Текст книги "Князь Света"

– Меня можно убедить в этом, богиня, – если у тебя есть на это время, обворожительнейшая.

– Сколько времени?

– Скажем, три дня.

– Тогда – три дня.

– Давай перенесем дальнейшее рассмотрение этого вопроса в мой Павильон Наслаждений.

– Отлично.

– А где нынче Господин Яма?

– Работает у себя в мастерской.

– Долгосрочный, полагаю, проект.

– Не менее трех дней.

– Хорошо. Да, для Сэма могут остаться кое-какие надежды. Мне придется все это получше обдумать, но я уже могу оценить эту идею. Да, вполне могу.

Восьмирукая статуя синей богини играла на вине, и под звуки музыки прошли они через сад тем летом.

Хельба обитала на самом краю Небес, там, где начинались дикие дебри. Столь близко от леса расположилась ее резиденция, именуемая Грабеж, что звери прокрадывались прямо за прозрачной стеной, задевая ее на ходу, а из комнаты, называемой Насилие, можно было разглядывать затененные лесные тропы.

В этой-то комнате, стены которой были увешаны украденными в прошлых жизнях сокровищами, и принимала Хельба гостя по имени Сэм.

Хельба был/была богом/богиней воров.

Никто не знал подлинного пола Хельбы, ибо была у него/у нее привычка менять его при каждой инкарнации.

Сэм поглядел на гибкую темнокожую женщину, одетую в желтое сари с желтым покрывалом. Как корица были ее сандалии и ногти, золотою диадема в черных как смоль волосах.

– Я симпатизирую тебе, – сказала Хельба нежным, словно мурлыкающим голосом. – Но только в те сезоны своей жизни, когда я воплощаюсь мужчиной, Сэм, обретаю я свой Атрибут и иду на настоящий грабеж.

– Ты, наверно, и сейчас можешь принять свой Облик.

– Конечно.

– А овладеть Атрибутом?

– Вероятно.

– Но ты этого не сделаешь?

– Нет, покуда я в женской форме. Мужчиной я взялся бы украсть что угодно откуда угодно… Посмотри-ка туда, на дальнюю стену, там висят некоторые из моих трофеев. Огромный плащ из синих перьев принадлежал Шриту, главарю демонов Катапутны. Я стащил его прямо у него из пещеры, когда заснули усыпленные мною его неусыпные церберы. Меняющий форму самоцвет я выкрал не откуда-нибудь, а из самого Купола Нестерпимого Зноя; я карабкался по его своду, цепляясь присосками, которые приделал себе к запястьям, коленям, к обуви, а подо мною Матери…

– Хватит! – сказал Сэм. – Я знаю все эти истории, ты же рассказываешь их все время. Прошло уже так много времени, с тех пор как ты совершил по-настоящему дерзкую – как когда-то – кражу, что тебе приходится все чаще повторять рассказы об этом. Иначе даже старшие из богов забудут твою былую ушлость. Но я вижу, что обратился не по адресу, и попытаю удачу где-либо еще. Он встал, словно собираясь идти.

– Подожди, – заволновавшись, сказала она.

Сэм замер.

– Да?

– По крайней мере, скажи мне о замышляемом тобою ограблении. Может, я помогу тебе советом…

– Чем может помочь мне даже лучший твой совет, Владыка Воров? Мне не нужны слова, мне нужны действия.

– Может быть, даже… рассказывай!

– Хорошо, – сказал Сэм, – хотя я и сомневаюсь, что тебя заинтересует столь сложная задача…

– Ты можешь пропустить все эти детские психологические уловки и сказать мне, что же ты хочешь украсть.

– В Небесном Музее, каковой, как известно, являет собой надежно построенное и постоянно охраняемое Помещение…

– И всегда открытое. Продолжай.

– В этом здании, в витрине, подключенной к компьютерной охране…

– При достаточном умении ее можно вскрыть.

– В этой витрине на манекене висят серые чешуйчатые доспехи. А вокруг разложено и развешено множество оружия.

– Чье все это?

– Это древнее одеяние того, кто бился на севере – в дни войн против демонов.

– Разве это был не ты?

Сэм заговорщицки улыбнулся и продолжал:

– Мало кто знает, что просто как часть экспозиции находится там и предмет, который когда-то был известен под именем Талисман Обуздателя. Не исключено, что он потерял с тех пор все свои достоинства, но, с другой стороны, не исключено и обратное. Он служил фокусом для особого Атрибута Бича, и вот он вновь ему понадобился.

– Так какой же предмет нужно тебе украсть?

– Широкий пояс из раковин, застегнутый на талии костюма. Раковины нежнейшего желто-розового оттенка; они заполнены сложнейшими цепями микросхем, которые, вероятно, в наши дни уже не воспроизвести.

– Не такая уж это и замечательная кража. Она мне по плечу даже в этой форме…

– Мне он нужен срочно – или не нужен вовсе.

– Насколько срочно?

– Боюсь, в ближайшие шесть дней.

– А ты пожелал бы мне заплатить, чтобы заполучить его в свои руки?

– Я отдал бы все что угодно, если бы у меня было хоть что-то.

– О! Ты прибыл на Небеса налегке?

– Да.

– Легкомысленно.

– Если мне удастся ускользнуть, ты сможешь назвать свою цену.

– А если нет, я не получу ничего.

– Похоже, что так.

– Дай подумать. Меня может позабавить, что ты станешь моим должником.

– Прошу, думай, но не слишком долго.

– Сядь, Бич Демонов, рядом со мной и расскажи о славных днях обуздания – когда скакал ты по миру бок о бок с бессмертной богиней и сеял повсюду семена хаоса.

– Это было так давно, – сказал Сэм.

– Могут ли эти дни вернуться, если ты вырвешься на свободу?

– Могут.

– Приятно знать это. Да…

– Ты сделаешь это?

– Салют, Сиддхартха! Освободитель! Сбрось узду!

– Салют?

– И гром и молния. Пусть они грянут снова!

– Да будет так.

– Теперь расскажи мне о днях своей славы, а я опять поведаю тебе о своей.

– Хорошо.

Подпоясанный широким кожаным ремнем, птицей носился по лесу Владыка Кришна в погоне за Леди Ратри, которая, обманув его ожидания, отказалась сойтись с ним после репетиционного, как он думал, обеда. Безоблачный день источал вокруг них свои ароматы, но далеко было ему до благоухания, исходившего от темного, как полночь, синего сари, которое сжимал он в левой руке. Меж деревьями перед ним мелькал ее силуэт; он на секунду потерял его из виду, когда свернула вдруг богиня на незаметную тропу, тут же вынырнувшую на обширную прогалину.

Когда, выскочив из чащи, он вновь увидел ее, она стояла на невысоком холме, воздев над головой сведенные вместе обнаженные руки. Она полузакрыла глаза, а единственное одеяние – длинное черное покрывало волнами обтекало ее мерцающее белоснежное тело.

И он понял, что она приняла свой Облик и вот-вот обретет Атрибут.

Жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, бросился он к ней по склону холма; и она, опуская руки, открыла глаза и улыбнулась, глянув на него сверху вниз.

Он был уже совсем рядом, когда она взмахнула своим покрывалом, и оно захлестнулось вокруг его головы; и послышался ее смех – где-то среди бескрайней ночи, накрывшей его.

Была та ночь черной, беззвездной, безлунной, без единого проблеска, без намека на мерцание, без искорки или свечения на небосводе. Сродни полной слепоте была обрушившаяся на него темень.

Он засопел, и она тут же выхватила сари у него из руки. Вздрогнув, он пошатнулся и услышал, как где-то рядом зазвенел смех.

– Ты слишком много себе позволил, Господин Кришна, – сказала она ему, – ты покусился на святость Ночи. За что я и накажу тебя, окутав Небеса на время темнотой.

– Я не боюсь темноты, – со смешком ответил он.

– Значит и вправду мозги у тебя в мошонке, Господин, как частенько про тебя злословят; затеряться ослепленным внутри Канибуррхи и полагаться на то, что не наткнешься на ее обитателей – или они на тебя не наткнутся, – это просто безрассудная храбрость. Пока, Темный Бог. Если повезет – тебе, – свидимся на свадьбе.

– Постой, прекрасная леди! Надеюсь, ты примешь мои извинения?

– Ну конечно, ведь я заслужила их.

– Тогда подыми завесу тьмы, что ты на нас опустила.

– Попозже, Кришна, – когда я буду готова.

– Ну а как мне быть до тех пор?

– Говорят, сэр, что играя на своей свирели, можешь ты зачаровать самых свирепых зверей. И я бы тебе предложила, если, конечно, это правда, прямо сейчас достать свирель свою и завести самую что ни на есть успокоительную мелодию, пока я не сочту нужным вернуть на Небеса дневной свет.

– Леди, ты жестока, – сказал Кришна.

– Се ля ви, Бог со Свирелью, – сказала она, уходя.

И он начал играть, и в голове у него клубились темные мысли.

Они приходили. С небосклона, оседлав полярные ветры, через моря и земли, сквозь пылающий снег – и под ним, и над ним – отовсюду приходили они. Способных менять свою форму сметало ветром через застланные белой скатертью поля, небесные странники осыпались с небосвода, словно осенние листья; над пустошами горланили трубы, с грохотом проносились мимо снежные колесницы, лучи света, как копья, разлетались во все стороны, отражаясь от их полированных боков; пылали меховые плащи, густые плюмажи молочно-белого пара тянулись над и за ними, златорукими и солнцеглазыми; лязгая и буксуя, мчась и кренясь, проносились и приходили они – блестящие перевязи, волчьи маски, огненные шарфы, дьяволовы ноги, инеистые поножи, горделивые шлемы… – приходили они; и по всему миру, что оставался у них за спиной, радость царила в Храмах, и полнились они песнопениями, процессиями и молебнами, приношениями жертв и раздачами милостыни, красочными и пышными церемониями. Ведь сеявшая повсюду страх богиня собиралась сочетаться браком со Смертью, и это сулило, как надеялись, смягчение их нравов и послабление в их требованиях к миру. И Небеса тоже оказались заражены праздничным духом, и пока собирались вместе боги и полубоги, герои и знать, первосвященники, преуспевающие раджи и высокопоставленные брамины, набрал дух этот силу и одним махом закрутился вдруг многоцветным смерчем, ударив в голову и Первым, и последним.

И приходили они, и стекались они в Небесный Град, гарцуя на спинах пернатых родичей Гаруды, по спирали спускаясь в покачивающихся небесных гондолах, поднимаясь все выше и выше по горным артериям, сверкая то тут, то там среди заснеженных, обледенелых просторов; приходили, чтобы звенел Шпиль Высотою в Милю от их песен, чтобы слышался в темноте их смех, когда спустилась вдруг и. – ненадолго, к счастью, – покрыла Град необъяснимая темень; и в те дни и ночи походил сбор их, как сказал один велеречивый поэт, сразу на шесть совершенно разных вещей (прославлен он был своей расточительностью; когда дело касалось уподоблений): на перелет птиц, светлых птиц, через застывший в штиль молочный океан; последовательность нот в мозгу чуть свихнувшегося композитора; на косяк глубоководных рыб, чьи тела – не более чем завитки и струйки света, кружащий вокруг какого-то светящегося растения в холодной и глубокой морской впадине; на спиралевидную галактику, рушащуюся неожиданно на свой центр; на грозу, каждая дождинка которой становится то перышком, то певчей птахой, то драгоценным самоцветом; и, наконец (и, может быть, в наибольшей степени), на Храм, заполненный богато убранными статуями, неожиданно ожившими, запевшими, неожиданно ринувшимися под развевающимися на ветру штандартами в мир, сотрясая дворцы, опрокидывая башни, чтобы воссоединиться в самом центре, чтобы разжечь неимоверное пламя и плясать вокруг него, ни на секунду не лишая ни огонь, ни танец возможности полностью выйти из-под контроля.

Они приходили.

Услышав разнесшийся по Архивам сигнал тревоги, Так выхватил из висевшего на стене футляра Пресветлое Копье. В течение суток сигнализация оповещала разных стражей. Предчувствуя истинную причину тревоги, Так возблагодарил судьбу, что не была она поднята в другой час. Поднявшись в лифте на уровень Града, он помчался к высившемуся на холме Музею.

Но было уже поздно.

Открытая витрина, смотритель без сознания и ни души в Музее – по причине, вероятно, царившего в Граде праздника.

Музейный комплекс располагался столь близко от Архивов, что Так успел заметить двоих, спускавшихся по противоположному склону холма.

Он взмахнул Пресветлым Копьем, но побоялся пустить его в ход.

– Стой! – закричал он. Они обернулись.

– Тебе-таки не удалось перехитрить сигнализацию! – воскликнул в сердцах один из них.

Он поспешно застегивал на талии свой широкий пояс.

– Уходи, уходи отсюда! – сказал он. – Я беру его на себя!

– Этого не может быть! Сигнализация отключена! – закричал его спутник. – Я…

– Прочь отсюда!

И он обернулся, поджидая Така. Спутник его бросился дальше вниз с холма, и Так заметил, что это была женщина.

– Положи на место, – выдавил из себя запыхавшийся Так. – Что бы ты там ни взял, положи это на место – и я, может быть, смогу скрыть…

– Нет, – сказал Сэм. – Слишком поздно. Теперь я равен здесь любому, и это мой единственный шанс ускользнуть. Я знаю тебя, Так от Архивов, и не хочу причинять тебе вред. Уходи – и побыстрее!

– Вот-вот здесь будет Яма! И…

– Я не боюсь Яму. Нападай или оставь меня – ну же!

– Я не могу на тебя напасть.

– Тогда до свидания, – и с этими словами Сэм, как воздушный шарик, поднялся в воздух.

Но только оторвался он от поверхности земли, как на склоне холма появился Яма, и в руках у него было оружие: хлипкая поблескивающая трубка с крохотным прикладом, но весьма внушительным спусковым устройством.

Он поднял ее и прицелился.

– Последнее предупреждение! – закричал он, но Сэм продолжал свое вознесение.

Тогда Яма выстрелил, и в ответ ему где-то в вышине над головой оглушительно треснул купол свода.

– Он принял свой Облик и обрел Атрибут, – объяснил Так. – Он обуздал энергию твоего оружия.

– Почему ты не остановил его? – спросил Яма.

– Не мог, Господин. Я подпал под его Атрибут.

– Не имеет значения, – сказал Яма. – Третий страж его осилит.

Обуздав гравитацию по своей воле, он возносился.

И в полете ощутил, что его преследует какая-то тень.

Она пряталась в засаде где-то на самой периферии зрения. Как он ни крутил головой, она все время ускользала от его взгляда. Но она все время была там – и она росла.

А впереди, прямо у него над головой возвышались врата, ведущие наружу. Талисман мог бы отомкнуть их запор, мог согреть Сэма среди наружного хлада, мог унести его, куда ему заблагорассудится…

И тут пришел звук бьющих по воздуху крыльев.

– Беги! – загрохотал у него в мозгу голос. – Поднажми, Бич! Быстрее! Еще быстрее!

Это было одно из самых странных ощущений, какие он только когда-либо испытывал.

Он чувствовал, как движется вперед, мчится к цели.

Но ничего не менялось. Врата не приближались. Несмотря на ощущение чудовищной скорости, он не двигался.

– Быстрее, Бич! Пошевеливайся! – кричал дикий, ревущий голос. – Постарайся обставить и ветер, и молнию!

Он попытался превозмочь ощущение движения.

И сразу же на него обрушились ветры, могучие ветры, бесконечно кружащие по Небесам.

Он справился с ними, но теперь голос звучал совсем рядом, хотя ничего, кроме тени, разглядеть ему так и не удавалось.

– «Чувства – это кони, а предметы – дороги их, – промолвил голос. – Если разум твой не сосредоточен, то теряет он свою проницательность».

И Сэм узнал в этих ревущих у него за спиною словах могущественные строки Катха Упанишады. – «И тогда, – продолжал голос, – не знают чувства узды, словно дикие, дурные кони у слабого колесничего».

И молнии раскололи над ним небо, и объяла его мгла.

Он попытался обуздать обрушившуюся на него энергию, но не нашел ничего.

– Все это не реально! – крикнул он.

– Что реально, а что нет? – вопросом ответил голос. – Ну а теперь кони сбежали от тебя.

И последовал миг жутчайшей черноты, словно двигался он в вакууме чувств. Потом – боль. Потом ничего.

Трудно быть старейшим действующим богом юности.

Он пришел в Палату Кармы, потребовал свидания с каким-нибудь наместником Колеса, предстал перед Владыкой, которому двумя днями ранее скрепя сердце пришлось отказаться от его зондирования.

– Ну? – поинтересовался он.

– Прошу прощения за отсрочку, Господин Муруган. Наш персонал задействован в приготовлениях к брачной церемонии.

– Они бражничают на стороне вместо того, чтобы готовить мое новое тело?

– Тебе не следует говорить, Владыка, так, будто это тело и в самом деле твое. Это тело, ссуженное тебе Великим Колесом в ответ на твои нынешние кармические нужды…

– И оно не готово, потому что твоя команда пирует где-то?

– Оно не готово, потому что Великое Колесо вращается так…

– Я хочу его не позднее завтрашнего вечера. Если оно не готово, смотри, как бы Великое Колесо не раздавило своих прислужников. Ты меня понял, Владыка Кармы?

– Я услышал неподобающие в подобном святилище речи и…

– Брахма посоветовал мне воплотиться в новое тело, чтобы иметь удовольствие видеть меня в нем во время свадебных церемоний в Шпиле Высотою в Милю. Мне что, сообщить ему, что Великое Колесо не может удовлетворить его желание из-за медлительности своего вращения?

– Нет, Господин. Тело будет готово в срок.

– Отлично.

Он повернулся и ушел.

У него за спиной Владыка Кармы сделал согнутой в локте рукой старинный мистический жест.

– Брахма.

– Да, богиня?

– О моем предложении…

– Будет сделано по вашему требованию, мадам.

– Я бы хотела иначе.

– Иначе?

– Да, Господин. Мне бы хотелось человеческого жертвоприношения.

– Нет…

– Да.

– Ты и в самом деле сентиментальнее, чем я полагал.

– Будет это сделано или нет?

– Честно говоря – в свете последних событий, я бы предпочел именно такой выход.

– Тогда решено?

– Будет, как ты хочешь. В нем больше силы, чем я думал. Если бы стражем не был Владыка Иллюзий… Да, я и не догадывался, что тот, кто так долго сидел тихо, может быть столь талантлив, если использовать твое выражение.

– Передаешь ли ты мне все полномочия в этом вопросе, Создатель?

– Охотно.

– Ну и подкинем на закуску Царя Воров?

– Да будет так.

– Благодарю тебя, Великий.

– Не за что.

– Будет за что. Доброго тебе вечера.

– И тебе.

Поведано, что в этот день, в этот великий день, Бог Вайю остановил поднебесные ветры, и неподвижность опустилась на улицы Небесного Града, на леса Канибуррхи. Читрагупта, слуга Господина Ямы, возвел у Миросхода величественный погребальный костер, сложив пирамидой поленья сандала и другой ароматической древесины, добавив разнообразных смол, благовоний, масел, набросав сверху роскошных одежд; а на самую верхушку костра водрузил он Талисман Бича и огромный синеперый плащ, принадлежавший некогда Шриту, вожаку демонов Катапутны; положил он туда и изменяющий форму самоцвет Матерей из Купола Невыносимого Зноя и шафрановую рясу из пурпурной рощи в окрестностях Алундила, которая, как говорили, принадлежала раньше Татхагате, Будде. Мертвая тишина разлилась повсюду после ночного празднества Первых. Ничто не шелохнулось на Небесах. Говорят, что невидимыми порхали демоны в верхних слоях атмосферы, боясь приблизиться к месту средоточения огромной силы. Говорят, что имели место многочисленные знаки и знамения, предвещавшие падение одного из великих. А теологи и святые историки поведали, что отрекся прозванный Сэмом от своей ереси и положился на милосердие Тримурти. Говорят еще, что богиня Парвати, которая была когда-то ему то ли женой, то ли матерью, сестрой или дочерью, а может – всеми ими сразу, покинула Небеса и в трауре удалилась на восточный континент, к тамошним колдуньям, которых она считала своей родней. На рассвете великая птица по имени Гаруда, вахана Вишну, чей клюв сминает колесницы, заволновался, вдруг проснувшись, и испустил единственный хриплый вопль, разнесшийся из его клетки по всем Небесам, – вдребезги разбивая стекла, эхом отдаваясь по поднебесным странам, заставляя в испуге вскочить даже спавших мертвецким сном. Среди неподвижного небесного лета начинался день любви и смерти.

Пустынны были улицы Небес. На время скрылись боги в ожидании внутри своих жилищ. Заперты были все двери на Небесах.

На волю были выпущены вор и тот, кого приспешники называли Махасаматманом, думая, что он бог. В соответствии с предзнаменованием странно стылым казался воздух.

Высоко-высоко над Небесным Градом, на небольшой площадке, венчающей собою верхушку Шпиля Высотою в Милю, стоял Владыка Иллюзий, Мара-Сновидец. Одет он был в плащ всех цветов – и не только радуги. Воздел он над головой руки, и, сливаясь воедино с собственной силой, хлынула через его тело мощь всех остальных богов.

В уме его обретала форму греза. И излил он ее наружу, как разливается по пляжу накатившаяся на берег высокая волна.

Век за веком, с тех пор как спланировал их Великий Вишну, сосуществовали бок о бок Град и глушь, примыкая друг к другу и, однако, не соприкасаясь, доступные, но разделенные огромным расстоянием – не в пространстве, а внутри разума. С умыслом устроил все так Вишну-Хранитель. И теперь не очень-то одобрял он снятие барьера между ними – даже частичное и временное. Не хотелось ему видеть, как проникает что-то дикое в Град, выпестованный его умом как чистый триумф формы над хаосом.

И однако, даровано было силой сновидца призрачным кошкам узреть разок все Небеса целиком.

Без устали бродили они по темным извечным тропинкам в джунглях, были которые отчасти иллюзией. И вот в месте том, существовавшем лишь наполовину, обрели глаза их новое зрение, а вместе с ним обуяла кошек неукротимость и жажда немедленной добычи.

Среди мореходов, этих всемирных сплетников и переносчиков россказней, которым, кажется, ведомо все на свете, прошел слух, что не кошками были на самом деле некоторые из охотившихся в тот день призрачных кошек. По их словам, болтали потом не раз боги, когда случалось им бывать в мире, что кое-кто с Небес переселился на этот день в тела белых тигров Канибуррхи, дабы пройтись по аллеям Града и принять участие в охоте на вора-неудачника и того, кого называли когда-то Буддой.

Говорят, что когда брел он по улицам Града, древний ворон прокружил трижды над ним и уселся Сэму на плечо.

– Разве ты не Майтрея, Князь Света, – заговорил ворон, – которого заждался мир, увы, уже столько лет, – тот, приход кого я предсказал в стихотворении много лет назад?

– Нет, мое имя Сэм, – отвечал тот, – и я вот-вот покину этот мир, а не приду в него. А кто ты?

– Я – птица, бывшая однажды поэтом. Все утро летал я, стоило провозгласить новый день воплю Гаруды. Я облетел все небесные пути в поисках Рудры, надеясь замарать его своим пометом, и тут почувствовал, как легло на землю бремя заклятия. Далеко летал я и многое видел, Князь Света.

– И что же видел ты, ворон, бывший поэтом?

– Видел я незажженный погребальный костер, возведенный на краю мира, туман клубился вокруг него. Я видел богов, что пришли слишком поздно, они мчались сквозь снега, они пикировали из-под облаков, они кружили вокруг купола. Я видел актеров, репетирующих в масках представление театра жестокости для брачной церемонии Смерти и Разрушения. Я видел, как поднял руку Владыка Вайю и остановил ветры, безостановочно кружащие в Небесах. Я видел переливающегося всеми цветами Мару на верхушке самой башни, и я почувствовал, как ложится бремя его заклинания на призрачных кошек, и видел я, как не могли они найти в лесу места и устремились сюда. Я видел слезы мужчины и женщины. Я слышал смех богини. Я видел поднятое в лучах рассвета светлое копье и слышал клятву. И наконец, увидел я Князя Света, о котором давным-давно напророчил:

 
Умирает всегда, никогда не умрет,
На исходе всегда, никогда не в конце.
Ненавидит он тьму,
Облаченный во свет;
Он придет в эту югу,
Словно ночью рассвет.
Я черкнул эти строки
Своим вольным пером;
В самый день своей смерти
Я увижу его.
 

И птица взъерошила свои перья и замерла у него на плече.

– Я рад, птица, что тебе удалось многое повидать, – сказал Сэм, – и что в рамках вымысла своей метафоры удалось тебе достичь некоторого удовлетворения. К сожалению, поэтические истины разительно отличаются от истин повседневных.

– Привет тебе, Князь Света! – провозгласил ворон и поднялся в воздух.

И тут же его насквозь пронзила стрела, выпущенная из близлежащего окна одним ворононенавистником.

Сэм поспешил прочь.

Говорят, что настигшая его – а позже и Хельбу – призрачная кошка была на самом деле богом или богиней; ну что ж, это вполне вероятно.

А еще говорят, что кошка эта была не первой и не второй из тех, кто выследил искомую жертву. Много тигров погибло под Пресветлым Копьем, которое, проткнув их насквозь, само собой выдергивалось из тела, очищалось вибрацией от крови и возвращалось затем в руку, его метнувшую. Но и сам Пресветлый Копейщик Так пал, сраженный запущенным ему в голову стулом; это Ганеша бесшумно вошел у него за спиной в комнату. Кое-кто говорит, что Пресветлое Копье уничтожил потом Великий Агни, другие же утверждают, что сбросила его с Миросхода Леди Майя.

Не по душе было все это Вишну-Хранителю, и часто повторялись потом на разные лады его слова, что нельзя было осквернять Град кровью и что если однажды получил туда доступ хаос, то непременно найдет он себе дорогу и вновь. Но младшие боги подняли его на смех, ведь он считался последним в Тримурти, а идеи его, как все доподлинно знали, весьма устарели, поскольку был он одним из Первых. По причине этой отрекся он от всякого участия в происходящем и удалился на время в свою башню. И Владыка Варуна Справедливый отвернул лицо свое от небесных дел и посетил Павильон Молчания у Миросхода, где просидел некоторое время в комнате, называемой Страх.

Удачным оказалось представление Театра Масок, текст для которого написал велеречивый поэт, прославившийся элегантностью стиля и принадлежностью к антиморгановской школе. Сопровождалось представление и убедительными иллюзиями, навеянными по этому случаю Сновидцем. Говорят, что и Сэм провел тот самый день погруженным в иллюзии; что легло на него заклятие и бродил он по Граду во тьме, среди жутких запахов, встречаемый стенаниями и воплями; что предстали перед ним заново все ужасы, которые познал он в своей жизни, – сверкающие и темные, безмолвные и ревущие, – извлечены они были из его памяти и пропитаны сопровождавшими их в свое время эмоциями. А потом все это оборвалось.

Останки его были доставлены процессией к Миросходу, водружены поверх погребального костра и сожжены под песнопения. Владыка Агни поднял свои темные очки, уставился на несколько секунд в костер, и охватили поленья языки пламени. Владыка Вайю поднял руку, и взъярились ветры, раздувая огонь. Когда костер догорел, Великий Шива взмахом своего трезубца исторг пепел за пределы этого мира.

По большому счету, основательными и впечатляющими получились эти похороны.

Давно невиданное на Небесах бракосочетание прошло в полном соответствии с традицией. Шпиль Высотою В Милю ослепительно сверкал, словно гигантский ледяной сталагмит. Снято было заклятие, и бродили призрачные кошки по улицам Града, опять ослепнув к его красотам, и словно бы поглаживал их шерсть ветерок; поднимались они по ступеням широких лестниц – нет, взбирались по каменистому склону; дома были для них отвесными скалами, статуи – деревьями. Кружащие без устали под сводом Небес ветры подхватили пение и разносили по земле его обрывки. Священное пламя загорелось в Квадрате, вписанном в центральный Круг Града. Специально завезенные по такому случаю в Град девственницы поддерживали огонь, подкладывая чистые, сухие поленья ароматической древесины, которые потрескивали и сгорали почти без дыма, лишь изредка вырывалось вдруг наружу его белоснежное облачко. Сурья, солнце, светил с таким блеском, что, казалось, дневной свет вибрировал в прозрачном воздухе. Жениха в сопровождении многочисленной свиты друзей и слуг в красном облачении препроводили через весь Град к Павильону Кали, где их встретили слуги богини и провели в огромную пиршественную залу. В качестве хозяина гостей там встречал Владыка Богатств Кубера; он рассадил алую свиту – числом в триста человек – по чередующимся черным и красным стульям, расставленным вокруг длинных столов черного дерева, инкрустированных костью. И там, в этой зале, всем им дали испить мадхупарки, смеси меда с творогом и наркотическим порошком; а пили они ее в компании облаченной в синее свиты невесты, вступившей в залу, неся по две чаши. Три сотни человек было и в этой свите, и когда все расселись и выпили мадхупарки, произнес Кубера небольшую речь, перемежая ее непристойными шутками и вставляя различные практические советы и цитаты из древних писаний. После чего отбыли свиты жениха и невесты в павильон, воздвигнутый в Квадрате, но шли они разными путями и подошли к нему с противоположных сторон. Яма и Кали вошли внутрь порознь и сели по разные стороны от небольшого занавеса. Кругом раздавались старинные песнопения, и вот развернул наконец Кубера занавес, и молодожены впервые за этот день увидели друг друга. Заговорил тогда Кубера и передал Кали на попечение Ямы в обмен на обещание, что обеспечит тот невесте добро, богатство и удовольствие. Пожал тогда Господин Яма ей руку, а Кали бросила в огонь, к которому подвел ее жених, приношение – горсть зерна; в это время один из ее слуг связал воедино их одежды. После этого наступила Кали на жернов и прошли они вдвоем семь шагов, причем Кали каждым шагом давила маленькую кучку риса. Потом на несколько мгновений окропил их слегка дождик, чтобы осветить происходящее водой. Объединившись в единую процессию, потянулись гости и слуги через весь город к темному павильону Ямы, где накрыты были столы для веселого пиршества и где давал свое представление Театр Кровавых Масок.

Когда повстречал Сэм последнего своего тигра, медленно кивнул тот головой, признавая свою добычу. Некуда было бежать Сэму, и он просто стоял и ждал. Не спешила и кошка. В этот миг попыталась спуститься на Град орда демонов, но отбросила их назад сила заговора. Не прошло незамеченным, что всхлипнула богиня Ратри, и имя ее было внесено в список. Так от Архивов заточен был до поры до времени в каземат глубоко под Небесами. Многие слышали, как промолвил Владыка Яма: «Жизнь не восстала», словно он почти ожидал от нее такого поступка.

С учетом всего, основательной и впечатляющей получилась эта смерть.

Семь дней длились свадебные гуляния, и все эти дни грезу за грезой насылал на пирующих Владыка Мара. Словно на волшебном ковре-самолете переносил он их из одной страны-иллюзии в другую, на фундаменте из воды и огня возводил дворцы из многоцветного дыма, уводил скамьи, на которых сидели они, в бездонные ущелья звездной пыли, кораллом и миррой увлекал их чувства за пределы самих себя, навлекал на них на всех их Облики, заставляя беспрестанно кружить вокруг архетипов, на которых утвердили некогда боги свою мощь, – и танцевал Шива на кладбище Танец Разрушения и Танец Времени, празднуя легендарный свой подвиг, разрушение трех летающих городов асуров, знаменитой Трипуры; Кришна Темный одно за другим выделывал все коленца Танца Борца в память победы своей над черным демоном Баной, пока Лакшми исполняла Танец Изваяния; и даже Великий Вишну подвигся вновь прославить свои шаги Танцем Амфоры, а Муруган во вновь обретенном теле смеялся над облаченным в океаны миром, танцуя по водам их словно по священной поляне свой безумный танец, который отплясывал он когда-то после убийства Шуры, пытавшегося скрыться в пучине моря. И по мановению руки Мары возникали магия и цвет, музыка и вино. И приходил черед поэзии и игр, песен и смеха. Не раз вспыхивали и соревнования, состязания в силе и искусности. Короче, поистине божественной выносливостью нужно обладать, чтобы выдержать целых семь дней удовольствий.