Текст книги "Такое долгое странствие"

III

После конфуза, случившегося во время званого ужина, Густад испытывал неловкость, встретившись с Диншавджи в понедельник, но Диншавджи сразу разрядил ситуацию.

– Не волнуйся на этот счет. Споры – это нормально, когда мальчик растет. Ты думаешь, я, прожив столько лет, ничего подобного не видел?

Во время перерыва Густад не пошел на лестничную площадку, куда даббавала[87]87
  Даббавала – служащий системы доставки горячих обедов, действующей в индийских городах. Даббавалы забирают из домов или ресторанов готовые блюда, помещенные в металлические судки (даббы), и доставляют их клиентам в офисы или на предприятия, а затем развозят пустую тару обратно (хинди).


[Закрыть] привозил судки с обедами, предоставив своему обеду вернуться домой нетронутым и без карандашной записки для Дильнаваз, записки, которая на протяжении двадцати одного года была для них нерушимым ритуалом: он всегда писал, а она всегда читала ее, как бы ни поссорились они накануне. Так было до сегодняшнего дня. В этих ежедневных записках не было ничего особенного. «Дорогая, сегодня трудный день, совещание у управляющего. Расскажу потом. Люблю, XXX». Или: «Дорогая, дхандар-патио[88]88
  Дхандар – персидский соус-суп из дала, патио – морепродукты в остром соусе, часто креветки.


[Закрыть] был вкуснейшим. От одного аромата у всех слюнки потекли. Люблю, ХХХ».

Диншавджи подошел к столу Густада с пакетом сэндвичей. В отличие от остальных он по утрам приносил обед с собой, в портфеле, обычно это были остатки вчерашнего ужина, заложенные между двумя ломтями хлеба, зачастую – такие «деликатесы», как цветная капуста, баклажаны, фасоль или тыква. Он с аппетитом съедал все это вместе с размокшим хлебом. Если его подкалывали насчет его эпикурейских радостей, он отвечал: «Что бы ни дал мне мой домашний стервятник, я съедаю беспрекословно. Иначе она меня самого слопает живьем».

Счастливыми днями для Диншавджи были такие, как сегодняшний, когда от вчерашнего ужина ничего не оставалось. В этих случаях Аламаи утром жарила острый омлет и клала его между двух кусков хлеба. Когда он разворачивал бумагу, запах лука, имбиря и чеснока вырывался наружу мощной струей.

– Давай, яар, – сказал он Густаду, – бери свой обед, и пошли в столовую. – Он не хотел опоздать к ежедневному аттракциону.

Каждый день в столовой во время обеда их постоянная компания собиралась, чтобы побалагурить. Они пересказывали неувядаемо популярные анекдоты о сикхах («Что сказал бегун Сардарджи[89]89
  В Индии «сардар» – титул, распространенный среди сикхов, принадлежащих к касте джатов (этническая группа с древней культурной историей). Шутки Сардарджи, или шутки Сардара, – это шутки, основанные на стереотипных представлениях о сикхах, одно из которых состоит в том, что физическая подготовка для сикха якобы важнее, чем интеллект. В последние годы было несколько случаев, когда сикхи протестовали против шуток Сардарджи как задевающих чувства сикхской общины.


[Закрыть], финишировав первым на Азиатских играх, когда его спросили: “Ну как, теперь можно и расслабиться?” Он сказал: “Нет-нет, я же Арджун[90]90
  Арджун – лиственное дерево, вырастающее до 20–27 метров и обладающее многочисленными целебными свойствами.


[Закрыть] Сингх”»); о мадрасцах, имитируя перекатывающиеся гласные южноиндийских языков[91]91
  Так называемый язык мадрас башай, диалект тамильского, на котором говорят в Мадрасе (теперь Ченнаи), стал источником каламбуров и двусмысленностей в тамильских фильмах 1950-х годов.


[Закрыть] («Как мадрасцы произносят “минимум”? Юм-и-йен-и-юм-и-юм»); о гуджаратцах, иронизируя над их искаженной английской фонетикой и трудностями с произношением гласных, особенно гласной «о» («Зачем гуджу ездил в Ватикан? Он хотел послушать поупулярную музыку[92]92
  Игра слов, основанная на английском названии сана папы римского (pope – «поуп»): если «о» произнести как «оу», вместо «поп-музыка» получается «папская музыка», а дальше вместо «попкорн» – «папская мозоль».


[Закрыть]. Зачем гуджу укусил Иоанна Павла за большой палец ноги? Он хотел откусить его поупкорн»); о пуштунах, которые якобы имеют склонность к заднему проникновению («Пуштун приходит к врачу. “Доктор Сахаб[93]93
  Сахаб – уважительное обращение к мужчине, занимающему какую-либо должность.


[Закрыть], у меня сильно болит живот”. Врач ставит ему клизму. Пуштун уходит от врача в восторге и рассказывает друзьям: “Аррэ, современная медицина не только лечит, но и доставляет огромное удовольствие: боль – в животе, а лекарство приятно вводят через задницу”. На следующий день его друзья выстраиваются в очередь к доктору за клизмой»).

Себя компания, собиравшаяся в столовой, тоже не щадила, насмехаясь над общеизвестным фактом, что у всех парсов длинные носы («Что бывает, если баваджи[94]94
  Баваджи – уважительное название мужчины-парса в Индии.


[Закрыть] в состоянии эрекции войдет в стену? Он разобьет себе нос»). Ни одна этническая или языковая общность не бывала обойдена; когда доходило до анекдотов, в столовой воцарялось идеальное равенство.

Обеденный перерыв являл собой единственный приятный момент в унылом рабочем дне. Безусловно, Диншавджи был звездой этого представления, собравшиеся старались не пропустить ни одного его слова. Другие тоже вносили свою лепту, но с Диншавджи никто сравниться не мог. Он запоминал все, что когда-либо слышал, и спустя недели, а то и месяцы выдавал это, переиначив, усовершенствовав и сочинив на этой основе свою фирменную историю. Никто не возражал против небольшой доли плагиата.

Иногда вместо анекдотов они устраивали песенные посиделки. Если Диншавджи был звездой комического часа, то Густад блистал в пении. Особым успехом пользовалось его исполнение знаменитых песен Гарри Лаудера[95]95
  Гарри Лаудер (1870–1950) – знаменитый шотландский певец и комик.


[Закрыть], таких как «Бродяга в сумерках» и «Я люблю девушку», которые Густад пел с великолепным шотландским акцентом. Хотя принято было петь хором, все замолкали, когда он выводил:

 
У лазурных берегов, изумрудных холмов,
Там, где солнце золотит Лох-Ломонд,
Там, куда мы с любимой не вернемся уж вновь,
У лазурных берегов Лох-Ломонд.
 

Но когда доходило до припева, они не могли сдержаться и присоединялись к Густаду хором, в котором тонул его баритон:

 
Земным будет путь твой,
Мне же выпал иной.
В Шотландии буду я первым,
Но с любимой моей мы не встретимся вновь
На волшебных берегах Лох-Ломонд.
 

Впрочем, анекдотами и пением время обеда не ограничивалось. Порой в этот час разгорались острые споры о делах, связанных с общиной, таких, например, как разногласия по поводу Башни Безмолвия. Когда банковские операционисты и кассиры обсуждали предложение реформаторов ввести кремацию, страсти накалялись, и случались яростные личные столкновения. Но Диншавджи удавалось разрядить напряжение, сказав что-нибудь вроде: «Лучше пусть меня растерзает мой домашний стервятник, чем хищники в перьях. В этом случае у меня, по крайней мере, будет гарантия: уж она-то не оставит от меня даже самых маленьких кусочков, которые могли бы разнести по всему Бомбею пернатые».

Откусывая от своего сэндвича с омлетом, он напомнил Густаду насчет обеда.

– Не жди меня, – ответил Густад. – Я сегодня не обедаю.

Как бы ни любил Диншавджи ходить в столовую, он решил остаться с другом.

– Хочешь бутерброд? Половинку. – Он протянул ему свой пакет.

Густад лишь молча отрицательно махнул рукой.

– Пойду пройдусь.

– Я с тобой. Есть могу и на ходу. Это даже полезно для пищеварения.

Направляясь к выходу, они проходили мимо новой машинистки Лори Кутино, изящно подносившей к губам ложку густо приправленного специями риса. Лори Кутино была человеком таким же безупречно аккуратным, как и ее рабочий стол, где каждый предмет лежал строго на своем месте. Она не любила столовую и на время обеденного перерыва просто бережно сдвигала в сторону свои канцелярские принадлежности, освобождая место для салфетки, на которую ставила контейнер с едой. Когда Диншавджи с Густадом проходили мимо, ее язык змейкой высунулся изо рта и подобрал случайно прилипшую к губе рисинку.

– Какая конфетка, – шепнул Диншавджи. Девушка сидела, положив ногу на ногу, и короткая юбка съехала вверх довольно высоко, но в рамках приличий. – О-о-о! – застонал Диншавджи. – Я этого не вынесу! Просто не вынесу! Я должен как можно скорей ей представиться. – Он сунул руку в карман и, сжав кулак, переместил его ближе к паху. Все это было частью роли, которую он обожал исполнять не столько всерьез, сколько для поддержания образа персонажа, коим, к его большому удовольствию, назначили его сослуживцы, – образа Казановы с фонтана «Флора».

Они вышли под палящее солнце и, пройдя несколько шагов, вынуждены были посторониться, чтобы пропустить припозднившегося даббавалу с клетью, набитой контейнерами для обедов, на голове, который трусцой маневрировал в толпе. Порыв ветра подхватил пот, струившийся по его лицу, и швырнул его в их направлении. Диншавджи инстинктивно заслонил руками свой пакет с бутербродами. Обменявшись полными отвращения взглядами, они вытерли со щек соленую мокрую пыль белыми носовыми платками.

– Это еще ничего, – сказал Диншавджи. – Вот однажды мне довелось садиться в поезд около одиннадцати часов дня! Тебе когда-нибудь приходилось?

– Ты же знаешь, я не езжу на поезде.

– Это самое время для даббавал. Им вообще-то положено пользоваться только багажными вагонами, но некоторые проникают в пассажирские. Народу – битком, а вонь стоит!.. Toba? Toba![96]96
  Да никогда больше! (хинди)


[Закрыть] Вдруг я почувствовал, что у меня намокла рубашка, и догадался, чтó это было. Даббавала. Он нависал надо мной, держась за поручень. И у него капало из голой подмышки: кап-кап-кап – пот. Я миролюбиво сказал: «Пожалуйста, отодвиньтесь немного, у меня намокает рубашка, meherbani[97]97
  Сделай одолжение, пожалуйста (хинди).


[Закрыть]». Kothaa[98]98
  Здесь: никакой реакции (хинди).


[Закрыть], как будто меня и нет. Тут уж я просто взбесился и заорал: «Эй! Вы человек или животное? Посмотрите, что вы делаете!» Я встал, чтобы показать ему мокрое пятно. И угадай, что он сделал. Ну, попробуй, угадай.

– Что?

– Он повернулся и юркнул на мое сиденье! Чтоб мне мало не показалось! Ну что делать с такими невежами? Никакого воспитания, никакого благоразумия – ничего. А знаешь, кто несет за это ответственность? Лидер ублюдочной Шив Сены, который обожает Гитлера и Муссолини. Он, с его бредовым лозунгом «Махараштра для маратхов». Они не остановятся, пока не установят свой Маратхский раджастан.

Пока Диншавджи произносил свою речь, они дошли до главного перекрестка дорог на площади перед фонтаном «Флора», где в плотный поток транспорта, двигавшегося по кругу, вливалось пять улиц, напоминавших гигантские щупальца. Машины внезапно выруливали со своей полосы и рискованно встраивались в другую. Красные двухэтажные автобусы с логотипом «BEST», направлявшиеся в Колабу[99]99
  Колаба – колониальный район Бомбея, расположенный в его южной части, на правобережье мыса, вдающегося в Аравийское море.


[Закрыть], опасно кренились, объезжая площадь по кругу. Бесстрашные ручные тележки, приводимые в движение энергией мускулов и костей, темпераментно конкурировали с ними – с лучшим, что можно было сделать из стали, бензина и вулканизированной резины. Почти парализованный поток кругового движения с каменным фонтаном в середине напоминал огромное замершее колесо, вокруг которого бурлила деловая жизнь, совершая свое гудящее, звенящее, сигналящее, жалующееся, визжащее, тарахтящее, бухающее, пронзительно кричащее, пульсирующее, тяжело вздыхающее, брюзжащее, никогда не заканчивающееся перемещение по метрополии.

Диншавджи и Густад решили пойти по улице Вир Наримана[100]100
  Хуршед Фрамджи Нариман (1883–1948), также известный как Вир Нариман, был одним из сторонников парсов в Индийском национальном конгрессе.


[Закрыть]. Уличный художник, скрестив ноги, сидел на углу перед нарисованными им мелом на асфальте изображениями богов и богинь. Время от времени он вставал, чтобы собрать мелочь, брошенную ему набожными прохожими. Густад указал на сухой фонтан.

– Можно по пальцам пересчитать, сколько раз за последние двадцать четыре года из фонтана била вода.

– Подожди, вот возьмут власть маратхи, тогда у нас будет настоящий Ганду Радж[101]101
  Ганду – тупица, придурок (хинди); радж – власть, так называли английское господство в Индии.


[Закрыть], – сказал Диншавджи. – Они только и умеют, что драть глотки в парке Шиваджи[102]102
  Парк в Бомбее, место политических и общественных митингов еще со времен борьбы за освобождение от британского владычества.


[Закрыть], выкрикивать лозунги, угрожать и переименовывать улицы. – Внезапно он ужасно распалился, чувствовалось, что на душе у него действительно накипело. – Зачем менять названия? Придурки, мать их! Хутатма Чоук![103]103
  Хутатма Чоук (площадь Мучеников) – площадь в Бомбее, названная в честь Движения Самьюкта Махараштра, которое с 1956 по 1960 год выступало за создание независимого махаратоязычного государства. Прежнее название – площадь фонтана «Флора».


[Закрыть] – Новое название площади плевком вылетело у него изо рта. – Чем им не угодил фонтан «Флора»?

– Да какая тебе разница? Если маратхи от этого будут счастливы, пусть переименуют несколько улиц. Будет чем заняться. Разве название – это главное?

– Нет, Густад. – Диншавджи был совершенно серьезен. – Ошибаешься. Названия очень важны. Я вырос на Лэмингтон-роуд. Но она исчезла, на ее месте теперь Дадасахеб Бхадхамкар Марг. Моя школа находилась на Карнак-роуд. Теперь она вдруг стала Локмания Тилак Марг. Я жил на Слейтер-роуд. Она тоже скоро исчезнет. Всю свою жизнь я ходил на работу на площадь фонтана «Флора». И вот в один прекрасный день это название меняется. Так что же сталось с моей жизнью? Я что, прожил какую-то неправильную жизнь, в которой все названия были неправильными? Разве у меня будет шанс прожить жизнь снова, с этими новыми названиями? Скажи мне, что случилось с моей жизнью? Ее вот так, запросто, стерли? Нет, ты скажи!

Густаду впервые пришло в голову, что все эти годы он совершенно несправедливо считал друга просто балагуром. Конечно, другом, да, но в то же время клоуном и шутником.

– Не надо так расстраиваться, Диншу, – сказал он. Ему никогда не приходилось слышать от Диншавджи рассуждений на метафизические темы, и это уменьшительно-ласкательное обращение было лучшим, что он смог придумать, пока подыскивал еще какие-нибудь слова. Но в этот момент в мужчину на «Ламбретте», ехавшего по Вир Нариман-роуд, врезался автомобиль, следовавший в противоположном направлении, и тема переименований была забыта.

– О господи! – воскликнул Диншавджи, когда мужчина перелетел через руль своего мотороллера и приземлился рядом с тротуаром неподалеку от них. Струйка крови текла у него изо рта. Пешеходы и хозяева ближних магазинов бросились ему на помощь. Диншавджи тоже хотел подбежать, но Густад не мог сдвинуться с места. Головокружение и тошнота нахлынули на него, и он ухватился за руку Диншавджи.

Тем временем машина скрылась из виду. Люди спрашивали друг у друга, не запомнил ли кто ее нóмера. От участка с круговым движением подошел полицейский, чтобы принять необходимые меры.

– Еще шесть дюймов, – сказал Диншавджи, – и у него череп раскололся бы как кокосовый орех. Счастье, что он приземлился в сточном желобе. Что с тобой, Густад? Почему ты так побледнел?

Густад отпрянул и прикрыл рот ладонью – все внутренности у него словно подступили к горлу. Диншавджи быстро поставил диагноз:

– Так-так. Проблема в том, что ты ничего не ел, – пожурил он его. – Вид крови на пустой желудок – это плохо. Вот почему солдат перед боем всегда хорошо кормят. – Он решительно повел друга к ресторану на углу.

Внутри было прохладней. Они выбрали столик под вентилятором, Густад вытер холодную испарину со лба.

– Лучше? – спросил Диншавджи. Густад кивнул.

Столы были накрыты стеклом, под которым лежало меню, умещавшееся на одной странице. Стекло было мутным и покрытым пятнами, но увеличивало текст. Густад положил на стол обнаженные предплечья, наслаждаясь прохладой столешницы. Жужжание медленно вращавшегося под потолком вентилятора успокаивало. Сквознячок нес из кухни к выходу пикантные запахи. На стене за кассой висело написанное от руки объявление: «Плевать и играть в сатту[104]104
  Сатту – азартная игра со ставками, появившаяся в Индии вскоре после обретения независимости.


[Закрыть] запрещено». Другой плакат гласил: «Уповай на Бога – и тарелка риса тебе обеспечена».

– Вот было бы забавно привести сюда, на второй этаж, Лори Кутино, – сказал Диншавджи, указывая на антресольный зал с отдельными кабинетами, где работал кондиционер. – Деньги были бы потрачены не зря. – Подошел официант с мокрой тряпкой в одной руке и двумя стаканами воды в другой. Он держал их за ободки так, что пальцы окунались в воду. Они убрали руки со стола, чтобы дать ему бегло протереть поверхность. Над столом поплыл неприятный запах чего-то кислого и затхлого. Диншавджи сделал заказ.

– Тарелку самосов с бараниной. Соус чатни. И два нескафе. – Он поднес к губам стакан, но отпечатки пальцев официанта на ободе напомнили ему о том, кáк стаканы были принесены, и он, не отпив ни глотка, поставил стакан обратно. – Мы столько лет знакомы, Густад, а я и не знал, что тебя мутит от вида крови.

– Не говори глупостей, кровь здесь ни при чем. – Что-то в его голосе заставило Диншавджи понять, что шутки сейчас неуместны. – Просто это был своего рода шок. Я знаю того человека на мотороллере. Он помог мне, когда я вывалился из автобуса. Помнишь тот несчастный случай, что со мной приключился?

– Разумеется. Но я думал, что это майор тебя…

– Да-да, но это было позже. А этот человек был таксистом, который позаботился о нас с Сохрабом, отвез нас домой. И даже денег не взял. – Он поднял голову и посмотрел на вентилятор. – Девять лет я ждал случая, чтобы поблагодарить его. И вот вижу, как он взлетает в воздух и разбивает себе голову. Совпадение? Или что? Сегодня была моя очередь помочь ему, а я сплоховал. Как будто Бог устроил мне испытание, и я его не выдержал.

– Аррэ, ерунда. Не твоя вина, что тебе стало худо. – Диншавджи добавил три ложки сахара в свой кофе и немного – на самосы. – Давай, ешь, тебе сразу полегчает. – Он придвинул к себе чашку Густада, положил в нее две ложки сахара, размешал и подвинул ему обратно. – Так что там насчет майора? Ты выяснил, куда он пропал? – Самосы были с поджаристой корочкой, он жевал с хрустом. Кусочек румяной масляной корочки отвалился от верхушки пирожка и упал ему на блюдце.

– Нет.

– Может, он убежал, чтобы снова вступить в армию? – пошутил Диншавджи, заправляя в рот корочку теста. – Думаешь, будет война с Пакистаном?

Густад пожал плечами.

– Видел фотографии в газетах? Кровавые мясники, режут направо и налево. А что же окружающий мир? Он благостно расслаблен, ничего не предпринимает. И где теперь эта Америка, мать ее? Не говорит ни слова. А если Россия только заикнется, Америка тут же заявляет протест в ООН. Стоит Косыгину пукнуть, и Америка выдвигает свое предложение в Совете безопасности.

Густад вяло рассмеялся.

– Всем плевать, никому нет дела до бедных бенгальцев. А этот чутья[105]105
  Чутья – негодяй, проныра (хинди).


[Закрыть] Никсон языком вылизывает себе путь в Пакистан через его задний проход.

– Это правда, – согласился Густад. – Пакистан очень важен для Америки из-за России.

– Как это?

Густад решил наглядно продемонстрировать ему геополитическую реальность.

– Смотри: это блюдо – Россия. А за ней – моя чашка, это Афганистан. Очень дружественный России, так? А теперь поставь свою чашку рядом, это Пакистан. Но что будет южнее Пакистана?

– Ничего, – ответил Диншавджи. – Тебе нужна еще одна чашка?

– Нет, ничего не надо, потому что к югу от Пакистана – только море. И вот именно этого Америка так боится. Если Пакистан когда-нибудь подружится с Россией, тогда для России дорога к Индийскому океану будет открыта.

– А! – воскликнул Диншавджи. – И тогда два маленьких американских голас[106]106
  Голас – шары (хинди).


[Закрыть] окажутся в руках у русских. – Ему понравилась такая наглядная тестикулярная метафора. – А чтобы защитить свои мягкие голас, они пальцем не пошевелят, даже если шесть миллионов бенгальцев будут убиты, – лишь бы Пакистан был доволен. – Официант положил счет на стол. – Я угощаю, я угощаю, – настаивал Диншавджи по дороге к кассе, держа маленький листок в вытянутой руке и не давая Густаду перехватить его.

Солнце снаружи палило нещадно, и друзья ускорили шаг. Когда они входили в здание банка, обеденный перерыв почти закончился. Лори Кутино готовилась снова приступить к работе.

– Нет, я этого не вынесу, яар, – шепнул Диншавджи. – Какое тело! Ах-ах-ах! Сливки с сахаром! Как было бы здорово пригласить ее на обед.

При упоминании о сладких сливках у Густада заурчало в животе – он вспомнил блюдце с такими сливками, которое ему давали в детстве каждое утро с хрустящей темной лепешкой. Мама снимала сливки с молока, после того как его кипятили и охлаждали.

А теперь молоко, которое привозит бхайя, такого плохого качества, что, сколько его ни кипяти и ни охлаждай, ничего даже отдаленно похожего на сливки не получишь.

IV

Когда Густад возвращался с работы, вонь вдоль черной стены была невыносимой. Невоспитанные люди никогда не поймут, что эта стена – не общественный туалет, подумал он, вскидывая руки, чтобы отогнать мух и москитов. А ведь сезон москитов еще и не настал.

Открыв английский замок своим ключом и распахнув дверь, он столкнулся с суровым взглядом Дильнаваз.

– Твои сыновья один за другим создают проблемы, – сказала она.

– Что на сей раз?

– Приходил мистер Рабади. Жаловался, что Дариуш пристает к его дочери, в доме это производит дурное впечатление.

– Мой сын – к уродливой толстухе этого идиота? Чушь собачья.

Вражда между Густадом и мистером Рабади длилась уже не один год. Когда-то у мистера Рабади было неуклюжее, пускавшее слюни создание по кличке Тигр, которое он предпочитал считать брутальным псом – помесью восточноевропейской овчарки и лабрадора. Тигр был очень дружелюбным и вполне безобидным, но мистер Рабади всячески создавал вокруг него ауру опасного зверя. Он водил его в ошейнике с угрожающими шипами, на массивной цепи вместо обычного поводка и при этом всегда держал в руке крепкую палку – предположительно для того, чтобы усмирять дикое животное, если оно выйдет из повиновения. Пока хозяин шествовал, выставляя напоказ свой устрашающий атрибут, дородный Тигр безмятежно брел рядом, спокойный, в полной гармонии с окружающим миром.

Мистер Рабади имел обыкновение выгуливать Тигра во дворе рано утром и поздно вечером. Тигр скреб лапами и обнюхивал землю в поисках подходящего места и обычно выбирал Густадовы кусты, розовый и сабджо[107]107
  Сабджо – здесь: зеленый (хинди).


[Закрыть], от которых приходил в восторг. Поскольку был крупной собакой, он оставлял весьма внушительные и дурно пахнувшие кучи, которые лежали в кустах до тех пор, пока на следующее утро не приходил кучравалли[108]108
  Кучравалли – дворник (хинди).


[Закрыть] и не подметал двор. Густад неоднократно просил мистера Рабади не подпускать собаку к кустам, но тот утверждал, будто невозможно удержать такого большого и сильного пса, как Тигр. В конце концов, спрашивал мистер Рабади, что бы почувствовал сам Густад, если бы кто-то оттаскивал его от туалета, когда ему туда нужно позарез?

Противостояние со вспыхивавшими время от времени ссорами продолжалось, и однажды вечером Густад, заметив пресловутую парочку у кустов, открыл окно и выплеснул на них ведро холодной воды, хозяин и собака промокли насквозь.

– Ах, простите, – невозмутимо сказал Густад, – я как раз поливал свои растения.

Судя по всему, Тигру купание понравилось, он дружелюбно залаял и завилял хвостом, а вот мистер Рабади оглашал вечернюю темноту угрозами до тех пор, пока сверху, из разных окон дома не начал раздаваться смех.

К семи годам Тигр стал малоподвижен и страдал ожирением. Даже короткая прогулка по двору изнуряла его, и стоило огромных усилий заставить его, задыхающегося и отдувающегося, подняться обратно по лестнице. Но однажды утром что-то стукнуло ему в голову, и он сорвался. Невзирая на свою комплекцию, он сделал семь бешеных кругов по двору – по одному за каждый год своей короткой жизни, – прежде чем мистеру Рабади удалось его остановить. Однако усилие оказалось, видимо, чрезмерным для непривычного сердца Тигра. Он отошел в тот же день на закате, и мистер Рабади быстро организовал встречу с дустурджи Барией, чтобы тот объяснил ему странную смерть его собаки.

Дустурджи Бария молился в храме огня весь день, за исключением двух часов, в течение которых он каждое утро раздавал советы таким людям, как мистер Рабади. Освободившись от своих обычных обязанностей священнослужителя, поскольку годы давали о себе знать, он, бывало, проводил время, укрепляя связь со своим контрагентом там, наверху, который, по его словам, являлся источником его озарений.

Дустурджи Бария раздавал советы бесплатно и неограниченно; не существовало ситуаций, в которых он не мог бы разобраться. В считаные минуты он объяснил, почему смерть Тигра оказалась именно такой, какой оказалась. Но что было еще важнее, он дал мистеру Рабади точные указания относительно его следующей собаки: она должна была быть белой, сказал он, женского пола, весить не более тридцати фунтов и иметь в холке не больше двух футов; мистер Рабади может дать ей любое имя, только начинаться оно должно непременно на букву К. Он также предписал ему по определенным дням месяца читать молитву тандарости[109]109
  Тандарости – молитва о здоровье в зороастризме.


[Закрыть] за здравие собаки.

Вооруженный наставлениями дустурджи Барии, мистер Рабади отправился покупать собаку. Для всех жителей Ходадад-билдинга было огромным облегчением, когда преемницей Тигра оказалась маленькая белая девочка – померанский шпиц, которую назвали Капелькой. Густадовы кусты никакого интереса для нее не представляли, поскольку к тому времени все рыбки и птицы Дариуша полностью разложились. Однако неприязнь между мужчинами не только не исчезла, но и не уменьшилась.

– Этот идиот-собачник может болтать все что угодно, – сказал Густад. – А где сейчас Дариуш?

– Думаю, еще играет во дворе. – Дильнаваз обмахивалась газетой. – Вот наказание – столько мух!

– А все из-за этой мерзкой стены, – откликнулся Густад. – Вот стемнеет, еще и москиты налетят. Я сегодня видел их целые тучи.

Когда к обеду вернулся Дариуш, Густад потребовал рассказать в точности, что произошло.

– Ничего, – возмущенно ответил мальчик. – Иногда я разговариваю с Жасмин, если она бывает во дворе вместе с моими друзьями. Я со всеми разговариваю.

– Послушай. Ее отец чокнутый. Так что держись от нее подальше. Если она в компании твоих друзей, не подходи к ним.

– Это нечестно, – запротестовал Дариуш. Однако правда состояла в том, что Жасмин была единственной причиной, по которой он в последнее время так часто встречался с друзьями. Он таял от взгляда ее бархатистых карих глаз, никогда прежде ему не доводилось испытывать такого приятного чувства.

– Честно или нечестно, мне все равно. Я не хочу, чтобы собачник снова пожаловался. Дискуссия окончена. Давайте обедать.

Но обед стал настоящим испытанием: мухи жужжали и роились над едой, москиты пикировали на стол со всех сторон. Рошан вздрагивала каждый раз, когда насекомое садилось в ее тарелку, между тем как Дариуш тренировал сноровку, пытаясь ловить их на лету.

– Надо плотно закрыть все окна, – сказал Густад, – и мы перебьем всех, которые останутся внутри.

Однако очень скоро все вспотели в духоте закрытого помещения, и окна пришлось снова открыть.

Кое-как они все же покончили с обедом.

– Люди мочатся на стену, как будто это уборная в их собственном доме, – сказал Густад, хлопнув себя по шее и отбросив убитого москита. В аптечном отделении буфета он нашел маленький, наполовину использованный тюбик «Одомоса». – Надо завтра купить новый. Производители «Одомоса» только жиреют на этих москитах, вот и все.

Они поровну разделили оставшуюся в тюбике мазь, чтобы как-то пережить вечер.