Текст книги "Томка и рассвет мертвецов"

Коршунов?

Я отхлебнул из бутылки. Томка орала на весь двор, отчитывая десятилетнего пацана за неточный пас. Мальчишка стоял как вкопанный и покорно выслушивал проклятия. Ох, в штабеля будет складывать парней моя дорогая доченька, в очень высокие штабеля.

Но вернемся к делу. Мог ли Виталий Коршунов быть тем самым Ястребом, которому адресованы самые эмоциональные строки в блокноте Павла?

Мог. Вполне.

И что из того?

Не знаю. На траурном венке стоит его прозвище, и меня это смущает. Нужно кое-что проверить.

Я позвонил Петру.

– Петь, ты еще в офисе?

– А где ж еще! У меня нет собственного детективного агентства, чтобы уходить и приходить на работу когда вздумается.

– Не гунди, я предлагал тебе войти в долю.

– Как будто это уменьшит объем работы. Что у тебя?

– Нужно пробить одного чувачка. У тебя список призывников далеко?

– В электронной почте остался.

– Возьми Виталия Коршунова. Кто, что, откуда. Все, что сможешь.

Петя вздохнул.

– Ты издеваешься, Антон. Ты знаешь, сколько в городе Виталиев Коршуновых?

– Дорогой, потерпи, скоро отпуск. Я верю в тебя!

– Ты меня и в отпуске будешь доставать.

– А то!

– Учти, я отключу телефон и не возьму с собой ни одного гаджета. И ищи меня где-нибудь в Гоа…

– Я из-под земли тебя достану!

– А я по ночам к тебе являться буду.

Он отключился. Я снова потянулся к бутылке, сделал несколько глотков… и замер. По двору с двумя полными авоськами неспешно шагала Олеся. Нас разделяло всего несколько шагов.

– Отдыхаешь? – улыбнулась она.

Я готов был провалиться сквозь землю. Дурацкая мизансцена: потенциальный кавалер сидит, хлещет пиво из горла и не пытается помочь донести пакеты хотя бы до подъезда.

– Да, есть немного.

– Хорошо.

Она прошла мимо. Я смотрел ей вслед. Все-таки она очень аппетитна. Эта спинка, этот изгиб бедер в обтягивающих джинсах… ммм…

Зазвонил телефон.

– Петя, двух минут не прошло!

– И этого времени оказалось достаточно, чтобы вбить фамилию твоего чувачка в поисковой строке гугла. Ты бы и сам мог это сделать.

– Что ты нашел?

– Виталий Коршунов, арт-директор клуба «Каньон». Бывал в нем хоть раз? Не верю, что не бывал. Там весело.

Я фыркнул.

– Точно он? Может, совпадение?

– Все возможно. Но на сайте заведения в разделе «О нас» фигурирует именно Виталий Коршунов, а в его краткой биографии там же на сайте отмечается служба в армии в указанные годы. Место службы, правда, не известно, но это было бы слишком. Ты удовлетворен?

– Как невеста в брачную ночь.

– Не всем невестам так везет, да и ты рано радуешься. Сайт клуба открывается из кэша. Последнее обновление датировано апрелем. Я не тусовщик, но давно не припомню никаких громких акций в «Каньоне». Либо он закрылся на какой-нибудь ремонт, либо не сезон. А может, информация о руководстве неактуальна. Я поищу другие ресурсы на всякий случай.

– Валяй. Буду должен.

Я зажал телефон в кулаке. Ясности в нашей мистической истории не прибавилось, но поворот получился эффектным. Виталий Коршунов по прозвищу Ястреб (не факт, но допустим), удостоившийся особого упоминания в записной книжке погибшего Павла Рожкова, был довольно известной в городе личностью. Пусть в узких кругах светской тусовки, в среде глянцевых журналистов и ведущих вечерних телепрограмм, но все же известной. Без сомнения, карьера его заслуживала внимания и восхищения, потому что мне случалось бывать в «Каньоне», и я мог лишь подписаться под словами Петра: там было весело, сыто и пьяно. А еще это была одна из самых крутых в городе концертных площадок, на которой выступали многие столичные гастролеры.

Что же их связывает – холеного Коршунова и Рожкова, простого парня без амбиций, торговца кафелем и санфаянсом? И связывает ли что-нибудь? Может, я вообще не там ищу?

Мне срочно нужно было дергать домой, к интернету.

– Тома, закругляйся!

Звать дважды не пришлось: Томка уже ковыляла ко мне, вытирая слезы.

– Что случилось?

– Ничего! Дураки они все! Играть не умеют, все время мячик мимо меня летит!

«Они просто не хотят играть с девчонкой», – подумал я, но озвучивать эту мысль не стал.

Изгой
25 ноября

– Убили человека? – переспрашивает Маша. Глаза ее похожи на кошачьи. – Как?!

– Так… Можно ведь убивать не только руками, оружием, палкой. Есть миллион способов.

– Подробности будут? – интересуется Славка. На него сообщение Изгоя тоже произвело впечатление. Безучастным выглядит только Макс. Точнее, почти безучастным. Он разглядывает недогрызенный ломтик огурца, лежащий в блюдце. Взгляд сощуренных глаз – хищный.

– Можно и подробности, – отвечает Изгой. – Но сначала горлышко бы промочить, а?

– Еще?

– Ребята, вы не волнуйтесь, я угощаю. В конце концов, вы меня сегодня приютили. Я могу сходить в магазин, закупиться, как полагается. Мне бы только чью-нибудь куртку натянуть, а то свою я, похоже, оставил в ресторане.

– Не надо.

Славка встает из-за стола, открывает шкафчик буфета. Вскоре на столе водружается еще одна бутылка, правда, початая, но ее содержимого вполне достаточно, чтобы «промочить горло» и продолжить рассказ – самую тяжелую часть рассказа.

– Это тебя оросит, пилигрим?

Изгой кивает. Маша в свою очередь тоже отходит к холодильнику, достает остатки колбасы, сыра. Вскоре стол вновь накрыт. Вторая обеденная смена в пионерском лагере.

Изгой смотрит на наполненную рюмку. Он знает, что не имеет никакого смысла напиваться дальше. Одна – хорошо, две – замечательно, три – прекрасно, но когда счет идет на десятки, организм уже не реагирует и жизнь легче не становится. Тем более что сейчас на него вновь нахлынули воспоминания, от которых обычно хочется вздернуться на ближайшей лампочке…

Кафель. Рука, обмотанная вафельным полотенцем. Перекошенное лицо Кузнечика. В глазах – искреннее недоумение: «Почему я здесь и почему все это со мной происходит?!».

Ответов нет.

Так предначертано, старина.

Кузнечик
Ноябрь 2009

Кафель. Рука, обмотанная вафельным полотенцем. Льющаяся из крана вода. Заунывное «вжик-вжик» – кто-то из «слонов» надраивает штаны, сидя на полу. Один из самых черных дней в жизни.

Худой и невысокий Кузнечик сгибается пополам, ловя ртом воздух, словно окунь на понтоне.

– Дыши, – говорит Ястреб. – Дыши, только попробуй тут загнуться у меня!

Кузнечик старается изо всех сил. Удар в солнечное сплетение был очень сильным – казалось, жизнь закончилась, будто кто-то выдернул из розеток все провода сразу. Еще несколько мгновений, и парень рухнет на пол. В какой-то момент и сам Ястреб осознает, что переборщил, поэтому в его обычно развязный и агрессивный тон подмешиваются нотки испуга.

– Дыши, сынуля, э!

Кузнечик опускается на одно колено. Несколько рывков, и из горла вырывается хрип. Он справился.

– Вот, уже лучше! – со вздохом облегчения констатирует Ястреб. – А теперь я не слышу ответа!

– Спа… – выдавливает Кузнечик, но тут же срывается в кашель.

– Не слышу!!!!

– Спаси… пасибо, как дома…

– Что «как дома»?!

– Как дома побывал…

– А теперь всю фразу целиком! До трех считаю! Раз…

Кузнечик всхлипывает, но из последних душевных сил (физическими его и так бог обидел), выдает:

– Спасибо, как дома побывал.

Ястреб опускает свободную от полотенца руку на его плечо, крепко сжимает. Он хочет, чтобы парнишка поднялся на обе ноги.

– Как самочувствие, боец?

Кузнечик молчит. Он не знает ответа на этот вопрос, потому что вопрос выбивается из сценария. Этому их не учили.

– Не слышу!

Кузнечик бросает полный скорби взгляд на Павла. Он ищет в нем доброго полицейского. Напрасен труд.

Паша отворачивается к зеркалу. Наткнувшись на свое отражение – малопривлекательное отражение человека, который позволяет своему сослуживцу и земляку издеваться над тщедушным интеллигентом – предпочитает перевести взгляд на «слона», сидящего на карачках возле мойки с одежной щеткой в руках. В этой чертовой комнате одни зеркала, как в каком-нибудь доме культуры, балетного станка не хватает.

– Самочувствие, боец!!!

– Нормально…

– Не нормально, а хорошо! Повторить упражнение?

– Не…

– Что?!

– Не надо.

– То-то.

Кажется, экзекуция подходит к концу. На Кузнечике лица нет, но он понимает, что на сегодня всё, можно вернуться в расположение и лечь в кровать. Этот день, мать его, закончился, завтра будет другой… такой же дрянной, но этот – закончен. Сколько таких дней придется ему перетерпеть и переждать? Девяносто – сто? Надо собраться, взять себя в руки.

Все это читается в его глазах. Легкий бриз облегчения.

Это не ускользает от внимания Ястреба.

– Мы чему-то радуемся, боец?

Кузнечик поспешно мотает головой.

– Тогда вали отсюда… и позови кого-нибудь из своих.

Кузнечик останавливается у двери, оборачивается с испугом.

– Кого?!

– Любого. Кого не жалко. Кажется, у вас еще парочка некрещеных осталась, нет? Давай, давай, шевели сухожилиями!

Когда Кузнечик уходит, Ястреб разматывает полотенце, осматривает костяшки пальцев.

– Чертовы доходяги, руки об них переломаешь. – Он протягивает полотенце Павлу. – Развлекись на следующем.

Павел отрицательно качает головой.

– Чего ты?

Павел отходит к одному из умывальников, ополаскивает лицо, снова смотрит на свое отражение, уже с короткого расстояния. Какие-то маленькие подлые глазки глядят с другой стороны зеркала. Павел никогда не думал, что ему придется отводить глаза от себя самого.

Стыд? Трусость?

Рядом появляется еще одно лицо. В той паре глаз нет ни тени сомнения.

– Рефлексируешь, старина? Забыл, как тебя здесь отметелили полгода назад?

– Помню.

– А чего тогда?

Павел предпочитает не отвечать. У него нет ответа. Точнее, все ответы дерьмовые. Проявлять великодушие и благородство здесь не принято. Не по-пацански. Здесь совершенно другая среда, чуждая для него, едва не сожравшая на первых месяцах службы, но он как-то приспособился, слился с местностью. Старался быть как все, чтобы сберечь себя и вернуться домой прежним. Худо-бедно выбрался, преодолел, наступив на горло своим песням. Получал под-дых и сапогом в зад, бегал, крутился, маскировался под одеялом, когда пьяные деды бузили ночью в казарме… теперь все позади, теперь уже собственная стометровка до дембеля стартовала. Он заслужил свое право не вмешиваться и не участвовать, он просто хочет дотащить эту чертову солдатскую лямку до финиша и вернуться домой. Вернуться к себе самому.

Ястребу всего этого не объяснишь.

– Слушай, земеля, – тот кладет руку ему на плечо. – Ты не прав. Думаешь, я не вижу, как ты им потакаешь? Злой полицейский, добрый полицейский… Ты мне дисциплину в роте разлагаешь, добряк. Они о тебя скоро ноги вытирать начнут. Нам это надо?

Павел не может бесконечно отмалчиваться.

– Нужно, чтобы они обязательно боялись?

Ястреб замирает с раскрытым ртом. Поворачивает Павла к себе. Но прежде чем сказать хоть слово, скашивает взгляд в сторону «слоника», надраивавшего свои штаны. Тот уже начинает прислушиваться к разговору, утомительное «вжик-вжик» щетки замедляет темп.

– Серый, погуляй.

– Я не могу все бросить, – подает голос «слон».

– Я в тебя сейчас что-нибудь брошу, душара.

– Я не душара!

Боец нехотя поднимается на ноги и удаляется в расположение.

– Кузнечика там поторопи! – бросает ему вслед Ястреб. – Борзые все стали, давно не летали по казарме.

Парни остаются в умывалке одни. Им никто не мешает. Ястреб приближается к Павлу, их лица разделяют сантиметры.

– Паша, Паша… Не мешай мне, если не хочешь вспомнить молодость.

Павел краснеет, отводит взгляд. Смотрит на лямку ястребовской майки-алкоголички. Он никогда не выдерживал прямые взгляды, и даже сейчас, стоя перед земляком одного с ним призыва, одного роста и телосложения, чувствует уязвимость и даже никчемность.

– Они должны бояться. Как мы боялись. Круговорот воды в природе.

– И последние станут первыми…

– Чего ты там бормочешь?

– Ничего. Я спать.

– Все спать хотят.

– Так иди.

Ястреб ослабляет хватку. Он знает, что ни черта с этим чистоплюем не сделаешь. И как его угораздило попасть в одну команду с ним! Ей-богу, не будь он земляком, уложил бы сейчас лицом в кафель.

В умывалку входит очередной дух. Испуганный, затравленный, хоть и крепкий с виду. Когда-то на гражданке они все были борзыми, энергичными, смелыми, но здесь, в казарме, в первые месяцы службы похожи на турнепс. Сносят побои и унижения, потому что знают: пройдет полгода, они займут место своих мучителей и оттянутся по полной программе. Эту нехитрую истину в свое время Ястреб усвоил очень хорошо и теперь ни в чем себе не отказывал.

Круговорот воды в природе…

– Вызывали, товарищ младший сержант?

– Фамилия, боец!

– Куприн.

– Какая роскошная фамилия, Куприн, давно хотел тебе об этом сказать. Сюда ходи!

Ястреб снова наматывает полотенце на кулак.

Павел, не оборачиваясь, покидает умывальную комнату. Вслед ему летит глухой звук удара, всхлип и зычный голос младшего сержанта:

– Не слышу ответа, боец!

Павел бредет по казарме к своей кровати. В расположении тихо и темно. Дневальный на тумбочке в освещенном коридоре у входа что-то пишет в тетрадке. Дежурный по роте, сержант Бурчинский, он же Рыжий, тоже из их призыва, сидит на подоконнике, зевает. Павел сворачивает в свой ряд. Шагая по проходу, чувствует, как напрягаются молодые, лежащие под одеялами. Молятся, чтобы сегодня их миновала чаша сия.

Кровать Кузнечика расположена в самом конце, у окна, напротив кровати Павла. Сережа Кузнецов лежит с открытыми глазами. Смотрит на Пашу. Одеяло натянуто до подбородка. Ему страшно. Ему плохо. Ему хочется домой, к прежней жизни, в которой он, возможно, никогда не чувствовал себя комфортно (общество ломает белых ворон уже в начальной школе), но там его хотя бы не били в грудь кулаком, завернутым в вафельное полотенце.

Павел со вздохом отворачивается и ложится в кровать. Сна как не бывало, хотя день был долгим и тяжелым.

Ястреб больше не выпускал Кузнечика из цепких объятий. Он приметил его сразу, едва новобранцы после принятия присяги влились в дружный коллектив мотострелковой роты. Так Эдди Дюфрейн в «Побеге из Шоушенка» попал в поле зрения тюремных «сестер» и смог отбиться только ценой тяжелых увечий.

На утренних пробежках Кузнечик плелся самым последним, на подъем выползал медленнее остальных, портянки или носки не мог втиснуть в тесные берцы, постоянно натирал мозоли и норовил спрятаться в медсанчасти. Однажды уронил на землю снятый с предохранителя автомат. Словом, тормозил фантастически. Павел узнавал в нем себя – в начале службы тоже многое не давалось – но именно по этой причине у него не возникало желания глумиться над парнем.

Иначе вел себя Ястреб. Виталий Коршунов оказался злопамятным.

Вскоре после «крещения» в умывалке он вечером послал Кузнечика за булочками в чайную, но тот явился с пустыми руками, потому что буфетчица закрылась раньше времени и ушла домой. В тот вечер он его бить не стал, но когда ситуация повторилась и на следующий день, Ястреб отвел парнишку в сторону от курилки позади казармы и нанес несколько ударов открытой ладонью в лицо. Раз-два-три, не оставляя синяков, но очень сильно.

Вечерами по казарме Кузнечик ходил втянув голову в плечи. Ребята из его призыва ничем не могли помочь и, кажется, даже не изъявляли желания. Кузнечик выбивался и из их собственной среды. Он не был шустрым, покладистым, опаздывал в строй, не успевал доедать в столовой. От таких старались отстраняться даже земляки. Парень умудрился накосячить и в первый свой наряд по роте, в который заступил под командованием Ястреба. Намереваясь приступить к влажной уборке, Кузнечик запнулся о ведро с водой и залил пенным раствором всю «взлетную полосу» – длинный проход в расположении, предназначенный для построения личного состава. Обошлось без побоев, но той же ночью Сережка уснул в свою двухчасовую смену на тумбочке и пропустил появление в казарме дежурного по части майора Степанова. Майор тихо прошел по коридору, остановился напротив спящего бойца, сделав знак Ястребу помалкивать, и зычно заорал:

– Рота, тревога!!!!

Кузнечик вздрогнул и тут же с грохотом свалился на пол. Пристегнутый к ремню штык-нож больно ударил его в пах.

– Как лошадь дрыхнет, стоя!!! – ржал толстый майор. – Товарищ младший сержант, проведите воспитательную работу и доложите!

И Ястреб, разумеется, провел воспитательную беседу тут же, не отходя от кассы. Заменив Кузнечика на посту другим сонным дневальным, которого поднял с постели, он отвел парнишку в умывальную комнату и оттянулся от души. Бил в лицо, стараясь не оставлять синяков, в грудь, в пах, в живот… остановился лишь когда Кузнечик припал на одно колено и уронил на бледно-желтый пол несколько алых капель.

Да, в ту ночь Ястреб сдержался, но хищник, вкусивший кровь, уже не может остановиться. Поэтому случившееся в начале декабря было предопределено. Павел Рожков ожидал, что закончится чем-нибудь подобным, но вмешаться не мог… или не хотел, черт его знает. Он не чувствовал в себе достаточной воли, чтобы предотвратить неизбежное. Он попытался однажды вмешаться, когда Кузнечик отхватил очередную оплеуху за не вовремя принесенную сигарету. Они сидели тогда в беседке-курилке позади казармы, Ястреб пребывал в прекрасном расположении духа, поэтому решил немного развлечься – послал Сергея Кузнецова за куревом в соседнюю мотострелковую роту к своему приятелю. Приятель, разумеется, отправил парня обратно с просьбой «послать старика Коршунова в задницу». Таким образом, Кузнечик вернулся в курилку не только с пустыми руками, но и с приветом.

Ястреб лягнул его ногой в зад.

– Ну зачем? – вмешался Павел. – Это же подстава. Кеша ему ни хрена не даст, ты же знал.

– Ты у нас такой сердобольный? – осведомился Коршунов. – Метнись вместо него.

Павел побагровел.

– Не перебор?

– А почему нет?

Глаза Ястреба не смеялись. Кажется, именно в этот самый момент Павел понял, что ни наличие общей малой Родины, ни одинаковый срок службы и воинский статус не спасут его, если он снова попытается внести коррективы в педагогический метод младшего сержанта Коршунова.

Декабрь 2009

Даже трезвый Ястреб представлял для духов немалую опасность, а пьяным он превращался в чудовище. Правда, выпивал редко. Так совпадало, что в те дни, когда дедам удавалось раздобыть в соседнем гражданском поселке самогон, в части дежурил матерый волк – заместитель командира по воспитательной работе подполковник Панарин. Это был зверь: он не спал всю ночь, шарахался по части, заглядывал в казармы и сверял число лежащих под одеялами бойцов со списком личного состава. В таких случаях Ястреб ставил на «палево» – дозор возле окон – молодых и тихонько посасывал горилку в каптерке, никому не мешая.

Но в тот вечер, в декабре, улыбнулась удача. Литровый жбан первача – и никакого шухера!

После отбоя молодые бойцы нырнули под одеяла и старались не отсвечивать. Кузнечику не повезло изначально, он заступил в наряд с двумя своими сослуживцами. Дежурным по роте назначили Стасика-Комарика, человека безобидного и бесхребетного.

К полуночи, когда Сережка Кузнецов встал на тумбочку, деды в комнате отдыха уже накачались по самое не балуйся. Павел выпил всего три рюмки и сидел в расположении на табуретке возле колонны, смотрел телевизор. Это была суббота, подъем утром ожидался на час позже. Со своего места Паша видел и Кузнечика на боевом посту, и дверь отдыхалки.

Ястреб выплыл в расположение в двенадцать-ноль-пять в майке и трусах. Вышел на середину коридора, остановился перед тумбочкой дневального и долго смотрел на молодого.

– Смирррнаааа, байец!!!!! – проорал Ястреб.

Кузнечик вытянулся как струнка. Но этого оказалось недостаточно.

– Я сказал, смиррррнааа!!!!!

Парнишка старался изо всех сил. Глаза хлопали без остановки, губы дрожали. Он пытался предугадать направление удара и судорожно елозил по телу руками, соответственно, и стойка «смирно» не удавалась.

– Ссышь, брателло?! Правильно делаешь!

Широкий замах. Кузнечик все же не успел сгруппироваться. Да и не положено ему было по уставу закрываться, если в тебя летит кулак бухого в стельку деда.

Удар оказался такой чудовищной силы, что даже Павел подпрыгнул на своей табуретке. Кузнечик хватанул ртом воздух и рухнул на своего обидчика как подкошенный. Ястреб удержался на ногах, оттолкнул от себя жертву, схватил рукой за горло и прижал к стене.

– Я принесу вам благую весть, духи!!! – орал полоумный Коршунов. – Я здесь, чтобы открыть вам истину!!!

Он оставил Кузнечика на посту (тот медленно осел на пол, не подавая признаков жизни), вошел шаткой походкой в расположение и включил свет.

– Ррррота, подъем!!!!!!!!!!

В ответ понеслись крики старослужащих, не участвовавших в пьянке:

– Ястреб, ты задолбал!

– Иди на хрен, Коршун, дай выспаться!

– На том свете отоспитесь, сукины дети!!! Подымай молодых, всех до единого!..

Это была чудовищная ночь. Духи летали по казарме, сшибая углы и разбивая в кровь руки и ноги. Тут и там раздавались стоны. Четверо пьяных дедов во главе с Ястребом поставили на уши почти всю роту. Кто-то умудрялся спать, кто-то не принимал участия в избиении, некоторые из земляков Павла ушли от греха подальше в качалку, к гантелям и штангам. Павел же сидел в полнейшей прострации возле своей колонны и смотрел в телевизор, ничего не видя и не слыша. На каждый удар и вскрик он вздрагивал, но ни помешать, ни абстрагироваться не мог.

Он уже собирался пойти лечь в кровать, но когда поднялся, его усадила обратно жесткая рука.

– Сидишь? – проблеял Ястреб. Глаза горели огнем, возбуждение достигло наивысшей точки. – А где твоя солидарность с прогрессивной частью человечества?! А?!

Павел краснел и молчал.

– Сучонок ты чистоплюйский.

И Ястреб отвесил ему смачную пощечину. Павел слетел с табуретки…

Нет, он не бросился в драку. Не полез отстаивать свою поруганную дедовскую честь. Он просто уселся на полу возле колонны, потирая щеку. Сердце билось как полоумное.

Ястреб все-таки сделал это – поднял руку на земляка. Переступил черту. Теперь их отношения изменились, они никогда не станут прежними, и даже если Ястреб завтра, протрезвев, попытается сгладить острые углы, процесс необратим. До дембеля Пашке придется несладко.

Все дело в том, что с тумбочки дневального на него глядели полные безнадеги глаза Кузнечика. И было в его взгляде кое-что еще.

Злорадство.

Точно, злорадство!

Ничего не соображая, Павел поднялся на ноги и направился в комнату отдыха, где остались следы дедовского пиршества – тарелки с овощной закуской из магазина, пара огурцов и кусок копченой колбасы. Все было обильно посыпано хлебными крошками. В бутылке еще оставалось немного самогона. Павел схватил ее, запрокинул голову и вылил в себя остатки. Вышел из комнаты, остановился возле тумбочки. Кузнечик все так же сидел на корточках, схватившись за живот. Если бы он в этот момент смотрел в другую сторону, глядишь, ничего бы и не случилось. Но он, дурашка, смотрел на Пашу снизу вверх, как смотрит собака на хозяина, допустившего промашку. И еще эта примесь злорадства…

Не раздумывая, Павел двинул ему кулаком в голову. Кузнечик завалился на бок.

– Не надо так борзо смотреть! Чертов дух!!!

И, не оглядываясь, отправился спать.

А воскресенье выдалось жестким. Старики страдали похмельем. Замполит, явившийся в роту перед самым подъемом, почуял запах пиршества уже с порога. Проветривание и тщательная уборка не помогли.

После завтрака в роту явился комбат и два командира взвода. Дежурный по роте и смена дневальных были вызваны в канцелярию на допрос. Ястреб, бледный и осунувшийся, сидел на своей кровати в углу казармы и провожал делегацию взглядом прищуренных глаз. Смотрел на них и Павел. Последним в колонне арестантов шагал Кузнечик. Он припадал на одну ногу и держался за живот. Паша сделал вывод, что у парня что-то болит.

И тут ему стало вдруг страшно. Не за себя и свою шкуру – за пьянку их максимум отправят на губу на пару дней или лишат лычек – а за тщедушного паренька. Павел смотрел, как Сергей исчезает за углом коридора, и уже начинал молиться. Память тут же подсказала ему, что Кузнечика сегодня не было на завтраке… он вообще его утром нигде не видел.

Они его повредили?

Ястреб сидел как на иголках, перекидывался мрачными взглядами со своими товарищами по пьянке. Возможности переговорить не было – в расположении остался командир первого взвода прапорщик Гаев. Он хоть и был пофигистом, но при желании мог навалять. Дело пахло керосином, поэтому перед ним старослужащие предпочитали не светиться.

Допрос у комбата в канцелярии продолжался около получаса. Павел успел за это время покурить на крыльце казармы, зачем-то зашел в библиотеку (на самом деле хотел уйти подальше от расположения), полистал свежие газеты, вернулся. Застав бесцельно блуждающих по казарме сослуживцев, напрягся еще больше. Ястреб все так же валялся на своей кровати, глядя в окно. Гаев не делал ему замечаний. Ястреб был одним из его любимчиков – отличник боевой и политической подготовки, прекрасно показывал себя на стрельбах и не давал спуску молодым…

Когда в коридоре раздались звуки шагов комбата (их ни с какими другими не спутаешь, так шагает настоящий командир, способный спустить шкуру), оцепенение как ветром сдуло.

– Рота, становись!

Комбат появился в проеме коридора. Бойцы подобрались. Повторять команду не пришлось. В течение нескольких секунд все, кто находился в казарме, оправились и выстроились на взлетке. Из-за спины комбата вышел Стасик-Комарик. Поправляя на поясе штык-нож, он вышел на середину расположения.

– Рота, становись! – неуверенно продублировал он команду.

– Комарин, собрать всех до единого! Послать за теми, кто на улице. Бегом, марш!

У Павла внутри все оборвалось. Он понял, что кто-то из бойцов раскололся на допросе. Осталось выяснить кто. Впрочем, это было уже не важно.

– Пипец духам, – пробормотал стоявший рядом Ястреб. – Настучали, суки.

Павел даже не повернулся. Настучали, значит, настучали, так тому и быть. Лишь бы с этим хилым чертом Кузнецовым все было в порядке.

Комбат прошагал на середину. Из коридора канцелярии вышли все остальные – двое свободных от смены дневальных, в том числе Кузнечик, замполит и командир второго взвода. Павел всматривался в лицо Кузнечика и пытался угадать, что произошло. Увы, лицо парнишки оставалось непроницаемым. С минувшей ночи (впрочем, даже раньше, уже несколько дней, если точнее) лицо его вообще ничего не выражало. Он ушел в себя.

Наконец, вся рота была в сборе.

– Равняйсь! – скомандовал Стасик. – Смирно! Равнение на…

Он приложил руку к козырьку фуражки, развернулся на каблуках.

– Отставить!

В расположении повисла тишина. Комбат молчал. Старший лейтенант Березин, не намного опережавший в возрасте своих подчиненных, заложив руки за спину, покачивался на каблуках и всматривался в лица. Желваки ходили ходуном. Комбата боялись. Ни у кого не вызывало сомнений, что он сделает блестящую карьеру в армии – у парня были все задатки боевого генерала. Удивительно, что он торчал здесь, в отдаленном дальневосточном гарнизоне, но, судя по всему, отчаянно пытался отсюда вырваться.

Он заговорил.

– Коршунов, Петров, Бурчинский…

Павел замер в ожидании своей фамилии. Если комбат вызовет и его, дело плохо.

– …Рожков! Выйти из строя!

В абсолютной тишине четверо старослужащих выступили вперед, развернулись, замерли лицом к роте. Выглядели они как приговоренные к казни. Все, кроме Ястреба. Он улыбался, и это была улыбка хищника: «Ваша взяла, гражданин начальник, отпишите мне два десятка ударов плетьми, а потом я сверну стукачу шею».

Старший лейтенант вышел в центр прохода и, по-прежнему держа руки за спиной, принялся чеканить шаги и слова:

– Есть в нашей доблестной мотострелковой роте, призванной охранять покой мирных граждан и сохранность военного имущества, небольшая горстка отщепенцев. Несмотря на все наши педагогические усилия, направленные на патриотическое воспитание подрастающего поколения, кто-то кое-где у нас порой честно служить не хочет…

Старший лейтенант был в своем репертуаре, сыпал лозунгами, но никто в здравом уме не рискнул бы ответить на этот сарказм. Очень многое скрывалось за гуляющими желваками, и гауптвахта – далеко не самое жестокое наказание. Попахивало марш-броском на десять километров в полном снаряжении. В прошлый раз, когда комбат наложил на роту подобное взыскание, Рожков едва дошел до финиша.

– Вглядитесь в эти лица, – продолжил Березин. – Перед вами настоящий цвет нации. Гиганты мысли, гордость России, ее форпост. Когда недремлющий враг в лице ястребов НАТО и израильской военщины сомкнет кольцо вокруг нашей беспартийной Родины, именно они, эти славные ребята, отличники боевой и политической подготовки, выйдут на защиту мирного сна своих матерей и отцов, братьев и сестер. Кто-нибудь из вас сомневается в этом?

Рота молчала. Никто не решался даже шмыгнуть носом, не говоря уж о том, чтобы ответить на четко поставленный вопрос. Но с комбатом такие штуки не проходили.

– Я спрашиваю вас!!! – рявкнул он во всю мощь своих офицерских легких. – Кто-нибудь сомневается в моих словах?!

– Не-ет, – прогудела рота.

– Отставить, доходяги! Ответить по уставу!

Бойцы, как один, взяли в грудь побольше воздуха и огласили казарму чеканным воплем:

– Нкак нет, тарщ-старш-нант!!!

Березин прищурился, в уголке рта залегла ухмылка.

– Меня радует ваша солидарность. Значит, мы с вами понимаем друг друга. – Комбат остановился так, чтобы видеть обе шеренги, расставил ноги циркулем. Павел подумал, что в эти минуты он был очень похож на гестаповца в бараке концлагеря.

– Так вот, бойцы. Я предлагаю брать пример с нашего передового отряда рейнджеров! Каждого из вас… – Старший лейтенант двинулся вдоль первой шеренги, которую составляли, в основном, новобранцы, отслужившие не больше двух месяцев. – …Каждого из вас они прикроют в бою своим телом! Пусть по ночам в казарме они делают из вас отбивные, унижают, возят лицом по писсуарам и ни в грош не ставят ваше человеческое достоинство, зато на передовой они обязательно бросятся вместо вас в пекло.

Березин резко развернулся на каблуках. Теперь он стоял напротив Ястреба и просто пожирал его глазами. Павел, стоявший по правую руку от Коршунова, не выдержал психологической атаки, опустил голову.

– Вот видите, младший сержант, вашему товарищу стыдно. А вам, судя по всему, глубоко насрать.

Ястреб покраснел, поджал губы, но, надо отдать ему должное, держался стойко. Кажется, он даже не моргал.

– Я не слышу ответа, младший сержант Коршунов.

– Вы не задали вопрос, товарищ старший лейтенант. Иначе я бы ответил.

По шеренгам бойцов прошел легкий ропот. Березин прищурился еще сильнее. Его просто перекосило. Даже Павел, высматривавший трещины в деревянном полу, отвлекся от своего занятия. Увиденное его не обрадовало.