Текст книги "Такое долгое странствие"

III

Он нервно осмотрелся вокруг, заглянул в чайный киоск. На этом углу царили странная тишина и безлюдье по сравнению со столпотворением и гамом, через которые он продирался целый час. Возле книжного стенда стоял молодой парень. Густад, наклонившись, потянулся к Шекспиру, но книги, зажатые под мышкой, мешали достать его.

– Которую? – спросил парень. Проследив за направлением указательного пальца Густада, он проворно перегнулся через передние ряды книг и извлек нужный том.

Густад не сомневался, что он в правильном месте, тем не менее открыл книгу на пьесе «Отелло» и отыскал конец первого акта. Да, вот она, пятикратно повторенная фраза «Набей потуже кошелек» подчеркнута красным. Все точно, как всегда у Джимми.

Он закрыл книгу, поднял голову и увидел, что из тени чайного киоска за ним наблюдает мужчина в тюрбане. Сердце у Густада пропустило удар. Мужчина вышел из тени, и теперь Густад увидел, что тюрбан – это вовсе не тюрбан, а толстая медицинская шапочка-повязка из хирургической марли. А когда мужчина подошел поближе, он узнал его, несмотря на повязку. Какое совпадение! Мужчина с энтузиазмом шагнул ему навстречу, приветственно подняв руку.

– Мистер Нобл! Как приятно снова видеть вас.

Мужчина был высоким, ростом с Густада, и чисто выбритым.

Густад радостно пожал ему руку.

– Вы меня помните? Девять лет я хочу поблагодарить вас за оказанную мне любезность. Если бы я знал, что вы и майор Билимория… – Какой крепкий мужчина, подумал он: снова быть на ногах, бодрым и в хорошей форме после такого ужасного удара головой! Густада дрожь пробрала при одном воспоминании о том, как этот человек перелетел через руль своего мотороллера.

– А как ваше бедро?

– Почти как новенькое. Спасибо майору, он отвез меня к Мадхивалле-Костоправу. Этот кудесник сотворил со мной чудо. Но, – запнулся Густад, – в тот день, когда со мной произошел несчастный случай… вы и майор Билимория… в такси… вы ничего не сказали. Вы тогда еще не были знакомы?

– О, мы были знакомы. Но иногда нам приходится притворяться, из-за некой работы, которую мы выполняем. Бывает, что безопасней представиться просто таксистом и пассажиром.

Густад понял.

– Но вы, кажется, недавно сами попали в аварию?

– Да. Не совсем в аварию. Пойдемте выпьем чаю. – Он повел Густада внутрь магазина.

– Простите, я очень хорошо помню вас внешне, но забыл ваше имя.

– Гулям Мохаммед.

– Да, вспомнил. Вы назвали его в такси моему сыну.

– А как Сохраб?

Густад изумился:

– Вы даже помните, как зовут моего сына?

– Разумеется. Как я могу забыть? Майор Билимория столько рассказывает мне о вашей семье. Говорит, что она для него – все равно что своя собственная. Я знал о вас еще до того несчастного случая. Любой друг Билибоя – мой друг.

Густад довольно рассмеялся.

– Билибой. Подходящее прозвище для Джимми.

– В армии все друзья называли его Билибоем. – Гулям Мохаммед помолчал, глядя куда-то вдаль. – Хорошие были тогда у нас времена. Теперь, в НАК, все совсем по-другому.

– Вы одновременно поступили на службу в НАК?

– Да. Куда Билибой – туда и я. Он всегда берет меня с собой. Это самое меньшее, что я могу сделать для человека, который спас мне жизнь в сорок восьмом, в Кашмире.

– Он никогда мне об этом не рассказывал.

– Да, он такой, не любит хвастать. После того как был отдан приказ отступать, он один вернулся, чтобы найти меня. Иначе я лежал бы там, в горах, аккуратненько разрезанный на семнадцать кусков членами тамошнего дикого племени. – Принесли чай в стаканах, Гулям взял один и отпил. – Вот такая история. И вот почему Билибой всегда может на меня положиться, а его друг – мой друг.

Гулям Мохаммед поставил стакан и наклонился вперед, его лицо оказалось очень близко к лицу Густада.

– А его врагу, – сказал он почти шепотом, – придется держать ответ передо мной. Я достану любого, кто причинит ему вред, и расправлюсь с ним – ножом ли, пистолетом, голыми руками или зубами. – Он говорил сквозь стиснутые зубы.

Густад опасливо отклонился назад.

– Повезло ему иметь такого друга, как вы. – Странный парень, подумал он, только что был сердечным и доброжелательным и вмиг стал таким, что мороз по коже подирает. Он взял свой стакан с чаем. Горячая жидкость, от которой исходил пар, сквозь прозрачное стекло казалась сомнительной. Чайные листья, истолченные почти в порошок, всплывали на поверхность и оседали на дно, словно колышимые каким-то подводным течением. Он рискнул сделать глоток. Чай был горьким. – Так что там с вашей аварией?

– Это не было аварией. Они намеренно целились в мой скутер.

– Неужели? – Густад невольно ощутил волнующий трепет. – И кого вы подозреваете, пакистанских шпионов?

Его собеседник рассмеялся.

– Это было бы слишком просто. Скажем так, это была производственная травма. – Он отпил еще чаю и, указав на стакан Густада, спросил: – А вы не пьете?

– Нужно бы сахару добавить.

Гулям Мохаммед сделал знак рукой. Из недр помещения возникла женщина, выслушала распоряжение и через несколько секунд вернулась с сахарницей. Густад добавил сахару в стакан, попробовал и одобрительно кивнул.

– У вас по-настоящему опасная жизнь, – сказал он. – Но как там Джимми, с ним все в порядке, он в Дели?

– За Билибоя можно не волноваться. Он толковей нас с вами, вместе взятых.

Густаду хотелось больше узнать о Джимми, но по тону Гуляма он понял, что никакой информации от него не получит.

– А что случилось с вашим такси, почему вы ехали на скутере?

– Я езжу когда на машине, когда на скутере. В НАК нам приходится заниматься самыми разными вещами. Вот сегодня я букинист, а вечером уезжаю из Бомбея на неделю, чтобы заняться кое-чем другим. – Он рассмеялся и допил чай. – Ладно. Сейчас принесу пакет, который прислал для вас Билибой.

Он вышел к уличному книжному стенду и открыл один из ящиков. Внутри лежал пухлый пакет размером с дорожную сумку, обернутый в коричневую бумагу и перевязанный толстой веревкой с петлей-ручкой наверху.

– Вот, – сказал Гулям Мохаммед и, заметив три купленные Густадом книги, добавил: – Но вам будет тяжело нести.

Густад подумал о том же: в автобусе нелегко придется.

– Это ваше, – сказал он, возвращая «Полное собрание сочинений Уильяма Шекспира». – Но поскольку мистер Мохаммед сегодня букинист, не продаст ли он мне эту книгу?

Гулям рассмеялся.

– Конечно, конечно!

– И сколько она стоит?

– Для вас – за счет заведения.

– Нет-нет, я должен хоть что-то заплатить.

– Окей, цена – ваша дружба.

– Но ее вы уже имеете.

– Значит, за книгу вы уже заплатили. – Они рассмеялись и сердечно пожали руки друг другу. – Постойте, я велю мальчику завернуть все четыре книги в один пакет, так вам будет удобней нести.

Пока служитель сооружал пакет, Гулям Мохаммед написал Густаду адрес, по которому с ним можно было связаться.

– Знаете, где это?

– «Птичник», – прочел Густад. – Да, я знаю этот дом, амбулатория доктора Пеймастера находится поблизости. Это наш семейный врач.

– Снаружи, возле «Птичника», мужчина продает пааны[135]135
  Пааны – листья бетеля с начинкой из ореха арека, кокосовой пудры, сахара, камфоры и т. д., которые жуют ради тонизирующего эффекта.


[Закрыть], его зовут паанвала Пирбхой. Вы можете в любое время оставить у него для меня сообщение.

Густад знал, кто такой паанвала Пирбхой. Этот человек торговал паанами так же давно, как доктор Пеймастер имел там свою практику, а может, и дольше. Детские хвори периодически давали возможность Густаду лицезреть Пирбхоя за работой, когда его водили в амбулаторию по поводу кори, ветряной оспы, свинки, прививок и ревакцинаций. А позднее, уже учась в школе, он иногда, бывало, сбегал с друзьями с уроков, и они околачивались возле «Птичника», чтобы послушать речи паанвалы Пирбхоя – его смешные истории об этом доме, о стычках между его хозяйками и их клиентами, истории, которыми он бесконечно развлекал своих покупателей.

– Он – очень надежный друг, – сказал Гулям. – Через него любое сообщение дойдет до меня непременно.

Мальчик вернулся с упакованными книгами. Густад заметил, что пакет был перевязан точно так же, как пакет от Джимми, с удобной ручкой из сплетенной вдвое бечевки.

Еще раз обменявшись рукопожатиями с Гулямом Мохаммедом, Густад тем же путем пошел обратно по базарным рядам. Постепенно они освобождались от инструментов, штепсельных розеток, блюд, ламп, генераторов, ковров, ваз, кухонных принадлежностей, часов, фотоаппаратов, электрических выключателей, коллекций марок, трансформаторов, магнитов и иного, безымянного, ассортимента, устилавшего асфальт. Специалист по удалению ушной серы еще работал, вычищая ушные раковины последнего клиента. Когда Густад проходил мимо них, специалист извлек свой длинный тонкий серебряный инструмент из уха клиента и поднес к его глазам, чтобы тот увидел блестящий коричневый катыш размером с горошину, покоившийся на конце его тонкой ложечки.

– Сабаш![136]136
  Сабаш – отлично! (урду)


[Закрыть] – воскликнул клиент, гордый «уловом» из своего уха и поворачиваясь к мастеру другим, словно ему не терпелось показать, какую добычу даст оно. Густаду захотелось постоять и посмотреть, но это было бы невежливо. А кроме того, пакет Джимми был весьма тяжелым, плетеная ручка врезáлась в пальцы.

Автобус пришел переполненным, и Густаду пришлось потрудиться, чтобы втиснуться в него со своей ношей, при этом он нечаянно толкнул пробиравшуюся перед ним женщину. Обернувшись, та обрушила на него поток возмущения.

– Вы что, не видите, куда идете? Разве можно садиться в автобус с такими гигантскими пакетами, вот так неуважительно расталкивая других? С багажом, как у вас, в такси надо ездить. Зачем садиться в автобус и создавать неудобства для других пассажиров, толкать нас и тыкать, словно мы не купили билет точно так же, как вы…

После встречи с Гулямом Мохаммедом Густад пребывал в таком добродушном настроении, что его это даже не расстроило. Он почтительно поклонился сердитой женщине, сказал как можно галантней:

– Ради бога, простите, мадам, за причиненное мною неудобство. Прошу вас принять мои извинения. – И обаятельнейше улыбнулся в ее хмурое лицо.

Женщина, которую, видимо, никогда еще не называли «мадам» и которой так галантно не кланялись, была польщена и смягчилась.

– Да ничего страшного, – ответила она, склонив голову набок, – не стоит извинений.

До конца поездки они обменивались улыбками всякий раз, когда встречались взглядами. А выходя из автобуса на одну остановку раньше, чем Густад, она даже сказала ему:

– Пока.

* * *

Хромой Темул нетерпеливо ждал во дворе.

– ГустадГустаддаймне. ГустадГустадяхочупомочь.

Густад с удовольствием передал ему пакет с книгами. Темул был горд оказанной ему честью.

– Спасибо тебе, – сказал Густад, когда они дошли до двери, и, прежде чем повернуть ключ, забрал у него пакет.

Темул прижал к губам указательный палец.

– Густадтихооченьтихо.

– Что?

– ТишетишеГустад. Плохоплохоспитспит.

– Кому плохо?

– РошанРошанРошанспитРошан. Нешумитихоплохо.

Густад нахмурился и махнул, чтобы он уходил, после чего открыл дверь ключом.

Глава восьмая

I

– Вы дожидаетесь захода солнца, прежде чем делать то, что я вам сказала?

– Всегда, – ответила Дильнаваз.

Мисс Кутпитья прислонилась к стене и перенесла тяжесть тела на одну ногу, давая отдых другой.

– Ох уж эта ревматическая стопа! – Обхватив ладонью подбородок, она поразмыслила. – Тут может быть только одна причина. Черное проклятье проникло так глубоко в Сохраба, что лайм не может его вытянуть.

– Вы уверены?

– Разумеется, я уверена, – презрительно бросила она. – Послушайте. Когда проклятье проникает слишком глубоко внутрь, нужен другой человек, на которого его можно перекинуть.

– И как это сделать?

– Есть способ. Во-первых, продолжать обводить те же семь кругов вокруг головы Сохраба. Но вместо того чтобы выбрасывать лайм в море, надо его разрéзать, выдавить сок и заставить другого – все равно кого – выпить его. Этот другой оттянет проклятье от Сохраба на себя.

Как просто, подумала Дильнаваз.

– А куда проклятье денется потом?

– Останется внутри того, кто выпьет сок.

– Значит, страдать придется кому-то другому?

– Да. Мне самой это не нравится. – Мисс Кутпитья пожала плечами и продолжила: – Но это единственный способ.

– Я не могу заставлять невинного человека страдать, баба́. – Если, конечно, это действует, заметила она про себя. – И в любом случае, кому бы я могла дать этот сок?

– Кое-кто подходящий имеется прямо здесь, у нас в Ходадад-билдинге. – Старушка загадочно улыбнулась.

– Кто?

– Хромой Темул, конечно.

– Нет, нет! – Дильнаваз передернуло от этой идеи, она показалась ей предельно бездушной. – Может, можно мне самой его выпить? В конце концов, Сохраб – мой сын.

– Вы говорите ерунду. – На это Дильнаваз ничего не ответила, внутренне борясь с неразрешимой дилеммой, и мисс Кутпитья продолжила: – Послушайте, я не злодейка. Думаете, мне нравится вредить невинным людям? Но вы посмотрите на Темула. Начать с того, что мозгов у него – кот наплакал. – Дильнаваз слушала молча. – Так какая ему разница? Сам Темул ничего даже не заметит. Надо радоваться тому, что первый раз в жизни он принесет кому-то пользу.

– Вы действительно так думаете?

– Если бы не думала, стала бы я это говорить?

«Нет, мисс Кутпитья не стала бы так говорить, если бы не верила в это. Но во что должна верить я?»

– Ладно, спасибо. Я это сделаю. И еще спасибо вам за газеты, которые вы дали Рошан. Ее класс теперь на первом месте по сборам для беженцев.

– Это хорошо, – сказала мисс Кутпитья, открывая дверь для Дильнаваз.

У себя в кухне Дильнаваз извлекла лайм из потайного места, разрезала его и выдавила в стакан. Добавила ложку сахара и щепотку соли. «Чтобы выпить лекарство, ложку сахара добавь, лишь сахара добавь…[137]137
  Песенка из анимационного фильма «Мэри Поппинс» Уолта Диснея.


[Закрыть] – Она долила воды и размешала, выглядывая Темула в окно и надеясь, что он появится раньше, чем Густад. Двор был пуст. – …Ложку сахара добавь – сразу станет веселей».

Раздался гудок школьного автобуса, и во дворе появилась Рошан. Выглядела она неважно. Бледная, лоб в испарине.

– Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

Рошан кивнула.

– Я все время бегала ка-ка.

– Сколько раз?

Девочка подумала несколько секунд.

– Четыре. Нет, пять.

– Переоденься и ложись. Я дам тебе лекарство. – «Когда же наконец эта хроническая диарея оставит мою девочку в покое?» Она пошла за таблетками. Рошан последовала за ней и увидела стакан с лаймовым соком.

– Мама, это что? – Она наклонилась к стакану и понюхала.

– Стой! – Дильнаваз подскочила и схватила стакан.

– А что это?

– Ничего. – Она старалась, чтобы ее голос звучал спокойно. – Это для готовки. Если выпьешь – твоему животу станет еще хуже. – По спине Дильнаваз забегали мурашки. Дада Ормузд! Что было бы, если бы мой собственный ребенок проглотил сок от лайма, всосавшего в себя проклятье! Даже подумать страшно.

Рошан при виде таблеток состроила гримасу.

– Опять коричневые? От них в горле так горько.

Тем не менее девочка привычно проглотила таблетки и пошла ложиться.

Долго ждать Дильнаваз не пришлось, вскоре Темул остановился неподалеку от мелии, поднял голову и стал рассматривать ветки. Она подозвала его, подойдя к открытой двери:

– Иди сюда. – Он робко приблизился. Рука его потянулась к паху, и он стал круговыми движениями чесаться. – Не делай так, Темул. – Он послушно отдернул руку и спрятал ее под мышкой. – Смотри, что у меня для тебя есть. – Он понюхал стакан с соком лайма и уставился на плававшее на его поверхности зернышко с большим интересом. – Пей-пей, – сказала она. – Это очень вкусно.

Он осторожно сделал глоток. Глаза у него засияли, он облизал губы.

– Оченьоченьвкусновкусно.

– Пей до конца, – поощрила она его. – Это все тебе.

Темул поднес стакан ко рту и залпом выпил весь сок, потом причмокнул губами и рыгнул.

– Оченьоченьвкусноещеещеещепожалуйста.

– Больше нет. – Все оказалось так просто. – Когда будет еще, я тебя позову, хорошо?

Он энергично закивал.

– Позовипожалуйстапозовипожалуйста. Оченьвкусноещехочу.

– А теперь иди.

Он развернулся на здоровой ноге, а другую поднял, чтобы лягнуть дверь.

– Тс-с-с, – шикнула на него Дильнаваз. – Тише. Рошан спит, она себя плохо чувствует.

Темул прижал палец к губам.

– Тихотихотихо. Рошанспиттихо.

Осторожно прошаркав через порог, он вышел во двор.

II

На звук поворачивающегося в замке ключа Дильнаваз вышла из кухни.

– Что это за ghumsaan?[138]138
  Груда, куча мусора (урду).


[Закрыть] Это все Джимми прислал? – спросила она раздраженно при виде двух объемистых пакетов, которые Густад поставил на письменный стол.

– Почему ghumsaan? Ты ведь даже не знаешь, что внутри. Вот это – посылка от майора. А это – четыре чудесные книги. Искусство, мудрость и развлечение.

Она хлопнула себя ладонью по лбу.

– Книги! Опять книги! Ты сумасшедший. Куда ты их поставишь? И не надо повторять мне свою небылицу про книжную полку, которую вы с Сохрабом когда-нибудь соорудите.

– Успокойся и предоставь это мне. Но сначала послушай, кого я встретил на Чор-базаре.

Она недоверчиво посмотрела на него.

– Не хочешь же ты сказать, что встретил там майора Билиморию?

Он рассмеялся.

– Нет. Не его, но человека, который его знает. И меня тоже.

Он поведал ей о разговоре с Гулямом в чайном киоске.

– Сто раз тебе говорила, чтобы ты ничего не ел и не пил на улице. Иногда ты ведешь себя как ребенок.

– Я выпил всего несколько глотков чая, из вежливости.

– И одного глотка может быть достаточно, чтобы что-нибудь подхватить.

Это напомнило ему о том, что болтал Темул.

– Что с Рошан?

– С животом что-то не в порядке, – сказала она. – Кто тебе сказал?

– Темул. А он откуда узнал?

О нет, подумала она. Что еще наболтал ему этот идиот? К ее облегчению, Густад не стал дожидаться ответа. Ему и прежде доводилось быть свидетелем способности Темула узнавать новости раньше тех, кто находился в здравом уме и добром здравии. Он пошел к Рошан и быстро вернулся.

– Спит. Ты дала ей лекарство?

– Две таблетки энтеровиоформа.

– Хорошо, – сказал Густад. – Скоро все наладится. А если расстройство завтра не прекратится, дай сульфагуанидин. – Он всегда держал в доме запас этих таблеток. Еще до Рошан постоянными приступами диареи страдал Дариуш, пока ему не исполнилось тринадцать.

Поначалу Дильнаваз возражала против того, что Густад сам давал детям эти таблетки, настаивала, что нужно сначала проконсультироваться с врачом. Она верила доктору Пеймастеру, несмотря на обшарпанность его кабинета, на котором снаружи висела табличка «Д-р Р. С. Лорд, БМХ[139]139
  Бакалавр медицины и бакалавр хирургии (англ. Bachelor of Medicine and Bachelor of Surgery).


[Закрыть], ДМ[140]140
  Доктор медицины (англ. MD) – степень, позволяющая занимать врачебные и преподавательские должности в медицине вплоть до профессорских.


[Закрыть], 1892 г.». Доктор Лорд был предшественником, у которого доктор Пеймастер купил закрывшуюся амбулаторию почти пятьдесят лет назад, но, открывая собственную практику, он не побеспокоился о том, чтобы сменить табличку, потому что тогда на это не было денег. Если его робкие новые пациенты обращались к нему как к «доктору Лорду», он не придавал этому значения.

Очень скоро распространилась молва, что молодой врач умен и добр, отзывчив и обладает чувством юмора – половину болезней он может прогнать, просто смеша пациента. Практика доктора Пеймастера начала расти. Спустя недолгое время появились деньги, чтобы привести кабинет в порядок, купить приличную кушетку и стулья для приемной, оформить подписку на зарубежные медицинские журналы, которые ему требовались, чтобы быть в курсе новых методов лечения и исследований. Мог он теперь позволить себе и новую табличку, уже с собственным именем.

Однако эта последняя трата оказалась напрасной.

Уже на следующий день в амбулатории поднялась страшная суматоха. Беспрерывно приходили пациенты, желавшие узнать, кто такой этот доктор Пеймастер и что случилось с веселым и жизнерадостным доктором Лордом. Когда он вернется? Они отказывались выслушивать какие бы то ни было объяснения и идти на прием к молодому выскочке. Несколько человек, рискнувших лечиться у него, вынесли единодушный вердикт: выписанные им лекарства не помогают так, как помогали раньше. Новость быстро разлетелась.

В отчаянии доктор Пеймастер отправился к художнику, рисовавшему вывески, и забрал старую табличку. К счастью, она все еще была у него, валялась под кучей отбракованных деревяшек и старых именных табличек, предназначенных для костра. Ее водрузили на прежнее место над входом, и уже на следующий день суматоха прекратилась.

И тогда же доктор Пеймастер с грустью осознал нечто, чему не учили в медицинском колледже: как любой другой потребительский продукт, имя врача неизмеримо более важно, чем его умения. Со временем, однако, он смирился с этим фактом и не держал зла на пациентов, равно как не имел ничего против вывески своего предшественника. Более того, цифра 1892 придавала ей достоинства и чего-то еще, что подразумевает долговечность и испытание временем, особенно во врачебной практике. Так что лишь узкий круг давнишних пациентов, таких как Ноблы, знал подлинное имя доктора и обращался к нему правильно.

С годами доктор Пеймастер стал всеобщим дедушкой, лысым, круглощеким, с лицом грустного клоуна. Он по-прежнему вел прием больных у себя в амбулатории в своей шутливой манере: проделывая фокусы со своими шприцами и клизмами, фыркая над флаконами с мерзко пахнущими химическими препаратами, строя забавные рожицы или просто скороговоркой неся какую-то нескончаемую забавную бессмыслицу – то есть делал все то, что показалось бы дуростью здоровому человеку, но не больным, отчаявшимся и напуганным, которые были благодарны ему за это представление.

Несмотря на склонность к буффонаде, доктор Пеймастер не был человеком спонтанным. Он тщательно контролировал свое поведение и за пределами клиники становился серьезен, даже несколько суров, когда сталкивался с проявлениями непрофессионализма на рынке или в храме огня. Однажды Густад в шутку спросил, не зовут ли его на самом деле доктором Джекилом. Доктор Пеймастер, не приняв шутки, ответил, что ободрение требуется больным и обеспокоенным, а поскольку запас его жизнерадостности не бесконечен, следует расходовать его благоразумно.

Ноблы никогда не изменяли доктору Пеймастеру и никогда не теряли веры в него. Но со временем стали сознавать ограниченность его возможностей. Сначала они перестали верить в чудеса, потом в его способность добиваться стойкого выздоровления и, наконец, в то, что он порекомендует более новые и эффективные средства, о которых мог узнать в процессе штудирования медицинских журналов, выпускаемых знаменитыми зарубежными исследовательскими центрами.

Но подписка доктора Пеймастера на эти журналы давно закончилась. Как и все, что регулировалось властями, валютный контроль оброс запутанными правилами и мучительными процедурами, и доктор Пеймастер решил избавить себя от этих обременительных хлопот. Когда после смерти Неру Лал Бахадур Шастри стал премьер-министром, казалось, что застоявшиеся управленческие воды наконец всколыхнутся, оживут и посвежеют, хотя скептики утверждали, что такой коротышка не сможет добиться уважения на мировой арене. Потом случилась двадцатиоднодневная война с Пакистаном, в которой он показал себя лучше, чем Неру в войне с Китаем, и скептики замолкли. «Мал ростом, да умом велик наш Лал Бахадур, – говорил доктор Пеймастер своим пациентам, сгибая колени и со спринцовкой “на изготовку” изображая гнома. – Хорошую клизму он вставил пакистанцам».

Пока толпы ликовали, Шастри сел в самолет и отправился в Ташкент, где Косыгин предложил провести мирные переговоры между Индией и Пакистаном. Вечером того дня, когда была подписана Ташкентская декларация, Шастри умер на советской земле, спустя всего полтора года после того, как стал премьер-министром. Некоторые говорили, что его убили пакистанцы, другие подозревали русский заговор. Были даже такие, кто утверждал, что Шастри отравили приверженцы новой премьер-министерши, чтобы династически-демократическая мечта ее отца наконец сбылась.

Так ли, иначе ли, но правительство снова погрузилось в хаос. Валютное регулирование переместилось в нижнюю строку перечня государственных приоритетов, и журнальные подписки доктора Пеймастера не были возобновлены. Так что, когда речь заходила о диарее, в его рецептах значились только два старых названия – энтеровиоформ и сульфагуанидин.

Эти снова и снова повторяющиеся назначения в конце концов заставили Дильнаваз согласиться с Густадом, что ходить в амбулаторию – пустая трата времени и денег. Названия новых лекарств теперь слетали с ее языка так же бойко, как и с его. Левая секция буфета заполнилась таблетками и сиропами, пользовавшимися наибольшим спросом. Там были гликодин терпингидрат васака[141]141
  Васака (Adhatoda vasica) – очень известное растение в аюрведической медицине, известное в основном как средство облегчения дыхания и кашля.


[Закрыть], зефрол и бенадрил от кашля, аспро и кодопирин от простуды и лихорадки, элкозин и эритромицин от ангины и воспаления в горле, сат-исабгол от несварения, корамин от тошноты, веритол от низкого давления, йодекс от синяков, крем бурнол от мелких порезов и ожогов, привин от отеков в носу, универсальное средство Унани[142]142
  Медицина Унани – персидско-арабская традиционная медицина, распространенная в Южной Азии.


[Закрыть] для наружного использования (которое на вид напоминало простую воду, но, как предполагалось, снимало любую боль) и, разумеется, энтеровиоформ и сульфагуанидин от расстройства. Все это располагалось на первой полке. На второй скопилась более эклектичная коллекция.

По мере того как уверенность Дильнаваз росла, она начала раздавать рекомендации и за пределами семьи. Когда понос поражал какую-нибудь из наиболее многочисленных семей Ходадад-билдинга, такую как семейство Пастакия, которое имело лишь один туалет в своей квартире и пятерых детей в возрасте от четырех до девяти лет, ситуация становилась критической. Им приходилось взывать к «гостеприимству» соседей и бегать вверх-вниз по лестнице в поисках ближайшего свободного туалета. При такой срочности и интенсивности движения непредвиденные происшествия были неизбежны; воздух в доме портился, и нос Дильнаваз подсказывал ей, что вскоре ее медицинские рекомендации будут востребованы.

Ей было жалко миссис Пастакию: легко ли присматривать за пятью детьми, а сверх того еще и за свекром, страдающим высоким давлением и регулярно ругающимся с небесами. Она просила миссис Пастакию очень точно описать симптомы, если только уже не замечала следы болезни на лестнице или на террасе, и самым доверительно-вдохновляющим голосом давала совет: «Две таблетки энтеровиоформа три раза в день». Или: «Одну таблетку сульфагуанидина растолочь в ложке воды с сахаром», – потому что эта таблетка была большой и имела вкус чрезвычайно горького мела. Опыт, приобретенный с Сохрабом, Дариушем и Рошан, научил ее, как именно какие таблетки лучше скармливать детям.

Густад не одобрял ее добрососедской медицинской деятельности. Рано или поздно, говорил он, ее бесплатные советы начнут восприниматься как вмешательство, отнимающее заработок у врачей. Но Дильнаваз отвечала: если кто-то вынужден экономить на счетах за лечение, то ее долг этим людям помочь.

Она с нетерпением ждала, пока Густад разворачивал пакет с книгами и ровно наматывал бечевку на катушку из своего стола, перекладывая ее из одной руки в другую.

– А ты не хочешь сначала посмотреть, что прислал Джимми? – спросила она.

Он улыбнулся с явным видом превосходства.

– Всему свое время, – сказал он и извлек из пакета Платона. – Какая чудесная книга. – Он протянул ей «Диалоги», а потом одну за другой остальные книги. Едва взглянув, она клала их на стол.

Пакет от майора был развернут в той же дотошной манере. Под слоем коричневой бумаги открылся черный пластик, плотно обмотанный скотчем. Густад попытался разорвать его, недооценив его крепость, потом пошарил в столе в поисках перочинного ножа и заметил стоявшего под окном Темула, который лихорадочно махал рукой, спрашивая: «Что это?»

– ГустадГустадпетицияпожалуйстапетиция. Подписатьподписатьпетициюпожалуйста.

Густад вспомнил: он на целую неделю забыл о петиции, оставленной на письменном столе.

– А ты обошел уже всех соседей?

– ГустадГустадтыподпишипервй. Тыпервыйтогдаивсе. Скажусмотритесмотрите ГустадНоблподписал.

Темул прав, подумал Густад, люди всегда боятся ввязываться во что-то первыми.

Подписанную петицию Темул принял, просияв всем своим доверчивым лицом так, будто это был волшебный трофей.

– ГустадГустадспасибо. – Он прижал палец к губам: – Тихотихо. Нешуметьнешуметь.

– Ш-ш-ш-ш, – Густад ответил ему тем же жестом.

Темул пришел в восторг от их «безмолвного заговора» и удалился под нескончаемое хихиканье.

– Оченьтихооченьвкуснооченьвкусныйсок.

Улыбаясь, Густад возобновил борьбу со скотчем.

– Бедный парень. Что с ним будет, если что-то случится с его братом, страшно представить. А почему он упоминал какой-то вкусный сок?

Дильнаваз пожала плечами.

– Все жалеют бедного парня, но все обращаются с ним как с сумасшедшим. Никому в голову не придет найти ему какую-нибудь простую работу. – Куча оберточной бумаги напомнила ей о недавней досаде. – В этом доме и так полно мусора, а ты приносишь все новые книги. – Он разрéзал последнюю полоску скотча и начал разворачивать черный пластик, которым пакет был обернут в четыре слоя. Дильнаваз продолжила свою филиппику: – При таком количестве хлама я не могу как следует убирать и пылесосить, да еще эта черная бумага на окнах и вытяжных решетках. Бог знает, когда…

Пластик соскользнул на стол, и она вмиг замолчала, не закончив фразы. Пачки банкнот достоинством в сто рупий, сложенные аккуратными стопками, предстали их взорам. Хрустящие новенькие бумажки с блестящей защитной нитью, в банковской упаковке, каждая пачка запечатана коричневой бумажной лентой.

Дильнаваз первой снова обрела дар речи:

– Что это? Я хочу сказать: что это значит? Это не может быть ошибкой?

При виде такой кучи денег у Густада отвисла челюсть. Постепенно его взгляд стал снова различать окружающее, скользнул по выходящему во двор тускло освещенному окну, в котором виднелся открытый так же широко, как его собственный, рот Темула, глядевшего на маленькую гору денег. Это вывело Густада из оцепенения. С рыком он захлопнул окно, отрезав Темулу доступ к зрелищу, от которого глаза его сияли так же жадно, как в тот день, когда он увидел обнаженную куклу.