклу незачем было опускать глаза: он и так понимал – влажное пятно свидетельствовало о его возбуждении. Прошлой ночью их общая смазка содействовала его беспрепятственному проникновению.

В окне, за головой Энн возник дом в стиле XVIII века из золотистого камня – начало его улицы. Майкл приготовился действовать. Сейчас кеб либо остановится, либо проедет мимо. Энн возьмет либо он, либо враг.

Все его существо напряглось, Майкл ждал.

Кеб замедлил движение и остановился. Значит, время умирать пока не настало. Теперь вся его энергия обратилась в желание.

– Потому что он предназначен для женщин, – ответил он. Возникла мысль задрать ей юбку и взять прямо в кебе. Энн не станет сопротивляться. Она позволит делать с собой все, что угодно.

Он распахнул дверцу и выскочил наружу. Кожу остудил свежий ветерок, но не погасил жара его страсти. Позади него скрипнули рессоры. Майкл обернулся и застыл. Энн наклонилась – белый плюмаж играл на ветру, и она узким носком туфли нащупывала ступеньку. Память услужливо воспроизвела картину примерочной в ателье мадам Рене.

«Ее следовало бы одевать в бархат и тончайшие шелка, а не в гренадин и шерсть», – плотоядно подумал он.

Майкл подхватил Энн за талию и поставил на землю. При этом набалдашник трости уперся в корсет. Обычная трость – принадлежность джентльмена, а не орудие убийства. На сей раз.

Энн распахнула глаза и ухватила его за плечи. Было очевидно, что она не привыкла, чтобы ей помогали выходить из экипажа. Не привыкла, чтобы говорили приятные вещи, не привыкла чувствовать себя желанной.

Но он ее жаждал! Ей никогда не понять, как сильно.

– Мужская сперма… – Ее дыхание овеяло Майклу губы. Воспитанный голос звучал тихо, как шепот, солнце коснулось кончиков ресниц, и они засияли золотом. – Как это по-французски?

Желание пронзило его чресла. Майкл понимал, куда это заводит. Следовало ее остановить, но он не мог.

– Came. – Ее тело было таким же жарким, как и ее дыхание. – Sauce. Blanc.

– Blanc? – Энн попробовала на языке незнакомое слово. – Разве твоя сперма белая?

– Белая, горячая и густая.

Возница громко прочистил горло. Энн смутилась: она позволила мужчине вольности на людях; высвободилась из рук своего спутника и приняла благовоспитанный вид.

Но Майкл оставил ее лишь на мгновение – чтобы бросить кебмену монету. И тут же нарочно положил ладонь на бедро, которое сжимал ночью, когда Энн восседала на нем и кричала от страсти.

На двери поблескивал бронзовый молоток, но не было никакой таблички, обозначавшей имя: ни Майкла, ни Мишеля. Выкрашенная белой эмалью дверь оказалась незаперта и легко повернулась на смазанных петлях. Их приветствовал аромат гиацинтов.

У смерти тоже сладковатый запах. Он скрывает вонь разложения, запах соблазна и неосмотрительности. Но в умирании нет ничего красивого. Как и в убийстве.

Энн шагнула вперед, а Майкл задержался на пороге, помедлив затворить за собой дверь. Прохладный воздух овевал пальцы, которые за секунду до этого опалял жар се

Он тщательно запер замок – напрасная предосторожность. Ни запоры, ни двери не уберегут от этого человека.

Энн держала спину удивительно прямо, и между воротником и прядью скрытых под шляпкой светло-каштановых полос виднелась полоска бледной кожи. Какой она была восемнадцать лет назад?

Как он мог просмотреть ее в толпе жеманных дебютанток и надушенных красоток? Майкл ткнулся лицом ей в шею и отвел в сторону по-детски тонкий локон.

Энн напряглась. Боль спиралью скрутила Майкла: жертва отвергала охотника. Он на мгновение закрыл глаза, все его чувства были настроены па ее тело.

– Ты сказала, что не стесняешься меня.

– Так и есть, – ответила она шепотом, будто стены в этом доме имели уши и могли засвидетельствовать о ее недостойном поведении.

Что ж, быть может, это было справедливо.

– В таком случае ты стесняешься прикасаться ко мне или желать меня.

Мимолетный вздох нарушил тишину вестибюля.

– Нет.

– В таком случае ты бы смотрела на меня и дотрагивалась открыто, без всякой сдержанности.

Энн моментально обернулась. Стыд боролся с желанием, непосредственность – с чувством самосохранения.

– Ты это имела в виду, когда говорила, что намерена получить от меня все?

Теперь Майкл не думал о том человеке, пока не думал, до вечера.

– Да. – Энн решительно запрокинула голову. – Скажи, если женщина хочет поцеловать у мужчины bitte, как говорят об этом французы?

В кебе Майкл ожидал такого вопроса, но теперь он застал его врасплох. Он слишком ясно представил эту картину и оценил ее порыв доставить наслаждение наемному мужчине.

Пять лет ни одна женщина не принимала его в рот. Какое-то мгновение он думал, что прямо на месте кончит, как случилось, когда его впервые ласкала мадам.

– Bonjour, monsieur. – Гулкое эхо шагов быстро приблизилось к ним. – Мадемуазель.

Лицо Энн потускнело, она снова превратилась в сдержанную старую деву. А Майкл еще так мало успел. И времени оставалось совсем немного. Он встревоженно наблюдал за Энн, пока Рауль, не говоря ни слова, принимал ее плащ. Он мог читать ее мысли, словно женщина произносила их вслух. А выражение лица было точно таким же, как в ателье, когда он представлял ее мадам Рене.

Ее волнует то, что дворецкий знает, что она купила услуги Майкла. Она потупила глаза и уставилась на влажное пятно на его брюках. Кровь бросилась ей в лицо, но то был не румянец возбуждения.

Рауль крепко ухватил золотой набалдашник трости Майкла – пальцы в белой перчатке коснулись искромсанной шрамами кожи.

– Изволите сегодня ужинать, месье?

Энн вскинула голову. Ее осенило, каков должен быть буквальный перевод французского эквивалента слова «сперму». А фиалковый взгляд Мишеля подтверждал: да, она вполне съедобна.

– Да, – бесстрастно ответил он. – Сегодня мы с мадемуазель собираемся ужинать дома.

Энн провела розовым кончиком языка по губам. Тело Майкла напряглось.

– Позвольте вашу шляпку, мадемуазель, – повернулся к ней Рауль.

Энн машинально потянулась к голове, но остановленная взглядом Майкла рука застыла на полдороге. Красные пятна на ее лице слились в сплошной багрянец. Покусывание. Полизывание. Поцелуи. Точно так же ее губы ответят на мучительную ласку пера. И поцелуй его пениса.

Энн медленно опустила руку.

– Спасибо, я предпочитаю, чтобы шляпка осталась со мной.

Майкл резко выдохнул. Невероятно, но его эрекция усилились.

– Как вам угодно. – Дворецкий терпеливо тянул руку в белой перчатке, чтобы принять ее черные, шелковые. – Мадемуазель может познакомится с меню.

– Нет, спасибо. – Энн отвернулась от Майкла и уперлась взглядом в черный галстук дворецкого, потом посмотрела на молочно-белую стену: на что угодно, лишь бы не встречаться глазами с Раулем. А тот безучастно таращился на ее шляпку, нисколько не интересуясь ее смущением. Женщина неловко расстегнула плащ. – Я уверена, все, что бы ни приготовил ваш повар, будет замечательно.

– Слушаюсь. – Рауль спокойно принял ее черный гренадиновый плащ. – Благодарю вас, мадемуазель.

– Мы будем ужинать и восемь, – холодно распорядился Майкл, не сводя взгляда с Энн.

– Я сообщу повару, месье.

Майкл протянул ей руку – открыто, при посторонних, при свете дня, без всякого стеснения. А она из-под полей шляпки долго смотрела на его шрамы. Этой рукой он ее ласкал, этими пальцами проникал в глубины ее тела. Наконец, развернув плечи, она тоже подала ему руку.

Друзья. Любовники. Узы стали нерушимыми. Она не отвернется от него. А он возьмется ее защищать. Как – он еще не знал. Удовлетворенный ее чувственностью, понимая, что она его не оттолкнет, Майкл выпустил руку женщины и, положив ладонь ей на талию, повлек к лестнице: удары сердца отсчитывали пройденные ступени.

– Месье, вам почта. – Голос Рауля отразился от высокого потолка и крашеных стен. – Я отнес ее в кабинет.

Майкл ни на секунду не задержался.

– Хорошо, посмотрю позже.

Гораздо позже. Ведь смерть была невероятно близка. Пусть его старая дева не подпускает ее к себе хотя бы еще денек…

Энн ухватилась за искусно отлитые перила. Пять лет назад балюстрада была из дерева. Диана скатывалась по отполированным перилам прямо в его объятия и на его ждущий член.

Энн исподтишка поглядывала на вздутие на его брюках. Что она представляла? Каков он на вкус? Сумеет ли она его принять в другие места? И как себя поведет, когда мягкое перышко начнет щекотать укромнейшие части ее тела?

Напряжение внутри нарастало подобно раскаленной лаве.

Теперь ничто не помешает их наслаждению. Только бы Энн дала то, что требовалось для предстоящей ночи, – несколько часов передышки. А он ей даст память, которая будет ее поддерживать всю оставшуюся жизнь.

– Месье! – Голос Рауля раздался прямо за их спиной. Черт бы побрал этого дворецкого – оказывается, он шел следом за ними. – Человек, который принес почту, сказал, что это очень срочно. И чтобы вы прочитали письмо, как только вернетесь. Оно от господина, с которым вы недавно познакомились, но которого больше с нами нет.

«Больше с нами нет», – отразилось от мраморных сводов.

От удушающе-приторного аромата гиацинтов сдавило горло, леденящий холод заморозил кровь.

Скольким людям предстоит еще умереть, пока все не закончится? Сквозь шерстяную ткань пальцы ощутили живое тепло: вот оно, свидетельство того, кто станет очередной жертвой. Майкл отдернул руку от талии Энн и круто повернулся на блестевшем, словно зеркало, полу. Рауль протянул серебряный поднос с корреспонденцией.

В этом жесте не было ничего угрожающего, если бы не слова, которые произнес дворецкий. Энн неподвижно стояла рядом. Пока его, но меченая для другого.

С ничего не выражающим лицом Майкл сорвал печать. На ладонь выпал ключ. Внутри конверта оказался другой конверт. На нем – только адрес. Почерк мелкий, аккуратный, женский. Надпись очень короткая: «От одного юриста другому».

Черные точки танцевали у Майкла перед глазами. Будто издалека донесся голос Энн:

– Пожалуйста, не считайте себя обязанным меня развлекать. Я вполне понимаю… у вас могут быть личные дела…

Личные дела…

Да, смерть – дело сугубо личное.

Слова на белой мелованной бумаге расплывались. Все было бы намного проще, если бы Энн Эймс ему не нравилась. А нравились ли ему женщины в прошлом, которые прогоняли его кошмары? Нравилась ли Диана?

– Спасибо. – Он улыбнулся и заметил, что в светло-голубых глазах Энн отразились два лица: Майкла и Мишеля. – Я на несколько минут. Рауль, проводи мадемуазель в библиотеку.

В доме не было ни дорожек, ни ковриков, чтобы приглушить шаги. И в йоркширском поместье тоже никаких ковров. Ничего, что послужило бы пищей всепожирающему огню. И дом того человека был таким же пустым. Двадцать девять лет назад Майкл не представлял, чего ожидать, когда входил в его кабинет. А теперь знал, но это не вызывало у него никаких эмоций.

Но в отличие от того человека Майкл импотентом не был. И даже теперь его член продолжал пульсировать и подрагивать. В кабинете рядом со столом под мраморной крышкой стоял черный чемодан. Майкл не удивился его содержимому, как не удивился и посланию, находившемуся во втором конверте.

«Уважаемый господин Литтл!

Мое свидание с месье д'Анжем прошло вполне успешно. Я помню, что вы беспокоились о моей безопасности. Прошу вас, больше не надо. Я счастлива и довольна.

Согласно пункту нашего соглашения вы можете перевести на имя месье д'Анжа четверть причитающейся ему суммы. А меня при необходимости найдете по указанному ниже адресу. Я решила остаться здесь на оговоренный месячный срок, чтобы постоянно не переезжать из своего дома в резиденцию месье д'Анжа и обратно. Буду весьма признательна, если вы возьмете на себя труд время от времени заглядывать в мой дом, чтобы убедиться, что там все в порядке.

Искренне ваша мисс Энн Эймс».

Майкл посмотрел на четко выписанный адрес в конце листа, а затем заглянул в расширенные от ужаса глаза мистера Литтла. Никакого перевода не будет. Договор уничтожен, а его обгоревшие клочки высовываются изо рта несчастного стряпчего. Смерть не принесла ему покоя. Он даже не узнал, почему умирает. Точно так произойдет и с Энн.

Майкл продолжал смотреть на труп маленького человечка, в чьей кончине был повинен он сам. И ничего не испытывал. Ни печали, ни сожаления. Только пульсация в напряженном члене замедлилась, потому что остывающая кровь бежит не так быстро.

В неподвижных зрачках покойного мелькали крохотные образы: танцующий на черной шляпке белый плюмаж, полные чувственности светлые глаза, темные соски на бледной груди. Алые губы, белые подвязки, телесного цвета чулки, черные остроносые туфли.

Убийство стряпчего не оставляло ни малейших сомнений. Враг не успокоится, пока кожа Энн не превратится в коросту смерти и ее тело не найдет приют в чемодане.

Враг отпустил Диану. Майкл надеялся, что он так же поступит и с Энн, но ошибался. Ей не уйти живой. И не важно, умрут ли они вместе или по отдельности.

Тишину нарушил тихий стук.

Нет, это не враг. Появление врага не производит шума. Одеревеневшими пальцами Майкл захлопнул крышку чемодана и закрыл замок. И только после того, как положил ключ в карман, ответил:

– Войдите.

В двери показалась седеющая голова Рауля, нос его привередливо морщился.

– Вы что-то сожгли, месье?

Сожжены два стряпчих, убит юрист, а мужчина-проститутка пока что жив.

Содержимое чемодана обуглилось от прежнего огня. ~ Ты что-то хотел? – ровным голосом спросил Майкл.

– Ваш ужин, месье… Все как обычно? Еда. Мертвая плоть живым.

– Я буду то же, что приготовят для мадемуазель Эймс.

– Слушаюсь, месье. – Седеющая голова дворецкого исчезла.

– Рауль!

В ту же секунду дворецкий вернулся.

Майкл купил этот лом в стиле эпохи королей Георгов восемнадцать лет назад. Рауль был уже в нем – прислуживал старым хозяевам. Майкл позволил ему жениться на домоправительнице. Взамен они с Мари служили ему верой и правдой.

Не задавали вопросов, не распускали слухов. А когда в доме вспыхнул пожар, в котором сгорела Диана, остались следить за ремонтными работами, а потом присматривали за хозяйством.

Майкл понимал, что очень мало знает о своих главных слугах.

– Сообщите Габриэлю, что он мне понадобится сегодня же вечером. И вот что еще, Рауль… – Дворецкий стоически выдержал взгляд господина. – Полагаю, вам не следует напоминать, что никого другого я сегодня не жду.

Рауль поклонился и тихо удалился. Майкл посмотрел на закрытую дверь. Нельзя позволить врагу похитить Энн. Когда она умрет, ее последняя мысль будет о наслаждении. А последнее, что увидит, будет он, а не враг.