Текст книги "Трибунал"

На этом месте профессор снова едва не выругался.

Нет, это было неописуемо, это было за гранью добра и зла. Сама мысль о том, что доктор Ламарк мог поставить под удар то единственное, что защищало человечество от угрозы, никак не желала укладываться у него в голове.

Конечно, легко можно было себе представить сошедшего с ума безумного учёного, который, напялив на голову аляповатую корону и вооружившись световым мечом принялся бы скакать от звезды к звезде, скажем, угнав, паче чаяния, со стапелей новенький «Лебедь», пусть их Порто-Ново и не производил вовсе, это была технология, поделиться которой спасители то ли не пожелали, то ли не сообразили, в общем, на секунду представим себе, что такое возможно.

«Лебедь» в границах Цепи не удержишь, бормотал себе под нос профессор, решительно уписывая треклятые углеводы, обученный экипаж ему не требуется, лети себе, куда тебе надо, хоть с «глубинниками», хоть с собутыльниками.

С другой стороны, он же не самоубийца и не маньяк, тот бы рванул звездульку, ближайшую к Воротам Танно, чтобы с гарантией, чтобы наглушняк.

Триангуляция.

Вот что смущало. Какая вообще связь была между мифическим фокусом, нежданными сверхновыми и доктором Ламарком, который все последние десятилетия, как и сам профессор Танабэ, предметно занимался исключительно космологической статистикой, но никак не бран-гравитонами, которые остались увлечением его давно ушедшей молодости.

Да и сам фокус вместе со своими чудесами был слишком мелкой аномалией, чтобы заинтересовать доктора Ламарка да так, чтобы сдёрнуть его с тёплого местечка на кампусе и отправить в неприятные недра столько долго изучаемого им космоса.

Какой смысл? Доктор Ламарк, как все космологи, мыслил гигапарсеками. Любые интересующие его события лежали в области нарушений изотропии Вселенной на красных смещениях от десятки и выше. Как известно всякому первокурснику, такое космологическое смещение соответствует объектам, свет которых был испущен в момент, когда возраст Вселенной составлял всего пять сотен миллионов лет, и шёл до нас при учёте расширения пространства с расстояния в непостижимые 30 миллиардов световых лет, так отчего ему стал так интересен какой-то крошечный участок в Плеядах, отчего-то составляющий, согласно наблюдениям, сразу несколько квантовых парадоксов?

Хорошо, допустим, доктор Ламарк всё-таки сошёл с ума и поддался искушению приписать все эти парадоксы рукотворному происхождению фокуса, даже среди собственных студентов профессора Танабэ хватало дураков, чтобы так рассуждать. Да тот же доктор Накагава, чтоб ему пусто было, периодически заговаривается на этот счёт. Можно подумать, что рукотворность той же Цепи позволяла ей нарушать законы физики.

Использовать – да, до некоторых пор даже кажущимся образом им противоречить, но нарушать!

Никакая рукотворность сама по себе ничего не доказывала. Сам Танабэ считал, что всему виной некачественная статистика, которую в Плеядах ещё поди правильно посчитай, и если всё промерить как следует, то всё в итоге сойдётся. Но увы, в этом вопросе он был на кафедре в меньшинстве, и с годами научный консенсус тут клонился не в его пользу.

Ну и плевать, всё равно это была не его научная тема. А вот доктора Ламарка фокус, видимо, беспокоил, причём так сильно, что он согласился участвовать во всей этой авантюре с триангуляцией. Где в итоге и пропал.

Вообще, в этом всём был какой-то непродуктивный, безумный, но настоящий научный азарт. Провести один из самых грандиозных по масштабам натурный эксперимент, разом подсветив «глубинниками» дип на декапарсеки вокруг, чтобы никакая притаившаяся там аномалия не увернулась.

И, видимо, добился своего, вот только научный результат всей этой триангуляции был ровно нулевой.

Некие координаты в глубинах Плеяд и… ничего. Ни единого сообщения с тех пор.

А вот что было совершенно очевидно на взгляд отсюда, из уютных аудиторий Квантума, чьи окна выходили на парк с цветущими каштанами – так это раздувающиеся белые пузыри остатков тех сверхновых. Эти ударные волны пёрли сквозь пространство так же неудержимо, как тикало само время, отсчитывающее момент, когда они сметут Фронтир своим нейтринным каскадом.

Эта статистика, сколько они ни старались, так или иначе находила свой выход, это вам не чудеса таинственного фокуса. И сколько бы они ни старались, все наличные эксаватты и вычислительные мощности рано или поздно спасуют.

Не к этому ли выводу пришёл доктор Ламарк, отправляясь в свой поход?

Или его к подобной идее кто-нибудь подтолкнул?

Учёные обыкновенно были не склонны поддаваться уговорам, предпочитая полагаться на силу науки, а не на вздорные рассуждения. Но есть на свете существа, перед авторитетом которых отступит любой, даже самый твёрдо стоящий на своём учёный. Если завтра к профессору Танабэ вломится Воин собственной персоной, так ли уж невероятно, что его железная воля и непогрешимая сила логических построений сможет поколебать его позицию в вопросе… да чего угодно? Да и летящие с ирнами тоже порой бывали весьма настойчивы и убедительны, отчего-то видя человеческую натуру собеседника слишком уж насквозь для представителя чужой расы.

Так что же стало в случае доктора Ламарка последним аргументом в его возможном споре с собой? Зачем ему заведомо ставить под удар Барьер?

Погодите.

Профессор уже несколько минут в задумчивости разглядывал опустевшее дно стакана из-под морса, вертя его так и сяк в ладонях.

Что-то зрело на самом краю сознания, никак не желая показаться на свет.

А если предположить, что этот аргумент следует не обходить, а попросту выкинуть?

Предположим, доктор Ламарк узнал нечто такое, что разом делает всю эту угрозу на столетия вперёд абсолютно несущественным фактором, которым можно было смело пренебречь, хоть ты «глубинники» десятками взрывай по всей галактической округе, хуже уже всё равно не станет, тем более что сверхновые, бывает, и сами по себе лопаются, а уж всякие там случайные гравитационные волны непрерывно полощут Метагалактику, как бумажный кораблик во время шторма. Танабэ помнил про свои модели. Свои одинаковым фиаско обрывавшиеся модели. Они с завидным упорством раз за разом теряли стабильность. Не на любезных сердцу всякого космолога миллиардолетних масштабах, а в перспективе ближайшей тысячи лет максимум. Но дело явно было не в принципиальной обречённости Фронтира человечества.

Доктор Ламарк увидел – или ему показали – нечто, угрожающее человечеству прямо сейчас.

Непосредственно.

Так же непосредственно, как угрожало столетие назад, во время Бойни Тысячелетия.

Танабэ тотчас переключил аугментацию в режим поиска, потянувшись в университетскую инфосферу. Квантум гордился своими хранилищами данных, без них современная наука была немыслима.

Итак, выведем, например, граф всех известных космических перелётов вне пределов Цепи, отбросим те из них, что завершились успешно, а также те, судьба которых в итоге выяснилась. Оставшееся поле спроектируем во времени, заранее перенормировав градиент плотности…

Танабэ поморщился от неприятных звуков аларма, посмотрел на часы и засобирался. Вот так, вечно тебя прерывают. До начала лекции оставалось ровно десять минут. Что ж, главное он сумел разглядеть.

Это выглядело как волна. Медленная, тягучая волна тьмы, накатывающаяся на человечество из межзвёздной пустоты войда со стороны Ворот Танно.

Симуляция завершена.

______________________

Павел Алексеевич Черенков – советский физик. Основные работы Черенкова посвящены физической оптике, ядерной физике, физике частиц высоких энергий. Лауреат Нобелевской премии по физике.

Реальность достигала сознания Ковальского не сразу, а как бы по частям. Это было похоже на мучительную попытку рассмотреть гигантское мозаичное панно, по очереди выбирая на нём то один, то другой кусочек разноцветной смальты, порознь запихивая их в тубус калейдоскопа и принимаясь вертеть там до тошноты.

Осознанию происходящего эти усилия не помогали ничуть, и только отбирали последние остатки сил, но Ковальский не унимался. Отчего-то ему казалось безумно важным как можно скорее прийти в себя, вернуться к полноценному восприятию окружающего, пусть он до сих пор и не очень понимал, что оно из себя толком представляет.

Жёсткий промёрзший насквозь кокон небытия, вкус металла во рту, неприятный писк в ушах, постоянное головокружение, впившиеся в рёбра датчики, шипение отсоса в носоглотке, обрывочные вспышки света, тяжкое гудение в глубине окружающего пространства.

Его неугомонному «я» было тесно в этом утлом неуютном мирке, напоминающем не о рождении, но о смерти. Ковальскому не хотелось бы здесь умереть. Однако и жить тут у него не очень-то получалось. Мысли никак не желали укладываться в одну цепочку, безумно болела спина, и даже попытки докричаться ни к чему толком не приводили.

«Эй, кто-нибудь!»

Но ответом была лишь тишина.

Жива ли вообще астростанция, или же Ковальского угораздило оказаться последним выжившим в недрах золотого шара. Что вообще он помнит перед тем, как его уложили в гибернационный кокон? Предпрыжковые шум и суету, когда на них вослед исчезновению фокуса разом начало рушиться небо? Так нет же, они благополучно пережили то, что было дальше, чуть не растеряв по дороге половину своего погорелого флота. А потом началась бесконечная эпопея вязкого, медлительного движения в субсвете, где вахта сменяла вахту, и вот, наконец, настала пора Ковальскому вновь занять пост дежурного астрогатора, но только когда ему всё-таки ответят.

«Командный пост, ау!»

Но в ушах продолжал стоять всё тот же пустой звон, мёртвое пространство вокруг тошнотворно кружилось, а мысли бежали вскачь, не желая укладываться в единую линию. Неужели всё так плохо, что даже квол издох. Питание вроде в порядке. Что они вытворили с «Эпиметеем». Зачем он только пошёл на поводу у Превиос.

Превиос. Мятущееся сознание уцепилось за это имя как за спасительную путеводную нить, что тянулась из пустоты прошлого в неопределённость будущего. Хоть что-то материальное в груде просыпающихся сквозь пальцы бессмысленных блестяшек. Превиос единственная самого начала знала про фокус. Так зачем же Ковальский отпустил её тогда, зачем помог уйти от гнева майора Томлина? Что-то она тогда сказала ему, что-то про «глубинные бомбы». Бессмысленный для него теперешнего набор звуков. Да и плевать. Он отпустил её навстречу фокусу, и она исчезла там вместе с остальными. Тайрен, Дайс, Эй-Джи, они тоже ей поверили. А потом оставшимся по эту сторону пришлось бежать со всех ног от гнева разъярённых эхо-импульсов, что обрушились на них из-за файервола, как будто только и ждали, когда трёпаный фокус испарится.

«Здесь астрогатор Ковальский, приём!»

Молчание. С ним вообще никто не желает разговаривать. Вояки, мозголомы, а с коллегами-астрогаторами он и не виделся, смены их шли своим чередом. Один посреди черноты космоса, бесконечно, вот уже три года как, непрерывно бежит из той ловушки, что им тут устроили. Даже золотой шар «Эпиметея» здесь, вдали от моря звёздного огня, для глубин которого его создавали, казался Ковальскому чем-то нелепым в своей бессмысленной вычурности. Могучий инструмент покорения космоса, который был применён в итоге на манер своеобразной кувалды, при помощи которой была уничтожена Альциона D. На взгляд отсюда было очевидно, насколько не доросло ещё человечество до подобных инженерных чудес, если в итоге ему не доставало мозгов отыскать более достойное им применение.

«Артманам», как их называли за глаза летящие, покуда не хватало ума ни на что, кроме войны, с этим не поспоришь. Но сам-то Ковальский, почему позволяет обращаться со своей драгоценной астростанцией столь небрежительным образом?

«Астрогатор?»

Голос показался ему смутно знакомым.

«Ковальский!»

Речевые центры области Вернике не желали нормально трудиться. Смысл услышанного едва помещался в тубус его мысленного калейдоскопа. Его кто-то звал по имени.

«Что… что с „Эпиметеем“?»

По ту сторону кто-то засмеялся, потом закашлялся.

«А ты в своём репертуаре, астрогатор, лежи, не дёргайся, всё в порядке с твоей станцией. Да лежи ты!»

Ковальский постарался успокоиться, как велено. Всё равно смысла в его порывах не было никакого, в текущем-то его положении. Безвольный кусок мяса, с трудом соображающий, где он и что он.

«Почему я… почему я в таком состоянии?»

«Всё-то тебе надо знать. Экстренная реанимация».

Значит, что-то всё-таки пошло не так. Иначе зачем им его напрасно мучить. Ох, не к добру это.

С самого начала все отчаянные попытки уйти от эхо-импульсов были чистой авантюрой. И ладно бы ещё все остальные загрузились на борт «Эпиметея» и попытались уйти на прыжок, но места для всех не хватало, да и что делать с намертво заблокированными в своих ботах «консервами»? Пришлось на свой страх и риск прыгать совместным ордером.

Ковальский помнил, какой гвалт стоял перед прыжком. Сумеют ли они завершить прожиг, не распавшись на тахионную плазму, никто не знал, даже доктор Ламарк.

А, ну да, вспомнил.

«Доктор, это вы?»

«Я, я, только помалкивай, не то мозги сварятся».

Они так и так у него сварятся. Кто-то из офицеров Томлина, кажется, капитан Остерманн предложил попробовать частичное погружение, так, мол, делали навигаторы разведсабов при уходе от шевелёнки. Звучало, на вкус Ковальского, дико, но его мнения никто не спрашивал.

В итоге они прыгнули, едва не сорвав построение и только каким-то чудом не растеряв половину ботов. С тех пор так и шли, не зная, что случилось с отставшими, и только насупленно глядя за файервол. Что их там ждёт, с тех пор, как кончились зонды, можно было только гадать. Никто из них так и не вернулся и никто так и не отозвался.

Жаль, дроны-дублёры самого «Эпиметея» остались похороненными на гибнущей Альционе D, вот бы они сейчас пригодились.

«Мы так и идём на звезду, как её?»

«Да никак её, неугомонный, так и идём, молчи, дождись, когда когнитаторы отработают».

Так вот отчего такой калейдоскопический эффект. Пока он тут мучился, в мозгу его судорожно восстанавливались магистральные пути обмена сигналами между ключевыми центрами принятия решений и обработки информации. Спасибо и на этом.

Предложил идти на ближайшую звезду именно Ковальский. Ситуация была патовая – оставаться на месте или прыгать дальше означало почти неизбежно остаться без большей части десантных ботов, на борт «Эпиметея» их экипаж не возьмёшь. Саркофаги «консерв» едва помещались в шлюзовые камеры, астростанция – не каргокрафт и не пакгауз «Тсурифы-6», неопрессованных объёмов тут не было, а всё остальное пространство, помимо считанных жилых кают, медлаба и навигационной рубки, было плотно забито по прямому назначению – то есть научными приборами или силовыми агрегатами для их обслуживания. Прежние проблемы с кондиционированием, пусть и решённые в итоге усилиями Эй-Джи – это будет малая часть возможных неприятностей при всякой попытке подобной кустарной переориентации астростанции под нужды незваных гостей.

Эх, ты, астрогатор, стыдно должно быть. Вояки, хоть люди и в массе своей неприятные, но служат они тому же делу, которому служил и Ковальский, а бросать их на произвол судьбы почти вот так гарантированно означало бы почти гарантированную гибель штурмовой команды, и так уже потери у майора Томлина в этой миссии были запредельными. Вот и возникла идея – собирать ордер и уходить по-тихому на звезду. Тем более что, согласно лоции, у неё была достаточно слабая, турбулентная гелиосфера без шоковых скачков радиации, а ко всему у неё наличествовали сразу три каменистых планетоида, на поверхности которых можно было вполне себе отлежаться и подремонтироваться.

А там, глядишь, и доктор Ламарк со своими мозгодавами разберутся, что сломалось в механизме проецирования. Или куда делся фокус. Или что он, тьма задери, вообще такое.

Одна только проблема – успеют ли они уйти от злополучных эхо-импульсов в субсвете и хватит ли у них ходового ресурса благополучно добраться до тех планетоидов, особенно учитывая, в каком состоянии они прыгали… погодите, а не потому ли вдруг понадобилась «срочная реанимация» или как там сказал Ламарк.

Ковальский снова в беспокойстве заворочался.

«Доктор, или кто там, ответьте».

«Ну чего тебе, астрогатор».

«Объясните причину моего срочного пробуждения поперёк назначенных смен, я настаиваю».

Было слышно, как Ламарку неохота сейчас с ним возиться.

«Ладно, хотя не в твоём положении на чём-то настаивать. Нас преследуют».

«Преследуют? В субсвете?»

«Да как бы тебе объяснить, и да, и нет».

Эти загадки Ковальскому уже поперёк горла стояли. И главное, неужели так сложно сказать по-человечески?

«Я требую вернуть мне подключение к речевым интерфейсам квола».

«Ты рехнулся, астрогатор, тебе ещё половину корабельных суток отсыхать, прежде чем в норму придёшь».

«Это уже моё дело».

Как же Ковальскому надоели эти командиры всех мастей, всё-то они знают, всё-то они за тебя решают, всё-то они тебя наущают. Будто ты не человек вовсе, а квол какой.

Превиос тоже ровно подобным образом перед ним вещала, с высоты своих глубоких познаний. Да и эта, как её, «советник», несмотря на юный облик, постоянно норовила сделать вид, что Ковальский перед ней так, дитя малое, бессловесное. Вечно подтрунивала, «душечкой» называла, чего хорошего.

И главное чем всё закончилось? Удрапали обе на шлюпке в треклятый фокус, и плевать им обеим на то, как «Эпиметей» теперь поживает под огненным дождём угрозы. Так прямо и заявили.

Откуда она и взялась-то, если подумать. Как будто этот фокус был каким-то вычурным, как его ни назови, кораблём непонятного генезиса, который, будучи локализован усилиями команды разведсаба «Джайн Ава», тут же поспешил удрать восвояси, оставив всех, кто его преследовал, огребать за всю ту паразитную статистику, по поводу которой которой фокус в итоге и разыскивали.

И главное, кто? Загибаем пальцы. Флот контр-адмирала Финнеана, группа доктора Ламарка, эффектор Превиос, ирны, кто ещё? Для чего же им всем так пригодился этот фокус?

Превиос была убедительна, когда доказывала Ковальскому и троице смурных дайверов с обломков «Джайн Авы», что другого выхода у них нет, кроме как улизнуть из-под присмотра майора Томлина, но что будет дальше, им как-то обсудить в голову не пришло.

И вот астрогатор Ковальский вынужден ворочать своими полупереваренными в криокамере мозгами, в очередной раз вслепую стучась головой в глухую стену умолчаний. Да где же этот квол!

«Астрогатор, твоя взяла, подключаю коммуникационные интерфейсы. Только аккуратнее, ты нам ещё нужен».

Плевать, кому он там нужен.

К удивлению Ковальского, «Эпиметей» пребывал в полной сохранности. Особенно если учесть, как с ним обошлись во время конфликта с Превиос трёпаные дайвера. Астрогатор заскрежетал бы тут в ярости зубами, но капа во рту подобных вольностей не позволяла. Но глядите, и генераторы выдают стабильную мощность, и накопители под завязку. Десантные боты тоже в порядке – идут ровным строем, наверняка большинство на автомате, когерентные синхронизаторы даже на предельных ускорениях превращают любой строй в монолит. Сейчас же они шли с номинальными пятидесятью «же», успешно выписывая по пути пологую дугу равных напряжений ровнёхонько к одному из далёких планетоидов.

Три года субсвета пройдено и ещё полтора впереди, прежде чем необходимо будет предпринимать какие-либо решения.

Так должно быть, но на деле всё обстояло иначе.

«Вывести на гемисферу любые внешние аномалии по небу».

Обратный голосовой канал Ковальский активировать не стал, сейчас ему было не до многословия тупой железки. Просто мысленно потянулся к направляющим, растягивая и выкручивая детализацию гемисферы так, чтобы тяжесть в затылке оставалась в умеренных пределах. А что писк в ушах тут же неприятно усилился, так это уж потерпим как-нибудь.

Куда смотреть, он догадался не сразу.

Пришлось ещё увеличить масштаб и повысить детализацию.

И только тогда Ковальский сумел разглядеть искомое.

Это выглядело как лёгкая рябь на фоновой звёздной засветке. Едва заметное замыливание слабых далёких туманностей там и сям.

И только если наложить сразу весь комплекс сигналов, да ещё и подёргать туда-обратно бегунок, вот оно, родимое.

Как будто два призрачных крыла постепенно уплотнялись со стороны кормы, не позволяя золотому шару «Эпиметея» оторваться, но и не приближаясь в достаточной степени, чтобы приборы астростанции могли собрать о преследователе хоть какую-нибудь существенную информацию.

«Доктор? Доктор Ламарк!»

Да что ж такое, его вечно не дозовёшься.

«Ну чего?»

«Кто-нибудь пробовал посчитать поля вероятности, он же явно по какой-то выборке скачет туда-сюда».

«А ты уже поди решил, что это что-то разумное?»

«Конечно разумное, какие могут быть варианты?»

«Или перед нами некие хитрые эхо-импульсы от того самого фокуса, да даже тупо сбой в программе слежения».

«Вы бы по такой ерунде меня не будили, могли бы и со сменщиком, да, вон, с Рабадом всё порешать».

«А тебе что, самому уже не интересно?»

Ковальский снова почувствовал, что злится.

«Не говорите ерунды, вы наверняка уже посчитали всю статистику и нащупали там какой-то сигнал. Довольно темнить, доктор, рассказывайте уже как есть».

«А ты у нас нетерпеливый, да?»

«Со временем как-то становишься».

От злости даже башка немного отпустила и боль в рёбрах ушла на второй план.

«Ладно. Эту штуку навигаторы заметили случайно, когда уточняли текущие координаты по одному из пульсаров. Повезло. Cбой в частоте секундного маяка уж больно бросается в глаза. В общем, с тех пор и следим, что бы это ни было, оно делает всё, чтобы мы его не заметили. Появляется в случайной точке пространства и преследует нас, как прибитое».

«Что бы это могло быть?»

«Этого мы не знаем, и квол молчит».

Молчаливый квол, звучало не очень позитивно.

«Нужно попробовать эту штуку целенаправленно пронаблюдать, на борту астростанции достаточно приборов, чтобы ободрать любой источник сигнала, как оболочку со сверхновой».

Не очень удачная аналогия, учитывая печальную судьбу Альционы D и её товарок.

«Пробовали. Всё время мажем».

«Но некая система в этих эволюциях имеется, не знаю, разложите это всё на гармоники, получите аналитическую функцию».

В ответ раздалась череда невнятных ругательств.

«Думаешь, самый умный? Да мы тут уже до аппроксимации дзета-функцией дошли, сплошная ерунда, такое ощущение, что с каждым следующим событием используется новая функция плотности вероятности, но так хитро, чтобы все предыдущие события её не нарушали».

На этом месте у Ковальского отчаянно начало стучать в висках.

«Довольно, доктор, я уловил мысль, вы все умные, я дурак. Можете теперь меня отсюда извлечь?»

«Ты уверен, астрогатор? Я же вижу по биосенсорам, как у тебя давление скачет».

«Доставайте, доктор, и бросайте делать вид, что вам не плевать на моё самочувствие».

Ворча себе под нос что-то нелицеприятное, Ламарк принялся колупаться в потрохах строптивой биокапсулы. Однако та, потрепыхавшись и попрепиравшись, всё-таки в итоге сдалась.

Полилась по венам какая-то финальная премедикация, щекотными каплями стёк по коже остаток геля, как всегда резко, без предупреждения, забулькало в горле отсосом заполнявшей лёгкие фторорганики, последними отщёлкнулись фиксирующие руки-ноги браслеты, чтобы уже секунду спустя вывалить липкое туловище Ковальского на скользкий пол «прозекторской», как её про себя называли за белые стены и резкий свет.

В зрачки тут же впилась боль, каждый раз при пробуждении его преследовала трёпаная светобоязнь.

Ковальский вслепую, на ощупь замотался в паутинку одноразовой простыни, прошёл пару шагов наугад. Ага. Санитарный бокс чуть правее.

И лишь под благодатным душем немного пришёл в себя. Уф. Льющаяся с небес вода, омывая его, словно бы уносила с собой и этот звон в ушах, и эту предательскую слабость в конечностях.

Какое счастье, что он астрогатор, а не какая-нибудь «консерва» из числа бойцов майора Томлина. «Эпиметей» был невероятно комфортным кораблём, уровень удобств, доставшихся Ковальскому за просто так, по роду занятий, для флота был очень неплохим, а для многих так и вовсе недостижимым. Нет, конечно, гигантские каргокрафты или новейшие флагшипы эскадренного класса могли похвастаться и вовсе невозможной роскошью в распоряжении экипажа, но нам и того довольно, что имеем.

За едва прикрытой створкой люка, разумеется, уже маячил лично доктор Ламарк, а за спиной у него, ещё более разумеется, паслось трое наиболее приближенных к телу постдоков, готовых начать немедленно конспектировать многомудрые речи своего научного руководителя. И чего они его только терпят?

Ковальский молча застегнул комбинезон кабинсьюта на последние липучки и так же молча проследовал круговой галереей в сторону навигационной рубки.

Внутри царил полумрак и кто-то вполголоса разговаривал, однако Ковальский, не обращая внимания на посторонних, побрёл к своему ложементу, чтобы побыстрее туда увалиться. Уф. Ноги еле держат.

– Астрогатор Ковальский?

Голос был смутно знакомый. А, ну да. Стандартная ротация смен не предполагала, что они будут в экспедиции так уж часто сталкиваться лицом к лицу.

– Астрогатор Рабад. Я одолжу у вас контроль на минуточку?

– Да, конечно.

– Благодарю.

А вот и статистика наблюдений за горизонтом. Господа мозголомы очень башковитые, но не слишком владеют материальной частью.

– Доктор Ламарк?

– Я здесь, астрогатор.

– Смотрите, «Эпиметей» в своей базовой функции – всё-таки астростанция. Но в недрах фотосферы нет особого смысла использовать детекторы оптического спектра, хоть узконаправленные, хоть широкоугольные, на которые опирались вы. При этом автоматикой станции в режиме реального времени обсчитываются коронарные поля, в основном гравитационное, магнитное и нейтринные каскады. Разрешающая способность тут большая не нужна, а вот скорость реакции – совсем другое дело.

С этими словами Ковальский отмотал логи до последнего отмеченного в оптике события и продемонстрировал всем собравшимся.

– Вот, за три микросекунды до события. Видите «медузу»? У нас на самом деле полно времени, чтобы навести туда оптику и всё чинно отфотометрировать.

С довольным видом Ковальский откинулся в ложементе и принялся сипло дышать, приходя в себя. Последняя тирада отняла у него последние силы.

Между тем доктор Ламарк вздохнул, глядя на сжавшегося в комок под его тяжёлым взглядом Рабада, после чего снова обернулся к Ковальскому.

– Что ж, не зря вы к нам с коллегами присоединились. Осталось запрограммировать триггер на событие и ждать.

– А зачем ждать? Мы его спровоцируем!

Все молчали. И тогда Ковальский, выдержав драматическую паузу, с довольным видом подытожил:

– Если я прав, и эта тварь разумная, то стоит нам резко сменить курс, она тут же покажется.

Ламарк сощурился, но сходу спорить не стал.

– Подождите здесь, я проконсультируюсь с майором.

Ковальский про него совсем позабыл. Интересно, как Томлин столько держится, его-то сменить было некому. Впрочем, по идее, «консервы» могут полноценно спать минут по пятнадцать, тут же возвращаясь в строй в случае необходимости. Вот и пускай его просыпается.

Впрочем, много времени переговоры не заняли.

Ковальскией едва успел прикрыть веки и хоть немного расслабиться, как в рубке уже начался шум. С трудом продирая глаза – надо же, всё-таки успел заснуть – он поспешил снизить уровень звука в основном бортовом канале. Именно там уже вовсю рявкала сирена и басил велеречивый квол, внушая всем желающим, что «экипажу астростанции незамедлительно прибыть по местам боевого дежурства и принять все меры предосторожности перед началом экстренного маневрирования». Кажется, за время общения с вояками майора Томлина квол нацеплял у них дурного канцелярита. Какое ещё «боевое дежурство» на гражданской астростанции? Да вы все тут рехнулись!

Впрочем, вслух Ковальский возражать не стал, а только проверил на всякий случай крепления замков и машинально опустил на лоб фиксатор. Не то, чтобы это помогало, пойди вдруг вразнос гравикомпенсаторы – три десятка «же» быстро приведут в негодность даже биокапсулы «консерв», обычного же человека подобное ускорение при неудачном векторе вырвет из ложемента с мясом. Но даже при куда меньших перегрузках порхающее по рубке тело может натворить бед. В конце концов, во всём должен быть порядок.

А вот в общем канале порядок никак устраиваться не желал. Квол с присущим этим штукам занудством твердил про «опасный манёвр», с ним спорило всё подряд военное начальство, но убедить железку никак не удавалось.

– Майор, дайте я попробую.

Тут же все заткнулись.

– Квол, передаю управление астрогатору Ковальскому.

– Принято!

И затих, зараза, прислушиваясь.

Но Ковальский не стал с ним препираться, подняв из бэкапа подходящие к случаю старые логи симуляций. Квол – существо простое. Он, как истинный солипсист, не был способен отличить подделку от реальности.

– Внимание, начинаю манёвр уклонения!

Ковальский не без удовольствия пронаблюдал, как походный ордер десантных ботов дружно прянул во все стороны, разогревая гравитационные пузыри. И только тогда позволил кволу завершить анонсированный манёвр.

Не дрогнув ни по одной из трёх своих осей, золотой шар «Эпиметея» юрким мячом от софтбола бросился в сторону, на полной мощности ускоряясь перпендикулярно курсу воображаемой макулы, чей образ сейчас симуляция услужливо скармливала тугодуму-кволу. Наверняка разобидится, как придёт в себя. Бортовой квол «Эпиметея» никогда не любил подобных шуточек. Да и плевать.

Досужие псевдоэмоции квантовых симуляций сознания Ковальского интересовали сейчас в последнюю очередь. Он вместе со всеми собравшимися неотрывно следил за гемисферой. Пустой навигационной гемисферой, уж три года как не видевшей ничего, кроме мельтешения флота майора Томлина, если эти несчастные десантные скорлупки можно было назвать флотом.

И несмотря на все старания Ковальского, пустота так и оставалась пустотой. Никаких подозрительных сигналов на лимбе.

– Майор, пусть ваши люди следуют прежним курсом в плотном строю. Сделаем вид, что вы преследуете «Эпиметей».

Томлин ничего не ответил, но курсограммы ботов тут же начали собираться в кулак, стремительно нагоняя неуклюжую астростанцию.

– А теперь сделайте вид, что меня атакуете.

– Астрогатор, вы уверены?

– Ни черта космачьего я не уверен. Открывайте огонь, майор.

– Апро, астрогатор. Сержанты Ёшита, Каннинг, Гвандоя, разрешаю открыть упредительный огонь по цели. Выполнять.

Плазменные пучки послушно потянулись вперёд, отсекая «Эпиметей» от избранного кволом курса на уклонение от макулы. Ещё три секунды, и астростанция окажется на линии огня. Две. Одна.