Текст книги "Канал имени Москвы. Том 2"

Глава 9
Раджа и Королева оборотней

1

«Малыш снова в деле?» – хмуро подумала она, все более пристально разглядывая эту бороздку, углубление в земле, ровно напротив ворот ее церкви. Она вдруг поняла. Кто рассказывал про муху, попавшую в паутинку, и пробуждающегося паучка. Узнала, чей это был голос. Раз-Два-Сникерс тогда, возможно, незаметно уснула, возможно, это было что-то еще, но голос она идентифицировала абсолютно точно. Он принадлежал Юрию Новикову.

«А ведь с них станется. – Раз-Два-Сникерс провела пальцем по углублению, отпечатку протектора колеса. – Шатун не мог не оставить себе страховки».

Сны. Сны-видения в Икше, городе призраков…

Этой ночью она опять видела во сне Лию. Только на этот раз сон с самого начала был тревожным. Та стояла над ее постелью в звоннице и смотрела, склонив голову.

«Лия! – зовет Раз-Два-Сникерс, но не чувствует ответного импульса радости. – Прости меня, – смущается она. – Я проболталась тебе о гибели Хардова».

«Тсс. – Лия приближает лицо, бледна и печальна. – Это не так».

«Что не так?»

«Тсс. – Лия озирается, словно в звоннице присутствует кто-то еще, прячется в темном углу, скрытом густой тенью. – Хардов не умер. Он здесь. Но этот город полон демонов. Хардов очень опасен».

«Я не понимаю тебя!»

«Тсс…»

Кто-то выступает из темного угла, повторяет монотонно, с деловитой обидой: «Они пока не знают, но они сообразят». Это Юрий Новиков проходит мимо, будто не замечает их: «Пока не знают, но сообразят». Наконец оборачивается, смотрит на них, ухмыляется и со злорадной детской угрозой повторяет: «Со-о-бразят! Увидите, как сообразят!» А потом начинает орать наружу, за пределы звонницы: «Ну, соображайте! Соображайте!» И от его голоса становится нечем дышать, словно он забирает весь воздух; удушье подступает к горлу, тяжесть ложится на грудь.

«О чем он, Лия? Что сообразят?»

Но Лии больше нет. Раз-Два-Сникерс, вырываясь из удушья, просыпается. И за миг до пробуждения она лишь слышит голос своей светлой королевы детства: «Что они могут обняться».

Сны в Икше, городе призраков. Можно ли им верить? Было ли в них предупреждение? Или это демоны города теней, притворяясь Лией, стремились проникнуть в ее убежище? Она не знала. Скорее всего, ответов на эти вопросы не существует. В этом городе сдвинуто все, сама система координат, и, хотя на канале всегда относились к снам с уважением, как обстоят дела здесь, она не знала. И Лия, и Юрий Новиков приходили к ней уже два раза в одном и том же сне. И хоть в первый раз ей действительно указали на тени, вполне вероятно, что все это было обманом. Пустыми и оттого смертельно опасными надеждами. Она не может строить предположения, основываясь на подобном. Другое дело эта бороздка.

Раз-Два-Сникерс взяла щепотку грунта и понюхала. Еще вчера она заметила на земле линию, похожую на след, словно какой-то почти невесомый предмет легко коснулся поверхности, оставив полоску на сухой почве. Сейчас это уже была не полоска. Четкий отпечаток в углублении. След колеса.

«Муха бьет крылышками, и паучок пробуждается».

Ей бы очень не хотелось, чтобы это стало тем, о чем она подумала. Первым сигналом.

– Началом конца, – хмуро произнесла Раз-Два-Сникерс.

* * *

Они прибывали. С каждой ночью их становилось все больше. А утром она обнаруживала на площади новую тень. И теперь, чтобы ощутить неприятное головокружение, дурноту, на них даже не требовалось наступать. Раз-Два-Сникерс старалась обходить их стороной, но это становилось все сложнее. Как-то, направляясь к роднику, она решила прошмыгнуть между тенями. Возможно, еле уловимый холодок, вызвавший приступ тошноты, и то, что она слышит их голоса, ей лишь почудились. Но Раз-Два-Сникерс поняла, что они все настойчивей «забирали» это место, площадь перед церковью, себе. А потом появилась бороздка.

* * *

Раз-Два-Сникерс нахмурилась еще больше, проследила, куда ведет след. Ровно к той застывшей тени. Что ночью бомбардировала ворота ее церкви.

«Они больше не двигаются днем. Набираются сил».

С нехорошим чувством она смотрела на тень: смышленый строительный рабочий решил использовать свою тачку в качестве тарана. А теперь он проявил максимум смекалки. Тень менялась уже некоторое время, она как бы распухала. И вот вырос горбатый холмик, словно кто-то нагрузил тачку до предела. И эта бороздка, углубление в земле…

Это был отпечаток шины, след тяжело груженной тачки. Все менялось.

– А вы, ребята, оживаете, – хрипло проговорила Раз-Два-Сникерс. Тут же оглянулась, очень надеясь, что не выглядела затравленной. Посмотрела по сторонам. Поймала себя на том, что ищет эту странную горлицу. Потому что – и теперь это очевидно – паучок оживал, а она не знала, что с этим делать.

«Я в западне, – подумала Раз-Два-Сникерс. – Туман не выпустит меня. А ночью придут тени. Уже не с пустыми руками – прихватят с собой груженую тачку. Настолько тяжелую, что она в состоянии оставлять следы на земле. И вполне вероятно, на этот раз их действия окажутся более эффективны».

2

Она забила до отказа свою звонницу запасом воды и пищи. Подстрелила дичи, пару диких кроликов. К счастью, соли в убежище оказалось в достатке; Раз-Два-Сникерс переложила мясо щедрыми слоями, оставила сушиться на солнце. К грибам она доверия не испытывала, даже к тем, что, очевидно, считались съедобными, а вот ягод вокруг ее живительного родника было в изобилии. Подумала, что стоит разобрать бревна дома напротив, укрепить, подперев, двери церкви и пол в звоннице, а потом подумала, что неизвестно, что именно она впустит в свое убежище вместе с этими бревнами. Вооружилась топором, поправила лезвие – видимо, им давно не пользовались, – отправилась в лес. Логика подсказывала, что деревья стоит рубить недалеко от родника, указанного горлицей. Там все еще оставалось хорошее место.

– Где ты, глупая добрая птичка? – сказала Раз-Два-Сникерс. – Почему скрылась? Мне так одиноко.

Но ноток отчаяния больше не присутствовало в ее голосе. Горлица указала ей, где найти воду, вода помогла справиться со всем остальным. «Почему „Раджа“? Что это было? Почему какая-то еле уловимая смутная печаль о чем-то утерянном, знакомом, но не вспомнить, как бывает, если утеряно безвозвратно?»

– Где ты, моя добрая птичка? Что ты такое? Хоть намекни, мне так это надо…

Но горлица опять не появилась.

* * *

Она проработала до вечера. Взмокла и устала, хотя похвастаться особо было нечем. Успела справиться лишь с одним деревом. Хотела повалить больше, но поняла, что надо обрубить ветки и разрубить на несколько частей ствол, чтобы можно было дотащить до колокольни. Заострила полученные бревна, подперла ими дверь. Солнце садилось, когда она забаррикадировалась изнутри. Не хлипко, конечно, но и ощущение надежности не пришло. Опять пожалела, что в последний момент, еще на Линии застав, выложила веревку, которая всегда лежала в рюкзаке. Избавилась от лишней тяжести, собиралась быстро передвигаться. Сейчас веревка оказалась бы на вес золота, можно было бы разобрать, уничтожить лестницу, по которой она только что поднялась в звонницу.

– Мне не стволы стоило рубить, а плести из веток веревку, – ворчливо проговорила Раз-Два-Сникерс. – Дура баба… Если переживу эту ночь, с утра стану пряхой.

Хихикнула. Не отчаянно, конечно, но все же что-то истерическое промелькнуло в этом смешке. Хотя что она знает о тенях? Остановит ли их отсутствие лестницы? Остановят ли их пули? Серебряные – скорее всего, да. Только оставалось их всего три штуки.

Раз-Два-Сникерс захлопнула за собой люк, передвинула тяжелую задвижку. Отверстия и трещины от когтей оборотней она давно заколотила подручным материалом. Вроде бы выглядело неплохо, да только как узнаешь, что принесет с собой закат. Ей вдруг очень захотелось курить, хотя она давно избавилась от пагубной привычки.

– Сейчас бы это не помешало, – рассмеялась она. – Сейчас от табачка я явно не помру.

Подошла к проему и выглянула наружу.

Она не вскрикнула, может, чуть слышно всхлипнула. И стояла молча, смотрела, как серел совсем еще недавно кроваво-красный закат. Тени. Они ползли по всем поверхностям, что Раз-Два-Сникерс могла углядеть перед собой. По земле, по стенам, развалившимся крышам. Она даже не представляла, что их может быть так много. Они сползались со всех сторон в одну точку. Явно готовилось что-то решающее. Воздыхатели собрались на последний штурм предмета своих желаний.

«Переживу ли я сегодняшнюю ночь? – спокойно подумала Раз-Два-Сникерс. – Было бы неплохо. Неплохо еще хоть раз увидеть солнышко».

Муха очень сильно теребила крылышками, и паук позвал всех своих братьев. Всю свою голодную родню. Они ползли к ее колокольне. Весь закатный город был в тенях.

3

– У меня «раджа»!

– Не верю. У тебя…

Рыжая Анна остановилась. Даже не осознав, чем именно незатейливые слова привлекли ее внимание. Только всплыла мысль: «И я не верю. У тебя… что-то другое».

Она тряхнула головой. Какие-то подростки развлекались карточной игрой в «раджу». В ее детстве эта игра тоже была очень популярной – требовалось поймать противника на обмане. Или обмануть самому.

Ярким солнечным днем Рыжая Анна прогуливалась вдоль оживленных Дмитровских причалов, и ее состояние можно было охарактеризовать одним словом – отчаяние. Но она держалась. И не просто держалась. Вряд ли б кто догадался, что с этой красивой молодой женщиной (точнее, красивой молодой улыбающейся женщиной) может быть что-то не так.

(Не верю! У тебя не «раджа»! Что-то другое.)

Хотя слухи теперь ползли за ней по пятам, рассказы-сплетни, лучшее развлечение для дмитровских обывателей, – ей было плевать на сплетни.

«Тихон, пожалуйста, давайте вернемся в Икшу и перебьем всех оборотней».

«Анна, милая, – слова гида звучат мягко, сочувственно, скользят по поверхности ее сознания, но не оставляют следа. – Оборотни – часть мира канала, хоть и мне, признаюсь, они тоже крайне неприятны. Мы не знаем, какую тайну уничтожим вместе с оборотнями, какую гирьку снимем с чаши весов».

«Но я не могу просто ничего не делать! Просто ждать. Ведь он там, в Икше!»

Старый гид смотрит на нее… да, нежно, сочувственно, по-отечески ласково, только ей от этого не легче, и утаить в ее напоре отчаяние становится все сложнее.

«Анна, есть вещи, которые нельзя брать штурмом. Сейчас на канале, в радость всем и на нашу беду, стоят самые благоприятные дни. А ведь я тебе говорил: именно в такие дни туман засыпает и не раскроет своих тайн. Сейчас спасательная экспедиция бесполезна. Мы не найдем никаких следов, вестей о Хардове, даже знаков, лишь подвергнем людей напрасному риску».

Да. Он ей говорил. Только и от этого вовсе не легче. А Тихон добавляет: «Надо дождаться плохой перемены, ухудшения в тумане. И сразу выходим. Хотя, – он ей улыбается, – Королеву оборотней придется пристрелить в любом случае. Серебряной пулей – одной хватит. Это их выключит на время, сделает пассивными».

«Но Тихон, – вспоминает она энергично, пожалуй что, с лишним энтузиазмом, – вы ведь помните, как Ева рассказала об этой женщине перед самым отплытием с гидами Петропавла? Помните, той, что была прежде с Шатуном?! – В ее энтузиазме попытка ухватиться за последнюю соломинку. – Она пожертвовала собой ради… Хардов пообещал вернуться за ней. И это наш долг! Возможно, она еще жива…»

«Если это так, то потому что отсиживается в колокольне. Там надежное убежище гидов. Она воин, Анна, знала, на что шла, и она умеет выживать. Обещаю тебе, как только начнется перемена, мы будем в Икше. И начнем с колокольни».

Тихон смотрит на нее. И она больше не в состоянии выносить этого пассивного ожидания. Она готова взорваться, впервые выкрикнуть Тихону в лицо, доброму мудрому старому другу и учителю: как вы можете тут так спокойно рассуждать, а не нестись сломя голову в Икшу?! Но она знает, что не права, и лишь закусывает губу и проглатывает горечь, заполнившую горло.

4

Слухи ползли за ней по пятам. Но она не стала дожидаться слухов. Вернувшись в Дмитров из-за Темных шлюзов, Анна сразу же все рассказала мужу.

«Не стоило любезному Сергею Петровичу певичку в дом пускать. Все они одним миром мазаны».

«Рыжеволосая красотка оказалась той еще, – поговаривали дмитровские мужики, явно сожалея об упущенной возможности, – бестия…»

«А так долго верной женой прикидывалась, – вторили им не понимающие, куда дует ветер, супруги. – Хотя в парфюме она была мастерицей. Как думаете, прикроет теперь Сергей Петрович лавочку?»

«А я-то слышала, что она вообще из этих, – и тут переходили на шепот, – из гидов».

«Да о чем вы говорите, милочка? Просто певичка с полюбовничком своим пыталась сбежать. Сколько волка ни корми… Да только он, похоже, бросил ее».

«Ну чего раскудахтались. Куры?! – цыкали на них упустившие свой шанс информированные мужья. – Полюбовничком… Рыжая не под стать вам тут лясы точить. Из гидов она, так и есть. А за Сергея Петровича вышла для прикрытия, чтоб ожидать секретного задания».

Анна не стала ждать сплетен. И рассказала Сергею Петровичу все. О том, что она гид. И о том, что всегда любила другого.

(А сейчас еще больше. Сейчас до беспамятства – когда, наверное, все потеряно. Только она не стала этого говорить.)

И попросила у него прощения. У нее сжалось сердце, потому что она впервые видела на глазах добрейшего Сергея Петровича слезы.

– Если останешься, я готов все забыть, – сказал он.

Анна покачала головой:

– Я не могу так с вами поступить. Я пыталась… Но не могу.

И он рыдал. И она с трудом удержалась, чтобы не обнять этого человека, от которого всегда видела только добро. Но она не стала этого делать. Это дало бы ему надежду. А она не могла оставить ему надежды.

– Поживи хотя бы дома пока, – попросил он. И его голос дрогнул на слове «дома». – Как будто все по-прежнему. Хотя ничего уже не будет по-прежнему.

Муж за эти годы стал для нее самым близким человеком. И она не любила этого близкого человека. Как такое возможно?

(У тебя не «раджа», что-то другое.)

– Я все равно буду ждать тебя, – сказал он. – Всегда. Помни это – всегда буду ждать.

* * *

Сейчас Рыжая Анна стояла у Дмитровских причалов и смотрела на подростков, забавляющихся карточной игрой.

«При чем тут „раджа“? – подумала она. – При чем тут эта дурацкая игра в карты?»

(Поймать противника на обмане. Или обмануть самому.)

На мгновение задорные голоса картежников куда-то отодвинулись. И весь солнечный день словно опрокинулся. Ненадолго. Только на ее лицо легла еще не замеченная никем холодная тень. Но она поняла причину. Медленно, исподволь в тумане начиналась перемена.

«Мы скоро пойдем за ними, – подумала Рыжая Анна. – Только я не знаю, что мы найдем. Никто не знает. Даже Тихон».

Наверное, она бы пережила потерю любимого. Если бы Хардова не стало, она бы надела на свое сердце траур, и им бы стала размеренная дмитровская жизнь. Потому что она – гид. Так Хардов сказал ей. Но он не погиб. Только… «Возможно, тот, кого я так люблю, сейчас едва осваивает первые шаги».

Она горько усмехнулась. Сразу же вспомнились слова Сергея Петровича о том, что он все равно будет ждать ее. Как бы он изумился и как бы злорадствовали все эти сплетники, узнав, на что красавица Рыжая Анна променяла свою размеренную жизнь. «Что ж, буду давать ему соску. Или, если окажется постарше, играть в „раджу“».

Мысль показалась дикой. Ее усмешка сделалась несколько безумной. А потом отчаяние чернотой колыхнулось у нее в груди.

5

Юрий Новиков сидел в удушливой темноте, где был лишь гул машин, и повторял одну-единственную фразу. Он не смог продвинуться дальше отхожего места станции «Комсомольская». Хотя ему и было обещано, что, подобно Шатуну, он увидит прекрасный белый пароход «Октябрьская звезда» и узрит его великого кормчего, того, чьей волей был создан радостный, напоенный вечным солнцем юности мир канала. Но пока он сидел в темноте, сжимая в руках музыкальную шкатулку Шатуна с балериной, танцующей блюз, и монотонно повторял:

– Ну, соображайте! Соображайте!

6

Они появились задолго до наступления темноты, как только растаяли последние лучи заката, словно что-то подгоняло их. Раз-Два-Сникерс впервые смогла увидеть своих поклонников, теней, не в лунном свете. И успела пожалеть об этом.

Они не были похожи на мертвых, но и на живых не походили тоже. И дело даже не в том, что сероватую кожу покрывала мелкая сеть морщин, как лист древнего пергамента. Дело в другом. Иногда сквозь них было видно. Особенно сквозь тех, кто прибыл только сегодня. Если они совершали неожиданное для себя резкое движение или неудачно поворачивались к свету, проступали вены, сухожилия, кости черепа, позвоночника на шее, челюстная кость. Раз-Два-Сникерс увидела группу физкультурников, явившихся с голым торсом, и ей с трудом удалось подавить спазм тошноты. Как все только подоспевшие, они были вялые, заторможенные. Однако со старыми воздыхателями дела обстояли иначе. Она поняла, что именно их ей стоит опасаться больше всего. Особенно своего самого главного поклонника, что прозвала про себя «хозяином площади», того, кто появился здесь первым и призвал всех остальных. Хотя строительный рабочий со своей тачкой мог бы и оспорить этот сомнительный рейтинг.

«Где ты, моя добрая глупая птичка? – Раз-Два-Сникерс взяла в прицел рабочего, потом перевела его на хозяина площади – у нее оставалось всего три серебряные пули. – Я не знаю, что мне делать…»

По мере того как темнело, эта кошмарная прозрачность исчезала, они все больше походили на обычных усталых людей, людей, у которых выдался не самый удачный день. А потом они пошли на нее.

7

Это продолжалось уже минут десять.

– Случайный вальс, – вдруг с нервной интонацией произнесла Раз-Два-Сникерс, наблюдая за тем, чем заняты тени под ее колокольней. – Зачем вы это делаете?

После таранного удара тачкой она ждала с замиранием сердца, но оказалось, он не причинил воротам видимого ущерба. Раз-Два-Сникерс поймала себя на том, что сглотнула, как перепуганный ребенок. Тачку откатили обратно, строительный рабочий остановился в замешательстве. Тогда ему решили помочь. Стоявший рядом с проворностью тугодума двинулся на выручку. Строительный рабочий посторонился, огрызаясь, потому что рука выручальщика неудачно застряла в его теле, и тот извлек ее, как из тягучей трясины. Вдвоем они ухватились за ручки тачки, получив значительно большую скорость, однако таран принес тот же результат. Видимо, плотность тачки, невзирая на ее угрожающий вид, была все еще недостаточна, весило орудие тарана меньше, чем казалось. Они вернули тачку на прежнее место, медленно, словно слабоумные, отпихивая друг дружку и продолжая огрызаться. Потом рука строительного рабочего окончательно по локоть увязла в плече неудачливого помощника, и оба утихли, тупо уставившись друг на друга. Ровный сумрачный свет заливал площадь. Тени ждали. Но если прежде все их взгляды были так или иначе устремлены на нее, предмет вожделения, избранницу в неприступной башне, то теперь они отвернули головы. Раз-Два-Сникерс это не понравилось, она поняла, куда они смотрят. Хозяин площади, склонив голову и подперев руками бока, стоял прямо под ее колокольней. На свое решающее свидание он явился в смятой шляпе.

– Ну что, милашка, похоже, все же ты у нас главный, – холодно усмехнулась Раз-Два-Сникерс. Очень скоро она пожалела, что решила сэкономить одну серебряную пулю и в этот момент не пристрелила его.

8

Ее главный поклонник в сгустившейся тишине, волоча ноги, подошел к этой нелепой скульптурной композиции – застывшему строительному рабочему с помощником. Покачиваясь, уставился на них. Поднял свою руку, ткнул в рабочего, с трудом извлек ее обратно, причем теперь рука вытягивалась, как резиновая. Стал разглядывать собственную ладонь, что-то соображая, и все тени смотрели на него. Наконец отвел взгляд от руки, поднял подбородок вверх, совершив странное движение, будто его тошнило, вытянул шею и широко раскрыл рот. По горлу пробежала волна судорожно-глотательных движений, и Раз-Два-Сникерс показалось, что она слышит какой-то еле уловимый вибрирующий звук. Словно безумный проповедник решил обратиться к своей пастве. И благодарная паства откликнулась – все, кто заполнил площадь, в ответ вытянули шеи и пораскрывали рты. Теперь присутствие вибрирующей волны внизу сделалось очевидным. Раз-Два-Сникерс впервые увидела эту странную коммуникацию между тенями, прежде ее воздыхатели обходились сонными жестами. Но в этот вечер многое случилось впервые.

Хозяин площади вытянул шею до предела, и звук, выходящий из отверстия его рта, стал почти видимым. Так он и повернулся, обратив разверстую дыру рта к ближайшему соседу. Сумрачный свет стекал по его лицу, а в застывших глазах плескалась какая-то дремучая хищная жизнь. Сосед, на которого он указывал, так же вытянул шею, будто собрался объясниться. Но, видимо, хозяин площади его «перекричал»; и, пока длился этот «поединок», некоторые тени отворачивали головы и, не закрывая ртов, устремляли взгляды на Раз-Два-Сникерс. Сосед проиграл дуэль и словно растерянно обмяк, зашипел, отпихиваясь. Стоявшие рядом начали подталкивать его к хозяину площади. Паническое шипение проигравшего теперь больше походило на вопль отчаяния жертвы, которой хозяин площади широко распростер свои объятия. И тот, как на заклание, двинулся вперед. Из его рта выходили все более слабые звуки сопротивления, а руки сами раскрылись для встречных объятий, как будто он был застенчивым любовником. Болезненная двусмысленность этой сцены продолжалась недолго и сменилась куда более жуткой картинкой.

(Ну, соображайте! Со-ображайте!)

Они обнялись, две тени. И двинулись дальше, плавно, непристойно-интимно проникая друг в друга. А потом тот, проигравший, просто незаметно утонул, исчез, растворился в хозяине площади. И Раз-Два-Сникерс все поняла. Сон, где были Лия и Юрий Новиков. Она поняла, как это произойдет.

(Они пока не знают. Но они сообразят.)

Окрепший хозяин площади больше не волочил ноги. Объятия пошли ему на пользу. И он тут же раскрыл их для следующего любовно-смертельного прикосновения. И все тени стали поступать по его примеру. Они, словно матрешки, входили друг в друга и оживали, становились плотней. Паучок сообразил, как ему извлечь неприступную безобразницу-муху.

9

Обнимающиеся поклонники под ее балконом исполняли жуткий танец. Именно в этот момент Раз-Два-Сникерс обронила фразу про «случайный вальс», хотя она уже все поняла.

(Они сообразят… Что смогут обняться.)

Более сильные поглощали слабых, и это делало их сильнее. Возможно, как и оборотни Икши, они взаимно дополняли друг друга, были единым организмом, лишь имитирующим раздробленность, обособленность отдельных частей, возможно, их кошмарная тайная суть находилась где-то в другом месте, поэтому они и выглядели поначалу как тени.

Раз-Два-Сникерс ничего об этом не знала. И не хотела знать. Они оживали, тени. И причиною была она. И только это сейчас имело значение. Она видела, как ее главный поклонник попытался дотронуться до строительного рабочего, но тот успел обняться со своим незатейливым помощником и оттолкнул агрессора, явно не признавая его лидерства. Однако хозяина площади и это не смутило, его все вполне устраивало, жертв-новичков вокруг и так было предостаточно. Строительный рабочий поспешил обняться с еще одной тенью, и физкультурник исчез в нем. Рабочий чуть поводил шеей и с основательностью потрогал ногой свою тачку, потом попытался ее сдвинуть и остался удовлетворен – тачка оказалась почти неподъемной. Рабочий победно повел головой, остановив взгляд на звоннице, и со злобной мстительностью ухмыльнулся Раз-Два-Сникерс. Да и «танцующих» пар на площади почти не осталось: они все соединялись, больше не были разделены. И если еще несколько минут назад от чудовищной догадки, как все произойдет, по спине Раз-Два-Сникерс крался холодок, сейчас и он прошел. Лишь накатило какое-то рыхлое, словно ватное одеяло, оцепенение. Ее ночной кошмар сделался жуткой реальностью прямо там, внизу.

Хозяин площади поднял увесистый булыжник, и по хищному выражению его лица, которое еще можно было различить в сумраке, Раз-Два-Сникерс поняла, что, скорее всего, это был первый предмет, который ему удалось осязать за очень долгое время.

«Это случилось благодаря мне. Благодаря моему здесь присутствию. Глупая муха слишком сильно била крылышками».

Камень, запущенный рукой ее славного поклонника, врезался в ворота с чудовищной силой. Больше ждать не имело смысла. Раз-Два-Сникерс задержала дыхание и плавно нажала на спусковой крючок. Пуля ответным любовным посланием прошила грудь ее главного поклонника как раз в области, где могло бы быть сердце. Тот удивленно посмотрел на отверстие, что появилось в его груди, поднял взгляд со все еще застывшим в нем ликованием и ухмыльнулся. Это ватное одеяло ухнуло куда-то в пустоту. Обычные пули их не брали. Ее шансы выжить катастрофически таяли.

«Где ты, моя глупая добрая птичка?»

– Смеешься, ублюдок, – процедила Раз-Два-Сникерс. – А как тебе это?!

Следующей в магазине шла серебряная пуля. Раз-Два-Сникерс заставила себя не нервничать и уж ни в коем случае не прицеливаться с большей осторожностью и тщанием, дабы великая драгоценность – серебряная пуля – не ушла мимо цели. Просто еще раз нажала спусковой крючок. И пуля легла рядом с первой. А потом лицо Раз-Два-Сникерс застыло – результат превзошел все ожидания. Он все еще ухмылялся, когда стал рассыпаться, словно трухлявый гриб, взорвался, испустив сероватое облачко. Хозяин площади перестал существовать. И никакой агонии, как это случалось с поверженными серебряными пулями оборотнями. Лопнул, подобно надутому пузырю, лишь облачко развеивалось над тем местом, где он стоял.

Но с неприятным ощущением бессмысленности своей пирровой победы она поняла, что было и роковое отличие от оборотней. Гибель хозяина площади не остановила остальных. Но придала дополнительной злобной решимости. Глаза строительного рабочего гневно блеснули, он ухватился за ручки неимоверно тяжелой тачки и, почти согнувшись в три погибели, все же сдвинул ее с места. Идеальное сейчас, убийственное орудие тарана набирало скорость. Раз-Два-Сникерс взяла рабочего в прицел. Через одну – сначала идет нормальная пуля со стальным сердечником. Следующая будет серебряной. А потом она вдруг отклонила голову от прицела. Тачка оказалась слишком тяжела, и, чтобы придать ей ускорение, на нее навалились трое. Раз-Два-Сникерс подняла ствол. Покусала губу. Снова прицелилась. И отвела оружие в сторону.

Две пули на троих, как нелепо… Бессмысленная суета, тщета, все ее усилия тонули в ватном одеяле – даже полный магазин серебряных пуль не помог бы остановить эту саранчу… «Где ты, моя добрая глупая птичка? – Раз-Два-Сникерс смотрела на самый настоящий штурм ее колокольни. Похоже, теперь шансы упали до нуля. – Ты уж прости, видимо, мне не удастся их остановить. Но я все равно благодарна тебе. За подаренные минуты. И дни. Целые огромные дни! И хотела бы попрощаться по-человечески».

Их слишком много, и ей их не остановить.

Раз-Два-Сникерс спокойным движением отстегнула магазин. Зачем расходовать последние драгоценные серебряные пули впустую? Так же неторопливо стала извлекать из магазина патроны, чуть утапливая, чтобы пружина вытолкнула их. Две гильзы с серебряными пулями положила на ладонь, любовалась ими, как величайшим сокровищем. Улыбнувшись, крепко сжала пули в кулаке.

– Я не дам вам сделать себя такой же, как вы.

Поискала глазами, где б оставить серебряные пули. И поняла, что лучше – на самом видном месте: пригодятся какому-нибудь хорошему человеку. А никто из тварей Икши тронуть их не посмеет, серебро отпугнет. Зачем расходовать впустую, а для нее сгодится и самая обычная пуля.

– Чтоб тебе повезло больше, – обратилась она к кому-то, кто придет сюда после нее, бережно положила оба патрона на виду, рядом с запасом самого необходимого. А потом услышала, как внизу, на площади перед колокольней, прозвучало нечто, от чего кровь захотела застыть у нее в жилах: душераздирающий одинокий вой. Который невозможно было спутать ни с чем и который тут же подхватили со всех сторон. – Ну нет же, – с горечью и отчаянием промолвила Раз-Два-Сникерс и обреченно усмехнулась. – Еще и вы…

Похоже, этот проклятый город решил закрыть тему до конца. Не было необходимости смотреть вниз, чтобы понять: оборотни пожаловали. Странно, но она почему-то рассчитывала, что хотя бы эти о ней позабыли. Глупая беспечная муха… Только, видимо, пирушка обещала быть столь грандиозной, что оборотни не смогли отказать себе в приглашении.

– Не доставлю я вам такого удовольствия! – Она пристегнула обратно магазин. Вздохнула и быстро передернула затвор.

«Я, конечно, еще полюбовалась бы рассветом. Я бы многое сделала по-другому».

Уселась поудобней в уголке. Как-то не так все представлялось – она совсем не готова умереть. Ничего, кроме давящей депрессии, сухой невыносимой тоски. Нелепо. Уперла ствол себе в подбородок, протянула руку вдоль цевья, поправляя оружие, наконец дотянулась до спускового крючка и положила на него большой палец.

(Где ты, моя добрая птичка Раджа?)

И стала ждать, не сводя взгляда с крышки люка. Однако, когда удар сокрушительной силы сотряс здание церкви, вызвав гул в стенах, и стало ясно, что там, внизу, таран наконец увенчался успехом и ворота теперь выбиты, она застонала, а потом снова сглотнула, как перепуганный ребенок.

10

Потребовалось всего несколько ударов, чтобы тяжелая крышка разлетелась в щепы. Тот, кто появился в отверстии люка, не был тенью, только оказался значительно мощнее всех предыдущих гостей. Раз-Два-Сникерс смотрела на косматую голову громадной твари и вдруг совершенно четко осознала, что видит перед собой не просто оборотня – их Королеву.

– Тени пропустили тебя вперед, милочка? Какая честь для меня. – Синие глаза Раз-Два-Сникерс потемнели до густого цвета вечернего неба, когда она напрягла большой палец, что касался холодной стали спускового крючка. – Ну давай!

Тварь заревела, мотнув головой.

– Дава-ай! – заорала на нее Раз-Два-Сникерс. – А то передумаю! Угощу тебя серебром…

И тогда она решила, что у нее начались галлюцинации. Что ее бедная психика не выдержала. Галлюцинации, наверное, милосердные, но она тут же осадила себя. Ей хватило решимости вспомнить, что она находится в Икше, проклятом городе призраков, демонов и видений, и, скорее всего, имеет дело с безжалостной манипуляцией ее психикой, дарящей напрасные грезы и надежды. Чтоб она не успела уйти, не успела вышибить себе мозги. Потому что все дальнейшее стало происходить одновременно, и эта нежность…

Раз-Два-Сникерс не услышала собственного скрипа зубами, когда начала давить на спусковой крючок. И все-таки дернула головой. Эта глупая птичка, горлица (Раджа?), это ее крылья хлопают в воздухе, обдувая лицо, и светом-воспоминанием наполняют мрачное пространство.