Текст книги "Канал имени Москвы. Том 2"

– Князь-призрак, – отчетливо произнес Брут. И тяжело вздохнул, словно смертельно устал. Хома обернулся: голова брата была запрокинута, а глаза незрячи.

– Брутик, – ласково позвал Хома. Он уже видел боковым зрением, что происходило с другой стороны лодки: она действительно ходила кругами и теперь была готова напасть. Но на берегу…

Мрачный призрак, князь их, грешных, неприкаянных, стоял на одиноком утесе в окружении воинства мертвецов.

«Вот и все, – подумал Хома. – Мы в западне! В мышеловке».

А затем он… вдруг любяще улыбнулся, положил свое весло на колени и обнял Брута. Тот никак на это не прореагировал. А Хома почувствовал, как холодный взгляд князя-призрака притянул его. Будто щупальцами пробежал по всему, что было в нем живым, стремясь поскорее выстудить это тепло. Но Хома лишь крепче обнял брата.

– Вот и пришла наша погибель, Брутушка, – сам того не сознавая, произнес он. – Ничего, ничего, братик…

Свинцовая вода за бортом будто вскипела, выдавливая из себя нечто непереносимо ужасное. Хома увидел два перепончато-водянистых глаза и как из центра этого бурлящего котла стала подниматься она – Тварь, младшая сестра Тени, чудовищная королева этих вод.

– Ничего-ничего…

Она вставала долго, поднимаясь прямо над лодкой; основание щек и подбрюшье у нее оказались до непристойности бледно-серыми, а еще этот запах…

Она застыла. В ее глазах не было даже кровожадного интереса – просто немигающий функциональный взгляд змеи; чуть склонила морду, прицеливаясь для завершающего броска.

– Ничего, братик…

Хома вдруг подумал, что чего-то по-настоящему важного так и не сказал брату, и больше всего он хотел бы сейчас произнести вслух, – и чтоб Брут это услышал, – как он его любит. Но брат казался совсем безжизненным, и так было всегда, пока перемена не заканчивалась. И Хома обнял его из последних сил и приготовился умирать.

Взгляд князя-призрака отпустил его. И переместился на водную тварь. Та зашипела и дернулась – длинная шея покачивалась над лодкой. Хома обрадовался этим нескольким подаренным мгновениям жизни и даже успел устыдиться своего малодушия – ведь совсем недавно он сам готов был прыгнуть от ужаса за борт.

Он не понял, что произошло. Только увидел прорезанную бороздку в основании шеи чудовища. И еще одну. И фонтанчик брызг где-то за лодкой. Потом, как будто в замедленном времени, Хома распознал, что слышит звуки выстрелов. Одна из пуль отрикошетила в воду, другая, видимо, застряла в шкуре чудовища. И хотя пули не причинили ей видимого вреда, тварь неожиданно высоко заревела, откидываясь назад, плюхнулась на спину и, вызвав большую волну, медленно ушла под воду.

Лодка качнулась. Хома увидел, что вместо лап у чудовища длинные ласты, все в роговых наростах, и как оно, шевеля ими, медленно прошло под дном катамарана. Хома услышал собственный нервный смешок и горячо прошептал Бруту:

– Похоже, рано помирать нам, братишка…

Большая парусная лодка находилась очень далеко. Не в Пестовском море. Она двигалась по каналу. Хома никогда не представлял, что кто-то может попасть со столь приличного расстояния в цель, даже такую крупную. А потом осознал, что вокруг вовсе не стемнело, а ярко светит солнце. И нет никакого причудившегося ему одинокого утеса скорби. И сурового призрака в развевающемся плаще и в окружении мрачной свиты. Но большая парусная лодка двигалась к берегу. Ровно в то место, куда вздумал направиться Брут.

«Нам теперь, наверное, поздно сворачивать с этой дорожки», – подумал Хома. Сощурив глаза, он пытался разглядеть, вправду ли видит на берегу какое-то движение. Затем обернулся к брату.

– Ну что, в Рождественно? – спросил он, не особо рассчитывая на ответ.

Поза Брута не изменилась.

– Рождественно, – пробубнил Хома. – Ну что ж, по крайней мере, смогу поблагодарить нашего спасителя.

Глава 7
В Рождественно

1

«Здесь нет живых, – подумал Федор. – Мы не найдем здесь ничего, кроме призраков».

Водная тварь вроде бы оставила в покое эту далекую странную лодочку о двух корпусах, и теперь Федор мог внимательней рассмотреть берег.

– Аква, нам обязательно заходить сюда? – спросил он, убирая оружие. – Ведь времени совсем в обрез.

Девочка кивнула. Было видно, что ей тоже не по себе: еще недавно раскрасневшиеся от слез щеки впали, румянец покинул их.

– Я же говорила, мне брат Фекл велел плыть сюда, если… – Голос дрогнул, попыталась это скрыть. – Если будет совсем плохо. Если его не станет.

Федор помолчал. Затем направил лодку к берегу. Выходило, что брат Фекл метался между своей верой и реальностью, которая не умещалась в догму. А может, между тем, во что эта вера выродилась, и милосердием, желанием спасти девочку. Она успела ему многое рассказать о своем наставнике. Насколько же на самом деле были плохи дела, если в случае своей смерти старик мог доверить Акву только призракам.

– Мы уязвимы в тех местах, где были когда-то очень счастливы, – вдруг сказала девочка. – Брат Фекл мне не верил, а я так поняла из «Деяний Озерных Святых». Потому что так случилось с моим отцом.

«О чем это она?» – Федор даже не успел удивиться. Она еще все твердила о «каком-то месте», связывающем их с Евой, – именно там Лабиринт постарается забрать ее, как только лодка Петропавла покинет Пирогово, но… В лежащих впереди мрачных землях у Федора с Евой не было никаких счастливых мест. Равно как и каких-либо других. На перепутьях этих дорог они никогда не встречались прежде. Только он не успел задать свои вопросы, потому что на берегу все стало меняться. Внезапно почернели тучи, вспарывая небо набухающими спиралями, и стало темно, как перед грозой. Однако вместо привычной в таких случаях духоты в лицо повеяло пронизывающим холодом. И тоскливая тяжесть легла на сердце. Аква печально вздохнула; тьма обступила лодку плотной завесой, хотя за ее пределами угадывался яркий летний день.

«Вот и хозяева, – подумал Федор, глядя, как в плотном мраке на берегу зажигаются изливающие сумрак точки глаз, как пустые взгляды медленно фокусируются на их лодке и начинают гореть стынущей ненавистью. – И похоже, они нам совсем не рады».

«Уходите отсюда, пока не поздно. Прочь!» – услышал он внутри себя непререкаемой тяжести повеление, и рука, словно непроизвольно, легла на румпель, отворачивая лодку от берега. И сразу же он почувствовал, как в руку возвращается сила и вокруг становится чуть светлее, а тоска постепенно отпускает сердце.

«Нечего здесь делать, в этой темноте, страхе и ненависти», – с облегчением подумал Федор. Но в следующий миг до его ушей долетел слабый дрогнувший голосок девочки:

– Нет, пожалуйста, нам туда…

– Аква… – хрипло позвал Федор.

– Надо…

Он помедлил долю секунды и увидел, как вслед за глазами начинают угадываться сумрачные силуэты, огромная толпа, скрытая тьмой.

– Аква, – нагнулся он к девочке, говорил почти шепотом. – Ты понимаешь, кто они?

Та прижалась к нему, придвинулась вплотную и, сама не замечая, пропихнула ладошку в его руку. Ладошка показалась Федору ледяной. Но девочка кивнула, и голос, совсем недавно блеклый и обессиленный, будто его выжали, немного окреп.

– Помнишь, я ведь сказала, что иногда помогают мертвые, – произнесла она.

«Не похоже, что здесь кто-то собирается нам помочь, – мелькнула мысль. – Дочь капитана Льва такая же своенравная и бесстрашная, как ее отец… Но хорошо, будь пока по-твоему».

Федор вернул лодку на прежний курс. И эта леденящая ненависть на берегу сразу же снова сгустилась.

«Тебе еще предстоит научиться отваге, Аква, – думал он. – И научиться отличать ее от безрассудства, как научился капитан Лев. Но если ты считаешь, что нас ждут здесь некоторые ответы, хотя бы небольшая их часть, то я готов рискнуть».

«Кто вы такие?» – снова мрачной тяжестью дохнуло с берега.

– Просто путники. Идем с миром, – отозвался Федор. – И нам нужна помощь мертвых.

Если понятие «гробовая тишина» действительно существует, то в следующий миг повисла именно она. Уши словно потеряли умение слышать. Лишь струйки ледяного ветерка, как щупальца, прошлись по ним и по лицу Федора. Он уже хотел было назвать себя и девочку, когда неожиданно, будто говорящий находился совсем рядом, скрипучий голос произнес:

– Смотрю, тебе не занимать наглости, молодой гид.

Федор ждал. Щупальца ледяного дыхания отпрянули. Во тьме на берегу проявились очертания закутанной в плащ фигуры. Фонарик в бледной, как у утопленника, руке загорелся болотным огоньком, зловещая тень легла на высохшее лицо.

– А я смотрю, тебе известно обо мне, – сказал Федор.

– Мне много чего известно, – отозвался голос, причем так, словно между словами были пустоты и из них веяло могильным холодом. – О тебе – что ты связал несвязываемое. Еще больше все запутав.

Федор ждал. Молчание в этом месте могло быть лучше любых слов. Наконец стоящий на берегу подул на фонарик. И болотный огонек угас, тьма же вокруг, напротив, начала рассеиваться. Постепенно стали проявляться… Федор почувствовал, как у него слегка пересохло в горле. Оказывается, закутанная в плащ фигура была окружена воинством огромных псов. Это их глаза горели в темноте. Сейчас свирепая ненависть гасла, уступая место маслянистому блеску. Но все равно что-то жуткое, неправильное оставалось в их облике и в том, как они стояли, – не взятые на привязь, псы выстроились ровными колоннами, как верные солдаты.

Стоящий на берегу расхохотался и скинул за спину свой плащ. Один из псов тут же подхватил его. У Федора дернулась щека. В мертвой морде пса проступило что-то невозможное, и… Федор как-то сонно усмехнулся, тряхнул головой.

«Они не совсем мертвые? Не живые. Но и… – В горле запершило еще больше. Вопрос, конечно, звучал нелепо, и он тут же его поправил: – Они не совсем псы?»

Тот, кто скинул плащ, расхохотался еще громче. Сделалось светлее, появилась возможность разглядеть его получше.

«Почему на нем этот ненормальный потрепанный и как будто бутафорский китель? Генеральский, с аксельбантами, галунами и шевронами? Зачем этот парик и треуголка, словно здесь ставят какой-то жутковатый любительский спектакль о временах Наполеоновских войн с псами вместо гренадеров?»

Эти вопросы тоже, конечно же, были нелепыми. Потрепанный генеральский китель оказался накинутым на тщедушное высохшее тело старика. Очень узнаваемого, только никогда прежде… Взгляд у старика был сильным и проницательным и словно до пронзительности живым. И Федор вдруг все начал понимать.

«Ну конечно! – подумал он. – Здесь, в Рождественно, находилось поместье. – Федор понял, кто стоит перед ним. – Здесь была их фамильная усадьба. Сюда, в свой дом, он и вернулся».

2

Несколькими часами ранее, когда Федор беседовал с Аквой у заградительных ворот, Ева пробудилась от ночного кошмара. Лодка стояла в тишине у Пироговского причала, лишь легкий ветерок и плеск волны. Девушка сделала глубокий вдох. Это надвигающееся с разных сторон удушье, от которого трясло тело и сдавливало грудь, ей просто приснилось. Как и… что? На востоке занимался рассвет, светлело небо, разрезанное яркими полосками, но с противоположной стороны, где, как поняла Ева, Пирогово переходило в Клязьминское море, еще стояла густая тьма.

«Москва в той стороне, – подумала девушка. – Нам туда».

С вечера Петропавел объявил, что не стоит больше испытывать терпение хозяев. Взгляды окружающих действительно становились все более мрачными, и появились монахи. Петропавел вышел встречать их без оружия. Монахи потребовали, чтоб они убирались немедленно. Но старый гид возразил, что договор был не таким и очень хорошо оплаченным и прежде надо убедиться в безопасности озер для судоходства.

– Тебе самое время подумать о собственной безопасности, – заявил тот, кто говорил от монахов. – Мы больше не можем ее гарантировать.

Потом, словно смягчаясь, добавил:

– Блуждающий водоворот отвернул, путь свободен.

Присутствующие при споре капитаны не рискнули перечить монахам, хотя до этого увлеченно расспрашивали гидов об их путешествии.

– Я должен убедиться сам, – сказал Петропавел. – Если вода спокойна, то на восходе мы уйдем.

– Дело твое, – нехорошо усмехнулся тот, кто говорил от монахов. – Скажу лишь, что, как заметил, Пироговское братство надело желтые повязки, дабы усмирить праведный гнев. И на завтрашней утрене мы еще раз помолимся в Храме Лабиринта, чтоб лодка гидов ушла без проблем. А там уж не обессудь. Не все в руках Возлюбленных, но все в руках Господа.

На этом монахи удалились.

– Каков негодяй, – в сердцах обронил Петропавел. – Вздумал шантажировать.

Капитаны то ли понуро, то ли пристыженно молчали и так же, не сказав больше ни слова, разошлись. Лишь один из них незаметно сунул в руки Петропавла фрагмент карты. Как позже выяснилось, там крестиком была обозначена безопасная заводь, чтоб переждать, если появится блуждающий водоворот. Но эта заводь осталась позади и в стороне, а Петропавел не хотел возвращаться.

– Выставить на ночь вооруженную охрану, – распорядился он. – По периметру. На восходе снимаемся с якоря.

Возможно, это возникшее напряжение и было причиной ее ночного кошмара, думала Ева, бесшумно покинув лодку, дабы немного пройтись, прояснить голову. Ее не пугали таящиеся в темноте головорезы или вооруженные религиозные фанатики, готовые напасть. Она знала, что это не так и охрана, в общем-то, не нужна. Дело было в чем-то другом.

Что она видела? Просто дурной сон. Или… не совсем так? Ева вышла к воде. Свежий ветерок обдувал лицо. Теперь и западная часть неба начала светлеть. Она шла по искусственно насыпанной дамбе, и вдруг это удушье из сна вернулось. Девушка остановилась. Почему-то с тоской подумала об этой отмеченной стыдливым капитаном крестиком безопасной заводи. Что-то было не так. Сон. Ночной кошмар, она видела что-то очень плохое.

Она повернула обратно. Дышать сразу же стало легче. Ева остановилась, нахмурилась. Она видела что-то очень плохое – страшное место, в котором никогда не была прежде, да только…

– Там были каменные фигуры, поддерживающие на плечах что-то очень тяжелое, – хрипло произнесла Ева. – И…

Да, мрачные фигуры в полутьме, и что-то приближалось, неумолимо надвигалось со всех сторон, сдавливало, от чего так трудно было дышать. Сама того не замечая, Ева снова обернулась, глядя на темную водную даль, уходящую в сторону Москвы. Это был лишь плохой сон, а сейчас небо светлело, и тени ночного кошмара развеивались. Так что же она пытается там рассмотреть? Восход уже близок, и на восходе им уходить. Ее уже звали, пора возвращаться. Сейчас она так и поступит.

Ева двинулась к лодке. И это смутное ощущение чего-то важного, упущенного из виду, стало проходить. Дыхание действительно наладилось, неприятное воспоминание о сне покидало сердце. Каменные фигуры, подумаешь?! Правда, что-то с ними было не так, но… «Там было еще множество лучей. Каких-то темных лучей, которые сходились в одной точке, где фигуры…»

Ева словно наткнулась на невидимый барьер. Она вспомнила. Сон был совершенно ненормальным. Это были не лучи, не совсем, темная вода в каждом из них, по ней ползло, приближалось… И ощущение, что надо бежать, но не было выхода.

«Я видела во сне лабиринт», – подумала Ева. И дернула головой. При чем тут лабиринт? Всплыло какое-то дурацкое слово. Словечко из школьного курса. «Я видела лабиринт. Только… необычный. Он был живым. Хищным и живым. И очень не хотел, чтобы я догадалась о нем».

Ева поморщилась. Конечно, просто ночной кошмар. Но… Что-то вновь заставило ее обернуться. А потом холодная рука шевельнулась и легла на сердце девушки.

«Дело ведь не в дурном сне?»

Там. Взгляд Евы застыл. Теперь это ощущение игнорировать стало очень сложно. Там, где сейчас светлело небо и где она должна была что-то разглядеть.

«Туда нельзя, – внезапно подумала Ева. – Это там, впереди, по пути к Москве. Там что-то очень плохое. Я его пока не вижу, но оно там – это место. И нам нельзя туда плыть».

3

Что-то поменялось в мертвом лице, как будто сменили маску, и оно, как и глаза, казалось живым. Ушла ненависть, старик испытующе посмотрел на Федора и улыбнулся.

– Что ж, молодой гид, все возможно… Только китель-то не генеральский. – Глаза весело блеснули. – Выше бери: фельдмаршал-генералиссимус! А, как, мои чудо-богатыри?!

По колоннам псов, что до сих пор не проронили ни звука, прошлась волна одобрительного гула. Федор все еще напряженно молчал.

– А насчет Бонапарте… Толковый был хлопец, задиристый. Высоко молодым орлом летал. – Он задорно подмигнул. – Да пообломал бы я ему крылья. – Рассмеялся. – А может, и нет! Жаль, что при жизни так и не встретились в сражении.

Еще несколько секунд на губах старика играла мечтательная улыбка. Затем он сказал:

– Да, ты прав, молодой гид. Здесь, в Рождественно, было поместье Суворовых. Здесь оно пребудет. Ну с чем пожаловали? Почему пришли не общей дорогой? И с чего это устроили на берегу такой шум-гам-пальбу?

Федор постарался было объяснить, что пришлось отогнать водную тварь, а насчет не общей дороги ему невдомек, но старик перебил его:

– Да знаем мы все! Не трать слов попусту. Лабиринт, значит?.. Давно такого не было, посчитай, со времен капитана Льва. О его дочери нам тоже хорошо известно. – Старик неожиданно ласково посмотрел на девочку. – Зря столько тянула, Аква.

Та лишь коротко всхлипнула и крепче прижалась к Федору. Старик насупился и с наигранным укором пояснил:

– Твой наставник был мне большим другом. – И тут же весело добавил: – При его жизни! На девятый день мелькнул тут. О тебе хотел справиться, да не успел, задержаться не смог. Ничего, после сороковин побеседуем. – Улыбнулся Акве. – От тебя он таил кое-какие секреты, приходилось, но лишь потому, что берег. – Прыснул. – Ведь, с точки зрения монахов, мы вообще не существуем. А, чудо-богатыри?!

И псы вновь отозвались дружным, насмешливо-одобрительным гулом. Лицо его вдруг сделалось серьезным.

– А вот с чего это нашей мамзель Несси напасть вздумалось – отдельный вопрос. Вообще-то она у нас смирная девочка. Я-то ее урезонивал, чтоб оставила тех бедолаг в покое, так брыкалась, голубушка… – Посмотрел на странную лодочку о двух корпусах; катамаран уже вошел в канал. – Тех сюда тоже посмертная воля гонит. Второго не чувствую, похоже, такой же необычный, как брат Фекл был. Оно, может, нам в помощь. Шибко ты все спутал, молодой гид, и как оно теперь вывезет… Ладно, никогда Суворов не избегал баталий, понял?!

И опять Федор не успел ничего сказать, как Суворов уже весело прыснул и с задорным укором поинтересовался:

– Чего стоишь как истукан? Проходите. Добро пожаловать в Рождественно! В дом не зову, не место там живым, среди моих побед, потех и разочарований; да здесь, на солнышке, вам самое место. Помогу, чем смогу. Немногим. Увы, немногое нам теперь по силам. И простите вы старика, что этого холоду да тени нагнал. Приходится иногда устраивать представления, а то беспокоят тут всякие.

4

– Пространство здесь, у Озер, издревле было со странностями, – продолжал рассказывать хозяин. – С хитринкой, путаным, но с тайным смыслом. Первые капитаны, о ком ты спросил, знали это и нашли подходящее слово – лабиринт. Хотя от всех известных лабиринтов тут конь не валялся.

Федор улыбнулся. Когда он спросил хозяина, как его называть, тот ответил, что, мол, как только что назвал: «хозяин»! А потом вдруг что-то мелькнуло в его насмешливом взгляде, что-то похожее на смущенную детскую просьбу. «Хотя… – Он помялся. – Ты ведь знаешь. При жизни Александром величали. Васильевичем по батюшке. Ты уж прости старика, но как же хочется иногда от живого еще раз „Александр Васильевич“ услышать. Так что не обессудь, милый, если не затруднит».

– Так что пространство здесь всегда было таким, – покивал хозяин. – Но то, что поселилось там, оно еще древнее. То ли живет в Лабиринтах, то ли само их создает, не знаю. Там нет ни вчера, ни завтра, и это тоже Лабиринт. Поэтому первые капитаны, оставившие книгу «Деяния Озерных Святых», умели предвидеть.

– Вы были знакомы? – спросил Федор.

Старик улыбнулся:

– Не со всеми. С первыми двумя – да! С Борисом и Глебом. Славные были храбрецы. Особенно Глеб по прозвищу Бык. Видел бы ты эту мощную бычью голову, ростру на носу его боевого корабля. Почему-то именно эти двое, Борис и Глеб, больше всего интересовали брата Фекла. Но путались люди и в поступках, и в мыслях и жизни свои путали, вот и пришлось капитанам оставить Книгу. Нарекли-то ее «Деяниями» уже потом, хотя для меня от гибели первых капитанов до сейчас всего миг пролетел. Их девять было, капитанов.

– Как и Священных чисел в Книге, – эхом откликнулась Аква. Это были ее первые слова, произнесенные на берегу. – Четыре, Два и Три – сакральные числа «Деяний». В сумме дает девять. И печатей столько же.

– Верно, – согласился Суворов, ласково кивнул девочке и неожиданно продекламировал: – «Девять печатей будут сорваны, когда армии Разделенных придут с севера: Четыре пса возвестят конец с восходом, Две смерти и Три вечерние зари, которые переживут немногие…» Мы провели с твоим наставником немало времени, Аква.

– Это из заключительной части, почти самые последние слова Книги, – пробубнила девочка, напряжение постепенно отпускало ее. – Пророчество о конце Пироговского братства. А… вы их видели… Разделенных?

Хозяин неопределенно пожал плечами:

– Трудно сказать. Не все слова капитанов были прямыми. А видел я много чего.

– Вот и брат Фекл так считал. Он в числах тайный смысл искал. А я видела одного. В детстве. Страшное и одновременно жалкое создание.

Здесь, на солнечной лужайке, были раскинуты походные шатры. А усадьба располагалась в глубине тенистого парка, за прудом с печальными лилиями, и оттуда действительно веяло холодом. Если смотреть не прямо, а как бы периферийным зрением, можно было заметить, что и сам дом тоже, словно призрак, выплывает из стылой тьмы. Федор смущенно отвел взгляд, перехваченный хозяином; тот кивнул, и на какой-то миг в глубине его глаз поплыли темные огоньки.

– Поэтому мое гостеприимство имеет известные пределы, – с вежливой улыбкой пояснил он; посмотрел на девочку, и прохладца покинула его голос, когда старик повторил: – Трудно сказать, что ты видела… Там много всего, в тумане и Пустоземье. Не знаю. По Книге выходило, что громада Разделенных грянет с севера, из-за Темных шлюзов. Брат Фекл меня много расспрашивал о тех землях, – махнул он рукой. – Мои чудо-богатыри далеко где гуляют. Это они здесь сбросили шкуры, а там им дикими псами бегать вольнее.

Федор еще раз перевел взгляд на берег, он понимал, о чем слова хозяина. Многие псы уже давно явили человеческий облик, хотя метаморфозы еще случались. Аква наблюдала за этим в ужасе, но из вежливости старалась не выказывать страха. Лишь опять просунула свою ледяную ладошку ему в руку. Весь берег действительно, как военный лагерь, был усыпан рослыми гренадерами, суворовскими чудо-богатырями в массивных медвежьих и волчьих шапках. Федор вдруг подумал: «А не они, в самом деле, являются псами Пустых земель?» И тут же услышал где-то в глубине себя жесткое и хлесткое: «Нет!»

Суворов с мягкой улыбкой смотрел на него. Рта не раскрывал: «Нет, не они. Но наши дела тебя не касаются. Скажу только, что моих парней, моих псов-оборотней, те боятся как огня».

С берега донесся какой-то шум. Солдаты, чудо-богатыри, помогали причалить катамарану.

– Ну вот, еще гости пожаловали, – в сердцах обронил хозяин. – Нет мне покоя.

Теперь Федор смог получше разглядеть незадачливых гребцов, которых совсем недавно спас от разъяренного чудовища мамзель Несси. Один что-то прижимал к груди и, казалось, со страху с трудом перебирал ногами. Видимо, забавы ради некоторые из чудо-богатырей то «сбрасывали шкуры», то снова «надевали».

– А ну прекратить! – развеселился Суворов. – Где ваши манеры?!

Аква наконец улыбнулась. Однако все более пристально разглядывала предмет, что вновь прибывший держал у груди. А второй, скорее всего, вообще плохо понимал, что происходит. Солдаты поддерживали его за руки, голова безвольно покачивалась в такт шагам. И что-то чудовищно неестественное было в его облике. Но Федор уже понял, в чем дело: в коже второго гребца – она была белее снега.

«Ну вот, я и опять это увидел, – подумал Федор. – Белый мутант».

«Да, – все так же, не раскрывая рта, отозвался Суворов, лишь прежняя улыбка играла на его губах. – Сейчас как раз перемена. Белый мутант – и тайна старого монаха у него. Смотри не напугай девочку».

5

Ученые Дубны и некоторые высокопоставленные чины Дмитровской водной полиции знали о существовании этого феномена белых мутантов. И держали от обывателя купеческой республики в строжайшей тайне. С таким же белым мутантом пришлось столкнуться Трофиму при зачистке Вербилок. Это был мальчик, которому один из его ликвидаторов сохранил жизнь. Все они были пересчитаны Дмитровской полицией, потому что лучших информаторов для сыскных ищеек было поискать. Не чаще раза в месяц у них белела кожа, становилась даже не бледной, а словно чистый лист бумаги. И вот тогда с ними начинались чудеса. Как только метаморфоза, перемена, завершалась, они словно впадали в транс, который мог продолжаться не один день. В подобном состоянии они умели много чего, но Дмитровскую полицию больше всего интересовал один их специфический талант: белые мутанты могли, словно по запросу, когда лезешь в архив, воспроизвести любой день своей жизни. Все, что видели, слышали, чувствовали, голосами своими или чужими, звуками хоть дикой природы, хоть, к примеру, звуком выстрелов, что не отличишь от подлинных. Но самыми занятными для полиции оказались их «рисунки». И хоть в обычном состоянии многие из них могли с трудом провести просто ровную прямую линию – не все, но многие из них считались на канале слабоумными, – как только белела кожа, их рисунки отличал не просто пугающий натурализм. С фотографической точностью – и по-прежнему любой из дней, хоть прожитый ими в младенчестве, – они фиксировали то, что был скрыто от обычного взора. Мельчайшие детали, блики, тени, нюансы и отражения в зеркалах. Дмитровская полиция быстро сообразила, какой тут открывается Клондайк, и засекретила существование белых мутантов. Под предлогом заботы об и без того расшатанной психике законопослушных граждан. Трофим принял в этом непосредственное участие. Он умел обставлять подобные делишки, за что его высоко ценил глава полиции.

Если бы Трофим проявил чуть-чуть любопытства, он узнал бы о белых мутантах гораздо более интересные вещи, чем их способности, пригодные для сыскного дела. Но, как говорится, меньший видит в большем то, на что он способен. В кресле замначальника Дмитровской полиции Трофима не интересовали избыточные тайны мира. А в том месте, где он находился сейчас, его вообще ничего не интересовало, кроме своевременного питья, теплой еды и смены постельного белья, так как сейчас бедняга Трофим не всегда успевал справить нужду в специально отведенных для этого местах.

6

– Кто они? – вдруг вскинулась Аква, пристально разглядывая предмет, который новый гость прижимал к груди.

– Просто воришки, – отозвался Суворов. – Зовут себя фаворитами луны. Довольно безобидны. Давно за ними наблюдаю.

– Но ведь это…

– Да, ты права, – ровно произнес хозяин. – Это та самая Книга.

– Которая была у брата Фекла, – каким-то низким и страшным голосом произнесла Аква.

А дальше произошло то, чего никто не ожидал. Аква зашипела, как взбесившаяся кошка, и, совершив невероятно длинный прыжок, с визгом вцепилась в смертельно перепуганного человека. Тот даже не успел закрыться толстенным фолиантом.

«О черт! Надо было у нее его забрать», – Федор изумленно смотрел на нож с длинным клинком в руке девочки, который она прижала к горлу гостя, явившегося с Книгой. Казалось, тот сейчас просто рухнет в обморок от ужаса. Клинок застыл в опасной близости от его сонной артерии.

– Откуда это у тебя?! – закричала Аква. – Где взял? У кого украл?!

– Так… э-э-э… х-х… хэ-э…

– Не хрипи – говори! А?! Отвечай!

– Нет, Аква, он ни при чем! – Голос насмешливый и властный. Правда, даже Федор не успел заметить, как хозяин оказался рядом с девочкой; возможно, лишь мелькнула черная молния и стало чуть холодней. – Они не убивали его. Отпусти! Не они причина смерти брата Фекла.

Суворов перевел взгляд на гостя:

– Ведь так?!

В ответ монотонное бормотание, какая-то околесица:

– Ох, Брутушка, зачем мы сюда?.. Сами… Довела, проклятущая… Вот и погибель наша… Ох, зачем, Брутушка?..

– Ведь так? – настойчиво потребовал Суворов. – Вы не убивали его?! Монаха, которого обокрали?

– Брутушка… сами сюда… – Казалось, этот человек обезумел. – Зачем, Брутушка…

– Я задал вопрос. – Суворов провел рукой у него перед глазами, и в них стала возвращаться осмысленность. – Его отравили, верно? Убери нож, Аква.

Хома не хотел сюда плыть. У Хомы от страха тряслись поджилки. Но эта ненормальная маленькая фурия с ножом стала последней каплей. А потом какой-то холод сбоку, мгновенная печаль, почти непереносимая, и сразу же стало легче.

«Я задал вопрос, – дошло до него, как будто поднялось из ледяного колодца. – Его отравили, верно?

(Монаха, которого вы обокрали.)

Убери нож, Аква».

Глаза у Хомы округлились, и он затряс головой.

– Аква, нож. – Еще один укол холода, девочка смотрит волчонком. И голос – властный, насмешливый и глубоко печальный одновременно. – Убери. Они видели последние минуты брата Фекла, Аква. И они смогут нам рассказать.

Хома все тряс головой, ошалело, как сломанная кукла, вращая глазами: а-а, вот в чем дело… Речь о монахе?! Ясен пень – отравили. Да, рассказать сможем. Похоже, старикан единственный здесь говорит дело. Он… он сказал «Аква»?

Хома уставился на девочку.

– Аква? – еле слышно прохрипел он. Слишком много переживаний, его бедный ум все еще балансировал на грани обрыва. – Это ты?! Дочь капитана Льва?

* * *

– Ты… чего это? – Девочка так и не отвела руку от его горла.

Хома с опаской покосился на нож.

– Ты Аква? – Он сглотнул и попросил: – Убери это, пожалуйста. Не пугай больше… Если ты Аква, то мы здесь из-за тебя. Он… Он нашел тайный код. Монах, брат Фекл… Твоего отца можно спасти.

– Ты… это…

– Я не все понял. Брут, конечно, знает больше, но он пока… Надо подождать, пока он… Там какой-то другой смысл, в проклятущей Книге. Он сказал, что все меняется. Там что-то плохое… страшное. Но капитана Льва можно спасти.