Текст книги "Повод для паники"

Часть II
КАПИТАН, СПАСИТЕЛЬ И ЕГО ДОЧЬ

Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

Восточная мудрость

Первый месяц нашей жизни в Жестоком Новом Мире выдался на редкость мирным и безмятежным. Я осознал это в полной мере гораздо позже, когда такие слова, как «мир» и «безмятежность», уже нельзя было употреблять без горького чувства ностальгии. Такая уж нам, жителям окраин, была уготована судьба: пока где-то за горизонтом вовсю бушевало безумие – вспыхивали пожары, одна за другой происходили катастрофы, гибли люди и формировались новые порядки, – мы бесцельно слонялись по округе, жгли костры и готовили пищу. Что любопытно: в нашем отрезанном от цивилизации мирке все было устроено по справедливости. Мы не отнимали друг у друга продукты, не сбивались в стаи и не боролись за территории, что непременно должно было случиться с нами в эпоху палеолита. (Наум Исаакович продолжал закрашивать пробелы в моих знаниях, видимо, всерьез решив воспитать из троглодита полноценного «хомо сапиенс»; мысль о том, что у природы на это ушло не одно тысячелетие, Кауфмана не отпугивала.) Мы просто существовали, питаясь консервированной пищей и надеждами. Причем последние играли в нашем рационе куда более важную роль. Лишь благодаря надеждам наше сообщество продолжало исповедовать привычные цивилизованные законы. Меня, Кауфманов и прочих проживающих по соседству граждан объединяла общая цель: все мы терпеливо ждали, пока разрешится кризис и восстановится прежний порядок вещей.

По мнению некоторых оптимистов-соседей, возвращение Привычного Старого Мира должно было произойти со дня на день. Главным аргументом для них служила заставка «Серебряных Врат», которую непрерывно демонстрировали пикры наших инфоресиверов. Заставка якобы постепенно меняла цвет с пронзительно-синего на более привлекательный – голубой, который уже не ассоциировался с траурным.

Не знаю, откуда в этих людях присутствовала такая уверенность. Лично я, периодически прикладывая к виску ключ, ничего подобного не замечал. Гроулер, конечно, не специалист в определении тонких цветовых оттенков, но голубой от синего безусловно отличит. Говорят, у страха глаза велики. А вот у надежды, похоже, глаз нет вовсе; их отсутствие компенсировано чрезмерно богатым воображением.

Самой безмятежной, на мой взгляд, выдалась вторая неделя «ожидания чуда»: люди немного успокоились и свыклись со своим положением, продуктов пока у всех было навалом, а зловещие и зачастую противоречивые слухи из центрального мегарайона до нас еще не добрались.

Не жизнь, а сущая благодать! Я часами сидел возле дома на травке, грелся на солнышке, пялился вдаль и наслаждался пением птиц – настоящих, а не тех, чьи голоса были записаны в ландшафт-проекторе. Дым, что постоянно окутывал горизонт, меня уже не смущал. Когда мне надоедали разогретые на костре полуфабрикаты, я под каким-либо предлогом напрашивался в гости к Кауфманам. Но обычно предлог выдумывать не приходилось – Наум Исаакович сам приглашал меня время от времени. Его приглашения следовало воспринимать как знак уважения, потому что, кроме меня, больше никто из соседей такой чести не удостаивался. Даже неприветливая Каролина стала понемногу оттаивать и уже не смотрела на меня с презрением, словно на пережиток каменного века. Она относилась ко мне как к забавному, но сообразительному псу, которого надо непременно подкармливать, дабы он не озверел от голода. Я заметил, что дядя Наум стал частенько оставлять нас с дочерью наедине, ссылаясь на какую-нибудь незаконченную работу и убегая из дома. Делал он это определенно с умыслом: видимо, старался, чтобы мы познакомились получше.

Непонятно, насколько далеко заходили благие намерения Наума Исааковича, однако заметных результатов от его инициативы не наблюдалось. Едва мы с Каролиной оказывались тет-а-тет, как любая из начатых в присутствии дяди Наума бесед быстро сходила на нет и между нами возникало неловкое молчание. Я понятия не имел, каким образом поддерживать разговор с человеком, который его поддерживать не стремился. Так что как только наша и без того вялая беседа переходила в гнетущую тишину, я подобно дяде Науму тут же выдумывал для себя неотложное дело и откланивался. Каролина понимающе кивала и не возражала. И так от раза к разу.

Дымили костры, наполняя атмосферу щекочущим ноздри, доселе неведомым мне запахом горелого дерева. Люди ходили за водой к реке, по дрова в рощицу и в гости к соседям. Последнее занятие служило самым эффективным рецептом борьбы со скукой и мрачными мыслями. Отсутствие средств для виртуального общения невольно стимулировало обывателей к общению реальному. Глядя на это повсеместное явление, я опять утвердился в мысли, что меня и Кауфманов все-таки следует считать не вполне нормальными людьми. В отличие от остальных граждан, мы были способны без проблем переносить собственное уединение.

Однако и здесь имелся любопытный нюанс, благодаря которому нас нельзя было воспринимать как исключение из правил. Мы игнорировали компании соседей, но общество друг друга переносили нормально. Напрашивался вывод, что даже отъявленные мизантропы (таким самокритичным определением охарактеризовал нас дядя Наум; звучало едва ли привлекательнее, чем троглодиты) нуждаются в обыкновенных межчеловеческих отношениях. Пусть с себе подобными, но все-таки нуждаются.

Мы прожили этот месяц будто обитатели райской долины, рядом с которой пробудился вулкан. Мы с тревогой наблюдали за ним, надеясь, что извержение вскоре прекратится или по крайней мере его последствия минуют нас стороной. Кое-как примирившись с трудностями, мы готовы были потерпеть еще какой-то срок, только бы этими, в целом безобидными, неприятностями дело и ограничилось. Но когда до нас стали долетать брызги вулканической лавы под видом ужасных слухов – и чем дальше, тем все чаще и чаще, – надежды на скорейшее разрешение проблем стали таять на глазах. Вулкан и не думал успокаиваться. Наоборот, кипящий лавовый поток подступал к границам нашего маленького дружелюбного мирка – идиллии на фоне уже вовсю пылающих окрестностей.

Слухи начали гулять по округе ближе к концу первого месяца кризиса. Их несли прибывающие из центрального мегарайона беженцы, после чего новости принимались кочевать из дома в дом, обрастая массой невероятных подробностей. Любопытство пересилило мизантропию Кауфмана, поэтому он взял за правило регулярно прогуливаться по округе и внимательно слушать, о чем говорят соседи. Я же нарочно отказывался от подобных разведывательных вылазок. Просто рассудил, что новости в изложении Наума Исааковича будут содержать гораздо больше истины, нежели когда я самостоятельно начну извлекать ее из гущи кривотолков.

И все равно, несмотря на непревзойденное умение Кауфмана отделять зерна от плевел, поначалу я не поверил тому, о чем он сообщил нам с Кэрри после сбора информации.

– То есть как это: «полное беззаконие»? – недоуменно переспросил я дядю Наума по окончании его краткого, но шокирующего отчета о прогулке. – Куда же смотрят маршалы?

– Маршалы могут смотреть сегодня куда угодно, молодой человек, – мрачно ответил он. – В данный момент они как толпа слепцов: вроде бы на вид и грозная сила, однако проку от нее совершенно никакого. Признаться, я неприятно удивлен, насколько деградировал институт маршалов.

– О чем вы говорите? – насторожился я. – Что за деградация? Маршалы – основа основ мирового правопорядка!

– Еще две недели назад я бы с вами безоговорочно согласился. Но, как ни прискорбно, даже такой отлаженный механизм, каким мы знали институт маршалов, имел уязвимые места. И назывались они персон-маркерами. Да-да, наши с вами персон-маркеры: такой же неотъемлемый атрибут современного человека, как волосы или ногти. Что вы знаете о персон-маркерах, капитан Гроулер?

– Не более того, что нам давали в интернате по курсу анатомии.

– Ну в принципе это тоже немало. Общеобразовательный курс анатомии в целом объективен, и все-таки, к сожалению, он не освещает вопрос о персон-маркерах всесторонне. Между тем вживление этой микроскопической, но немаловажной детали в человеческий организм следует приравнивать к очередному витку эволюции. Громадному витку, не побоюсь этого слова. Лишь с появлением персон-маркеров окончательно исчезли последние отголоски дикой эры Сепаратизма. Чудо генной инженерии, персон-маркер есть не что иное, как биологический микрокомпьютер. Этакий регистрационный номер гражданина в Едином Информационном Пространстве, передающийся по наследству от родителей к детям. Наши персональные данные, психологический портрет и кредитоспособность с некоторых пор открыты, причем данные эти регулярно обновляются и дополняются. Посредством персон-маркера мы автоматически даем информацию о себе всем заинтересованным лицам или же сами можем получить так называемое виртуальное досье на любого заинтересовавшего нас человека. С утверждением закона об обязательном наличии персон-маркера человечество искоренило тайну личности. И неудивительно, что тысячелетний обычай интересоваться при встрече здоровьем быстро канул в Лету…

– Поэтому вы и удивили меня, когда вспомнили о нем в то утро, – заметил я.

– Да, верно… Но, разумеется, в заслугу персон-маркеру надо ставить не искоренение этой хорошей привычки. Благодаря ему буквально за несколько лет уровень преступности на планете упал практически до нуля. Этому также способствовало множество других факторов – повышение социальных гарантий и благ, но не о них сейчас речь. Нарушившим закон стало просто некуда деваться – у них отобрали все надежды на спасение. Даже отказ носить инфоресивер не мог уберечь преступника от всевидящего ока маршалов – сканеры персон-маркеров установлены повсюду. Да и что давал этот отказ? Даже чашку кофе в автосэйлере не купить, не говоря об остальном – запертые двери, закрытый инскон, заблокированный доступ в «Серебряные Врата»… Современный преступник лишен всего, даже возможности смотреть в глаза людям – его легко опознает любой встречный. В общем, пришедший на смену старой системе правосудия институт маршалов полностью контролировал каждого гражданина Земли. И пусть поначалу кому-то это виделось ущемлением демократических свобод, но таковой являлась плата за жизнь в действительно цивилизованном мире. Мире без войн, насилия, обмана и прочих пережитков древности… И это был-таки неплохой мир, капитан Гроулер. Он держался на маршалах, и вот теперь, похоже, его несущая опора рухнула.

Наум Исаакович горестно вздохнул.

– И что, утрата контроля над персон-маркерами так легко подкосила эту опору? – недоверчиво спросил я. Дядя Наум предпочел не отвечать прямо на поставленный вопрос, а почему-то вернулся к давно не затрагиваемой нами теме:

– Кэрри уже поведала мне о ваших всемирно известных грехах, молодой человек. Многие предрекали вам попадание в Красный Список и пожизненную изоляцию в Антарктиде. К счастью, справедливость восторжествовала: вы не переехали в Антарктиду и не испытали на собственном опыте все прелести закона о Списках. Могу догадываться, что вы чувствовали в тот момент – мне ведь тоже довелось побывать в шкуре правонарушителя.

– Каролина как-то упоминала об этом, – подтвердил я, заерзав в нетерпении. Не иначе, Кауфман решил не дожидаться расспросов и утолить мое любопытство без напоминаний.

Но Наум Исаакович ожиданий не оправдал.

– Возможно, на днях я расскажу вам, как дошел до такой жизни, – отмахнулся он. – Но пока просто примите к сведению: вы общаетесь с человеком из Желтого Списка, которому, в отличие от вас, на оправдание рассчитывать – увы! – не приходилось. Так вот, когда мои противоречия с маршалами достигли апогея, я задался целью изучить закон о Списках поподробнее, но, к своему удивлению, ничего, кроме общеизвестных положений, не обнаружил. Меня же в первую очередь интересовал механизм исполнения данного закона. Концентрационная зона в Антарктиде существует века, и пусть сегодня в Красный Список заносят единицы, эти люди собираются на ледяном континенте со всей планеты, так что народу там проживает порядочно. Продукты и жилье ссыльным предоставляются, однако вряд ли этого достаточно для комфортного обитания среди льдов, вдали от цивилизации. Я не верю, что ссыльными Антарктиды ни разу не предпринимались попытки побега; история не раз доказывала, что для целеустремленного человека океан – явно не достаточная преграда на пути к намеченной цели. Или попытки массовых бунтов – их тоже нельзя исключать. Неужели, думал я, бунты пресекаются при помощи оружия? Маршал, применяющий физическое насилие к человеку, – это же радикально противоречит их основополагающему принципу! Скрывать подобное беззаконие веками попросту невозможно. Не знаю, как вы, а лично я верю в порядочность маршалов. Нет, решил я, все должно быть гораздо проще. Персон-маркер – вот основной маршальский инструмент воздействия на непокорных. Кто сказал, что система слежения и идентификации не может одновременно выполнять другие функции? Об этом не распространяются, но поверьте – маршалы вовсю пользуются лазейкой в наш мозг, иначе на чем еще базируется их сила? Мы и на пять процентов не знаем всех возможностей маршалов. Персон-маркер – их главное оружие: мощное и при этом абсолютно гуманное. И о том, что сегодня оно пришло в негодность, я сужу по происходящим в центре беспорядкам. С годами маршалы настолько уверовали в свое могущество, что постепенно перестали рассматривать возможность вспышек массовых бесчинств. Бессилие маршалов объясняется не сбоем в работе «Серебряных Врат» или гуманными методами работы. При угрозе тотального хаоса дозволено поступаться любыми принципами, ибо бездействие властей в такой ситуации куда непростительнее, чем излишняя строгость. Это не мои выводы, молодой человек, почитайте историю. Причина бессилия маршалов элементарна – их крайне мало, а количество недовольных граждан столь огромно, что вставать у них на пути теперь просто смешно – затопчут и не заметят.

Сидевшая с нами и молчавшая до сего момента Каролина зябко поежилась, но точно не от холода – печь на кухне Кауфманов жарко пылала.

– И что теперь будет? – поинтересовалась Кэрри упавшим голосом. Впервые я видел ее такой неуверенной и подавленной.

– Хотелось бы, конечно, молодые люди, утешить вас каким-нибудь оптимистическим прогнозом, но вам я лгать не хочу, – огорченно развел руками Наум Исаакович. – И все же не будем терять самообладание и подождем еще немного. Надеюсь, уже скоро мы с вами дружно посмеемся над нашими сегодняшними страхами.

– А если… – начала было Кэрри, но отец не дал ей договорить:

– А на случай, если станет совсем плохо, мы заручимся поддержкой нашего друга, капитана Гроулера. Полагаю, с ним мы можем чувствовать себя в безопасности.

Дядя Наум мне откровенно льстил. Вряд ли на самом деле он считал, что я окажусь для его семьи надежной защитой от надвигающейся стихии. Отец просто-напросто утешал дочь.

Кэрри уныло покосилась на меня и ничего не сказала. Она не была наивной, чтобы верить в подобные утешения. Но, дабы не расстраивать отца, сделала вид, что поверила.

Я также промолчал, не высказав вслух трезвую оценку собственным возможностям. Гроулер не всесилен, однако во всем этом вселенском бардаке у него наконец-то появилась цель. Выполнимая или нет – неизвестно, но безусловно достойная. А за достойную цель не грех и побороться.

Беженцы продолжали прибывать, будоража наш мегарайон все новыми ужасающими слухами. Кочующие по округе истории не блистали разнообразием. В основном в них рассказывалось о взбесившихся фиаскерах, объединившихся в банды и поделивших между собой центр на территории, в каждой из которых заправляла какая-либо из банд. О маршалах было известно лишь то, что они словно в воду канули.

Один из беженцев, когда-то проживавший неподалеку от местной штаб-квартиры маршалов, так называемой Пирамиды, рассказывал и вовсе ужасающие вещи. Он якобы не так давно наблюдал, как огромные фиаскерские банды, озверевшие от голода и опустевших автораздатчиков глюкомази, брали штурмом белокаменную Пирамиду – убежище своих главных врагов, ранее преследовавших фиаскеров за малейшие правонарушения. Нервно-паралитические стифферы – единственное оружие самообороны, что дозволялось иметь маршалам, – было столь же эффективно против орды нападавших, как волнорезы против цунами. Фиаскеры ворвались в ворота штаб-квартиры на одном из ярусов, сметая все на своем пути. О том, что творилось затем внутри Пирамиды, свидетель мог лишь догадываться. Он не стал дожидаться развязки штурма, предпочтя сбежать оттуда подальше.

Особняком во всем этом бедламе держались хилеры – сообщество чудаков, не доверявших всемирной фармакологической системе «Панацея» и продолжавших практиковать старинные методы лечения. Закон был терпим к хилерам, чей девиз «Не навреди!» говорил о крайней гуманности этой неофициальной всемирной организации. Раньше хилеры брались лечить лишь добровольцев, доверивших им свои жизни, но сегодня их умение оказалось востребовано как никогда. И фиаскеры, и остальные граждане, даже те, кто сроду не доверял сомнительным хилерским процедурам, тянулись со своими бедами к хилерам. Они же – люди высоких моральных принципов – помогали всем без исключения, и поэтому их не обижали даже самые отмороженные фиаскеры.

Все становилось в мире с ног на голову. Или же наоборот – занимало свои законные места…

Из дошедших до нас обрывков сплетен складывалась удручающая картина. Люди бежали из адского центра куда глаза глядят. Беженцев совершенно не волновали трудности кочевой жизни. По мнению испуганных людей, хуже проблем, чем уже пережитые, в природе быть не могло. Сегодня в пылающем сердце гигаполиса вольготно жилось тем, кто раньше ютился по трущобам, вращался только в своем кругу и страшился закона, как огня. Причины, всколыхнувшие, казалось бы, апатичное ко всему сообщество фиаскеров, были элементарны: лентяи, привыкшие кормиться лишь за счет социального обеспечения, не на шутку встревожились, когда в одно прекрасное утро их кормушки оказались пусты, а главное средство проведения вечного досуга – «Серебряные Врата» – кануло без следа. К тому же, как уже упоминалось, автораздатчики легализованного наркотика, глюкомази, перестали снабжать глюкоманов. Учитывая количество любителей бесплатного средства для обретения мнимого счастья, истощение его источника носило характер стихийного бедствия.

Лишенные цели существования, в поисках пропитания и развлечений на улицы высыпали озлобленные фиаскеры. А там и без них царила полная неразбериха. Беспомощность маршалов только подстегнула фиаскеров к беспределу. Лидеры банд почуяли за собой реальную власть и, подобно вцепившемуся в кость псу, уже не собирались терять внезапно обретенное могущество. Их поведение было вполне предсказуемо. Обилие рвущихся к власти лидеров неизбежно порождало такую изрядно подзабытую проблему, как Сепаратизм со всеми вытекающими. Мне было нелегко поверить во все услышанное, но других слухов до нас не доходило.

Окончание периода блаженного неведения ознаменовалось для нас знакомством с беженцем, которого Кауфманы однажды позвали к себе на ужин. Наум Исаакович, ранее не приглашавший гостей, в тот вечер поступился принципами, и не потому, что вдруг ни с того ни с сего исполнился сострадания к беженцам. Я давно усвоил: если убежденные прагматики наподобие дяди Наума и проявляют сострадание, то исключительно ради личного интереса. Так было со мной, когда Кауфманам потребовалось заручиться на будущее моей поддержкой, так случилось и с этим человеком – контролером, как выяснилось, находившимся на посту в последние часы существования Привычного Старого Мира.

Прослышав краем уха о новом беженце, Кауфман не поленился обежать окрестности и отыскать место, где тот, изможденный многодневным пешим переходом, расположился на отдых. Новоприбывшие обычно не надоедали аборигенам, напрашиваясь на постой, а собирались неподалеку от стоянки ботов инстант-коннектора. Уже наученные кое-каким жизненным урокам, беженцы больше не нуждались в рекомендациях по выживанию. Они ночевали в мягких креслах ботов, оттащив их под трубопровод инскона, дабы укрыться от зачастившего в последнее время дождя. Там же, под магистралью, гости из центра и обитали, обустраиваясь каждый в меру собственной фантазии. Иногда им помогали продуктами, но обычно они просили лишь огонь, навык пользования которым был усвоен ими в горящем центре. Кто-то из беженцев делал у нас лишь временную остановку и, передохнув, отправлялся дальше – искать более приемлемые условия для пережидания кризиса. Но большинство гостей оставались надолго, отстроив из шарообразных ботов маленькое поселение, издалека напоминающее яйцекладку доисторического дракона. Эта группа переселенцев надеялась пережить суровые времена неподалеку от родных мест, и их надежды были родственны нашим.

Гость Наума Исааковича принадлежал к первой категории беженцев и собирался уже на следующий день двинуться в дальнейший путь. Естественно, что перед трудной дорогой он не отказался от небольшого пира, плату за который дядя Наум назначил справедливую – гостеприимный хозяин пожелал выслушать подробную историю о том, что случилось в то знаменательное утро. Я также был любезно приглашен на пир в качестве второго почетного гостя. Узнав во мне широко известного реалера, беглый контролер слегка смутился, но горячая и изысканная по нынешним меркам пища вскоре истребила это смущение на корню.

Обглодав сочные куриные ножки, исхудалый беженец отплатил за угощение сполна. Мы слушали его не перебивая, а Кауфман даже производил по ходу рассказа какие-то записи в антикварном блокноте таким же антикварным карандашом. Исходя из того, что бережливый сосед осмелился испачкать пометками бесценную бумажную реликвию, я сделал три вывода: либо он не в себе, либо озадачился какой-то грандиозной идеей, либо то и другое вместе. Я забеспокоился по поводу душевного самочувствия дяди Наума, но поскольку Каролина беспокойства не проявляла, значит, все было в порядке. Впрочем, психическое здоровье кровожадной дочурки Наума Исааковича, выпотрошившей сегодня очередную курицу, тоже следовало бы поставить под сомнение, причем еще в первый день нашего знакомства. Говоря по правде, за обоими чудаками Кауфманами нужен был глаз да глаз.

Беженец оказался воспитанным человеком. Отужинав и обстоятельно ответив на все вопросы, он вежливо отблагодарил хозяев и поспешил удалиться. Дядя Наум не стал предлагать гостю ночлег, хотя было уже далеко за полночь. Вместо этого Кауфман собрал ему в дорогу немного провизии.

Я тоже хотел после сытного ужина отправиться домой – на обсуждение последних новостей попросту не осталось сил – и уже вышел за порог, однако Кауфман выскочил следом за мной во двор, прикрыл входную дверь, вставленную им обратно на следующий день после взлома, и попросил меня задержаться.

– Глаза слипаются, Наум Исаакович, – устало запротестовал я. – Давайте уже до завтра дела отложим. Что изменится за ночь? Ну разве еще одна-две семьи из города прибегут.

– Никакого «завтра»! – отрезал дядя Наум, произнеся это почему-то шепотом и с оглядкой. – У меня есть к вам важный и секретный разговор. Я сказал Кэрри, что немного покопаюсь перед сном в мастерской, поэтому идемте туда.

– Секретный разговор? – переспросил я, направляясь за соседом в самое загадочное крыло его особняка. Туда он меня еще ни разу не водил. – От кого секретный? Дядя Наум, вы начинаете меня пугать.

– Тс-с! – цыкнул он, приложив палец к губам. – Нельзя, чтобы нас услышала Каролина. Это типично мужское дело, и ей о нем знать не положено.

– Вот оно как! – удивился я, послушно переходя на шепот. – А я-то думал, у вас с дочерью нет друг от друга тайн. И что за дело?

– Одну минуту, молодой человек. Имейте терпение…

Всегда считал, что хранилище антиквариата называется музеем, а не мастерской. Обилие развешанных по стенам железных инструментов здесь не просто поражало, но даже настораживало. О предназначении некоторых реликвий можно было догадаться без труда – я даже обнаружил набор маленьких молотов, очень похожих на тот, что служил гербом моей команды, – но большинство загадочных приспособлений никаких ассоциаций не вызывало. Убранство мастерской дяди Наума куда удачнее вписалось бы в доисторическую камеру пыток, чем в жилище современного пенсионера. Не будь я хорошо знаком с добряком Кауфманом, при виде его коллекции древностей непременно решил бы, что на самом деле он – отъявленный садист, чьи болезненные наклонности не были выявлены в юности всевидящей системой Психооценки. Ну, правда, очень аккуратный садист, тщательно отмывающий кровь с пола и пыточных инструментов после каждой оргии.

Не все убранство потайной комнаты Наума Исааковича находилось на виду, кое-что было скрыто под брезентом. В частности, едва ли не четверть полезной площади занимала крупная конструкция, сравнимая габаритами с многоместным ботом инстант-коннектора. Конструкция вызвала во мне живой интерес: в хозяйстве прагматичного соседа бесполезных изобретений не имелось в принципе, но для чего предназначался сей громоздкий аппарат, было неясно. Выведать это было необходимо хотя бы для расширения собственного кругозора, который после знакомства с Кауфманом у меня и без того весьма расширился. Вдобавок я обнаружил, что одна из стен мастерской – вовсе не стена, а плохо замаскированные ворота, выходящие на прибрежную долину. Это лишь усилило мое любопытство, поскольку ворота были сооружены явно по размерам спрятанной под брезентом конструкции. Учитывая тягу хозяина к антиквариату конца эры Сепаратизма, я пытался определить, что же хранилось у дяди Наума в мастерской.

Пока я разглядывал убранство, Кауфман аккуратно притворил дверь, занавесил окна и убавил яркость лайтеров, дабы не привлечь нежелательных ночных визитеров. После этого он пододвинул мне единственный стул, а сам уселся на полимерный контейнер, маркированный непонятными символами. Прежде чем начать разговор, дядя Наум долго собирался с духом: прокашливался, морщил лоб, прицокивал языком, хрустел пальцами… Из уважения к старшему я не торопил соседа, хотя чертовски не терпелось узнать, что же подразумевает под мужским разговором этот готовый ко всем перипетиям судьбы хитрец.

– Капитан Гроулер, крайне неловко просить вас о столь небезопасных услугах, – исполнился наконец решимости Наум Исаакович, – но мне просто не к кому больше обратиться.

– Задумали кого-нибудь убить? – мрачно пошутил я.

– Эх, если бы все было так просто… – озадаченно потер переносицу Кауфман. По его тону нельзя было определить, отшучивается он или говорит серьезно. – Работа нам предстоит тяжелая и рискованная, поэтому, если откажетесь, я таки вас пойму…

– Ладно, заканчивайте церемонии, – проворчал я. – Вы и Кэрри – мои друзья, а друзьям я готов помочь безо всяких вопросов. Чем займемся на этот раз?

– Мы с вами поедем в центр…

И дернул же меня черт полтора месяца назад зайти к добросердечным Кауфманам на угощение! Слабовольный неосмотрительный Гроулер! Стыд и позор: поддался искушению жареной курицей! Нет бы лежал в своей норе, давился теплым пивом и безвкусными полуфабрикатами да поплевывал в окно от избытка свободного времени! Забыл старинную присказку: «Коня в гости зовут не мед пить, а воду возить»? А еще решил широту души продемонстрировать: «Друзьям помогаю без вопросов!» Вот теперь стисни зубы и помогай, раз сам напросился.

Поедем в центр!.. Месяц назад подобная фраза звучала более чем обыденно, а сам путь до центра отнял бы у меня минут пять-шесть. Никто и не предполагал, что наступит время, когда центральный мегарайон превратится в нечто труднодостижимое, наподобие марсианских рудников, а простенький глагол «поехать» станет таким же фантастическим, как «левитировать» или «телепортироваться». И вообще, в мире, где транспорт давно лишился колес и интегрированных двигателей и мутировал в Единую Транспортную Сеть, по земле ездили лишь служебные модули, преодолевающие небольшие расстояния. Так что слова Кауфмана «поедем в центр» резанули мне слух еще и своим неправдоподобием.

– Какого дьявола вас, разумного человека, потянуло в этот проклятый центр? – не скрывая раздражения, полюбопытствовал я. – Нет, я, конечно, не против устроить небольшую прогулку – сам уже почти рехнулся от тоски, – только замечу, что из всех маршрутов вы выбрали самый неудачный. И на чем вы собрались туда ехать? Придумали, как активировать местную магистраль?

– Разумеется, мы с вами едем в центр не на прогулку. – Судя по интонации, Наум Исаакович немного обиделся на мою грубость. – Просто сегодня вечером после разговора с любезным контролером я решил попытаться помочь Макросовету разрешить этот чересчур затянувшийся кризис.

Вот так: просто и обыденно, словно само собой разумеющееся. Посторонитесь, господа контролеры, Наум Кауфман из Западной Сибири идет…

– Вас посетило озарение? – стараясь сохранять серьезность, спросил я.

– Вовсе нет. Чтобы суммировать факты, мне не нужно озарение. И не смотрите на меня как на выжившего из ума: я действительно мог бы попробовать помочь правительству. Я уже рассказывал вам о своем прапрадедушке по отцовской линии?

– Обмолвились как-то однажды, – припомнил я. – Вроде бы он участвовал в создании нашего исчезнувшего виртомира.

– Верно, – подтвердил дядя Наум. – Ему действительно довелось приложить к этому руку и поработать в команде с воистину гениальными людьми. Пусть на подхвате, но довольно долго. А о хобби моего дедушки я вам не рассказывал?

– О хобби – нет. Но, зная вашу семью, могу предположить, что это должно быть нечто экзотическое.

– И да, и нет, – поморщился Кауфман. – Мой предок вел дневники, очень подробные. В них он размышлял о том, чем занимался, и о том, как все это изменит мир его потомков.

– Наверное, очень полезные материалы, – согласился я. – Было бы любопытно ознакомиться. Жаль, что сегодня из-за сбоя этих проклятых «Серебряных Врат» нам не добраться до вашего семейного архива.

– Добраться до него еще легче, чем принести из реки воды, – улыбнулся дядя Наум. – Да будет вам известно, что я на нем сейчас сижу.

И он постучал ладонью по контейнеру, который использовал в качестве стула.

– А, да, забыл! – спохватился я. – Во времена вашего прапрадедушки пользовались внешними кристаллическими накопителями! Я видел оборудование, на которых они читались, – в музее, рядом с патефонами, плазменными панелями и прочей бытовой техникой эры Сепаратизма.