Текст книги "Обрученные судьбой. Книга вторая. На переломе"

– Я думал, у него последствия шока, – угрюмо буркнул Сафаров.

– Индюк тоже думал. Черт бы тебя, Сафар-бей, побрал…

И тут реаниматор загнул коленце. Его девицы стали пунцовыми и отвели свои сильно смутившиеся взгляды подальше от напряженно застывших глаз пациента. Но милые сестрички отнюдь не перестали направлять свои слуховые аппараты туда, к приоткрытой двери.

– Нейрохирурга нам надо срочно вызывать из Вюнсдорфа.

Доклад пошел по команде, и дело закрутилось…

Данилов распорядился, Мишке в очередной раз вкололи приличную дозу обезболивающего. Парень поплыл, потеряв ощущение реальности, попав в мир причудливых сновидений, где все переплелось, где он снова пытался пошевелить своими ногами и бегло отвечал на вопросы, где еще он прыгал, бегал, ходил, потом ехал в той чертовой машине, пока их не ослепила ужасная вспышка…

Очнулся он, когда его вдругорядь бесцеремонно крутили, вертели, направляя на него объектив рентгена. Мишка догадался, что тут у них, должно быть, появился обещанный нейрохирург.

Прибывшее к ним из Группового госпиталя светило, ничуточку не сдерживая себя, ворчало и брюзжало на окруживших его провинциалов:

– Зачем вы меня, скажите, вызвали, а? С момента травмы прошло шестнадцать часов. Мог уже начаться необратимый процесс отмирания костной и мозговой ткани. Я ни за что не ручаюсь. Три часа, от силы пять-шесть. А сколько вы протянули, а? Оставите парня калекой на всю жизнь. Если поврежденная ткань мозга вошла в необратимый процесс отмирания, одно чудо может помочь ему. Если он вообще еще выживет. Если мы не сможем остановить необратимый процесс…

Беготня, гвалт, суматоха и сумятица. По закону подлости большая операционная только на днях закрылась на плановый ремонт. А малая давно не использовалась. Стали срочно готовить малую. А в ней ужасно тесно. Круг лиц, привлеченных к операции, пришлось ограничить.

– И кто же у нас встанет за анестезиолога? – деловито уточнил нейрохирург, на время отбросив в сторону раздражительную брюзгу.

– Я, – ответил Данилов, спокойно выдержав сверлящий взгляд.

– Вот и прекрасно, – не удержалось от усмешки светило. – Случись что, будет вашим же клиентом. Далеко бегать за вами не придется. Сами его с того света к нам потащите…

У Мишки мороз прошелся по коже. Врачи – люди приземленные, без особых комплексов, говорили так, будто его и вовсе не существует.

– Моя фамилия Зильберман. Запомни герой, – хирург наклонился к нему, заметив его неподвижный взгляд. – Как переносишь анестезию? Аллергия на лекарственные препараты имеется?

– Нет, никогда не было.

– Это уже хорошо. Ладно, приступим. Времени на то, чтобы делать тест на переносимость у нас уже нет. Поверим ему на слово. Только вы с этим, Александр Петрович, все же будьте поаккуратнее…

На всякий случай светило подробно проинструктировало Данилова.

– Поехали. Включайте подачу…

Как ему и велели, Мишка принялся медленно считать вслух. Один, два… десять… восемнадцать…

Заснув, сознание отключилось. Кругом полная пустота. Он посреди Вечности. Вокруг него ничего нет. Он находится в центре мирозданья. Мир их, кажется, еще только зародился где-то в мировой Пустоте. И они до сих пор еще все плывут во тьме. Пустота, одна пустота. И вдруг в его отдельно взятую пустошь пробились голоса извне, из иного мира:

– Зажим, еще зажим… тампон, остановить не удается… надо срочно подключать отсос… аппарат переливания крови…

Стоявший у самого его изголовья, Данилов заметил, как у Мишки шевельнулись зрачки, и приоткрыл краник. Звуки отступили. Пустота сомкнулась, вытеснив собою все остальное. И Мишка плыл в никуда…

– Будите же его, будите! – требовательный голос пробил оболочку пустоты, и мир понемногу расширился. – Хватит же с него! Сколько он у нас под наркозом?!

Космос осветился, и перед его закрытыми глазами замелькали тени. Мишка с трудом разлепил слипшиеся веки.

– Ну, парень! – устало улыбаясь, качнул головой Зильберман. – Пришлось же нам с тобой повозиться. Но ты ничего, справился со всем хорошо. Все, что могли, мы сделали. Теперь все зависит от тебя. Время покажет. Будем надеяться, что все будет хорошо. Как знать…

Отвернув голову в сторону, Мишка зажмурился, до боли прикусив губу. Лучше было бы, если б он не справился. Так вышло бы лучше для всех. Кому из всех живущих на их огромной земле отныне он нужен?..

Выговорившись, Михаил остановился. Рэм молчал. Он не знал, как себя вести. Он пребывал в полнейшей растерянности. Знает ли Мишка, от кого у Маринки Диана? Наверное, знает. Догадаться тут несложно.

Трудно, непросто ему пока понять эту парочку. Да то дело прошлое. Они в этом, наверное, как-то между собой уж разобрались. А как понять поведение Спиваков на день сегодняшний? Мишка лежит в госпитале, а Рина гуляет с ним, устроив себе римские каникулы. Уму непостижимо…

По тому, как прелестная девочка с уверенностью запрыгивала на заднее сиденье «четверки» и сразу же занимала место в детском кресле, он догадался, сообразил, что машина-то их собственная и находится в их распоряжении приличное время.

– Рина, откуда она у вас? – Рэм показал глазами на приборную доску. – Ты у нас настолько прилично получаешь?

– Да, Рэм, зарплата у меня неплохая. Но деньги на эту машину дала нам наша Катя.

Неприятный холодок пробежался по его груди. Оказывается, кое-кто, скорее всего, обо всем этом давно уже знал. Знал и ничего ему так и не сказал. И на всякий случай Рэм переспросил:

– Катя? Выходит, что они с Сашкой в курсе всего?

– Да, Рэм. Одну из телеграмм дал мне Сашка. И, лишь получив ее, я собралась и поехала в Германию…

Поехала она не сразу, а после долгих и мучительных раздумий.

8

…Марина получила комнату в общежитии. Отписала про все Сашке Григорьеву. Сообщила свой новый адрес. Изредка она перебрасывалась с друзьями короткими сообщениями. Две-три строчки от силы. Лето незаметно пролетело. Осень вступила в свои полные права.

И как снег на голову в начале октября пришла телеграмма:

«Ваш муж Михаил Спивак находится тяжелом состоянии Срочно приезжайте Командование». Заверенная круглой печатью бумажка.

Повторно пробежалась она по телеграмме, пожала непонимающими плечами. Видать, они перепутали. Видно, к ней обратились совсем не по тому адресу. Теперь по всем вопросам следует стучаться к Ленке…

…Узнав об аварии, Ленка с утречка рванула в госпиталь. Дождалась подруга конца операции, поговорила с Зильберманом, узнала о том, что инвалидная коляска – скорее всего, на всю оставшуюся жизнь. Недолго думая, развернулась краля и по-английски потихоньку ушла.

Мишкин комбат нашел девку вечером и после нескольких же слов понял, что Ленка к Мишке больше не ходок. Зачем ей, такой молодой, здоровой и красивой, возиться с калекой на коляске день-деньской?

Тогда капитан, сгоряча высказав расчетливой не по годам девушке все, что он о ней думает, отправился в Потсдам на поиски Григорьева.

На следующий день Катя и Саша сидели в больничной палате и с отчаянием в глазах смотрели на мертвенно-бледного Спивака.

– Где Лена? – первым вопросом встретил их больной.

– Миша, она не придет, – Саша качнул головой. – Она обо всем прекрасно знает и к тебе не придет.

– Не придет… Я так и думал… – Мишка с силой зажмурил глаза.

На его тонких мелко подрагивающих ресницах, ярко переливаясь на свету, заблестели застрявшие в них отчаявшиеся капельки.

Катя и Саша переглянулись. Не зная, что еще бы сказать, Григорьев неопределенно пожал плечами. В палате повисла тревожная тишина. Прошло несколько медленно-тягучих минут.

– Миша, – Катя, наконец, решилась нарушить молчание. – Давать, есть обо всем Маринке сообщать.

– Бесполезно, – Спивак обхватил голову и застонал. – Получается, пока я был здоров, она мне была не нужна. А теперь, когда я… – он с трудом приподнял руку и вяло махнул безжизненной ладонью. – Вот и пришло время расплачиваться за все мои грехи…

Его сжатые губы дрогнули. А было ведь время, были те, кто его настоятельно предупреждал. Что на прощание посоветовала ему Дина? А что она сказала бы ему сейчас, в его безвыходном положении?

– Миша, ты есть нас извинять, – упрямо и сердито поджав губы, твердо заявила Катя. – Но мы ей сообщать. Есть ее дело, какое есть ей решение принимать. И есть оно на ее совести якорь лежать.

Разлепились его растрескавшиеся губы, безнадежно прошептали:

– Катя, мы с нею собрались разводиться. Я для нее уже никто.

Мишка закрыл глаза, показывая, что все бесполезно. Но он плохо знал одну девушку, Катю-Кэт.

– Но вы, – Катя крепко сжала его руку, – есть не развестись. Раньше быть одни обстоятельства, а сейчас есть другие. Ты, как никто другой, есть в ее помощи нуждаться. У тебя же быть, кроме нее, никого…

Решение для себя подруга Сашки приняла и начала действовать.

Через два дня Марина получила еще одну телеграмму-молнию:

«Марина кроме тебя Мишки никого нет Приезжай Григорьев».

И тут она сразу поняла, что Ленка благоразумно отошла в сторону, оставив в покое, наверно, уже ни к чему неспособного Спивака. Полную смену женщина кружила по городу и все думала, думала, думала.

Поначалу Маринкой прочно овладело переливающееся через край злорадство. «Так тебе и надо! Так тебе и надо! – как святое заклинание, повторяла она. – Будешь знать! Будешь знать, как уходить к другой!».

Потом пришел стыд за собственные мысли. Внутреннее ликование сошло, заменилось тихой грустью. Ее охватила щемящая душу жалость к Мишке. К человеку, попавшему в страшную беду. К человеку, для нее вовсе не чужому. К человеку, с которым она столько прожила вместе. Чаши весов нерешительно заколебались, пришли в движение.

Тогда она попыталась разобраться в самой себе, в своем отношении ко всему происходящему. На одной тарелочке рядком уместилось все то хорошее, что когда-то было у нее с Мишкой. А на другую сторону с избытком пролилась жгучая, до сих пор еще не прошедшая обида на его подлое предательство. И где-то посередине замерло переполняющее ее чувство к Рэму и понимание того, что он навсегда для нее потерян.

Десятки «за» и столько же «против». Но присутствовало и еще одно, о чем она никогда не забывала. И оно тоже было не самое маловажное. Она посмотрела на свой выпирающий живот. С этим-то… как ей теперь быть? Что ей делать, как ей поступить?

Знала она, что у Мишки никого, кроме нее, нет. Нет, если не брать в расчет старенькую тетку. А за той бабкой за самой нужен уход. Если она откажется от Мишки, то его точно ждет дом для инвалидов. Но почему она так думает? Может, все и не так плохо, и он скоро поправится?..

После смены она собрала документы и пошла в ОВИР. Долго стояла у двери, все раздумывая то ли зайти, то ли развернуться и окончательно порвать со своим прошлым. Уговорила Марина себя тем, что ничего с нею не случится, если она для начала съездит, проведает Мишку. Просто навестит его. А там уж, там уж на месте все окончательно прояснится.

На седьмые сутки после операции Мишку из отделения реанимации перевели в обычную палату в травматологическом отделении. Новые лица и незнакомая обстановка действовали на него угнетающе. Там, в реанимационной палате, возле него постоянно крутились две сестрички, которым, кроме него, больше и заняться-то, по правде, было нечем.

А тут он вдруг оказался одним среди многих других. Лечащий врач просмотрел ранее назначенные ему препараты и резко уменьшил дозу обезболивающих. Заметил майор хмуро, что пора, дескать, и отвыкать от уколов. А то иначе, дескать, недолго и наркоманом стать.

И злющая боль принялась периодически наваливаться на него, все нарастая и усиливаясь, пока снова не подходило время и не появлялась девушка в белом халате со спасительным уколом. Втыкала она в ничего не чувствующее бедро иголочку, и наступало облегчение, временное…

Чтобы скрыться от этой невыносимой боли, он пытался затаиться, уходить в себя, спрятаться там, в одном из темных закоулков сознания, неподвластного мучительным ощущениям. Иногда боль, действительно, терялась, не находя его. Временами ему удавалось злодейку обмануть.

Но вокруг находились живые люди. Они двигались, разговаривали. Сосед слева то и дело доставал с тумбочки свою кружку, пил и следом опускал ее с гулким стуком, с такой силой, словно кузнец, кидающий пудовый молот на наковальню. И каждый неосторожный стук отдавался во всем его теле. Он возвращался в реальность, где его поджидала боль и резкими всплесками давала о себе знать, заставляла его сжиматься и корчиться, давить в себе вырывающийся наружу стон.

Он наивно надеялся, что ночью, когда все успокоятся, полегчает, но глубоко ошибался. Его кошмар еще лишь только начинался.

Набегавшиеся за день соседи один за другим уснули. Храп шел то из одного угла, то нарастал из другого. А к нему сон никак не приходил.

Спина устала неподвижно лежать в одном и том же положении. А сам он не мог и пошевелиться, не говоря про то, чтоб повернуться на тот или на другой бок. Рука с трудом поднимала с тумбочки чашку с водой.

Ему стало казаться, что лежит он не на ватном матраце, а их-то уложили под ним не один, а на двух узких железных полосках, которые безжалостно вдавливались в его спину. Из всего своего большого, когда-то сильного, ловкого и послушного его тела повиновались только руки, голова, шея и часть грудной клетки, но и те с большим трудом. Тяжело давался каждый глубокий вздох. Собственные ребра порой казались ему чужеродным телом, жестким и неудобным скафандром, в который по недоразумению взяли и насильно впихнули его ослабевшие легкие.

В два часа ночи в палату заглянула медсестра. Увидела девушка его глаза, до отказа заполненные болью. Ничего не спрашивая, вышла она и вернулась со шприцем в руке. Усталость и снотворное на время смогли победить его отчаявшееся сознание.

Забрезжил рассвет. Первые сутки на новом месте и уже восьмые с момента аварии минули. Утренний обход прошел по краю его сознания и быстро закончился. Он устало прикрыл не выспавшиеся глаза. Сколько ему еще суждено мучиться? Сколько еще страдать ему и зачем…

Поговорив с лечащим врачом, Марина вышла на улицу. Перед тем, как зайти к Мишке в палату, ей захотелось собрать свои мысли в единое целое. По узкой дорожке она прошла к озеру.

Когда-то в давние времена хозяин здешних мест, профессор-врач, на берегу живописного водоема выстроил лечебницу. Вдоль всего берега высадили грабы. Время шло, и деревья выросли…

Грабовзее – озеро под грабами. Ей про то самое как-то еще раньше рассказывали, но нынче Маринке элементарно было не до всех красот. Все ее худшие опасения подтвердились. Пришло время решать…

Проснувшись, Миша сразу увидел Маринку, неотрывно смотрящую прямо ему в глаза. Внутри у него все замерло. Может, ему снится сон, и ее образ – плод его воспаленного воображения? Он закрыл глаза и снова их открыл. Нет, перед ним не мираж и не видение. К нему пришла она.

– Здравствуй, Мариша, – его рука потянулась к ней, но, не встретив ответного движения, бессильно опустилась на солдатское одеяло.

– Ну, здравствуй, Миша…

Сухой тон ее неприветливого до неприкрытой враждебности голоса тонким лезвием резал ему душу, причинял новые страдания.

– Почему же ты один, мил дружок? Рядом с тобой никого нет. И где твоя ненаглядная Ленка? Почему же она не сидит рядом с тобой?

– Она… она бросила меня, – прошептал он и закрыл глаза, чтобы не видеть и спрятаться от прокурорского взгляда Марины.

Он молчал, и она молчала. Он испугался того, что она встала и уже ушла, так ничего и не сказав ему на прощание. Со страхом открывал он глаза, боясь не увидеть ее подле себя. Но Марина не ушла. Она сидела, уткнув подбородок в ладошки, и о чем-то усиленно думала.

Внутри у него зашевелилось, задвигалось. Он часто-часто заморгал, пытаясь справиться с подступившими слезами. Перед ним находилось близко-близко настолько милое, родное и дорогое ему лицо. И как она была сейчас далека от него. И вся она сидела необъяснимо чужая.

– Мне пора, – произнесла Марина.

Поднявшись, женщина выпрямила спину, и в поле зрения мужских глаз попал ее выпирающий живот. Его насквозь пронзило, он вздрогнул.

– Марина, ты?

– Да, Миша, я жду ребенка, – она кивнула головой. – Вот так. Вот видишь, как все у нас с тобой несуразно получилось.

Внезапная догадка осенила его и больно ударила по сердцу. Он еле-еле слышно спросил:

– У тебя будет его ребенок?

– Да, его. Но он ничего не знает.

Дойдя почти до самой двери, Марина обернулась и сухо произнесла:

– Вот что, Миша. Я приду через два часа. А ты тут пока обо всем подумай. Подумай о том, как ты собираешься жить дальше. Мы с тобой еще не развелись. И ты посмотри на все из этого уголка. Больше я тебе пока ничего не скажу. Думай, братец, – она кисло улыбнулась.

– Мариша… – прошептал он вслед тихо притворяющейся двери.

Наткнувшись взглядом на высокие дубовые створки, Мишка закрыл глаза. Маринка, Мариша велела ему думать. Думать…

А что еще ему оставалось делать в его незавидном положении? Она напомнила, что они не разведены. Сказала неслучайно, не ради красного словца. И следует ему плясать от этой печки. Оно означает, что она не собирается настаивать на разводе и, следовательно, дает ему тем самым свое согласие на то, что при определенных условиях может остаться с ним. Может, если он… Что именно потребуется взамен от него?

Крайне озабоченные состоянием товарища, Катя и Саша подъехали к госпиталю. Еще издали они увидели неторопливо прогуливающуюся во внутреннем дворике жену Спивака.

– Здравствуй, Марина. Вот есть сюрприз, – бодрым тоном начала Катя. – Есть ничего себе сюрприз! – потянула она, заметив выпирающие изменения в фигуре Маринки.

– Катька! – зашептал ей на ухо Сашка. – Ты почто ее смущаешь? Думай хорошенько котелком, о чем мельницей своей по ветру ляпаешь.

По лицу Маринки уже ползли красные пятна. Ох, уж эта Катя-Кэт и ее острый язычок. Ни капли такта. Прет, как танк, и ни перед чем она не остановится, пока своего не добьется.

– А есть он знать? – Катя взяла подругу за руку и крепко пожала ее.

– Кто «он»? Мишка?

– Да нет, – махнула Катя рукой. – Warum есть тут Мишка? Почему есть Мишка? Рэм есть про ребенка знать?

– А при чем тут Рэм?

Не готовая к откровенному разговору, Марина решила пока сыграть в непонятку. Но Катю-Кэт на мякине не провести, встречным вопросом с толку не сбить. Не тот случай. Она лишь скептически улыбнулась:

– Да есть ты бросать. Я есть что, считать nicht? Есть Рэм знать?

– Нет, не знает. И никогда он не узнает.

– Ну, есть правильно. Есть так к лучшему быть.

Сашка и его очаровательная подружка долго не задержались, чуть с ними посидели и уехали. И тогда они остались вдвоем, не считая других пациентов. Но тем не было до них дела, а им – до всех остальных.

– Ну, Миша, что мы будем делать? Я пока ехала, успела заготовить целую обвинительную речь. Но тебе и так плохо и тошно, – женщина грустно усмехнулась, – и без моих нравоучений. Так что, обойдемся без прелюдии. Что касаемо меня, Мишенька, то я себя виновной ни в чем не считаю. Ты первый бросил меня. С этой лужайки и поскакали…

– Мариша, милая Мариша, – проникновенно зашептал он. – Я тебя ни в чем не виню. Не спорю, это я и только я один во всем виноват.

– Ладно строчишь… – женщина согласно кивнула.

Изначально суровые женские глаза немного потеплели.

– Первый шаг навстречу топнули. У меня есть несколько вариантов. Первый: мы с тобой разбегаемся, и ты продолжаешь жить, как хочешь. Ясный пень, что вдалеке от меня…

Выдержав значительную паузу, Марина язвительно добавила:

– К примеру, со своей Ленкой. Или жить с нею ты уже не жаждешь? – наклоняясь к постели, она быстро заглянула в его глаза.

– Мариша, Мариша, – простонал он. – Забудь о том ужо. Оно было, как помешательство, как помутнение рассудка.

Красивые губки изрезала кривая, портящая их злая усмешка:

– Понятно, ты не хочешь. Извини, если сделала тебе больно. Но мне в свое время тоже было страшно больно. Ладно, оставим былое. Тогда у нас имеется второй вариант. По нему мы с тобой не разводимся и живем вместе. Но учти, как знакомые, и не больше. Я ухаживаю за тобой, и ничего личного. Пациент и его сиделка. Тебя устраивает? Миша, ты не прячь от меня свои глаза. Что, и это тебя не устраивает? Ты скажи мне, чего ты сам-то хочешь? Может, у тебя получится выразиться лучше…

– Мариша, я хочу, я хочу, чтобы ты оставалась моей женой, моим самым близким другом.

– Но, мой друг, это попросту невозможно, – она покачала головой. – Ты же сам все прекрасно понимаешь. У меня будет ребенок. Я его хочу. Я уже люблю его и буду любить еще больше.

В полном отчаянии у Мишки вырвалось:

– И я тоже буду его любить!

– Ты? – она вскинула на него недоверчиво-вопрошающие глаза. – Ты, Миша, сейчас поешь соловьем, лишь бы абы зацепиться за меня. А потом ты всю оставшуюся жизнь будешь помыкать мною, корить меня. Зачем оно мне, скажи? Зачем мне нужна постоянная головная боль, а?

– Нет, Мариша, – он упрямо мотнул головой. – Я говорю тебе от самого чистого сердца. Поверь мне, пожалуйста…

Предательская слеза сорвалась и покатилась по его небритой щеке.

Через недельку в больничной палате появились высокие гости: зам начальника управления кадров их Группы войск и зам начальника КЭЧ. Опустив сантименты и ахи-вздохи, кадровик сразу взял быка за рога:

– Скажи-ка, Спивак, где бы ты хотел оказаться после увольнения в запас по болезни? Только вот, знаешь, прошу не наглеть и не выбирать Москву или Ленинград. Скажу тебе лишь по секрету, – внимательные и цепкие глаза под тонкими линзами очков хитровато блеснули, – что ты можешь настаивать и на первых двух вариантах. Но, если быть до конца честным, то получить там быстренько квартиру будет архи сложно. На это уйдут и не год и не два. А вам без своего жилья в твоем положении будет архи трудно жить. Тем более, как я погляжу, у вас в семействе намечается скорое прибавление. Вот и получите сразу двухкомнатную.

– Мы с мужем хотим поехать в Минск, – твердо, на ходу отметая все свои сомнения, произнесла Марина и замерла в ожидании ответа.

Мишка поднял на нее свои удивленные глаза. Подобный вариант у них еще не обсуждался. Мало того, она вообще никак ему не ответила на его желание жить вместе с нею.

– Минск? Одну минуту, – полковник по расквартированию раскрыл свою папку. – Район поселка Уручье вас устроит? Получить квартиру в самом центре города в Минске, знаете, большая проблема. Как-никак штаб округа у них расквартирован и все прочее…

– Нас устроит, – согласно кивнула Марина.

Военная машина, скрипя, закрутилась. А еще через неделю Мишку самолетом переправили в Минск и поместили там в местный окружной госпиталь. Григорьев взял на себя всю заботу по отправке багажом всего их нехитрого имущества. Мишка валялся на больничной койке. Марина получила ключи от новенькой квартиры.

Пока им оформляли ордер на жилье, прописку, женщина все бегала днями напролет. Не приступила она еще к обустройству своего угла, как пришел контейнер, отправленный Сашкой. И тут она впервые глянула на сопроводительные документы, переданные ей Григорьевым, и ахнула.

Друг заказал им целый пятитонный контейнер. А их все вещи могли запросто уместиться в одном фанерном ящике из-под спичек.

Оставалось Маринке только догадываться о том, что одна веселая парочка могла туда запихнуть в своих самых лучших чувствах.

Пришла машина с контейнером. Вот грузчики раскрыли его двери. Спальные и иные гарнитуры, упакованные в пакеты, в полусобранном виде и уже готовые к использованию. Куча нужных и не очень вещей, от обоев и клея до зубных полочек в ванную комнату. Она смотрела на это богатство и не знала, что ей со всем этим делать. Но назад же обратно за кордон не отправить?! Знали их бедовые фокусники, что творили…

Родила Маринка дочку и вместе с нею на руках навестила мужа.

– Что скажешь?

– Мариша, она у нас писаная красавица!

Восторженно сияющая улыбка Мишки приятно согрела женскую душу и окончательно отмела в сторону все ее сомнения.

– Мариша, она – вылитая ты. Я вас обеих страсть как люблю.

Женщина внимательно наблюдала за ним и чувствовала, что муж говорит правду или, по крайней мере, сам вовсю старается в свои слова поверить. Но пока, на первое время, и то уже неплохо…

Очнувшись от тяжелых мыслей, Рэм поднял задумчивые глаза:

– Рина, а кому пришла в голову идея назвать дочку Диной? Тебе не кажется, что это весьма странный способ пытаться кое о чем позабыть?

– Мишка сам так захотел, – она покачала головой и улыбнулась. – Ему, понимаешь, всегда нравилось произносить это имя. Потом оно у него сократилось до Ди. А я вспоминала о тебе. Понимаешь…

– Самая настоящая изощренная пытка. Ох, Рина-Рина, странные вы оба, – скрывая свое смущение, Рэм озадаченно почесался в затылке. – Нет, мне вас определенно трудно понять.

Невозмутимо пожались в ответ женские плечи:

– А ты и не пытайся понять. Ты прими все, как есть. Есть девочка Дина. Диана. У нее есть мать. У нее есть отец. Мы ее очень любим…

Прихлопнув в ладоши, Рэм качнул головой. Настоящая семейная идиллия. Ни дать и ни взять. Как с лубочной картинки, идеальная семья.

– А я, спрашивается, кто для нее? Пушкин на книжной полке…

– Ты? А кем бы ты сам хотел для нее стать? Ты скажи…

– Кем? Трудный вопрос…

Сам себя самого же и загнав в дальний угол, Рэм вздохнул и надолго задумался. Попробуй-ка, найди ответ. Тут уж не дважды два – четыре…

– Молчишь? Вот ты и сам не знаешь, как мне ответить.

– Нет, я не знаю. Ты же сама, Рина, сказала, что у нее уже есть отец. Что я, по-твоему, должен буду сейчас пытаться объяснить ей, что я тоже ее отец? Убеждать и с пеной у рта настаивать на своем отцовстве?

– Думаю, что глупее занятия по жизни не придумать…

Одновременно они подумали, что детская психика еще неустойчива. И не нужны малому ребенку дополнительные взрослые проблемы. Пусть же себе дитя живет пока в своем счастливом неведении.

– Не надо, Рэм, ей ничего говорить.

Пройдя по всей комнате и вернувшись обратно, мужчина задумчиво прищурился:

– Ты, Рина, права. Жизнь – сложная штука. И чем дальше живешь, тем больше запутываешься. По крайней мере, именно так происходит со мной. Раньше все было ясно и понятно, как белое и черное. Я люблю Дину, она любит меня. Все это мне казалось незыблемо. А потом в мою жизнь вторглась ты, и все именно с той поры, девочка, пошло кувырком. А теперь я совсем запутался. Я чуть не возненавидел тебя. Ты скажи мне, почему сразу-то обо всем мне не рассказала?

По всему мужскому лбу пролегла складка. И почему не рассказала она ему обо всем в самый же первый день? И как после всего этого он должен относиться к Мишке, к самому себе? И кто он после всего этого?

Трепетные пальчики коснулись его напряженной шеи:

– Я хотела, чтобы в первые дни между нами ничего не стояло. Ни жалости, ни угрызений совести. Ничего. Только ты и я. И еще я хотела понять, как ты ко мне относишься.

– Поняла? – подавшись к ней, спросил Рэм, обжигая ее взглядом.

А женщина спокойно выдержала его напор и кивнула головой:

– Да, поняла.

– И что? – сверкнул он глазами.

Ему стало интересно знать, что же такого она смогла понять за эти короткие дни. Люди годами не могут разобраться друг в дружке.

– Я поняла, что в душе ты остался прежним Рэмом. Что я тебе не безразлична и еще кое-что.

– Что именно? – мужчина прищурился, внимательно ожидая ответа.

Пройдясь перед ним, Марина, нарочно томя его, прекрасно видя, как Рэм весь изнывает, остановилась, грациозным движением пальчика приподняла потяжелевший от всего нежданно-негаданно свалившегося на него мужской подбородок.

– То, что ты заслуживаешь того, чтобы узнать о том, что у тебя на этом свете есть еще одна дочь.

– Даже так? – удивленно моргнув, протянул он. – Это право тоже, оказывается, надо еще и заслужить?! Я думал несколько иначе…

– Даже так. И никак иначе…

Их глаза снова встретились, и на этот раз именно он не выдержал ее иронично-невозмутимого взгляда. В кои-то веки…

– Ну, хорошо, Рина, – мужчина попытался перехватить инициативу. – Допустим. И как нам теперь свести все концы с концами?

– Какие? – женщина покосилась на него удивленным взглядом.

– У тебя есть семья: дочь и муж. И ты все бросаешь и уезжаешь с другим. Это… как со всем совместить? Что думал Мишка, пока тебя не было? Что подумал он, увидев меня? Он же не круглый дурак!

Вот только вся его взволнованная тирада, видно, попала в пустоту, нисколько не задела Марину, судя по ее неизменившейся, тихой, может, чуть печальной, улыбке. Едва пошло вперед правое плечико, доказывая ему, что он кругом или не прав, или искренне чего-то не понимает.

– И мне, Рэм, тоже хочется хоть толику счастья, женского счастья. Семейное счастье у меня есть. Есть любимая дочка. Есть человек, о котором я могу заботиться. Но мое женское счастье – ты. Можешь ты это понять или нет, но это так. И Мишка про все наперед знал. Вот так.

– Господи! – простонал он. – Дай мне силы понять этих людей…

Ему час от часу не легче. Сейчас они тут договорятся до такого, что запросто поставят все с ног на голову, перевернут всю Вселенную.

– Знаешь, Рина, прикрываясь красивыми словами о своем счастье, можно оправдать многое…

– А ты что, Рэм, считаешь, что я не заслуживаю счастья? – в ней забурлила обида. – Ты думаешь, что мне было легко все это вынести? – мощным потоком выплеснулось из нее, на ее глазах навернулись слезы. – Грудной ребенок на руках и полностью беспомощный муж, которого самого только что из ложечки кормить не надо было. А больше ничего он сам сделать не мог. У него нарушены все функции тазовых органов…

Горькие женские слова потрясли его всего до самой глубины души, пристыдили, заставили раскаяться.

– Прости меня, Рина, – Рэм прижал ее голову к своей груди. – Прости, я не имел никакого права в чем-то тебя упрекнуть и даже на что-то намекать. Прости меня, моя девочка.

– Ладно, Рэм, – она быстро успокоилась в его ласковых руках. – Все уже в прошлом. Сейчас нам стало полегче.

– А было совсем плохо? Туго вам пришлось?

– Было. Особенно в первый год. Нет, не материально. Денег у нас хватало. Катя надавала дорогих подарков. Но пока он лежал в госпитале, я даже не могла себе представить, что меня ожидает впереди…