Текст книги "Трибунал"

– А, так это всё-таки не переговоры, а тот самый, упорно отрицаемый тобой трибунал?

– Ни в коем случае. Но лично я буду тщательно следить за всем, что на этих ваших заседаниях будет произноситься и подразумеваться.

Ничего, и кроме него найдутся… наблюдательные. Те насупленные парни с Тетиса выглядели весьма решительно. И глобулы их уж точно не упустят ни слова. А вот ты, брат-оператор, что-то не договариваешь.

– Звучит не так, будто тебе просто нечем заняться. Я бы даже сказал, что ты уже решил для себя, что и где искать.

– Скажи прямо, ты думаешь, что я от тебя что-то скрываю?

– Ну почему же, – Кабесинья-третий потратил пару секунд, подбирая слова, – мне кажется, что ты можешь вполне не нарочно упускать нечто важное. Нечто такое, что представляется тебе само собой разумеющимся, но мне оно при этом попросту не известно. Что-то из того, что случилось между моей физической смертью и моим же преждевременным возвращением три года спустя.

Риоха вполне достоверно затряс в ответ головой, изображая недоумение.

– Что бы это могло быть, такого, что не отображалось бы в общедоступных базах и требовало непременного получения каких-либо сведений от меня лично и никак иначе? Потому что только так бы я мог это всё, хм, так упорно упускать.

– Например, ты мне так и не объяснил, что Лидийское крыло вообще делало за Воротами Танно.

Риоха в ответ лишь сделал большие глаза.

– Но я тебе рассказывал и про триангуляцию, и о пропавшей группе доктора Ламарка.

Подождал, вздохнул и пошёл с самого начала.

– Всё собственно и началось с того, что от них пришёл маяк с координатами. Тут все словно с ума посходили. Четыре ПЛК контр-адмирала Финнеана врубают прожиг, за ними в погоню бросается флот адмирала Таугвальдера, между ними мечется «Лебедь» Воина, начинается полная неразбериха, наша станция остаётся без энергии – первторанги же все ушли, бакены Цепи это всё едва пропускают обратно, в субсвет вместо походного ордера валится каша из импактной шрапнели и уцелевших крафтов, мы с ребятами едва выстраиваем в пределах ЗВ хоть какой-то порядок, и тут возвращается эта самая четвёрка во главе с «Тимберли Хаунтед» контр-адмирала Финнеана, в конце концов, пересмотри ещё раз записи, всё же задокументировано!

Риоха, произнося эту тираду, начал постепенно распаляться.

– И ты прав, я до сих пор не знаю, что на самом деле у них там стряслось, ни Финнеан, ни тем более Таугвальдер мне не докладывают, но это не потому, что я что-то скрываю!

– Вот опять ты за своё. Я не утверждал, что ты что-то скрываешь. Но мне со стороны всё-таки виднее. Вы все находились внутри, вы наблюдали этот дурацкий мятеж в развитии. И потому вы не говорите о главном.

– О чём же?

– О том, что послужило спусковым крючком конфликта.

– Триангуляция?

– Да. Я же застал начало истории. Все, на каждом стендапе перед началом дежурства, только и говорили о фокусе. Мол, в нём главная загадка бытия, стоит нам разобраться с этим фокусом, как будет решена и проблема угрозы, и мы всё-таки сможем покинуть Барьер, окончательно разобраться с врагом, а Цепь станет не нужна.

– Ну, да, было такое.

– И вся эта триангуляция именно потому и была так важна, потому, как я понял, контр-адмирал Финнеан и отправил смертничков майора Томлина с группой доктора Ламарка, потому же и решил во что бы то ни стало, даже нарушив прямой приказ адмирала Таугвальдера и хуже того – Воина, во что бы то ни стало их вернуть со свежей информацией с места. Я ничего не упускаю?

– Ну.

– Фидеры гну. Почему все забыли про фокус?

– Так группа Ламарка и не вернулась. И Финнеан к ним не пробился. И даже разведсаб, триангулировавший в итоге фокус, больше не подавал никаких признаков жизни.

– И никого это не беспокоит? Ну там, Адмиралтейство, Квантум, Порто-Ново, всех прочих?

Риоха в ответ призадумался, попутно листая какие-то датасеты.

– Как я понял, этот квадрант Цепи был блокирован до того, как нейтринная буря по ту сторону Барьера успокоится.

– И переговоры у нас на борту к этой блокаде никакого отношения не имеют?

– Судя по всему, нет.

– И никого не беспокоит, что прошло уже три стандартных года, и пора бы уже хоть немного в этом вопросе пошевелиться?

Риоха пожал в ответ плечами.

– Я не знаю. Чего ты от меня хочешь?

– Да ничего, это же ты сюда явился, мне нотации читать, мол, не торопись, успеешь ещё в форму прийти. Или это не ты был.

– Ладно, уговорил, не буду я тебя больше стараться поддерживать. Раз ты такой подозрительный у нас стал. Только вот что я тебе скажу. Пока ты тут ищешь у меня в речах проговорки и недомолвки, я бы на твоём месте лучше поразмыслил над тем, почему всё-таки именно тебя выделили из всех операторов станции в качестве переговорщика.

– Потому что я один в тот момент болтался в морге бесполезным куском плоти, а у остальных была работа?

– Вовсе нет. Потому что ты всегда был из нашей команды самым социализированным. Ты и погиб-то почему? Спасал экипаж рудовоза. Кому в той горячке было до них дело? Тебе. Ну так прекращай ныть, что тебя из канистры будто бы достали против твоей воли. Всё не так, и ты прекрасно это знаешь. Работа есть работа. Теперь – вот такая.

Ну спасибо, будто он не в курсе.

Только ты, Риоха, разговор в сторону-то не уводи.

И тогда Кабесинья-третий достал свой главный козырь.

– Допустим, у меня паранойя. Согласись, в моём положении это не самое страшное, что бывает на свете. Могу себе позволить. В конце концов, к управлению станцией меня всё равно теперь и на пушечный выстрел не подпустят, по крайней мере без глубокого перепрофилирования аугментации и повторного подтверждения грейда. И не спорь, все эти упражнения, что мне тут напрописали коновалы, – это всё полная ерунда. Допустим даже, что меня разбудили для единственной цели – вести эти странные переговоры, которые уже три года идут без меня и, судя по всему, ещё лет сто будут идти после.

– Но?

– Не надо, не торопи меня. Так вот, допустим, нет никакого подвоха, вот только один вопрос, почему именно сейчас?

– Ну, я же объяснял, прибытие новых делегаций, эффектор, смена формата. Возникло предложение расширить присутствие на переговорах представительства самой станции.

– Возникло предложение? Так-таки само собой и возникло?

– Ну, не совсем само собой.

Да, вот оно, Рауль всё-таки попал в точку.

– Не томи.

Даже через дип-линк визуализации было заметно, как Риоха мается. Ох как не хочет он говорить. Так что там, ничего никто ни от кого не скрывает?

– Пожалуй, лучше тебе всё увидеть собственными глазами.

С этими словами Риоха свернул голограмму, оставив только повисший в воздухе указатель.

Тот настойчиво елозил у центральной оси станции, где обыкновенно располагались гейты центральных транспортных систем.

С этим гражданским способом физического перемещения Кабесинья-третий всё никак не мог смириться. В критических ситуациях операторы зачастую физически перемещали свои саркофаги от башни к башне с целью минимизации запаздывания сигнала, однако использовать для этого обычные грузопассажирские капсулы магнитных тоннелей ему до сих пор казалось чем-то отдельно неприятным. Как будто его нарочно тыкали каждый раз носом – теперь ты не один из нас. Ты никакой не оператор, ты обыкновенный бесполезный пакс.

Что же такое увидеть «собственными глазами» требовалось нынче от опального оператора, для чего приходилось в очередной раз переступать через собственную гордость?

И за что ему, собственно, все эти мучения?

Кабесинья-третий со скорбной миной шагнул в раскрывшиеся перед ним створки транспортной капсулы, чтобы тут же едва не влететь лбом в ребро переборки. Падлючая гравитация продолжала играть с ним свои злые шутки. Несмотря на все старания и упражнения, он никак не мог наловчиться вовремя реагировать на рывки уходящей из-под ног палубы.

Наверняка его судорожно вцепившиеся в поручень пальцы сейчас безумно смешили Риоху.

Кабесинья-третий злобно обернулся на превратившуюся в двусмысленное многоточие стрелку указателя. Ну ничего, мы ещё как-нибудь сочтёмся, дорогой товарищ.

Товарищу, впрочем, хватало ума помалкивать.

Так, а куда, собственно, это мы теперь направляемся?

Куцая, пусть и далеко не гражданская аугментация, задумавшись, подсказала интересное. Двигались они к внешним секторам ядра станции, где на границе между госпитальными и квартирмейстерскими отсеками располагалась самая странная ввиду своей почти бессмысленной в реальных условиях секция «Тсурифы-6». Они двигались в сторону гауптвахты.

Там в былые времена проводили ночь перепившие на камбузе палёного космачьего самогона навигаторы гражданских каргошипов, а также временно размещались списанные на гражданку «естественники» из экипажей разведсабов и прочей военной мелочи, отчего-то не совместимой с размещением на борту стандартных саркофагов.

«Консервы» сюда не смогли бы угодить, даже если бы очень постарались. Этих просто погружали в штатный криосон до полного списания или перевода в небоевые службы по итогам надлежащего расследования. Сказать по правде, Кабесинья-третий вообще с трудом помнил о самом существовании гауптвахты на собственной станции.

Интересно, а не станет ли он вот прямо сейчас одним из постояльцев этой утлой обители, не занятой, наверняка, по нынешним унылым временам, вообще никем. А что, возьми Риоха и запри его здесь за лишние вопросы, кто вообще за него впишется, чтобы отсюда его вызволять?

Рауль затравленно оглянулся на заевшее многоточие. И оно тут же вновь молча обратилось стрелкой.

Створки люка разошлись, недвусмысленно прогоняя своего единственного пассажира из капсулы.

Ничего, мы ещё прорвёмся. В конце концов, Кабесинья-третий до сих пор оставался полноправным оператором этой станции со всеми необходимыми регалиями. Вот только реальные права у него, пожалуй, были теперь не больше, чем у любого из прежних посетителей этого скорбного заведения.

Не больше, не к ночи будет помянут, чем у пьяного мичмана Златовича.

– Нам сюда.

Стрелка указателя снова рванула вперёд.

Итак, что у нас тут.

Две соседних камеры, запертые, но не подписанные, как будто заключённые в них люди не заслужили даже хамовато-анонимного «Джон Доу». Интересно, что будет, если рядом запереть ещё и Рауля? Камеры поди изолированы от внешней связи.

Новый панический приступ удалось погасить не сразу.

– Мы чего-то ждём?

– Погоди, я раздам тебе права, это оказалось не так просто. Готово, лови.

Стенки камер тут же сделались полупрозрачными, открывая Раулю вид на то, что творилось внутри.

И чего?

Внутри самым банальным образом пребывали по одной особи самой гражданской наружности. В одинаковых оранжевых арестантских робах. Одинаково лохматые и небритые. С одинаковыми иссиня-зелёными следами от чьих-то кулаков, что симметрично расплывались у них вдоль левой скулы.

Впрочем, эта одинаковость распространялась на обоих индивидов не только в стиле одежды или по характеру полученных травм.

Перед Раулем Кабесиньей-третьим сидели на голых арестантских нарах два полных близнеца.

И они при всём этом были ему чем-то неуловимо знакомы. Как будто он их уже где-то видел.

Но кроме собратьев-тинков, полных близнецов среди былых знакомств за Раулем не водилось, можно было и не вспоминать. Нет, этого человека он если и видел раньше, то в единственном экземпляре и, разумеется, не во плоти.

И тут до него дошло, кто перед ним.

Сам Рауль дорого дал бы в тот момент, чтобы вновь лишиться мимических мышц. Их, как и всю прочую органику, не входящую в перечень необходимых для поддержания полноценной жизнедеятельности «тинка» тканей, как правило заранее, задолго до помещения носителя в саркофаг, иссекали ради минимизации возникновения возможных злокачественных аномалий. Трёпаная мимика палила его сейчас перед любым наблюдателем почище всякой старомодной ерунды вроде анекдотического «детектора лжи». По сути, сейчас он стоял перед Риохой открытой книгой – бери-читай – и глупо хлопал глазами, пытаясь сообразить, что происходит.

– Каким образом он… точнее, они тут оказались?

– Ты не поверишь, но мы у тебя и хотели спросить.

Риоха материализовался вновь, но на этот раз выглядел не развязным визитёром, а скорее строгим инспектором. Его образ в чёрном старинном сюртуке и с куцым завитым париком на макушке больше подходил тем самым барристерам Тетиса при исполнении. Кабесинья-третий, и без того растерянный, окончательно потерял опору, борясь с ощущением, будто сама реальность разом валится у него из-под ног.

Всё происходящее выглядело каким-то сомнительным аттракционом, дурной шуткой, несмешным анекдотом. Заходит мичман Златович в бар.

А оператор станции «Тсурифа-6» ему и говорит.

Да, перед Раулем кочумал на гауптвахте собственной персоной его собственный убийца. Ненарочный, и не его, а предыдущего носителя, но тем не менее. Это вызывало в нём неожиданно сложные и донельзя бурные эмоции.

– «Три шестёрки» здесь, да?

– Ровно шестьдесят вахт, как пришвартованы. И как всегда не без приключений. Ты бы знал, какой бардак они сумели устроить одним своим появлением.

Дурной анекдот, как и было сказано.

– Как всегда, ничего не меняется. Надо им вовсе заход в ЗВ запретить.

– Думаешь, поможет?

И тут до Кабесиньи-третьего, наконец, дошла вся степень нелепости происходящего.

– Но который из них мичман Златович? Я не помню, чтобы их в прошлый раз было двое. Или это мой бэкап врёт?

– Никак нет, – Риоха продолжал наблюдать за ним сквозь прищур, как бы оценивая каждое его ответное слово.

– Тогда как они… погоди. Сколько лихтер-рудовозов «Тэ шесть сотен три» сейчас пришвартовано к станции?

– Мог бы и сам удостовериться, прав у тебя хватает. Два, ровным счётом два.

Любопытно.

– Это какая-то техническая ошибка.

– Мы с Мартинесом тоже сперва так и решили, когда заметили странно ведущий себя в канале подхода рудовоз. Потом даже узнали твоих старых знакомых и немедленно перехватили от греха контроль над этой ржавой колошей.

– Сразу надо было так сделать, – проворчал Кабесинья-третий. – Но дайте я угадаю, не помогло?

Риоха кивнул.

– Именно. Стало только хуже. Корабль стремительно терял управление, реагировал неадекватно, телеметрия вообще шла вразнос, в итоге чуть не разворотил нам направляющие, прямо как в тот раз.

Да. Прямо как в тот раз.

Шутка. Это какая-то дурацкая шутка.

– Но вы же справились?

– Нет, мы нет. Пришёл на помощь экипаж «трёх шестёрок».

– Только не говорите, что мичман Златович оказался в кои-то веки в рубке собственного корабля не бесполезным балластом.

– Тут ты не прав. Он вообще-то настоящий герой. Когда крыло Финнеана беспорядочно прорывалось обратно от Ворот Танно, он сумел прикрыть боди-блоком каргокрафт «Принсепс» от разлёта импактных осколков.

Кабесинья-третий исподлобья поглядел на помятые лица мичманов. Вы ещё медаль им выдайте. Обоим.

– Допустим. И в чём же было дело, в итоге?

– Ты не поверишь, но нам от самой границы ЗВ пришло сообщение по аварийному каналу, стали разбираться, оказалось, с нами говорил экипаж того самого нештатного двойника «трёх шестёрок». Вся аварийная ситуация случилась исключительно по нашей вине, мы с Мартинесом не сообразили, что идёт интерференция двух сигналов.

– Опять аварийные транспондеры?

– Да нет, дело оказалось сложнее, как видишь, к нам в доки в итоге попала пара абсолютно идентичных кораблей. Со всеми потрохами, начиная с транспондерных кодов и навигационного софта и заканчивая экипажем, пассажирами и грузом.

Бредятина какая.

– Как такое может быть?

– Вот ты мне и скажи. Ты единственный из всех, присутствующих сейчас на станции, кто общался с мичманом Златовичем до всей этой ерунды.

Какое интересное определение.

– Ну, я общался только с одним из этих мичманов Златовичей. Да и то, если ты заметил, крайне недолго.

– А вот они, ты не поверишь, в один голос твердят, что никому здесь не верят и готовы общаться только с тобой.

Кабесинья-третий не мог не съязвить в ответ.

– В особенности друг другу, да?

– Как ты догадался?

– Да уж не требуется тут особых догадок. Это же они банально подрались, прежде чем сюда угодить?

– Склоняю голову перед твоей прозорливостью.

Риоха и правда делано поклонился.

Стоп. Погодите.

Острый приступ ярости застал Кабесинью-третьего врасплох. Он даже не подозревал, что способен испытывать столь острые эмоции. На долгих две минуты его накрыло такой чёрной волной, что его сознание почти отключилось. Осталась лишь базовая моторика – сжатые до скрипа зубы и побелевшие от усилия кулаки.

Уф. Вроде бы отпустило.

– Так вот почему вы меня разбудили… вот в этом виде?

– Да. Мы с Мартинесом посчитали, что ты единственный из нас, кто сможет в этом всём разобраться. И да, оба они несказанно обрадовались, когда узнали, что ты оказался жив.

Да уж, «оказался». Привезли его домой, оказался он живой. Смешно.

– Я одного не пойму. Это же, я не знаю, такие же «тинки», как и мы. Значит, просто запросите банки Эру, откуда ещё такое может прилететь?

– За три года никакие биоинженеры Семи Миров не способны с нуля собрать полноценного носителя. Ни с бэкапом в наличии, ни тем более без. И тебе это прекрасно известно. Они должны, они обязаны быть старше.

– Хорошо, значит, готовую память записали на готовые болванки. Опять же, зовите спецов с Эру, они вам всё скажут.

– Мы и вызвали. Но если тут замешан кто-то из них, что им мешает банально соврать?

Ну, приехали.

– Ладно. Я понял. Мы в тупике. И тупике давно и тщательно спланированном, – неожиданно для себя Рауль почувствовал, что больше не злится. – Чем я могу помочь расследованию?

– Ты не поверишь, но тебе предстоит общаться с этими двоими и их экипажами.

Вот же черти космачьи, так и знал, что тут будет какой-то ещё подвох.

Двери обеих камер послушно разомкнули замки и тут же распахнулись.

– Во дела, они и правда тебя оживили!

Голосили мичмана́, разумеется, хором.

ПЛК ходил ходуном.

Аварийную сигнализацию давно заглушили, в ней не было смысла.

«Тимберли Хаунтед», застрявшую у самого края топологической проекции, от любого неосторожного движения могло разорвать горизонтом событий, так что на фоне грозящей крафту неминуемой катастрофы с тем же успехом можно было пускать в общем канале бравурные марши, а не истерику сенсоров предельной нагрузки. Подобное сопровождение по крайней мере придавало бы сил измученным навигаторам.

Впрочем, и усталостный износ нервных центров экипажа был не главной проблемой контр-адмирала. Да, его флагшип был готов пойти на дно, но он был готов сделать это с честью и гордостью, поднятыми флагами и выстроенными во фрунт матросами вдоль бортов, все как есть в белоснежных бушлатах и бескозырках. Честь флагу а-атдать! Ура-а! В конце концов, их сюда отправили служить не ради мирной старости на тихих планетах вроде далёкого Имайна. Гибель в огневом контакте как цель, гибель в качестве подвига была и для контр-адмирала, и для его людей такой же естественной, даже желанной, как для многих других домашний уют или успех в карьере.

Смерти тут никто не боялся, тем более что большинство экипажа составляли отнюдь не естественники. Консервы с бэкапом, оставшимся в ближайшем порту, при любом исходе ничего значимого не теряли. Космос расправлялся с тобой мгновенно и безболезненно, а даже если застрянешь в итоге посреди субсвета в холодеющей железке, всегда можно прервать эту историю исполнением пары простых команд.

Лишь бы всё было не зря.

Бессмысленно растраченная жизнь, годы, впустую проведённые в саркофаге – вот что пугало любого вояку. И был он при этом контр-адмиралом или рядовым «тинком» в десантном боте – уже не столь важно. Лидийское крыло каждым прожигом пыталось доказать самому себе, Адмиралтейству, всему остальному человечеству, что всё – не зря. Потому и бросалось в самые отчаянные авантюры с головой, потому и жалело лишь о том, что врага сумели разбить предыдущие поколения вояк, им же досталось вот это – продолжать биться разбитой в кровь башкой о твердокаменный полог субсвета.

Человечество в Галактику-то вышло таким же образом – сжав зубы и яростно выгрызая себе каждую пядь доступного пространства.

С одним лишь отличием. Раньше они бились о горизонт событий со стороны «физики», теперь же, вырвав чуть ли не через силу у спасителей-летящих вожделенную технологию активного проецирования, приходилось, сделав шаг вперёд, штурмовать уже новую нежданную преграду.

Собственный Барьер.

Тот самый Барьер, что был возведён некогда для безопасности и удобства космических полётов. Забудем про кошмары затяжных пассивных прыжков, когда каждый цикл разморозки устраивал экипажу неизбежную децимацию, не считаясь с рангами и званиями. Оттуда и пошла практика бэкапов. Век Вне почти не оставил выживших на борту отправленных к звёздам ковчегов, будь то переделанный под грузопассажирские нужды бывший флагшип Ромула «Цагаанбат», до сих пор служащий кэрриером на внутренних рейсах, или же специально построенные для этой цели «Ганимед», «Эола» и остальные их систершипы, разлетевшиеся пять столетий назад по мирам будущего Фронтира в поисках безопасной гавани. Из тех, кто покидал Старую Терру, до цели добрались единицы. На поверхность пригодных для жизни суперземель ступали их дети и даже внуки. Или бэкапы их, детей и внуков.

А всё ради чего? Только лишь чтобы уже несколько поколений спустя обнаружить себя запертыми в незримой холодной тюрьме медлительного субсвета.

Хочешь перемещаться по Галактике быстро и с солнечными ветерком? Получи ответные эхо-импульсы в харю, мать твою канистру. Ну, или, как вариант, огонь штурмовых орудий осколков Железной армады, якобы давно и неоднократно уничтоженной треклятыми спасителями.

Обман. Всё сплошной обман.

Кто бы мог подумать, что космос может стать человеку темницей? Какие учёные-фантасты рассказали бы нам заранее, что скорость света – хуже всякой черепахи, которая убила философа Эсхила и которую не догнал герой Ахилл (не перепутайте). Медленная и неумолимая. И вот они снова идут на штурм природной крепости релятивистской причинности. Штурмуют изо всех сил, и всё никак не могут её преодолеть, пусть ещё вчера именно этот участок Скопления Плеяд ничем не отличался от любой другой пустоты на задворках Галактики.

Контр-адмирал и его вояки думали лишь о тактике проецирования и перегруженных фидерах. Это мозголомы пусть потом чешут в затылках, строя гипотезы и выводя на бумаге новые законы бытия. Лидийское крыло хмуро, стиснув несуществующие у большинства живых душ на его борту зубы отвоёвывало обратно субсвет так же методично, как их героические предки атаковали боевой ордер врага в Бойне Тысячелетия.

С одним лишь отличием.

Четвёрке первторангов не было суждено одолеть противника.

Истаивала энергия в накопителях. Гасли фидеры. Или же кто-то из навигаторов совершал ошибку, слишком близко подходя к огненной границе файервола. Так или иначе, это случалось снова. Индексы кораблей один за другим гасли в недрах гемисферы, гибла «Тимберли Хаунтед», сам же контр-адмирал погружался в темноту пустого инфоканала.

И начинал всё сначала.

Нужно было во что бы то ни стало отыскать способ. Он был. Контр-адмирал чувствовал, что способ есть.

– Контр-адмирал Финнеан, сорр!

Голос Сададзи доносился из такого зыбкого далёка, что казался ещё менее вещественным, чем окружающая симуляция.

Контр-адмирал механически открыл глаза, привыкая. Вокруг была всё та же спартанская обстановка личной каюты на одном из трёх квартирмейстерских уровней станции. В какой-то иной реальности она сошла бы за вполне комфортную тюрьму для мятежного адмирала, приговорённого к скорой прогулке по доске прямо из широкого иллюминатора собственной каюты. Казнь позорная, хуже всякого повешения. Ободранный о поросшие ракушками борта пульсирующий кровью из раскрытых ран, вопящий кусок мяса – вот что всплывало в клочьях багровой пены посредине кильватерной струи в паре десятков метров за кормой. На «Тсурифе-6» можно было легко устроить нечто подобное. Раскрыть клапан аварийного сброса на внешней переборке, и вот он уже летит, исходя закипающей слюной, через гребнистую решётку внешнего силового каркаса, теряя при каждом хаотичном столкновении по отрубаемой конечности. Умирать он тоже будет долго. Минуту, две, прежде чем окончательно потеряет сознание от гипоксии или кровоизлияния.