Текст книги "Повод для паники"

– Два – четырнадцать – игрек – восемь, – без остановки бубнил парень. Говорил он, конечно, не со своей тенью, а пытался ввести координаты боту. Отключенный бот не реагировал. – Да что же за напасть!.. Два – четырнадцать – игрек – восемь… Ну пожалуйста!.. Два! Четырнадцать!..

– Эй… как тебя там!.. – окликнул я первого встреченного за день человека. Без обязательного ключа на виске и полупрозрачного пикра перед глазами я ощущал себя крайне неловко – будто вышел прогуляться голым. Невозможность опознать персон-маркер собеседника создавала жуткие неудобства. Я понятия не имел, кто передо мной, каков его психологический портрет и как следует себя вести при разговоре с этим незнакомцем. В отличие от меня, у парня инфоресивер был с собой. Только по уже известной причине он держал его в руке, а не закрепил на положенном месте. Услыхав мой голос, молодой человек вздрогнул, дрожащей рукой поднес ключ к виску и нацелил на меня рамку пикра.

– Бесполезно, – заметил я, приближаясь. – Можешь не суетиться – мой ключ тоже не работает.

Парень между тем повел себя неприветливо – занервничал и испуганно попятился от меня так, словно узрел какого-нибудь мифического живоглота, коими любят стращать доверчивого зрителя в виртошоу ужасов. Моему дружескому совету парень не последовал, энергично потряс инфоресивер возле уха и снова направил на меня сенсор.

– Ну как, помогло? – поинтересовался я, походя отметив, что не одинок в своей привычке применять насилие к отказавшей технике. Не иначе, этот эмоциональный жест следовало рассматривать как некий инстинкт, дремавший в нас ранее и теперь разбуженный критическими обстоятельствами. Я уже не сомневался, что еще не раз столкнусь с его проявлением.

– Не подходи! – яростно блеснул влажными глазами парень, после чего ретировался за бот и настороженно замер, выбрав такую позицию, чтобы между ним и мной была непреодолимая стальная преграда. – Стой, где стоишь! Чего тебе надо? Я тебя не знаю!

– И что с того? – бросил я, замедлив шаг. – Я тоже тебя не знаю. Давай познакомимся. Меня зовут Гроулер, я живу вон в том доме у холма. – Я изобразил добродушную улыбку, которую свирепый по натуре капитан реалеров мог иногда себе позволить. – И у меня было плохое утро, так что прекрасно тебя понимаю. Иду, гляжу, у тебя похожие проблемы, поэтому дай, думаю, подойду, спрошу – может, ты в курсе, что происходит…

– Нет! Проваливай!

– Вижу: не в курсе. Однако стоит ли так переживать по этому поводу? Не спорю – трагедия. Но дело-то поправимо. Разберутся, кому следует, и все починят. А хочешь, пойдем попьем пивка? Еще холодное.

Признаться, я понадеялся, что парень меня узнает, но он, к сожалению, не узнал. Разве есть на свете такой поклонник реал-технофайтинга, который отказался бы выпить пива с самим капитаном Гроулером, пусть и давно утратившим свой чемпионский титул?

– Уходи, я тебе не верю! – прокричал парень. Если бы я не остановился, он бы наверняка забегал от меня вокруг бота. – Держись подальше, пока не увижу твой персон-маркер!

– Как скажешь, – отступился я. И не предполагал, что поломка инфоресивера сумеет вогнать человека в такую параноидальную подозрительность. – Ты вообще где живешь-то?

– Не твое дело! Иди, откуда пришел!

Я пожал плечами – действительно, какое мне дело до этого ненормального, – развернулся и зашагал обратно. Однако не прошел я и десяти шагов, как парень боязливо меня окликнул:

– Э-э-эй, а куда я попал?

Так и подмывало ответить: «Не твое дело», но я причислял себя к культурным людям и потому от грубостей воздержался.

– Западная Сибирь, – обернувшись, просветил я его. – Мегарайон частных владений. Если не ошибаюсь – третий.

– Издеваешься, что ли, географ? – обиженно фыркнул парень. – Типа я такой умник и знаю, где эта Западная Сибирь находится! Координаты стоп-зоны какие?

– Пять – восемнадцать – зэд – тридцать один, – великодушно уточнил я, чувствуя, что еще минута общения с этим инскон-кочевником, и я точно сменю милость на гнев. И плевать тогда на кодекс реал-технофайтеров, предписывающий вести себя в обычной гражданской жизни тише воды ниже травы. Этому придурку лучше не знать, что такое гнев выведенного из себя Гроулера.

– Пятерка! – удивленно присвистнул парень. – Это Азия, что ли? Вот занесло! А я-то думаю, почему меня так морозит…

Последние слова он бормотал уже под нос и продолжал бормотать до тех пор, пока я не удалился, оставив его страдать в гордом одиночестве. Никакой он не контролер, как показалось вначале. Фиаскер-глюкоман; вон и следы перламутрового налета на веках заметны.

Эта деградированная публика была мне принципиально неинтересна. Больше половины фиаскеров и на Службе-то никогда не состояли, остальные либо были с позором уволены до срока, либо, кое-как отслужив свой срок, опустились до столь низменного состояния после отставки. Я не считал фиаскеров полноценными людьми – жители трущоб, а то и вовсе бродяги, фиаскеры и глюкоманы прожигали жизнь, покрывая веки глюкомазью, единственным легализованным наркотиком, и мотаясь по свету от одного увеселительного заведения к другому.

Изрядная часть фиаскеров, наоборот, десятилетиями не покидала своих убогих квартир, возлежала в огромных креслах, круглосуточно находясь подключенными к безграничному миру «Серебряных Врат». Опекаемые модулями социальной поддержки, обладатели разжиревших многоцентнеровых туш поглощали пищу и справляли естественные надобности рефлекторно, даже не замечая этого. Их мозг жил совершенно отдельной от тела жизнью. Двумя словами – полные деграданты.

Умственно ограниченное сообщество фиаскеров варилось в собственном соку, вполне довольствуясь доступными ему благами цивилизации и не мечтая больше ни о чем в жизни. Порождения нашей архигуманной эпохи – обучены только брать и ничего не отдавать взамен. Я мог лишь догадываться, сколько сегодня в мире насчитывается этих бездельников, обладателей предельно низкого социального рейтинга. Но, судя по тому, что встречались они мне везде и повсюду, их было достаточно много. Да и автораздатчиков бесплатной глюкомази в последнее время на улицах города стало значительно больше – тоже говорящий о многом признак.

Едва я вернулся к развилке, как увидел бегущую по улице молодую женщину. Заметив меня, она поднесла ладонь к виску, подобно нелюдимому фиаскеру пытаясь опознать мой персон-маркер при помощи «мертвого» ключа. Я заранее настроился на ее недоверчивую реакцию, что по моим прогнозам обязана была наступить после, но, вопреки ожиданиям, женщина не испугалась неопознанного субъекта. Наоборот, обрадовалась так, словно встретила долгожданного родственника.

– Наконец-то вы прибыли! – возликовала она, подбегая ко мне, хватая за руку и увлекая за собой. – Вы даже не представляете, чего мы здесь натерпелись! Это… Это… Это немыслимо! Вокруг такое творится!

– Тоже заметил, – подтвердил я, растерявшись и покорно следуя за женщиной. – Извините, куда вы меня тащите?

– Как куда? – Мой вопрос вызвал у нее откровенное недоумение, она даже остановилась. – К себе домой, куда же еще! Это же я – Гертруда Линдстром! Я вызвала вас примерно полчаса назад. Вы опоздали, но я не буду предъявлять претензий. Понимаю, не маленькая – ведь когда вокруг творится такое… такое…

– Один момент! – Я высвободил запястье из ее цепких пальцев. В моей голове шумело пиво, которое плохо влияло на процесс мышления. – Позвольте-ка объяснить: никто меня никуда не вызывал. Я живу вон в том доме, и у меня так же, как у вас, выдалось прескверное утро.

– Хотите сказать, что вы не контролер? – Гертруда посмотрела на меня с таким огорчением, что мне даже стало неловко.

– К сожалению, нет, – подтвердил я. – И никогда им не был.

– Но ваше лицо мне знакомо!

– Наверное, вы видели его в спортивном секторе «Серебряных Врат». Меня там иногда показывают. Раньше показывали чаще, но последние пару лет…

– Что за ерунда! – вскричала Гертруда. – Я потому вас и знаю, что вы – диспетчер Контрольной Службы! Прекратите ваши глупые шутки, и идемте скорее – у меня розы в оранжерее вянут!

И снова попыталась ухватить меня за руку.

– Спокойно! – отпрянул я. Люди сегодня будто состязались, кто быстрее выведет меня из душевного равновесия. Понятно, что мир в кризисе, но стоит ли из-за этого сходить с ума? – Еще раз повторяю: я не контролер! Мое имя Гроулер. Гро-у-лер! Ни о чем не напоминает?

И я широко, во весь рот, улыбнулся, продемонстрировав свой коронный звериный оскал, давно вошедший в историю реал-технофайтинга как мой второй персон-маркер. Воспроизводить боевой клич, который я вкупе с оскалом обычно издавал над поверженным врагом, не стал – Гертруде хватило и вида моих обнаженных клыков. Эти чудовищные искусственные имплантанты, сделанные мной исключительно ради воинственного имиджа, быстро освежили память моей случайной знакомой. Причем освежили даже лучше, чем того требовалось.

– Вы – тот самый жестокий реалер-убийца, которого оправдали! – без обиняков заявила она, отступая на шаг, но других признаков страха не проявляя. Это уже делало ей честь. – Из-за вас тысячи болельщиков получили тогда тяжкие психические травмы!.. Да, это точно вы! И знать не знала, что со мной по соседству живет…

«Такое чудовище!» – явно хотела сказать она, но воздержалась. Что ж, и на том спасибо.

– Это реальный и жесткий вид спорта, госпожа Линдстром, – невозмутимо парировал я. К подобным обвинениям в свой адрес я привык и давно перестал на них обижаться. Нервировало лишь то, что капитан Гроулер был не первым реалером, совершившим непредумышленное убийство, однако как только где-либо заходила речь о жестокости в спорте, тут же вспоминали Гроулера, его звериные клыки и тот трагический инцидент пятилетней давности. – На аренах всякое случается. Капитан Спайдермен, как и прочие игроки, был добровольцем и знал, чем опасен реал-технофайтинг. На месте Спайдермена с той же вероятностью мог оказаться я.

Неизвестно, удовлетворило Гертруду мое объяснение или нет, но тему она сменила.

– Но где же тогда контролер? – уняв эмоции, поинтересовалась женщина. – Я связалась с ним полчаса назад, но его почему-то до сих пор нет. И кто мне скажет, что вообще сегодня происходит?

– Кризис, разве не видно? – ответил я. – Но вы, наверное, ошибаетесь: «Серебряные Врата» закрыты уже как минимум два часа. Вы могли вызвать контролера только ранним утром, не позже.

– Я вызвала его после того, как проснулась и поняла, что моя горничная… пропала, – заявила Гертруда.

– И контролер вам ответил?

– А что, он должен был мне ответить?

Я задумался: а кто его знает, что обычно отвечал Бэримору вызываемый на дом контролер. И приезжал ли он вообще хотя бы раз на вызов лично – насколько я был в курсе, обычно виртуальный дворецкий получал все нужные инструкции через «Серебряные Врата» и устранял неисправность самостоятельно.

– Не знаю, госпожа Линдстром. – Я озадаченно почесал макушку. – Инфоресиверы умерли, поэтому вряд ли вы сумели бы связаться с контролером…

– То есть как это умерли? – выпучила глаза Гертруда. – Вы в своем уме? Да, мой паучок сегодня ведет себя немного странно: он не захотел общаться и рассказывать мне о вас. Но я подумала, что он просто скучает по Лауре, моей горничной, и потому капризничает… – Госпожа Линдстром трогательно погладила пальчиком сенсоры-лапки инфоресивера, после чего презрительно сощурилась и холодно произнесла: – Мой паучок жив! А ваш, возможно, и впрямь умер! И я не удивлюсь, если вы сами прикончили его! О ваших животных наклонностях знает весь мир. Наверняка вы едите сырое мясо, а вместо воды пьете кровь! Троглодит!

– Прошу прощения, кто? – удивился я, собираясь уточнить, следует ли мне оскорбляться, и если да, то насколько глубоко. Таким экзотическим прозвищем меня еще не награждали, но звучало не менее грозно, чем Живоглот.

Гертруда не ответила, поскольку ее внимание привлекло что-то у меня за спиной.

– А, вот и контролер! Я знала, что он появится! – Она подпрыгнула от восторга и, небрежно оттолкнув меня плечом, припустила к инстант-коннектору. Я проследил за ней до самой стоянки и навострил слух, поскольку приблизительно догадывался, что сейчас услышу. Такую любопытную сцену не следовало пропускать.

– Замри на месте! Замри, кому сказал! Стой, где стоишь! – вскоре раздались оттуда вопли уже знакомого мне фиаскера, застившего глаза глюкомазью.

– Кто вы такой? Вы контролер? – вопрошала госпожа Линдстром, неопознанная заплутавшим кочевником.

– Я что, похож на контролера? Нет, я не контролер! Проваливай отсюда, ненормальная! – отбивался от нее фиаскер.

– А где контролер? – продолжала атаковать Гертруда. – Он уже должен быть здесь!

– Не видел я твоего контролера!

– Куда же он делся?

– Проваливай!..

«Мир сошел с ума», – думал я, стоя посреди пустынной улицы и слушая далекую перебранку двух вполне обычных граждан, которые еще вчера даже не посмотрели бы друг на друга при встрече. Возможно, были правы те, кто называл Гроулера зверем. Однако в данный момент под это определение подпадал не только он. Все мы в большей или меньшей степени обычные животные, отгородившиеся от дикой природы искусственной преградой из плодов собственного, не в меру развившегося разума. Животное плюс высокие технологии – вот и получился человек в современном его понимании. Отними от суммы второе слагаемое, что остается? Не больно-то сложная арифметика, даже для не блещущего интеллектом реалера.

Я давно усвоил, что мне противопоказано заниматься философскими рассуждениями – голова начинает пухнуть от переизбытка мыслей, а настроение неизбежно ухудшается. К тому же после этого утомительного занятия всегда хочется перекусить.

Я с тоской посмотрел на выбитое окно спальни: действительно, пора бы задуматься не о философских вопросах, а о хлебе насущном, до которого требуется еще добраться. Второй этаж – это для реалера в «форсбоди» один легкий прыжок, а для обычного человека – приличная высота. Взять такую не получится даже с разбега. Поэтому придется поискать что-нибудь, что можно приставить к стене. Ландшафт-проектор? Маловат, да и хрупок – раздавлю, как пить дать. Вот мраморная тумба-подставка от него подойдет. Правда, тяжелая; лень ворочать ее, но зато сооружение будет возведено для многократного использования – неизвестно, сколько еще раз предстоит хаживать этой рискованной тропой. Тут уж волей-неволей улучшишь свою прыжковую технику – как говорится, не было счастья, так несчастье помогло.

Прежде чем хвататься за тумбу и корячить ее к стене, мне требовалось некоторая подготовка. Не в смысле разминка, а в смысле – такая, что была необходима перед физической работой человеку, выпившему много пива. В общем, кому знакома подобная ситуация, тот понимает.

И не припомню, когда в последний раз справлял малую нужду вне туалетной комнаты. Постыдный, откровенно варварский поступок, но с природой не поспоришь. Оглядевшись по сторонам и опасаясь не столько свидетелей, сколько их инфоресиверов, которые по закону подлости могли именно в эту минуту включиться и запечатлеть легендарного реалера за столь непотребным занятием (Сабрина бы душу Дьяволу продала за такую голографию для своего будущего музея), я пристроился за углом особняка и приступил к делу. Угрызения совести, что испытывал я при описывании угла, словами были неописуемы… уж извините за вульгарный каламбур.

Самыми опасными, однако и самыми захватывающими турнирами по реал-технофайтингу считались турниры категории «ретро». В них всегда использовалось оружие последних столетий эры Сепаратизма: оружие примитивное, неточное, стреляющее свинцовыми пулями посредством энергии сгорающего пороха. Меркуриевые «форсбоди» надежно оберегали игроков от попаданий кусков свинца, но сила пулевых ударов была такова, что сбивала с ног и оглушала даже закованного в бронированные доспехи человека. Само собой, что на ретро-турнирах нам, игрокам, приходилось быть особенно осторожными.

О ядерных ракетах и водородных бомбах мощностью в сотни килотонн я знал лишь понаслышке, поэтому коварнейшим оружием эры Сепаратизма считал не их, а длинноствольное, оснащенное оптическим прицелом приспособление для дистанционного убийства под названием «снайперская винтовка». Этот смертоносный агрегат, в отличие от большинства видов древнего вооружения, имел чертовски медленную скорострельность, зато обладал непревзойденной точностью. Попадание в голову из снайперской винтовки почти всегда оканчивалось травмой – тяжелым сотрясением мозга и растянутыми мышцами шеи – и надолго выводило игрока из строя. Я выстрадал это на собственной шкуре. Вовек не забуду проклятого снайпера Флинта из «Веселого Роджера», помявшего мой новенький меркуриевый шлем и испортившего впечатление от позапрошлогодних весенних турниров. Такие хитрые игроки, как Флинт, никогда не лезли в гущу сражения, но бывало, что зарабатывали за игру для команды куда больше очков, чем самые отчаянные штурмовики.

Реалера спасало от снайперских выстрелов только одно качество.

«Не надежда умирает последней, а реакция, – любил говаривать мой друг и наставник, ныне ушедший на покой ветеран реал-технофайтинга Ганнибал, и всегда уточнял: – Можешь похоронить все свои надежды, но если тебя даже за секунду до смерти уколоть иглой, ты вздрогнешь. Реакция – вот на что турнирный боец должен полагаться прежде всего».

Я накрепко усвоил совет Ганнибала и впоследствии убедился, что мой наставник был прав. Благодаря и хорошей реакции в том числе, Гроулер удерживал столько лет звание капитана команды «Молот Тора».

А вот сегодня профессиональная реакция сыграла со мной отвратительную шутку. Я уже застегивал ширинку, когда в доме напротив – стилизованном под старину особняке – из маленького оконца под крышей мне в глаза блеснул солнечный зайчик. Точно такой же зайчик, что отбрасывали на ретро-турнирах оптические прицелы неопытных снайперов, занимавших позиции лицом к солнцу.

Это уже потом до меня, пьяного, дошло, что я не на полигоне стадиума «Сибирь» и что причина появления солнечных бликов в окне соседского дома наверняка кроется в другом. Это потом я от души посмеялся над собой и своей хронической нервозностью. Но едва мои глаза уловили световые всполохи, исходящие с характерной для снайперской засады позиции, как, не успев опомниться, я ничком бросился на землю и, как был с расстегнутой ширинкой, перекатом ретировался за ближайшее укрытие – постамент ландшафт-проектора. И только после этого разразился потоками ругательств, но не в адрес соседей, а в свой собственный. Смысл моей самоуничижительной тирады сводился к одному: Гроулеру надо пить не пиво, а успокоительное. Причем такими же бочонками.

Продолжая браниться, я застегнул ширинку и, хмуро косясь на злополучное окно, поднялся на ноги. Даже когда на последнем турнире моя команда не вошла в тройку финалистов, я не испытывал столь глубокого стыда. Хотелось порвать мерзавца-соседа пополам и долго-долго втаптывать в землю его внутренности. Хотелось причинить ему еще много страданий, но в действительности я не мог даже плюнуть в его сторону. Не только потому, что считал себя культурным человеком (о вышеупомянутом инциденте умолчим – зов природы, исключительный случай). Просто сосед был в моем позоре совершенно не виноват. Что бы ни сверкало в его окне, это мои поступки выглядели по-идиотски, а оправдания им звучали бы еще глупее.

Существовал, правда, малоутешительный шанс, что вытворяемые мной глупости остались незамеченными в доме напротив. Но надежда на это растаяла уже через несколько секунд. Я с огорчением наблюдал, как окно, в котором только что сверкали блики, отворяется. Старинное двустворчатое окно с открывающейся вручную рамой! Меня это заинтриговало: я был наслышан историй о чокнутых любителях пыльного антиквариата, но вживую они мне пока не попадались. А тут вдруг выяснилось, что один из них проживает у меня прямо под боком.

Вот ведь как порой случается: отгороженные от Привычного Старого Мира ландшафт-проекторами и силовыми куполами, мы практически ничего не знали о тех людях, кто прятался даже под ближайшим пузырем. Общаясь посредством «Серебряных Врат» и Транс-сети с друзьями и знакомыми, проживающими от нас за тысячи километров, мы порой не считали нужным пройти сотню шагов от собственного дома, дабы познакомиться с соседями. Если предшествующую эру тотальных войн принято называть эрой Сепаратизма, то наше время потомки будут именовать не иначе как эра Парадоксов. Парадоксов во всем, но прежде всего – в человеческих взаимоотношениях.

Что я знал о своем ближайшем соседе? Да ничего. Ни его имени, ни имен членов его семьи. Я даже лиц их никогда не видел, хотя с большинством живущих в округе сограждан так или иначе сталкивался по пути к инскону. К примеру, Гертруда Линдстром встретилась мне сегодня не впервые, правда, вспомнил я об этом не сразу. Виделись мы уже, госпожа Линдстром. Год или два назад, но виделись, так что мое лицо знакомо вам не только по скандальным репортажам о жестокостях современного спорта.

Окно соседнего дома распахнулось, и в нем нарисовался низкорослый, в меру упитанный человечек, коему на вид можно было дать лет шестьдесят. Мне сразу бросилось в глаза, что пожилое лицо человечка выглядело непривычно естественным: морщинки, красноватые пятна на лбу и щеках, маленький второй подбородочек, свалявшиеся волосы, только по этому признаку выказывающие свою натуральность – искусственные имплантанты никогда бы не спутались в таком беспорядке. Сосед явно пренебрегал многочисленными услугами по омоложению внешности, какими в наш век не пользовался лишь самый недалекий и ленивый пенсионер. Был ли мой сосед ленивым и недалеким, я пока не ведал, но то, что он – человек со странностями, я догадался еще до того, как он произнес первую фразу. Когда же он заговорил, я лишь укрепился в своих догадках.

– Добрый день, капитан Гроулер! – выкрикнул сосед, зачем-то отвесив мне полупоклон, от которого, как мне показалось, едва не выпал из окна. – Извините, что поставил вас в неловкое положение! Надеюсь, вы не держите обид на глупого старика?

– Издеваетесь: «добрый день»!.. – прорычал я, все еще чувствуя в душе неприятный осадок. – Я таких добрых дней в жизни не видел!

– Что вы, что вы! Никоим образом не издеваюсь! И в мыслях не держал! – испуганно замахал руками сосед, честно говоря, еще далеко не старик. – Желать кому-то доброго дня – это… э-э… такая древняя традиция. Знаете, в те века, когда люди не обладали персон-маркерами, так они обращались друг к другу при встрече. Замечательная традиция, смею заметить, молодой человек. К сожалению, давно утрачена. И не только она. Была и такая, согласно которой каждый воспитанный человек обязан желать другому при встрече здоровья…

И впрямь странный субъект. Во-первых, зачем-то натыкал меня носом в незнание древних традиций. Кому они нужны? Тем более сейчас?.. Ладно, забудем; меня вон сегодня уже и географом обозвали, и этим… как его… троглодитом. Ничего, стерпел.

Во-вторых, этот велеречивый говорун не стал по распространенной привычке целиться в меня из инфоресивера. Сосед вообще не держал его в руках, что было само по себе любопытно – значит, не я один в этом бедламе успел смириться с утратой своих искусственных ушей, глаз и памяти. Впрочем, кое-какая вещица у соседа в руках все же имелась. Это было непонятное приспособление, отдаленно похожее на дистанционный анализатор… или даже на спаренный прицел все той же снайперской винтовки. Очевидно, что вогнавшие меня в панику солнечные зайчики исходили как раз от него.

Интересный субъект проживает у меня по соседству. Странный, но, кажется, вполне безобидный. И все-таки я решил пока не приглашать его на пиво – не было интереса выслушивать нудную лекцию о давно изживших себя традициях.

– Вы тоже видели это, капитан? – полюбопытствовал сосед, указав на затянутый дымом горизонт. – Какой ужас!.. Я таки просто в жутком шоке!

– И не говорите, – согласился я, думая о том, как бы поскорее закончить разговор. – Кому-то завтра придется ответить за этот бардак. Не завидую тому, кто окажется крайним. Ладно, не переживайте, контролеры и маршалы скоро во всем разберутся…

Сосед вдруг спохватился, хлопнул себя по лбу и снова рассыпался в извинениях:

– О, любезный капитан, вынужден снова просить у вас прощения, я ведь не представился: Наум Исаакович Кауфман. Конечно же, для вас, как для друга, – дядя Наум. К сожалению, не имею чести знать ваше полное имя…

– По закону мне не положено носить отцовскую фамилию, – признался я. – Я – незаконнорожденный.

– Вот оно как!.. – Теперь настала очередь Наума Исааковича ощущать неловкость.

«Сам напросился», – злорадно подумал я, зевая в ожидании извинений, которые, как и предполагалось, последовали незамедлительно.

Кауфман мог бы и не извиняться, поскольку, говоря начистоту, обидного в статусе незаконнорожденного было мало. Закон о регуляции числа населения планеты был принят задолго до моего рождения, и я не виноват, что мой неизвестный папаша решил завести себе внебрачное дитя. Хотя случилось так, что крайним оказался все-таки я: интернат Гражданского Резерва и пожизненный запрет на ношение отцовской фамилии – не слишком приятные воспоминания о детстве.

До совершеннолетия у меня и вовсе не было имени. Лишь порядковый номер. Это уже потом, перед выпуском и распределением, когда мне предложили выбрать любое приглянувшееся имя, я выбрал это интернатское прозвище, данное мне за грубый, не соответствующий ребенку, голос. Выбрал будто в отместку, даже не взглянув на тысячи предложенных вариантов, хотя раньше прозвище Гроулер не особо мне нравилось. Зато в отличие от прочих, гораздо более благозвучных и красивых имен, я успел с ним сродниться.

– Право слово, хотелось бы как-то загладить перед вами мою жуткую бестактность… – потупив глаза и нервно тиская в руках свою антикварную вещицу, подытожил дядя Наум.

– Да никаких обид. Забудьте, Наум Исаакович, – отмахнулся я, поморщившись. Все хорошо, когда в меру. Извинения – не исключение.

– А знаете, молодой человек!.. – встрепенулся Кауфман. – Милости прошу к нам на обед! Сегодня у нас, замечу вам, потрясающая жареная курочка. Нет, правда, заходите! Мы с Кэрри будем рады. Так ведь, Кэрри? – крикнул он, обернувшись. – Мы же будем рады нашему дорогому соседу, капитану Гроулеру?

Я не расслышал, что ответила скрывающаяся в доме Кэрри. Однако судя по тому, что глазки Наума Исааковича виновато забегали, а на лице появилась натянутая улыбка, госпожа Кауфман не горела особым желанием принимать гостей.

– Ай, не слушайте ее, молодой человек, она таки вас немного стесняется и к тому же сильно напугана всеми этими взрывами, – поспешил заверить меня дядя Наум.

Меня заинтриговало не само радушное приглашение, а наличие у дяди Наума жареной курочки – факт, не поддающийся никакому логическому осмыслению и посему больше похожий на обман. Хотя… Я повел ноздрями: и правда, пахло очень вкусно и именно жареным мясом.

– Но откуда… – начал было я, обведя рукой безжизненную округу, однако Кауфман предугадал вопрос, хитро подмигнул и загадочно сообщил:

– Молодой человек, я открою вам эту страшную тайну, только если вы примете мое приглашение. Прошу вас, уважьте старого человека и присоединяйтесь к нашему скромному столу. А перед этим сделайте доброе дело и помогите мне открыть дверной замок.

Дядя Наум, конечно, мог бы справиться и сам, но слишком уж долго придется возиться…

Нежелание идти в гости к чудаковатому Науму Кауфману напрочь истребил запах жареной курицы. Правда, было неудобно появляться в гостях без подарка, но за пивом я возвращаться не стал. Да и плохой это был подарок для визита в обитель культурных людей.

Деревянная дверь архаичного особняка Кауфманов запиралась на современный войс-блокиратор, также открывающийся лишь после опознания голоса хозяина через «Серебряные Врата». До меня наконец дошло, почему на окрестных улицах столь малолюдно. Кризис случился, когда подавляющая часть жителей нашего мегарайона спала. Так что в настоящий момент все они сидели взаперти и терпеливо ожидали чуда. И только самых непоседливых, вроде меня, госпожи Линдстром и дяди Наума, зов свободы заставил искать пути для бегства из замкнутого пространства собственных домов, волею обстоятельств лишившихся выходов. Неизвестно, как выбралась наружу Гертруда, но Наум Исаакович явно оказался самым хитрым из нас. За него всю тяжелую работу по высвобождению из ловушки выполнил гость, чьи ноздри возбужденно трепетали в предвкушении обеда.

Треснувшая от удара кулака деревянная крышка пивного бочонка ввела меня в заблуждение относительно непрочности этого редкого материала – дерева. Дверь особняка Кауфманов даже не собиралась обращаться в щепки под натиском кулаков. Потерев отбитые костяшки и безрезультатно подергав дверь за приделанную к ней рукоять – полный атавизм, но Наум Исаакович, похоже, был без ума от подобной экзотики, – я растерялся. Пинать ногами такую красоту было как-то не по себе. В отличие от безжизненного полимера, хитросплетения древесных волокон выглядели натуральной живой тканью. Редкие глазки почерневших от лака сучков смотрели на меня с немым укором, будто молили одуматься и не совершать злодеяние…

– Ну же, молодой человек! – прокричал из-за двери Кауфман. – Ломайте, не бойтесь! Для вас ведь это так просто! Учтите: обед стынет!

– Отойдите подальше, а то зашибу, – потребовал я, отступая на несколько шагов для разбега. Хитрый Наум Исаакович знал довод, который избавит меня от сомнений.

Верх неприличия – входить подобным манером к незнакомым людям (да и к знакомым, в общем-то, тоже), – но раз уж те сами попросили… Выбитая ногой дверь влетела в прихожую и грохнула по полу. Заклинивший блокиратор так и остался болтаться в дверном проеме вместе с отщепленным куском двери. Выдирать замок из стены я уже не стал – это было попросту бесполезно. Перескочив по инерции через порог, я остановился посреди просторной прихожей, застеленной пушистым ковром, усыпанным щепками от выломанной двери.

Наум и Каролина Кауфманы испуганно взирали на меня из дальнего угла коридора. Одно дело наблюдать за злобным Гроулером с верхнего этажа, и совсем другое – когда этот тип, обладающий харизматической звериной внешностью, возникает прямо перед тобой после того, как разнес в щепки входную дверь. «Ваше место – в вольере для хищников!» – сказали мне однажды поборники «реал-технофайтинга с человеческим лицом». Судя по взглядам Кауфманов, они думали обо мне в том же ключе.

Мне представилась возможность познакомиться с остальными членами семейства дяди Наума. Точнее, с Каролиной Кауфман, которая оказалась вовсе не женой Наума Исааковича, как я ошибочно предположил, а была его дочерью: довольно привлекательная молодая особа с черными кудрявыми волосами до плеч. Все, что я до сего момента знал о ней со слов отца, так это то, что она была стеснительна и не любила принимать у себя незнакомых гостей. Неизвестно, что подразумевал под стеснительностью ее отец, но я почему-то представлял стеснительных девушек немного иначе. Румянец скромности на лице Кэрри разглядеть было сложно не потому, что девушка обладала смуглой кожей, – он там попросту отсутствовал. Когда же у Каролины прошел испуг, она уставилась на меня со снисходительностью терпеливой мамаши, чей озорник-сынишка учинил очередное хулиганство. «Мамаша» словно решала, следует ли портить себе нервы и устраивать шалопаю взбучку, если проку от этого все равно не будет. Кого и стеснялась дочурка Наума Исааковича, так, вероятно, только папу, но точно не меня.