Текст книги "Круглосуточный книжный мистера Пенумбры"

Но это было месяц назад. Теперь я уже ночной продавец в магазине Пенумбры и карабкаюсь по лестнице вверх-вниз, как обезьяна. Тут целая методика. Подкатываешь лестницу, фиксируешь колеса, потом, согнув колени, прыгаешь сразу на третью или четвертую ступеньку. Подтягиваешься на руках, стараясь не растратить импульс, и вот ты уже одолел пять футов. Карабкаясь, смотришь строго вперед, а не вверх или вниз; фокус где-то в футе перед собой, чтобы цветные корешки просто мелькали пятнами. Мысленно пересчитываешь перекладины лестницы, добравшись, тянешь руку за книжкой… то есть, конечно, тянешься всем телом.

В профессиональном смысле, возможно, это не такой ценный навык, как веб-дизайн, но, пожалуй, прикольнее, да и я готов уже на всё.

Только хотелось бы применять его почаще. Книжный магазин мистера Пенумбры работает круглосуточно не из-за того, что от покупателей отбоя нет. По сути, это покупателей почти нет, и иногда мне кажется, что я тут ночной сторож, а не продавец.

Пенумбра торгует подержанными книгами, но они все как одна в таком прекрасном состоянии, что их можно принять за новые. Принимает он их днем, строго сам – закупать книги может лишь тот, чье имя указано на вывеске, – и покупатель он, похоже, придирчивый. Хит-парадами бестселлеров он особо не интересуется. Его подборка весьма эклектична; я не вижу в ней никакой системы, кроме, наверное, его собственного вкуса. Так что у него нет ни подростков-волшебников, ни вампиров-полицейских. И кстати, зря – ведь именно в таком магазине хочется купить книжку про подростка-волшебника. В таком магазине хочется быть подростком-волшебником.

Я рассказал о Пенумбре друзьям, и некоторые пришли поглазеть на полки и на то, как я взбираюсь на эти пыльные высоты. Обычно я подбиваю их что-нибудь купить: роман Стейнбека, рассказы Борхеса, толстый томик Толкина – эти авторы, похоже, Пенумбре интересны, у него есть полные собрания их сочинений. Как минимум друзья уходят с открыткой. На кассе этих открыток целая куча. На них чернильный рисунок самого магазина – настолько хорошо забытый дурацкий стиль с тонкой штриховкой, что он снова стал модным, – и Пенумбра продает их по доллару за штуку.

Но по доллару каждые несколько часов даже моя зарплата не набирается. И я не понимаю, откуда она берется. Я не знаю, за счет чего магазин держится на плаву.

Одну покупательницу я видел уже дважды и почти уверен, что она работает в соседнем заведении. Я почти уверен в этом потому, что оба раза глаза у нее были накрашены, как у енота, плюс от нее разило дымом. У нее сияющая улыбка и пыльно-русые волосы. Возраст определить сложно, – может, в двадцать три уже такая взрослая или в тридцать один так хорошо сохранилась. Ее имени я не знаю, но запомнил, что она любит читать биографии.

В первый раз она медленно обошла по кругу ближние стеллажи, шаркая ногами и рассеянно потягиваясь, а потом вернулась к прилавку.

– А у вас есть про Стива Джобса? – спросила она. На ней была толстовка «Норд-Фейс» поверх розового топика с джинсами, а голос звучал немножко гнусаво.

– Наверное, нет, – ответил я, нахмурившись. – Но давайте проверим.

У Пенумбры есть допотопный «Мак-Плюс» с базой данных. Я набрал имя его создателя, и «Мак» радостно звякнул, сигнализируя успех. Ей повезло.

Мы задрали голову перед разделом биографий и нашли ее: единственный экземпляр, сверкает как новенький. Может, эту книгу кто-то подарил на Рождество своему папе, который работает техническим директором и не любит читать. Или, может, предпочитает «Киндл». В любом случае кто-то продал книгу нам, и она прошла жесткий контроль Пенумбры. Чудо из чудес.

– Какой он был красивый, – сказала Норд-Фейс, держа книжку на вытянутой руке. С белой обложки на нее смотрел Стив Джобс, взявшись рукой за подбородок, а его круглые очки были почти как у Пенумбры.

Через неделю она влетела в магазин, радостно улыбаясь и хлопая в ладоши, – тут мне показалось, что ей скорее двадцать три, чем тридцать один.

– Это было нереально круто! – сообщила она. – Так, слушайте, – голос ее посерьезнел, – он написал еще и про Эйнштейна. – Норд-Фейс протянула мне свой телефон, где была открыта биография Эйнштейна авторства Уолтера Айзексона на «Амазоне». – Я нашла в интернете, но подумала, вдруг можно купить у вас?

Я вам скажу: это невероятно. Это мечта книготорговца. Стриптизерша стоит лицом к истории и орет: «Остановись!» Но потом мы, задрав в надежде голову, выяснили, что в нашем биографическом разделе нет «Эйнштейн: его жизнь и его Вселенная». У Пенумбры было пять разных книг о Ричарде Фейнмане, а об Альберте Эйнштейне – вообще ничего. Так говорил Пенумбра.

– Серьезно? – Норд-Фейс надула губы. – Блин. Похоже, придется заказывать в интернете. Спасибо. – Она ушла в ночь и больше пока не возвращалась.

Позвольте сказать прямо. Если бы меня попросили оценить опыт приобретения книг по таким критериям, как удобство, простота и удовлетворенность, список выглядел бы так:

1. Идеальный независимый книжный магазин, например «Пигмалион» в Беркли.

2. Большой и яркий «Барнс энд Ноубл». Знаю, что он корпоративный, но давайте честно – там хорошо. Особенно если стоят большие диваны.

3. Книжный отдел в «Уолмарте». (Рядом с грунтом для растений.)

4. Библиотека на атомной подводной лодке «Западная Вирджиния» в глубинах Тихого океана.

5. «Круглосуточный книжный магазин мистера Пенумбры».

И я поставил себе цель исправить положение. Нет, я не специалист по управлению книжными. И нет, я не знаток покупательской аудитории из стрип-клубов. И нет, я еще никогда не исправлял никаких положений, если не считать того случая, когда я спас фехтовальный клуб Школы дизайна Род-Айленда от банкротства, организовав круглосуточный марафон фильмов Эррола Флинна. Но я вижу, что какие-то вещи Пенумбра явно делает неправильно, а конкретнее – те, которые он вообще не делает.

Например, маркетинг.

Я продумал план: начну с маленьких успехов, чтобы показать себя, потом попрошу денег на печатную рекламу, повешу несколько постеров в витринах, может, даже замахнусь на баннер на автобусной остановке тут неподалеку: «Ждать автобуса час? Подожди у нас». И буду открывать на ноуте расписание автобусов и всех предупреждать за пять минут. Это же гениально.

Но начинать надо с малого, посему я усердно тружусь, пока меня не отвлекают покупатели. Во-первых, подключаюсь к соседской незащищенной вайфай-сети, которая называется попецнет. Затем на всех местных сайтах пишу блистательные отзывы о нашей потаенной жемчужине. Рассылаю местным блогерам письма с радостными эмодзиками. Создаю группу на «Фейсбуке»[2]2
   Здесь и далее упоминается социальная сеть «Фейсбук», и действующее законодательство РФ обязывает нас указывать, что «деятельность американской транснациональной холдинговой компании Meta Platforms Inc. по реализации продуктов – социальных сетей Facebook и Instagram запрещена на территории Российской Федерации». – Примеч. ред.


[Закрыть] с одним участником. Завожу гипертаргетированную рекламную программу «Гугла», которую мы уже использовали с «Новым бейглом», – она отбирает целевую аудиторию с пугающей точностью. В развернутой гугловой анкете отмечаю нужные характеристики:

• живет в Сан-Франциско

• любит книги

• сова

• имеет при себе наличные

• нет аллергии на пыль

• любит фильмы Уэса Андерсона

• по данным отслеживания GPS, недавно бывал(а) в пределах пяти кварталов отсюда

У меня всего десять баксов, так что приходится быть точным.

Это что касается спроса. Предложение тоже надо продумать – у Пенумбры оно, мягко говоря, причудливое. Но и это еще не все. Как я узнал, в круглосуточном книжном мистера Пенумбры, по сути, два магазина.

Один более-менее нормальный – это те книги, которые тесно стоят у прилавка. Низкие стеллажи с метками «История», «Биографии» и «Поэзия». Там есть «Никомахова этика» Аристотеля и «Шибуми» Треваньяна. У этого более-менее нормального магазина ущербный и досадный ассортимент, но там хотя бы то, что можно найти в библиотеке или интернете.

Книги другого магазина расставлены дальше и выше – это к ним надо лезть по лестнице, – а если спросить гугл, их не существует. Поверьте, я искал. Многие из них выглядят древними – потрескавшиеся кожаные переплеты, заголовки, тисненные золотом, но есть и свеженькие экземпляры в ярких новых обложках. Выходит, не все они старые. Просто… уникальные.

Про себя я называю их «Суперстары».

Когда я только начал, я думал, это книжки крошечных издательств. Которые принадлежат амишам – они же не любители цифровой записи. Или, может, какой-то самиздат – коллекция штучных экземпляров, переплетенных вручную, которые не попали в Библиотеку Конгресса и вообще на учет. Может, у Пенумбры книжный сиротский приют.

Но, проработав месяц, я уже думаю, что все куда сложнее. Видите ли, во втором магазине и завсегдатаи свои – небольшая группа людей, которые крутятся вокруг него, словно этакие луны. На Норд-Фейс они совсем не похожи. Они старше. И приходят с алгоритмически выверенной регулярностью. Они никогда не глазеют просто так. Они не теряют времени даром, трезво мыслят и точно знают, чего хотят. Вот вам пример.

Звякает колокольчик над дверью, и даже раньше, чем стихнет звук, мистер Тиндал, задыхаясь, выкрикивает:

– «Кингслейк»! Мне нужен «Кингслейк»!

Он опускает руки (он что, бежал сюда, схватившись за голову?) и шлепает их на прилавок. И повторяет так, будто он мне уже сообщил, что на мне рубаха горит, а я почему-то ничего не делаю:

– «Кингслейк»! Быстро!

В базе данных на «Маке» есть и обычные книги, и Суперстары. Последний не расставлен по названиям или теме (у них хоть есть темы?), поэтому без помощи компьютера не обойтись. Я вбиваю К-И-Н-Г-С-Л-Е-Й-К, и «Мак» тихонько гудит, а Тиндал тем временем просто подпрыгивает; затем «Мак» дзынькает и выдает шифрованный ответ. Вместо «Биографий», «Истории» или «Научной фантастики и фэнтези» на экране выскакивает «3-13». Это значит Суперстары, третий ряд, тринадцатая полка, всего-то футов десять.

– Слава богу, спасибо, да, слава тебе господи! – в экстазе верещит Тиндал. – А это я принес. – И он достает нечто очень большое не пойми откуда – возможно, из штанов. Эту книгу он возвращает, меняет на «Кингслейка». – Вот мой билет.

Он бросает на стол изысканную ламинированную карточку. Она украшена тем же логотипом, что и у нас на витрине. Еще на плотной бумаге отпечатан непонятный шифр, и я его переписываю. Тиндал, как всегда, под счастливым знаком 6WNJHY. Набирая его, я ошибаюсь дважды.

Обезьяной вскарабкавшись на лестницу, а затем спустившись, я оборачиваю «Кингслейка» коричневой бумагой.

– Как у вас дела, мистер Тиндал? – Я пытаюсь поддержать светский разговор.

– Отлично, уже лучше, – выдыхает он, забирая сверток трясущимися руками. – Продвигаюсь, медленно, но верно, да! Festina lente, спасибо!

Он убегает обратно на улицу, снова звонит колокольчик. И это в три часа ночи.

Здесь какой-то книжный клуб? Как в него вступают? Это платно?

Эти вопросы я задаю себе, оставшись один после визита Тиндала, Лапин или Федорова. По-моему, Тиндал из них самый странный, хотя они все чудики: седовласые, упертые и как будто их занесло из какого-то другого времени или места. Айфонов у них нет. Они не обсуждают текущие события, поп-культуру или хоть что-нибудь, кроме этих книг. Я однозначно уверен, что это какой-то клуб, хотя у меня даже нет доказательств, что эти люди знакомы между собой. Все они приходят по одному и ни слова не говорят ни о чем, кроме предмета своего нынешнего помешательства.

Я не знаю, что́ в этих книгах, – и моя работа этого не знать. После теста с лестницей в тот день, когда Пенумбра меня нанял, он встал за прилавок, окинул меня ярко-голубым взглядом и объявил:

– У меня три очень строгих требования. Не соглашайся, не подумав. Сотрудники магазина строго соблюдали их вот уже почти целый век, и сейчас я нарушений не потерплю. Первое: ты всегда должен быть на работе строго с десяти вечера до шести утра. Не опаздывать. Не уходить раньше. Второе: не смотреть, не читать и не листать книги на полках. Только доставать их для клиентов. И все.

Я знаю, о чем вы думаете: столько ночей в одиночестве – и он ни одну книжку даже не раскрыл? Да, не раскрыл. Вполне возможно, что Пенумбра поставил тут камеру. Если я загляну в книжку и он узнает – уволит. Мои друзья вылетают с работы один за другим; загибаются целые отрасли и регионы. Я не хочу жить в палатке. Мне нужна эта работа.

К тому же третье правило компенсирует второе:

– Тщательно фиксировать все сделки. Время. Внешний вид клиента. Его душевное состояние. Как именно он спрашивает книгу. Как принимает. Не ранен ли он? Нет ли веточки розмарина на шляпе? И так далее.

В нормальных обстоятельствах это требование, наверное, звучало бы жутковато. А в реальных – где я выдаю странные книжки еще более странным буквоедам посреди ночи – вполне адекватно. В общем, вместо того чтобы пялиться на запретные стеллажи, я веду записи о клиентах.

В первый вечер Пенумбра показал мне низкую полку в столе, где стояло несколько огромных томов в кожаных переплетах, совершенно одинаковых, за исключением ярких римских цифр на корешках.

– Это наши книги учета, – сказал он, проведя по ним пальцем, – с записями почти за век. – Он вытащил самый правый том и громко бухнул его на прилавок. – Теперь вести их будешь ты.

На обложке было выбито слово «NARRATIO»[3]3
   Повествование (лат.).


[Закрыть] и символ с витрины: ладони, открытые, как книга.

– Посмотри, – сказал Пенумбра.

Широкие серые страницы потемнели от записей, сделанных от руки. Там были и зарисовки: крошечные портреты бородачей, плотные геометрические каракули. Пенумбра перелистнул страницы и нашел примерно на середине место с закладкой из слоновой кости, где записи заканчивались.

– Фиксировать надо имя, время, название книги, – говорил он, постукивая по странице, – но еще и, как я уже сказал, особенности поведения и внешности. Мы ведем записи обо всех наших членах и претендентах – так мы отслеживаем их работу… Некоторые очень усердно трудятся, – добавил он после паузы.

– А чем они занимаются?

– Мальчик мой! – Пенумбра вскинул брови, типа «это же очевидно!». – Читают!

Итак, на страницах журнала «NARRATIO» под номером IX я как можно точнее описываю события, происходящие в мою смену, лишь изредка добавляя литературные изыски. Считаем, что в правиле номер два есть исключение. Одну странную книгу в магазине мне трогать можно. Ту, в которой я пишу.

Если ночью приходил клиент, утром Пенумбра меня расспрашивает. Я зачитываю свои записи, а он кивает. Иногда докапывается до подробностей:

– Достойное описание мистера Тиндала. Но скажи-ка, помнишь ли ты, пуговицы на его пальто были перламутровые? Или из рога? Или из какого-то металла? Может, медные?

Ладно, признаю, все же странно, что Пенумбра ведет такое досье. Я даже никакой злонамеренной цели вообразить не могу. Но когда человек достигает определенного возраста, перестаешь его спрашивать зачем. Это как-то опасно. Вдруг ты спросишь: «Мистер Пенумбра, почему вас так интересуют пуговицы на пальто мистера Тиндала?» – а он помолчит, почешет подбородок, повиснет неловкое молчание, и мы оба поймем, что он не помнит?

Или вдруг сразу же меня уволит?

Пенумбра скрытен, и его послание очевидно: работай и не задавай вопросов. Моего друга Аарона на прошлой неделе уволили, и ему придется вернуться в родительский дом в Сакраменто. В нынешней экономической ситуации мне предпочтительнее не испытывать терпения Пенумбры. Мне нужна эта работа.

Пуговицы на пальто у мистера Тиндала были нефритовые.

Для круглосуточной работы книжного магазина владелец и два сотрудника поделили пиццу циферблата поровну, и мне достался самый темный клин. Себе Пенумбра выбрал утро – в теории время максимальной нагрузки, только у этого магазина ее не бывает. Каждый клиент тут – целое событие, и он появится с равной вероятностью как в полночь, так и немного за полдень.

Я передаю рабочую эстафету Пенумбре, но принимаю ее от тихони Оливера Гроуна, который работает до вечера.

Оливер высокий и крепко сбитый, у него массивные конечности и огромные ступни. А еще кудри цвета меди, и уши торчат перпендикулярно. В какой-то другой жизни он, возможно, играл бы в футбол, занимался греблей или не пускал недостаточно уважаемых господ в клуб по соседству. А в этой жизни Оливер – аспирант в Беркли, археолог. Готовится стать куратором музея.

Он тихий, даже слишком для таких габаритов. Разговаривает короткими простыми фразами и как будто постоянно думает о чем-то другом, о чем-то давнем и/или далеком. Оливер вечно грезит об ионических колоннах.

Его познания глубоки. Однажды я устроил ему тест по книжке «Предметы старины глубокой», вытащенной с самого низа крошечного исторического раздела Пенумбры. Прикрыв рукой подписи, я показывал ему только фотографии.

– Минойский бык-тотем, тысяча семисотый год до нашей эры! – выкрикнул он. И был прав. – Графины региона Йюс, четыреста пятидесятый год до нашей эры. Может, пятисотый. – (Да.) – Черепица, шестисотый год нашей эры. Думаю, корейская. – (Тоже да.)

В итоге Оливер угадал десять из десяти. Уверен, у него мозг просто подчиняется другим законам времени. Я едва помню, что ел вчера на обед; Оливер же прекрасно знает, что происходило в тысячном году до н. э. и как там все выглядело.

Я ему завидую. Сейчас мы с Оливером Гроуном на равных: у нас одна работа, мы сидим на одном стуле. Но скоро, очень скоро он превзойдет меня на целую и очень весомую степень и стремительно умчит вперед. Он устроится в реальном мире, потому что он в чем-то хорош – умеет не только лазить по лестнице в пустынном книжном магазине.

Я прихожу каждый вечер к десяти, Оливер всякий раз неизменно сидит за прилавком с книгой, и всегда это какой-нибудь «Атлас стрел доколумбовой Америки» или «Керамика: уход и питание». Каждый вечер я постукиваю пальцами по темному дереву. Он поднимает голову и говорит:

– Привет, Клэй.

Каждый вечер я сажусь на его стул и мы обмениваемся кивками на прощание, как солдаты, как люди, побывавшие на месте друг друга.

Заканчивается моя смена в шесть утра – не самое простое время, чтобы выходить в мир. Как правило, я отправляюсь домой, читаю или играю во что-нибудь на компьютере. Я мог бы сказать, что это мой способ расслабиться, однако ночная смена у Пенумбры особо не напрягает. В общем, я просто убиваю время, пока не встанут мои соседи по квартире.

Мэтью Миттельбрэнд – наш художник. Он тощий как палка, у него бледная кожа и странный график – даже по сравнению с моим, потому что вдобавок непредсказуемый. Зачастую Мэта и ждать не приходится: он всю ночь до утра корпит над своими проектами.

В дневное время (если можно так сказать) Мэт занимается спецэффектами в «Индастриал лайт энд мэджик»[4]4
   Industrial Light and Magic – американская студия, занимающаяся созданием визуальных эффектов к кинофильмам; основана Джорджем Лукасом в мае 1975 года.


[Закрыть] в Президио, а точнее, готовит реквизит и декорации для фильмов. Ему платят за то, что он придумывает и делает лазерные винтовки и за́мки с привидениями. Но – и это меня потрясает – он не пользуется компьютером. Мэт из вымирающего племени художников по спецэффектам, которые до сих пор делают что-то с помощью ножей и клея.

Когда Мэт не на студии, он занимается каким-нибудь собственным проектом. Он работает с безумной целеустремленностью, часы улетают, как сухой хворост в костер, и стремительно сгорают. Спит он мало и поверхностно: иногда прямо сидя в кресле или ложится на диван в позе фараона. Он как дух из сказок, какой-нибудь джинн или типа того, только его стихия – не воздух или вода, а воображение.

Нынешняя затея Мэта самая крупная, и скоро в квартире не останется места ни мне, ни дивану. Этот проект стремится захватить вообще всю гостиную.

Называется он «Мэтрополис», Мэт строит его из коробок и банок, бумаги и пены. Это как бы модель железной дороги, но без железной дороги. Сплошь крутые холмы из гранул пенополистирола под проволочной сеткой. Мэт начал на карточном столе, потом добавил еще два на разной высоте, словно тектонические плиты. И на этой почве столов раскинулся его город.

Это фантастическая миниатюра, яркий и сверкающий гипергород, сделанный из кусочков знакомых всем вещей. Тут есть формы, как у Фрэнка Гери[5]5
   Фрэнк Гери (р. 1929) – один из крупнейших современных архитекторов, стоявший у истоков стиля деконструктивизм, для которого характерны нестандартные изломанные и изогнутые формы.


[Закрыть], из гладкой фольги. Готические шпили и зубцы из макарон. Эмпайр-стейт-билдинг из осколков зеленого стекла.

На стену за столами Мэт скотчем приклеил фотореференсы: распечатки с музеями, соборами, офисными небоскребами и домами ленточной застройки. Некоторые показаны силуэтно издалека, но есть и крупные планы: приближенные поверхности и текстуры, которые Мэт снимал сам. Часто он стоит и пялится на них, потирая подбородок, изучая гладкости и шероховатости, разбивая на части и пересобирая их в своем авторском лего. Мэт так творчески использует обычные предметы, что забываешь об их первоначальном назначении и видишь лишь крошечные здания, которыми они стали.

На диване лежит черный пластмассовый радиопульт; я беру его и нажимаю кнопку. Игрушечный дирижабль, уснувший у двери, зажужжав, оживает и устремляется к Мэтрополису. Хозяин может посадить его и на Эмпайр-стейт-билдинг, но под моим управлением дирижабль лишь тупо влетает в окна.

Моя спальня – первая по коридору после Мэтрополиса. У нас три спальни и три жильца. У меня самая маленькая, простой белый куб с эдвардианской лепниной на потолке. У Мэта самая большая, гораздо просторнее остальных, но там дует – он живет в мансарде, куда ведет крутая узкая лестница. В третьей спальне идеально сочетается размер и комфорт, и принадлежит она нашей третьей соседке, Эшли Адамс. Сейчас она спит, но осталось недолго. Каждое утро она встает ровно в шесть сорок пять.

Эшли красивая. Может, даже слишком – своими формами и сиянием она больше похожа на 3D-модель. Она блондинка, прямые волосы ровно острижены на уровне плеч. Руки рельефные: дважды в неделю она занимается скалолазанием. Ее кожа постоянно обласкана солнцем. Эшли – менеджер по работе с клиентами в пиар-агентстве, и «Новый бейгл» был ее клиентом – так мы и познакомились. Ей понравился мой логотип. Сначала я думал, что влюблен в нее, но потом понял, что она андроид.

В хорошем смысле! Когда мы в этом вопросе разберемся, все признают, что андроиды – это круто, так? Они умные, сильные, собранные, вдумчивые. Эшли именно такая. И она у нас хозяйка: это ее квартира. То есть она давно ее снимает, поэтому цена аренды зафиксирована договором и не поднималась.

Лично я рад, что наши хозяева теперь андроиды.

После того как я прожил здесь месяцев девять, наша тогдашняя соседка Ванесса переехала в Канаду оканчивать магистратуру по экологии, и я на ее место нашел Мэта. Он был другом моего друга из художки; я видел его выставку в крошечной галерее с белыми стенами – миниатюрные райончики, возведенные в бутылках и лампочках. Когда оказалось, что мы ищем соседа, а он ищет квартиру, меня страшно прельстила перспектива делить кров с художником, хотя я сомневался, согласится ли Эшли.

Мэт пришел знакомиться в обтягивающем голубом блейзере и слаксах со стрелками. Мы сели в гостиной (тогда там царил телик с плоским экраном, настольного города не было и в мечтах), и Мэт рассказал нам о своем тогдашнем проекте в «ИМЛ»: дизайн и создание кровожадного демона с джинсово-синей кожей. Для сцены в фильме ужасов в магазине «Аберкромби и Фитч».

– Я учусь шить, – пояснил он и показал на манжеты Эшли. – Вот это очень качественные швы.

Когда Мэт ушел, Эшли сказала, что ей понравилась его аккуратность.

– Если ты думаешь, что он будет хорошим соседом, я не против, – сказала она.

В этом и таится ключ к гармонии нашего сожительства: хотя у них совершенно разные цели, Мэт с Эшли оба очень внимательны к деталям. Мэт – к малюсенькому граффито на крошечной станции метро. Эшли – к нижнему белью, которое подходит к ее костюму.

Но истинное испытание случилось сразу, на первом же проекте Мэта. Все развернулось на кухне.

А кухня – святая святых Эшли. Я сам на кухне осторожен и аккуратен: готовлю только такие блюда, после которых легко убрать за собой, например пасту или «Поп-тартс»[6]6
   «Поп-тартс» (Pop-Tarts) – готовое к употреблению печенье со сладкой начинкой, в лучшем случае разогревается в тостере.


[Закрыть]. Я не трогаю модные и сложные инструменты Эшли, типа терочек и чеснокодавки. Я умею включать и выключать конфорки, но не режим конвекции в духовке, – полагаю, для этого нужно задействовать два ключа, по принципу пускового механизма на ядерной ракете.

Эшли обожает кухню. Она любит хорошую еду, придерживается философии эпикурейства и максимально красива – точнее, андроидно-идеальна – по выходным, когда готовит ароматное ризотто в фартуке, подобранном по цвету, завязав светлые волосы пучком на макушке.

Мэт мог бы разместить свой первый проект в мансарде или в нашем маленьком заросшем дворике. Но нет. Он выбрал кухню.

Я тогда после «Нового бейгла» сидел без работы, так что все развернулось на моих глазах. Я как раз вглядывался в художество Мэта, когда появилась Эшли. Она только пришла с работы в карбоново-кремовом одеянии от «Джей-Крю». И ахнула.

Мэт установил на плите огромный котел из пирекса, в котором медленно смешивалось масло с красителем. Субстанция была плотная и вязкая и при медленном нагревании снизу потихоньку закручивалась, словно распускающиеся цветы. Мэт выключил на кухне свет и расположил за котлом две яркие дуговые лампы – они бросали сквозь стекло красные и фиолетовые тени, которые падали на гранит и белую штукатурку.

Я выпрямился и молча застыл. Последний раз меня подобным образом застукали в девять лет, когда я после школы делал на кухонном столе вулканы из соды и уксуса. На маме тогда были такие же штаны, как у Эшли.

Мэт медленно поднял на нее взгляд. Рукава у него были закатаны до локтя. Его темные кожаные туфли сверкали во мраке, как и намасленные кончики пальцев.

– Это симуляция туманности Конская Голова, – сообщил он. А что же еще?

Эшли молча уставилась на него. Челюсть у нее слегка отвисла. Ключи болтались на пальце, на полпути к своему месту, аккуратному крючочку прямо над списком дел по дому.

К тому времени Мэт прожил с нами три дня.

Эшли сделала два шага вперед, наклонилась к котлу и, как прежде я, уставилась в космические глубины. Шафрановый пузырь пробивался через золотисто-зеленое месиво.

– Мэт, пипец, – с придыханием сказала она. – Какая красота.

Астрофизическое варево Мэта продолжило тихо бурлить, а за ним последовали и другие его проекты, которые становились все крупнее, создавая больше бардака и занимая больше места. Эшли заинтересовалась его работой. Бывало, зайдет, подбоченится, сморщит нос и с легкостью даст какой-нибудь конструктивный совет. Телевизор она убрала сама.

В этом секретное оружие Мэта, его паспорт, его козырь: он делает красивые вещи.

Разумеется, я приглашал Мэта в магазин, и сегодня он объявился. В полтретьего. Колокольчик над дверью звякнул, возвестив о его приходе. Он молча запрокидывает голову, глядя на стеллажи, уходящие в темную высь. Потом поворачивается ко мне, рукой в клетчатом рукаве указывает вверх и заявляет:

– Я хочу туда.

Я проработал тут всего месяц и еще недостаточно свободно себя чувствую, чтобы безобразничать, но любопытство Мэта заразно. Он направляется прямиком к Суперстарам, останавливается между стеллажами и, склонившись к ним, изучает текстуру древесины и книжных корешков.

– Ладно, – соглашаюсь я, – только держись крепко. И не трогай книги.

– Не трогать? – удивляется он, пробуя лестницу на прочность. – А если я хочу купить?

– Отсюда нельзя ничего купить, только взять, и эти книги только для членов клуба.

– Они редкие? Первые издания? – Мэт уже в воздухе, двигается он быстро.

– Скорее, единственный экземпляр, – отвечаю я. На них и ISBN нет.

– А о чем они?

– Не знаю, – тихо отвечаю я.

– Что?

Повторяя громче, я осознаю, насколько глупо это звучит:

– Я не знаю.

– Ты что, не смотрел? – Мэт останавливается, изумленно уставившись на меня.

Я уже нервничаю. Я же вижу, куда идет разговор.

– Неужели ни разу? – Он тянется к полке.

От досады мне хочется тряхнуть лестницу, но лучше уж Мэт откроет книгу, чем разобьется насмерть. Наверное. Он уже держит в руках толстый том в черном переплете, рискуя упасть. Лестница с Мэтом покачивается, я скрежещу зубами.

– Слушай, Мэт, – голос у меня вдруг становится визгливо-плаксивый, – может, хватит…

– Это так круто.

– Давай-ка ты…

– Реально круто, Дженнон. Ты что, не видел? – Прижав книгу к груди, он спускается на ступеньку.

– Погоди! – (Лучше с этой книжкой далеко не уходить.) – Я поднимусь.

Я ставлю вторую лестницу рядом и прыгаю по перекладинам; вот я уже поравнялся с Мэтом и мы вполголоса дискутируем в тридцати футах над землей.

По правде говоря, мне, конечно, любопытно до смерти. И я зол на Мэта, но в то же время благодарен, что он взял на себя роль демона-искусителя. Прижимая толстую книженцию к груди, он подается ко мне. Тут темно, поэтому и я наклоняюсь к нему, чтобы лучше видеть.

И вот за этим Тиндал и остальные прибегают по ночам?

– Я-то надеялся, что это какая-нибудь энциклопедия кровавых ритуалов, – говорит Мэт.

На развороте раскинулась убористая матрица букв, плотное одеяло глифов практически без пробелов. Шрифт крупный, жирный, с острыми засечками. Я узнаю алфавит – обычная, привычная латиница, – но не слова. По сути, слов и нет. Страницы испещрены длинными рядами букв – какая-то совершенно нечитаемая тарабарщина.

– Хотя, – продолжает Мэт, – откуда нам знать, что это не энциклопедия кровавых ритуалов…

Я беру с полки другую книжку: высокую и тонкую, с ярко-зеленой обложкой и коричневым корешком. Она подписана «Кресимир». В ней то же самое.

– Может, это головоломки, – гадает Мэт. – Какое-нибудь продвинутое судоку.

По сути, да, клиенты Пенумбры как раз из тех, кто сидит в кафе с шахматными задачами и субботними кроссвордами и вписывает ответы в газету, изо всех сил давя на синюю шариковую ручку.

Далеко внизу звякает колокольчик. Нервный импульс леденящего страха стремительно совершает полет от моего мозга к кончикам пальцев и обратно. От дверей доносится тихий голос:

– Есьть здиесь кто?

– Ставь на место, – шикаю я на Мэта, а сам стремглав бросаюсь вниз.

Задыхаясь, слетаю с лестницы и узнаю Федорова. Он старше всех клиентов, которых я видел, – белоснежная борода, кожа на руках тонкая, как прозрачная бумага, – но, пожалуй, взгляд яснее всех. Вообще-то, он очень похож на Пенумбру. Федоров кладет книжку на стол – он возвращает «Кловтьера», – громко ударяет по прилавку двумя пальцами и сообщает:

– Теперь я вазьму «Мурао».

Что ж. Отыскав Мурао в базе данных, посылаю за ним Мэта. Федоров смотрит на него с любопытством:

– Новый прадавец?

– Это мой друг, – отвечаю я. – Он просто помогает.

Федоров кивает. Меня посещает мысль, что Мэт мог бы сойти за самого молодого члена клуба. Сегодня они с Федоровым оба в коричневых вельветовых брюках.

– Ты сам тут сколька, трицыть семь днией уже?

Я не считал, но да, наверняка ровно тридцать семь. Эти люди точны во всем.

– Так точно, мистер Федоров, – весело подтверждаю я.

– И што думаешь?

– Мне нравится. Лучше, чем офисная работа.