Текст книги "Штрафбат под Прохоровкой. Остановить «Тигры» любой ценой!"

XXI

Он не успел договорить. Демьян, подобравшись к нему на левом локте, со всей силы, насколько смог, ударил его правой в подбородок. Сарай провернулся туловищем и свалился на спину, раскинув руки. Гвоздев стремительно навис над ним и нанес еще два удара правой. Он бил оба раза со всей силы, один раз – в левый глаз, второй – в переносицу. Так же резко, как нанес удары, он отпрянул от Зарайского, вернувшись в то же положение и на то же место, где был.

– Связным пойдет Ряба, – тон его стал зловеще ледяной. – Кто еще против?

Тяжелым, мутным взглядом он обвел группу. Это копившееся внутри только что прорвалось, и он чувствовал, что, если кто-то сейчас скажет поперек хоть слово, он выбьет тому прикладом зубы. Никто не ответил. Артюхов тоже молчал, уткнув взгляд прямо перед своим курносым носом, в сосновые иголки.

– У группы приказ… Дойдем до колхоза, узнаем, что там… – проговорил Демьян. – Рябчиков, гранаты есть?

– С зажигательной… смесью одна… – запинаясь, ответил боец.

– Доставай! Быстрее, – сурово рубанул Гвоздев.

Он выхватил бутылку из рук мешкавшего в волнении паренька и поставил ее на сосновый ковер, прислонив к стволу дерева.

– Развернулся второй! – крикнул Фомин со своего наблюдательного пункта. – Идет через поле в нашу сторону. Этот, что по нам бил, не сбавляет. Две машины…

Вскочив на ноги, Гвоздев подобрался к одному из соседних с Фоминым деревьев на опушке.

– Ишь ты, захотели связаться… – с ухмылкой пробормотал Фомин.

– Ага, Ряба на них шороху навел… – проговорил Артюхов, с опаской оглядываясь на Гвоздева.

Тот повернулся, но в сторону Рябчикова.

– Ряба, чего ждешь? – торопливо сказал он. – Дуй обратно, к нашим… На выходе из леса смотри в оба. Давай, давай! Ты же у нас прыткий…

XXII

Он высматривал из-за дерева, лихорадочно придумывая, что делать. Стрельба из пулемета прекратилась, но зловеще нарастал рев двигателей и лязганье гусениц приближавшихся машин. Один танк двигался вдоль леса по проселочной дороге с еле заметными, заросшими травой колеями. Второй шел наискось, прямо по колосьям. Они быстро сокращали расстояние, и траектории движения были нацелены так, что сомкнуться должны были как раз на опушке соснового выступа, где укрывались штрафники.

– Фома! – громко выпалил Гвоздев. – Берешь Артюхова. Уходите влево, вдоль опушки. Гранаты есть?

– Одна «эргээшка», – доложил сибиряк. – И бутылка зажигательной… У Артюхова… Что у тебя, Тюха?

– «Лимонка» у меня, – ответил боец.

– Хорошо. Берете влево на полста метров. Мы их встретим. Может, в лес не сунутся… Если сунутся, сразу не лезьте, по возможности с фланга зайдете… или с тыла. Главное, чтоб неожиданно… По возможности, в поле прорывайтесь. Внимание отвлекаем. Первые пройдете, нас не ждите. И мы ждать не будем… По пшенице – до колхоза. Может, получится пробраться. Все, ушли…

Зарайского и Фаррахова Демьян так же спешно отправил на фланги, с разлетом на десять-пятнадцать метров. В Фаррахе он был уверен больше, чем в себе. Этот татарин, с неулыбчивым лицом, но добродушным взглядом, упрятанным в узком разрезе век, даже в самом пекле боя не дергался и не суетился, действовал обдуманно и так же надежно, как его пулемет – без заминок и сбоев. Эта «рабочая» атмосфера, которая возникала вокруг Фаррахова, вселяла спокойствие и уверенность и в тех, кто находился рядом с пулеметчиком.

XXIII

Во время одной из бесчисленных атак немцев на рубеж, который в противотанковом опорном районе штрафного батальона в начале июля удерживал взвод старшего лейтенанта Коптюка, Гвоздеву довелось видеть, как расчетливо действовал Фаррах в, казалось бы, самой безнадежной ситуации. Вражеская пехота напирала на участок, который удерживали бойцы из первого отделения Пилипчука.

Большую часть «нейтралки» немцы преодолели под прикрытием брони легкого немецкого танка. Фашистский экипаж накатил на окопы, обратив в бегство часть необстрелянных переменников. Танк, увлекшись погоней, рванул вперед. А за ним бегом – и гитлеровские автоматчики. Думали, что русские оставили траншеи. Кто-то, может, и оставил, но только не Фаррахов. Замполит Веселов потом еще горько шутил, что самым русским в отделении Пилипчука оказался татарин Фаррахов. Но это было потом, а в том бою огонь пулемета Фарраха прижал к земле оставшуюся без прикрытия пехоту врага.

Немцы словно с ума спятили. Ни за что не хотели лежать. Уже поймали кураж, увидев спины отступавших. Лезли прямо на очереди, а Фаррах продолжал стрелять, не отступая ни на шаг от своей ячейки. Тогда старший лейтенант Коптюк, заметив прорыв врага на правом фланге, приказал ударить с фланга и помочь пилипчуковским.

Когда Демьян и его товарищи приблизились к пулеметной точке Фаррахова, все подступы к ней были завалены трупами фрицев. Сам «дегтярев» Фарраха, не умолкая, бил и бил вдогонку отступившим врагам. Двоих мертвяков тогда нашли в самой ячейке. Как после рассказывал сам боец, с ними пришлось разобраться вручную.

– В рукопашная… Первому шея свернул. А второй… В самая кадык бил, в голова… Три раза бил…

Такому бойцу можно было доверить сейчас правый фланг, край лесного выступа. Этот не побежит, подгоняемый слепым, животным страхом.

XXIV

Когда среди лихорадочного сумбура мыслей, роившихся в голове Гвоздева, мелькнула эта, по поводу страха, он подсознательно имел в виду скорее себя, а не кого-нибудь другого. Черт возьми, что же они могут предпринять? Неужели он всерьез замыслил некий план, по которому они смогут задержать два вражеских танка или дать им бой? Относительно отступления всей группы Фомин скорее всего был прав. Укрыться до самой реки им было бы негде, а на ту сторону, увяжись немецкие танки за ними, они бы переправиться не успели.

Хотя, с другой стороны, успех их вылазки в сторону колхоза напрямую зависел от незаметности их передвижения. Теперь, когда враг их обнаружил, даже попытка приблизиться к «Октябрьскому» оказывается под большим вопросом. Не поспешил ли он с решением? Может, где-то в глубине души он чувствовал, что Сарай по большому счету прав. Поэтому и накинулся на того с кулаками. Ерунда… Вот и Фома поддержал его линию, и Фаррах. В конце концов, есть приказ, и надо ему следовать.

Коптюк отправил группу в разведку, и если это – разведка боем, то так тому и быть. В конце концов, в лес они вряд ли сунутся. Могут попробовать, да только побоятся. И деревья немаленькие, и не знают гитлеровские танкисты, сколько их тут прячется и как они вооружены. Вот он бы в такой ситуации без поддержки пехоты дальше опушки не пошел бы.

Хотя намерения у этих лязгающих чуд-юд, судя по всему, серьезные. Теперь уже обе машины были видны четко, как на ладони. Это были «пантеры» – новые плоды дьявольски изобретательной фашистской инженерии. Уже довелось повстречаться с ними в бою. Тогда спины штрафников прикрывала артиллерийская батарея. Расчет ЗИС-2 лейтенанта Перешивко, как скорлупу ореха, раскалывал бок хваленой «пантеры». Да, броня на бортах у нее не шибко сильна, для подкалиберного 57-мм – несложное дело ее продырявить. И в самую морду можно выцелить. Если под маску сумеешь попасть, будет толк. Ведь только чуть больше недели прошло, а кажется, будто было все это целую вечность назад: огонь, и смерть, и дым, и взрывы, и горящие черными углями глаза артиллериста Перешивко, с кровью, которая лила из-под набрякшего красным бинта на лбу, заливала лицо, которую он размазывал вместе с пылью и потом измазанным красным рукавом гимнастерки. И крик его, обреченно спокойный: «Огонь!..»

XXV

Вот бы сейчас встретить этих двух «зверушек» из длиннющего ствола ЗИСа. Хотя бы «кочерыжку»[1]1
  Обиходное армейское название противотанкового ружья (ПТР).


[Закрыть] иметь под рукой. Танки стремительно росли на глазах, нарастало и волнение внутри Гвоздева.

Заработал пулемет. Били с той машины, которая двигалась вдоль опушки. Неужели засекли Фомина с Артюховым? Нет, пули раскромсали стволы деревьев над головой, потом очередь перекинулась в сторону Фаррахова.

«Мечты, мечты, где ваша сладость…» – вдруг глупо, некстати прокрутилось в голове. Ударил курсовой пулемет на втором танке, на том, что шел со стороны поля. Очереди били наугад, гуляя среди беззащитных сосен, наполняя лес оглушительным стоном и гулом. Это неистовое месиво звуков плотной тяжестью давило на уши, на мозг, заставляя вжиматься в землю.

Какие еще, к черту, мечты? Какого дьявола еще эта строчка прилипла к мозгам и откуда она там вообще взялась?. Из школьной еще, может быть, программы? Вспомнил он вдруг Тамару Ильиничну, учительницу русского языка и литературы. Мелькнул перед глазами ее прекрасный образ, заслонив мимолетно стальные темно-серые коробки на фоне золотого моря пшеницы. Ее белые руки, такие женственные, с изящными пальцами, так плавно двигавшимися, когда она мелом писала тему урока на доске.

У мамы руки были совсем другие, родные и теплые, красные, покрытые цыпками от работы в прачечной. Когда Дема следил за движениями рук Тамары Ильиничны, за тем, как она двигалась, говорила, читала им стихи, внутри него просыпалась горячая волна, с которой он не мог совладать, и чем горячее она становилась, тем почему-то стыднее ему становилось, и он краснел, и смущался, не в силах со всем этим что-нибудь сделать.

– Демьян, ну что ты молчишь? Или опять не готов?. Отвечай же… Язык проглотил?..

Отвечать он должен был заданные на дом стихи, но вот в голове у него гулко ухает горячей волной эта прилившая снизу кровь, и ни одной строчки из классика воспроизвести он не может. И вот он стоит – пунцовый, как рак, а она смотрит на него, как ему казалось, презрительно, вся такая холеная и ухоженная, в кипенно-белой блузке и черной юбке, безукоризненно облегавших ее красивое тело. Насмешливые глаза ее будто говорят: «Что смотришь? Нравлюсь? Хороша я? То-то же!.. А ты – глупый сопляк, который двух слов связать не может и только умеет, что пялиться». Она будто насквозь его видит, видит, что она ему нравится не просто как учительница, а именно как… женщина. От этого стыд заливает его лицо горящей краской, и он молча выбегает из класса.

XXVI

Тамара Ильинична приехала вслед за мужем, которого перевели каким-то начальником в местный торговый трест. Дема слышал краем уха из разговора отца с другими мужиками. Дема слышит реплики по поводу Тамары Ильиничны, какая она красивая и все такое. Ему хочется крикнуть, чтобы они замолчали, но он с трудом сдерживается. У отца очень тяжелая рука, и наказывает он сурово, лупит ремнем методично, «так, чтоб дурь наверняка выбить».

Приехавшие первое время ютились в общежитии. Удобства во дворе. Тамара Ильинична очень красивая, и все мальчишки среднего и старшего звена влюблены в новую «русичку». Да что там говорить, все мужское население района сворачивает шеи, когда она идет на работу или в магазин. А Дема готов наброситься с кулаками на каждого, встреченного ею по пути.

Они с Санькой Воскобойниковым с недавних пор все свободное время посвящают «слежке», незримо следуют за учительницей. Как безутешные рыцари – за своей дамой сердца. В четверг Санька прибегает к нему, запыхавшийся, торопливый. «Скорее, скорее!..» – выпаливает он и тащит его, толком ничего не объяснив, к складским баракам. Объясняет по пути, пока они сломя голову несутся закоулками, будоража дворовых барбосов.

Санек уже успел разузнать: в четверг, как и подавляющее большинство женщин района, Тамара Ильинична ходит в городскую баню. Четверг – женский день. Для посвященной пацанвы района – это день запретного развлечения, доступного самым отчаянным и бесстрашным, потому что запретность его связана с нешуточной опасностью. Склады почти вплотную примыкают к одноэтажному, но с высокими стенами зданию бани, как раз со стороны раздевалок. Если умудриться перелезть через высокий, с колючей проволокой забор, незаметно пробраться по отшибу территории склада, заваленной поломанной тарой для растопки, а потом вскарабкаться на уровень второго этажа по составленному из ящиков шаткому подобию лестницы, то ты оказываешься под крылом черепичной крыши.

XXVII

Там, среди стропил, есть несколько заделанных ветошью дыр. В них-то по четвергам и можно увидеть ослепительную белизну раздевающихся женских и девичьих тел. Вечером, когда баня начинала работать в полную силу, задний двор склада охранял огромный пес – «кавказец» Рамзес. Несмотря на его свирепый и непредсказуемый нрав, пацаны нашли с ним общий язык, потихоньку прикормив. Отправляясь на «сеанс» – так именовали мальчишки района эту затею, – нужно было сразу, пока тот не залаял, перекинуть через забор что-нибудь вкусно-мясное. И затем дорога становилась открытой. Но не дай бог, чтобы чужаков засек сторож Сергеев. Уж на что свирепый вид имел Рамзес, но со своим хозяином ему было не сравниться. Невысокий, но кряжистый, со шрамом через все лицо, он с ходу страшно накидывался на незадачливого нарушителя и избивал его до полусмерти. Так рассказывали осведомленные, добавляя всякие страшные истории про нелюдимого сторожа – убийцу и каторжника. При появлении хозяина и Рамзес разом менялся до неузнаваемости, превращаясь в беснующуюся лохматую гору мышц, брызжущую слюной и лаем.

До случая с учительницей на «сеанс» Дема ходил один раз. От жуткого волнения и страха, от шатко колыхавшихся под ногами ящиков он толком так ничего и не увидел в освобожденные от тряпок смотровые щели. Ослепительное мельтешение белизны, из которой не сразу выделились по отдельности тела – толстые, стройные, пышные, а больше – худые… Черные, каштановые, рыжие треугольники внизу животов и грудей, увенчанные коричневыми и красными каплями сосков. Но эти подробности он «досмотрел», или додумал, уже после, когда, не помня себя, несся следом за Воскобойниковым обратно к спасительному забору, мимо равнодушно-радушного Рамзеса.

XXVIII

И вот Санек примчался и тащит его на «сеанс», попутно твердя в самое ухо, что, мол, шанса больше не будет, потому как училка, по проверенной информации, съезжает вместе со своим мужем из общаги и вообще с их окраины и перебирается в квартиру с удобствами в центре города. «Она вышла, слышишь? Только что вышла из общежития. В сторону бани пошла. Нам бегом надо, а то опоздаем…»

Все в Деме противится Санькиному порыву, но он, как загипнотизированный, почему-то бежит рядом с ним и даже обгоняет его ввиду складского забора. Но потом вдруг останавливается и говорит другу, что не пойдет.

– Что, зассал? Испугался?

Обидные слова Воскобойникова, словно крапива, хлещут по его болезненному самолюбию. Он отталкивает Санька и в два счета взбирается на верх дощатого забора, в кровь раздирает колючей проволокой ладони и в клочья – свежевыстиранную чистую рубашку, которую с утра положила ему на кровать мама. Он даже не заметил Рамзеса, который вырос рядом с ним, едва расслышал испуганный громкий шепот Санька: «Ты чего? Сдурел?» Только тут до него доходит, что Санька даже не успел вытащить из-за пазухи и бросить овчарке бесценный пропуск к запретным удовольствиям: заранее приготовленную сардельку. Почему «кавказец» тогда не тронул Дему? Смелые города берут… А он тогда… словно обезумел… Опомнились они уже на своих смотровых местах, прильнув к щелям.

– Черт, опоздали… Мыться пошла, видать, – шепотом досадливо пробубнил Санек, но тут же добавил: – Хотя тут и без того хватает. Смотри, вроде Нинка, Косого сеструха.

И вдруг он схватил Дему за руку и сжал с силой, словно пытаясь удержаться под неодолимой волной захлестывающего его восторга.

– Вот… гляди… Вот… вошла… идет…

XXIX

Это была Тамара Ильинична. Она вошла в раздевалку, прошла к свободному месту с вешалкой, здороваясь по пути. Она проделала это так легко и так царственно, что у Демы дух захватило. Там в тот момент были еще женщины, одетые, только помывшиеся, растиравшиеся полотенцами. От их тел шел пар. Они разговаривали и смеялись. Но он не видел никого, кроме нее. Вот ее молочно-белые, обнаженные до предплечий руки, словно крылья прекрасной птицы, сложились на груди. Она расстегнула блузку, грациозно скинула ее, повесила на крючок вешалки. Потом расстегнула пуговицу на юбке, стянула ее вниз, покачивая бедрами влево, вправо. Потом через голову стянула комбинацию, переливчато игравшую шелковым отблеском. Потом она наклонилась и отстегнула на своем правом бедре – белом и полном – похожее на подтяжки устройство. Потом она ловко скатила чулок к пятке и легким движением сняла его с ноги.

Дема вдруг отпрянул от щели. Дернув Санька за плечо, он произнес:

– Не смотри!

Санек даже не понял поначалу, чего от него хочет товарищ. Дема дернул его еще раз.

– Не смотри, говорю!

– Да ты чего? – облизывая пересохшие губы, оттолкнул его руку Санек. – Щас самое интересное. Видал, какие у нее? Сейчас лифон начнет…

– Я говорю: не смотри! – вдруг закричал Дема и, вцепившись Саньке за грудки, со всей силы оттолкнул его от щели…

Их, катавшихся по земле среди груды упавших ящиков, разнял тот самый сторож Сергеев. Рассказы про свирепость сторожа оказались враками. Он просто взял их за загривки и, как котят, вышвырнул с территории склада. Деме все же досталось. Оказалось, что сторож Сергеев был знаком с его отцом и обо всем ему рассказал. Отец хлестал его по-взрослому, так, что с каждым ударом ремня слезы брызгали из его зажмуренных глаз. Но он не закричал, и во время порки все время у него перед глазами стояли ладони Тамары Ильиничны, катившие невесомый чулок по прекрасной белой ноге.

XXX

– Звонк!.. Звонк!.. – пропело между стволов, и тут же эти звуки накрыла давящая волна моторного рева и лязганья.

Так же молниеносным высверком, картинкой из прошлого мелькнула вдруг в его сознании эта история. К чему вдруг она сейчас ему вспомнилась?

Вражеские «пантеры» явно двигались к самому краю лесного выступа. Напрямую через лес не пошли, побоялись застрять. Или, что скорее всего, остереглись вражеской засады или мин. По грунтовке только что прошли другие экипажи, а связь у них в «зверинце» налажена хорошо, небось успели сведения запросить и получить.

– Командир… Командир… – его тряс за плечо Зарайский.

– Ты чего оставил?! Ты где должен? – закричал Демьян. – А ну…

Договорить он не успел.

– Горит, Дема… Горит… – как заведенный, говорил Зарайский, тыча трофейным «шмайсером» в сторону накатывавшего слева танка. Теперь и Гвоздев из-за дерева увидел, как языки желтого пламени будто проросли разом по всей броневой поверхности «пантеры» позади башни. Это на ходу, от инерции движения, растекалось, как жидкое тесто по сковороде, жидкое пламя.

– Чтоб тебя!.. – вслух выговорил Демьян.

– Это Фома… Его работа, – радостно кричал Сарай, все тряся Гвоздева за плечо.

Машина, которую все сильнее обнимало пламя, прошла еще несколько метров и вдруг остановилась.

XXXI

Двигатели взревели с новой силой, и танк, резко развернувшись на месте, направился в поле. Он прошел поперек траектории движения второй «пантеры». Темно-серая дымящаяся машина вклинилась в желтое море пшеницы и покатилась дальше, в глубь поля, оставляя за собой широкую черную полосу взрытой пахоты.

Стерня по обеим сторонам колеи занялась огнем. Еле заметный ветер тянул со стороны реки, от леса в сторону колхоза. В какие-то доли секунды на левой стороне от борозды выросла стена пламени, которая стала двигаться в сторону подходившей по диагонали «пантеры». Колосья горели, как порох, чернели и обугливались с треском, перекрывавшим даже рев танковых двигателей.

Пятно выжженной стерни расширялось, бледно-красное пламя гудело, становясь все выше. Из него поднимался густой черно-сизый дым. Он пучился клубами, которые разносило по полю, застя обзор, закрывая все вокруг непроглядной дымовой завесой.

– Скорее… к Фаррахову!

«Курсовики» вражеских танков вслепую, но от этого еще с большей остервенелостью поливали длинными очередями лес из-за завесы огня и дыма. Под свист и щелканье пуль Гвоздев и Зарайский перебегали от одного ствола к другому. На Фаррахова они натолкнулись неожиданно. Налетели на него в обрывистой ложбинке.

Подмытое ливнями корневище высокой сосны обнажилось с одной стороны. Его Фаррах и использовал в качестве маскировочного укрытия, оставлявшего возможность для обзора в сторону поля и ведения огня.

Гвоздев, бежавший первым, чуть не наступил на бойца, искусно замаскировавшегося среди корней пологом из иголок и веток папоротника.

– Фу ты, черт! Фаррах! Скорее подымайся! – крикнул ему Гвоздев. – В поле пробиваться будем.

– А Фома? – спросил пулеметчик.

Он, извиваясь всем телом, быстро и ловко выбирался из-под корней. Пока он выползал, переплетенные корни шевелились, будто клубок толстых черно-коричневых змей, готовых вот-вот ужалить. Но они были не страшны, насмерть ужалить могли гулким и звонким роем разлетавшиеся среди стволов пулеметные очереди.

– Фома не маленький… Сообразят, что к чему… – скрипнув зубами, жестко ответил Демьян.

У него самого мелькнула мысль рвануть в сторону Фомина и Артюхова. Как ни вслушивался он в какофонию грохота, лязга и рева, как ни пытался выудить в этой оглушающей мешанине хотя бы окрик или выстрел с левого фланга, этого не удавалось. Не такой Фома простак. И «пантере» этой хвост он не просто так подшмалил. Зарайский будто прочитал мысли Гвоздева.

– Фома уже, поди, того… давно по колхозу отжигает… – крикнул он и захохотал.

– Некогда менять уговор. Фома знает – не ждем, ищем друг дружку на северо-западном углу колхозного периметра, так что за мной… – ободрившимся голосом проговорил Гвоздев.