Текст книги "Битва за Лукоморье. Книга 2"

Отголоски прошлого

Дорожный топорик валялся совсем рядом, но Алеша за каким-то лешим разломал здоровенный корявый сук руками. Еще державшиеся на нем сухие перистые листья богатырь не опознал, но дрова они и есть дрова, что внутри, что снаружи – дерево. Это люди разные, всякого в них намешано, одним в себе гордишься, другого стыдишься, а третьего не замечаешь. Сейчас не замечаешь, да только жизнь, что бы кто ни говорил, не дорога, а река. Мало того, что длинна и вбирает в себя и чистую воду, и грязь, так еще и вильнуть норовит, а то и с кручи броситься – пропадай, мол, всё, что прежде было, заново начнем. Отшумел водопад, отбурлили пороги, и опять вьется реченька меж берегов, только былая гордость оборотилась стыдом, прежний стыд как в песок ушел, а до поры незаметное стало главным – и оставаться ему таким до самого устья, близкого ли, далекого…

– Алеша, – негромкий оклик разогнал странные мысли, как брошенный в пруд камень разгоняет орущих лягушек, – ты, часом, не уснул? А то как бы ужин наш не сгорел.

– Не сгорит, – заверил напарника богатырь, которого на умствования толкнула простенькая мысль о том, что кашеварить и петь у него всегда выходило знатно, но хотелось-то другого. Воинской славы да восхищенных женских взглядов хотелось. Но то в прежней, сгинувшей жизни. А сейчас?.. – Прости, задумался малость.

– Бывает, – буркнул разбиравший вытряхнутую из вьюка мелочь Стоян. – А мне вот живот думать мешает – подвело, мочи нет! Долго еще?

Меченый так всю дорогу и прохмурился, видать, поедом себя ел из-за подавшейся в яги Марфы. Помочь ему Алеша мог не больше, чем сам Стоян бывшей подруге, оставалось не замечать.

– Не боись, скоро уже, – обнадежил напарника Алеша, помешав поспевающий кулеш[4]4
  Куле́ш – жидкая каша, сытная похлебка с разными ингредиентами, главный из которых – пшено.


[Закрыть]. – Пальчики оближешь.

Снимать стряпню с огня было рано, и богатырь сосредоточенно склонился над стареньким котелком, в котором тушился отъевшийся на летних харчах заяц с салом да пшеном. Спешившим к Тригорской заставе китежанам было не до охоты, и сдуру выскочившего прямо под ноги Буланко косого добыл муркан. Сиганул в траву – и тут же раздался истошный отчаянный плач. Зайцы орут почти как младенцы, с того и пошла гулять сказка о приносящих детишек аистах. Нет, малышню белые с черными отметинами птицы и впрямь таскают, только долголапую да ушастую и не людям в радость, а своим птенцам на обед.

Алеша обернулся на розовато-лиловый окоем, яркий, словно кипрей-трава, – внизу-то она давно пухом изошла, а в небесных лугах цветет, не уймется. Эх, зорьки осенние, были бы крылья, а дел бы не было, к вам бы и улетел, как тот аист! Только и крыльев нету, и кипрей в здешних жарких и сухих для него краях не растет, да и дел насыпало по горло…

– Завтра к полудню доберемся… – отрывисто бросил Стоян, пересаживаясь поближе к костру. – Могли б и к утру, если б поднажали, но лучше сперва дела обсудить. На заставе не до того будет.

– А есть чего обсуждать-то? – Богатырь бросил в котелок семена горьковатой степной травки и обернулся к напарнику: – Что с воеводой тамошним ты накоротке, знаю. Что я ратников тамошних растормошить должен, помню. Или это не все?

– Все, да не все, – Стоян задумчиво погладил развалившегося у его ноги Муркашу.

На привалах зверюга от Меченого не отходила, но вот коня его терпеть не могла, разъезжала с Алешей и Буланко. Китежанин почти верил, что полупес-полукот с богатырским скакуном потихоньку перемывают кости и хозяевам, и ненавистному обоим Хлопуше.

– Никак в толк не возьму, – признался богатырь, – с чего Муркаша на твоего скакуна взъелся, они же оба Марфины.

– Кто ж его знает? – поморщился Стоян. – В Китеже тоже не все всех любят, хоть и случается вместе идти. Кто на меня у Асилакова топора глазом косил, не скажешь?

– Было дело, – и не подумал отнекиваться богатырь, и тут поспел ужин. Есть такие зануды, что жуют молча, но оба Охотника – и молодой, и опытный – подавиться не боялись. – Да и ты хорош! Ничего толком не сказал, куда-то поволок…

– Ну да, ну да… Теперь-то волочь вдвоем будем, – посулил, берясь за ложку, Стоян. – Правда, есть надежда, что подмогу толковую в Тригорье сыщем. Мы с Китом, заставным воеводой, посидим, выпьем, старину вспомним, юнцов обругаем…

– Китом?

– Вообще-то он Тит, сын Титов, но прилипло к нему прозвище, не отодрать. Сам знаешь, как бывает.

– Знаю, – подавил улыбку Алеша, глядя на Меченого.

– Кит мне друг, – в подробности напарник вдаваться не стал, а они, похоже, имелись, – так что на пятом кубке на каких ратников кивну, тех он мне и отдаст… а вот на кого кивать, тебе решать.

– Ты про поединки шутейные? – на всякий случай уточнил Алеша, в свою очередь приступая к трапезе.

– Поединки, это само собой. Ты ведь прежде, чем в Китеж податься, богатырствовал?

– Богаты́рил, – невесело уточнил Алеша. Про свою жизнь до Китежа он вспоминать не любил, потому ответил поначалу скупо, но потом вдруг вырвалось: – Толком не удалось. Путное дело нам лишь раз перепало, а так все больше гуляли да с бабами путались. Уж больно спокойно на Руси было.

– Зато теперь тревожься, не хочу, – напарник сунул кусок зайчатины под нос добытчику-муркану, но тот чихнул и отшатнулся, не любил острое. – И дело наше важное, не всякого с собой позовешь. Сноровка сноровкой, ее проверить просто, но главное, чтоб нутро без гнилья.

– Ясное дело, только человек не орех, и за день не раскусишь.

– Мы с тобой как-то управились.

– Так худы же, – хмыкнул Алеша, вовсю уплетая пряную зайчатину с пшеном. – В бою сразу все ясно стало.

– Так сразу и всё? – проронил Стоян. – То-то к Кощею перебегали те, с кем до Колобухова поля не один пуд соли съели, не в одной сече спина к спине рубились… Золото да власть к себе ой как тянут.

– В этом твоем Лукоморье золото под ногами валяется?

– В каком еще «моем»? – Меченый блеснул глазами. – Наше оно, брат. Общее. Золота в Лукоморье я не видал, но за дорожку туда Огнегор его не пожалеет. Может и чем другим заплатить – хоть зельем приворотным, хоть царским венцом. Охочие найдутся, особенно так далеко от Великограда.

– О чем это ты?

Стоян глянул задумчиво, будто решая, отвечать или нет.

– Сложно объяснить, – наконец медленно произнес он. – Я по миру-то помотался, белый свет повидал, и подметил штуку одну… странную… Впрочем, ладно, досужее это все. А и впрямь хорош кулеш, знатный ты кашевар!

– Снова недомолвки, – возмутился Алеша. – Нет уж, давай выкладывай!

– Ох, послал Белобог зануду, – пожаловался муркану Стоян. – Я его расхваливаю, а он все о делах.

– Так о них говорить и собирались или забыл уже?

– Не забыл. Просто замечаю я, что чем дальше от Великограда, чем ближе к славийским рубежам, тем чаще народец встречается лихой да гнилой, – пояснил Стоян, но вдруг смутился: – А, ерунда! В дороге чего только не покажется, вот и это туда же. Зацепилась мысль, как репейник, не отцепится никак. Не бери в голову.

Смущение и отговорки не удивляли: когда на душе скверно, какой только чуши, хорохорясь, не брякнешь, а Меченого встреча с Марфой и в самом деле из колеи выбила. Другое дело, что слова Стояна чушью отнюдь не казались. Что-то в них было…

– Понял. – Спорить или шутить Алеше расхотелось и отнюдь не из-за возможной ссоры. – Что ж, ратников тригорских как могу проверю, только я не ясновидец и не Дознаватель судебный, нутро на просвет не разгляжу. Ты мне вот что скажи – в крепости, если она с толком строена, и ворота не одни, и тайный ход есть, а в Лукоморье-то с этим как?

– Вход-выход там один, и тот скрыт волшебной завесой. Старой, ее еще волхвы ставили. Решили отделить яроместо от мира людей…

– Мы, люди, такие, как начнем туда-сюда шастать, так и не уймемся, – согласился со сгинувшими ныне волхвами Алеша. – С моря туда заходят?

– Нет, с севера, от Тригорской пущи, через горную гряду.

– Если оно Лукоморье, там должно быть море. Проход по суше мы, допустим, устережем, а ну как Огнегор кораблями разживется?

– Завеса и над морем есть. Не пройдешь.

– Постой… мы ведь войти можем. И Огнегор может. Будь иначе, без ратников бы обошлись, одной Завесы хватило бы.

– Дело говоришь, – спокойно согласился Стоян. – Сам я не видел, но сестра, что сейчас за Лукоморьем присматривает, говорит, с морской стороны по ту сторону Завесы Гиблые острова лежат, и имечко свое они заслужили – сплошь утесы, камни и ползучие мели. Море там бушует и зимой, и летом, да еще и от акул-рыб не продохнуть. Всяк мореход те воды стороной обходит, даже новеградцы, уж на что отчаянные, и те к Гиблым не суются. Про нечисть и говорить не приходится.

– Пожалуй, – что упыри с мертвяками, что худы с бедаками и от родниковой-то воды шарахаются, а соленая для них – верная смерть. – Значит, будут заходить с суши. Эх, нам бы не Огнегорова нападения ждать, а самим рать собрать да в Соколиные горы наведаться, порядок навести…

– И об этом думал, – кивнул Стоян, снова поморщившись. – Доберемся до заставы – решим, что делать. Колдун в горах засел крепко, так что обмозговать все как следует надо, сплеча рубить не след. Что точно ясно: как ни крути, а защищать Лукоморье придется.

Считать будущих врагов – дело не из приятных, но Охотники, выскребая котелок, старательно припомнили всю сволочь, которой мог разжиться свалившийся им на голову Огнегор. Картина не радовала, но и безнадежной не казалась, тут главное с заслоном успеть и продержаться до прихода подмоги, пришлют же ее в конце концов! Жаль, нельзя угнать у яг избенку-другую и натравить на нечистую орду. И то, что Иванушку с его молотом и сестрицей сюда не затащить, – тоже жаль, хотя с этими могло и выйти, было бы время навестить…

С чего человека порой неодолимо тянет глянуть в небо, неведомо, но Алеша снова не удержался, поднял глаза. Закатный кипрей уже успел отцвести, зато из-за ближней рощицы поднималась здоровенная рыжая луна, вокруг которой роились крупные осенние звезды… и луну эту внезапно перечеркнула уродливая крылатая тень. Быстрая, но лук китежанин схватить успел. Рискнул стрелой, спустил тетиву, почти не целясь, – порой такие выстрелы бывают удачными. Этот был.

Рухнувшая неподалеку и с ходу обнаруженная мурканом добыча выглядела мерзко даже в полутьме. Размером с откормленного гусака тварь была сразу и змеей, и летучей мышью, и чем-то вовсе несусветным с длинным, вытянутым черепом, но тупой приплюснутой мордой. Из раззявленной пасти вываливался длинный язык, вместо зубов были какие-то пластины, и вдобавок от нее несло тухлятиной. Трогать эдакую красоту не тянуло совершенно.

– Нашли? – пропыхтел заметно отставший от легконогого напарника Меченый. – Ну и кого ты подбил?

– Мурина, – буркнул удачливый стрелок, выдергивая из тушки стрелу. – Если не путаю.

Сам он крылатых падальщиков прежде не видел, но по книжному описанию выходило один в один, вплоть до сумеречных полетов и длиннющего языка. Ученые люди вовсю спорили, причислять ли муринов к бедакам или они для этого слишком безмозглы, но главным было другое: твари редко бывали сами по себе, а дикие в здешних местах не водились, все больше в Великой Степи.

Несмотря на то, что языки у муринов были ядовиты, а костяные зубы могли раздробить в пыль любые кости, некоторые умудрялись одомашнивать даже такой страх. Самые дошлые из городских душегубов, заметая следы, скармливали тварям трупы, а чародеи-злонравы приспособили их сразу вместо и голубей, и собак. Мурины передавали послания и выслеживали тех, на кого указывали хозяева.

– Этого еще не хватало, – запыхавшийся напарник нагнулся над добычей. – Мурин и есть.

– Нашел муркан мурина в траве-мураве и давай мурчать, – вырвалось у Алеши.

– Крупный, обычно они поменьше… – Стоян был слишком занят изучением добычи, чтоб оценить родившуюся поговорку. – А это еще что такое? На задней лапе… Постой, огонь высеку.

На свету тварь была еще гаже, зато удалось разглядеть странный след, будто от тугой широкой ленты, обвивавшей ногу мурина сверху и почти донизу.

– Точно, не дикий он, – сделал очевидный вывод Стоян, – но тогда чей?

– Разбойники?

– Вряд ли. Лиходеи, когда муринов заводят, первым делом ядовитый язык им обрезают, чтоб случайно не отравил. Нет, тут скорее шайка нечистых. Вроде той, на которую мы в Балуйкином лесу напоролись. У них частенько мурин есть, а если худы в разведке, то и несколько.

– Разведчик не показался бы, а этот через луну метнулся, я и заметил.

– Мог круги нареза́ть – если тракт караулить, самое милое дело. Теперь нам втрое стеречься придется, помогать Огнегору искать дорогу я не собираюсь.

«Да что ж за гадство такое!» – задним числом разозлился Алеша. И впрямь ведь, сидели себе, ужинали, знать не знали, что над ними летают! А главное – как долго летают? Наземных лазутчиков если б не Буланко почуял, то муркан-то точно… Где он, кстати? Ведь тут же был…

Котище словно нарочно ждал, когда о нем вспомнят. Огромная гибкая тень вытекла из темноты и выплюнула у ног Меченого нечто, сперва показавшееся толстой дохлой змеей.

– Мать честная, – напарник склонился над муркановой добычей, – где ты его нашел?!

Добытчик в ответ чихнул и с чувством выполненного долга принялся умываться, дескать, мое дело ловить, а дальше, как хотите. Глядя на очередное подношение, оставалось лишь чесать в затылке: змея при ближайшем рассмотрении оказалась длинным лохматым существом с умильной щенячьей мордашкой и большущими вислыми ушами. Головенка у него была размером с детский кулачок, а тело длиной в локоть с лишним. Лап чудо не имело вовсе, только хвост, судя по всему, бывший продолжением туловища. Вот чего имелось в избытке, это светлой шерсти.

– Это кто? – с легкой оторопью спросил богатырь, разглядывая непонятное создание. – Мне про такое не говорили.

– Не только тебе, – Стоян сунул Алеше горящий сук. – Посвети-ка.

– Может, рукавицы наденешь? – явил запоздалую осторожность богатырь, но Стоян уже поднял находку за шкирку и теперь медленно вел второй рукой по светлому пузу, раздвигая пальцами мех.

– Вот не было печали, – бормотал он. – И откуда только… Тельце упругое, мускулистое, а брюшко нежное, на таком не поползаешь… Худова сила! Алеша, я его держу, а ты щупай. Да не посередке, а ближе к морде и хвосту.

Сперва Алеша не нащупал ничего, только убедился, что шерстка на животе непонятной находки нежнее и тоньше, чем на спине, а потом наткнулся на что-то вроде выпуклого шрама… шрамов. Четырех. Лапки у непонятной собачонки, похоже, имелись, только их кто-то отрезал под основание, даже культей не оставил.

– Смотри! – напарник бестрепетно ухватил мурина и примерил калечную зверушку к чешуйчатой лапе. – Они парой летали, причем долго, иначе б такого следа не осталось. Мурина ты сбил, а это… это просто расшиблось.

– Знамо дело. А лапы ему отрубили, чтоб он от мурина никуда не делся? Только на кой ляд… Запах чуешь, кстати?

От тварюшки исходил очень странный, резковатый запах.

– Пока падало – обгадилось? – предположил Стоян, пожав плечами.

– И что мы с этим вонючим… ужиком делать будем?

– С заставы так и так гонца гнать, заодно и «подарочек» братьям отвезет. Мешок заговоренный у меня с собой, не завоняется. Авось наш ужик в китежских архивах отыщется, а нет, так сами опишут.

Алеша хмуро кивнул. Безногая тварюшка ему очень не нравилась, вернее, не нравилось, что какая-то сволочь творит нечто непонятное и наверняка зловредное, а как к ней подступиться, неведомо.

Спать в эту ночь так и не легли, проговорили до рассвета, но так ничего толкового не надумали. Откуда в тихом Тригорье взялись мурин с калечным спутником – неведомо, только главного дела это не отменяло.

– Худ с этим мурином и волосатой змейкой, – Стоян поднялся, словно итог подвел. – Глупо мышей в погребе ловить, когда волк у овчарни. Делаем главное – все, как договорились. Кит, ратники, подмога. Об остальном будем думать потом. К Лукоморью Тригорская застава ближе других, но ближе не значит близко, пока еще доберешься… а вход сейчас уязвим. Было бы время, можно было б придумать какую-никакую проверку на гнильцу, но отряд нужно собрать в несколько дней, Огнегор ждать не станет.

* * *

Когда кони идут пусть и легким, но галопом, особо не поболтаешь, да и Буланко от одного вида Хлопуши ярился, так что ехали друг за другом и первыми – Алеша с мурканом. Если не оборачиваться, впору решить, что больше и нет никого, да закручиниться, только у богатыря на душе было радостно.

«Реку чую, – хорошо отдохнувший Буланко тоже был в духе. – Дорога ладная. Поскачем?»

– А поскачем! Ну, котище, держись!

Вообще-то делать этого не стоило. Если хозяева муринов и впрямь следят за дорогой, разделяться опасно, но уж больно хотелось надышаться ветром, да и места пошли подходящие. Так бы и запел, хотя, когда конь идет наметом, петь не выйдет, вот кричать от счастья – это запросто, но тут богатырь все же сдержался.

Сперва Буланыш несся трактом, но у околицы большой и по всему богатой деревни с полного одобрения Алеши ушел в поля. Они перемахнули пару неглубоких овражков, обогнули веселую рыжую рощицу и вылетели на широкий приречный луг, дальний край которого упирался в высокий, оседланный крепостицей холм. Значит, все в порядке, не заплутали, выехали прямиком к Тригорской заставе, пора бы прекратить тешить свою и конскую то ли удаль, то ли дурь.

Скакуна богатырь осадил у одинокой и потому разлапистой сосны с длинными синеватыми иглами и тут же заработал внушительный тычок под локоть. Муркана скачка отнюдь не радовала, но до поры котище благоразумно терпел.

– Не серчай, – хмыкнул богатырь, привычно трепанув могучий, впору волку, загривок. – Уж больно захотелось…

Иных доводов у китежанина не нашлось, но зверюга и сама знала толк в неодолимых желаниях. Будь иначе, сидела бы сейчас у Марфы в тепле и уюте, а не скиталась с Охотниками. Муркан хрипло тявкнул и завозился, пристраиваясь поудобней, благо натешившийся Буланко стоял смирно, задумчиво поглядывая то на не везде увядшую траву, то на заставу, где, вне всякого сомнения, имелась конюшня, а в ней овес. Самого Алешу больше занимали будущие соратники, но заявляться в крепостицу поврозь со Стояном богатырь не собирался. Поправив сбившийся на сторону во время скачки распашень, китежанин потихоньку двинулся вдоль берега к холму, заодно разглядывая окрестности и вспоминая все, что когда-либо слышал об этих местах.

По ту сторону обмелевшей за лето Лихоборки за неширокой луговой полосой синел знаменитый Бакаутовый лес, мечта всех корабельщиков Славии. Название лес получил из-за драгоценных деревьев, что росли в самой его глубине, в небольшой и древней Бакаутовой пуще. Иные иноземные гости за редкую древесину души бы не пожалели, но против Княжьей воли на Руси не попрешь: вековые тригорские бакауты шли лишь на русские корабли, и следили за этим строго. Зато вокруг пущи разрослись деревья попроще, менее ценные, но тоже нужные – корабельные сосны. И вымахали они на славу, весь северный берег Лихоборки ими зарос, от самого Тригорья до Кметь-реки.

Ничего дурного про здешние рощи Алеша припомнить не мог, но на северо-западе Бакаутовый лес переходил в Тригорскую пущу с ее Рудными топями, про которые говорили и даже писали всякое. Впрочем, разбойникам и тем более худам делать там было нечего: местные нечистики заживо бы сожрали, а значит, хозяев мурина следовало искать на этом берегу Лихоборки. Разбойники могли грабить лесоторговцев, худы – искать дорогу в пресловутое Лукоморье, но и тех и других должны были гонять дружинники с заставы, если, конечно, не разленились.

Это в Сорочинских горах живут от набега до набега и половину коней держат оседланными даже ночью. Тригорье путных врагов со времен войны за Вольный полуостров не видело, хотя воевода, по словам Стояна, навоеваться успел. Наделенный почти богатырской силушкой весельчак при отце нынешнего князя дрался со многими супостатами и покрыл себя заслуженной славой, только Владимир от своих воевод требовал большего. Чтоб не просто впереди всех в сечу кидались, но и головой работали, а с этим делом у Тита-Кита было не в пример хуже.

Обижать отцовского любимца князь не хотел, вот и измыслил для него дело по уму, определив на дальнюю заставу. Только Владимир не был бы Владимиром, если б ограничился одним лишь добром, без пользы. Застава охраняла юго-восток Тригорья, включая ценный Бакаутовый лес и земли возле Безбурного залива. Побережье Синего моря русичи стерегли пуще глаза, вот и поставили княжьим указом заставу, хотя в портовых городах уже имелись свои большие дружины. Заставным надо было и Тригорье с Кметь-рекою сторожить, и важные грузы сопровождать, и лихих людей по лесам искать. Разбойнички, после захвата Русью Вольного полуострова, прыснули из вычищенного гнезда в разные стороны. Кого-то успели отловить, а кто-то, особо пронырливый, сумел уйти – схоронился, зализал раны, сколотил новые шайки да стал тревожить южное побережье. Сперва головной боли злодеи прибавляли воинам-русичам изрядно, но сейчас поутихли. Видать, дружинники свое дело знали, извели-таки татей да ушкуйников.

А как успокоилась жизнь в здешних краях, стали в Тригорье ратников посылать: юнцов – на обучение, хворых – на излечение, охочих до драк и женских ласк – чтоб малость охолонули. Так и жили. Кто-то появлялся, кто-то, отслужив урочный срок, уходил, один Кит Китыч оставался, как та елка, зимой и летом одним цветом. Мало того, открылось в воеводе то, что прежде он сам про себя не ведал.

Большие города дружину всегда прокормят; ты знай мечом работай, а что ложкой хлебать – найдется. Будущий тригорский воевода хлебал, не жаловался, а тут самому крутиться пришлось. Кормовые из казны, само собой, шли исправно, только от щей с кашей до звонкой монеты путь не близок, особенно в захолустье. По словам Стояна, Китыч справился и даже преуспел. А что? Лес под боком, спрос высок, новеградцы – те завсегда за корабельную сосну готовы платить щедро, а рубить ее Великим Князем не запрещено. Что не запрещено – то разрешено, вот и завел Кит с купцами и лесорубами дела, себе да подопечным на радость.

Хозяйство при заставе, само собой, и прежде имелось, но дохлое, зато теперь хоть в три горла лопай, всего не съесть, а где излишки, там и гости торговые, и люд мастеровой, и новые ратники. Тригорье богатело, обрастало деревнями, еще с десяток лет пройдет, глядишь, и город нарисуется; если, вестимо, никто по-крупному не напакостит.

– Буланыш, – окликнул приятеля китежанин, – не чуешь, Стоян близко?

Конь повернул голову, ловя черными ноздрями ветер, но ответить не успел, вроде бы полусонный муркан мягко свалился в траву и припустил к тракту. Значит, близко.

– Давай наперерез.

«Жалко. Коротко. Еще бежать хочу. Скоро распутица, а потом – зима. Зимой снег глубок, наст, ноги режет».

– Набегаешься еще.

Напарника перехватили у рощи на повороте. Спрашивать, с чего Алеше приспичило устроить скачки, Меченый не стал, хотя своевольством молодого балбеса был определенно недоволен.

– Поедем через лесные ворота, – объявил он, косясь на чего-то вынюхивающего в бурьяне муркана. – Так ближе.

Мост через приличных размеров ров был спущен, а сами ворота распахнуты, но не гостеприимно, а по-рабочему. Из крепости доносился стук топоров и лязг цепей, похоже, подновляли подъемные механизмы, а въезд во вратную башню караулили дюжие молодцы в шлемах и синих с красной оторочкой плащах поверх легких кольчуг.

– У твоего Кита не забалуешь, – заметил Алеша, по былой богатырской привычке разглядывая заставу. – На них глядя, и не скажешь, что места тихие.

– Раньше здесь попроще было, – сдвинул брови напарник. – Может, случилось что… Мы худов с мурином к себя да Лукоморью примеряли, а надо бы ко всей Руси. «Крыло» откинь, пусть видят, кто едет.

Алеша кивнул и последовал примеру напарника: отстегнул и откинул в сторону левое «крыло» плаща, обнажая намертво приколотый к распашню значок китежского Охотника.

Мост перешли спокойно, но у ворот пришлось остановиться и даже спешиться. Долговязый безбородый ратник, явно видевший Стояна впервые, заступил дорогу и сурово осведомился, кто такие. Второй, пониже и постарше, Меченого признал и кивнул, но вмешиваться не стал.

– Мы китежанские Охотники, – равнодушной невозмутимостью напарник мог потягаться со своим конем. – С важным делом к тригорскому воеводе.

– Чем докажете, что вы не подсылы? – насупился долговязый, которого Алеша при желании мог поучить уму-разуму не меньше, чем пятью способами. – Путевые грамоты давайте.

– У Охотников, воин, грамот нет, – все так же спокойно, будто дитю малому, объяснил Стоян. – Нас по значкам узнают.

Признавший Меченого воин для порядка бросил взгляд на рогатую лунницу и кивнул, но молодой упрямо бдел.

– Не годится, – отрезал он. – Мало ли кто что нацепит. Грамоту давайте, а то ишь разъездились! Воеводой строго-настрого велено на заставу всяких не пускать.

«Дурной, – с утра мечтавший о добром овсе Буланыш нетерпеливо переступил с ноги на ногу. – Толкнуть?»

Будь на то его воля, богатырь бы сейчас либо подурачился, либо озлился, но скорее все же подурачился. Стоян связываться не стал, просто произнес короткое заклятье, и его знак полыхнул, будто поймав полуденное солнце. Меченому было виднее, и богатырь последовал его примеру. Недоверчивый служака выпучил и так круглые глаза, надо думать, выискивал новую придирку, но из бурьяна вылетел облепленный репьями Муркаша, и безбородый слегка онемел, а тут и десятник подоспел.

– Здравы будьте, китежане, – поприветствовал он и распорядился: – Проводи Охотников, Свирята, и устрой как следует.

Долговязый Свирята кивнул и, опасливо косясь на задравшего хвост трубой муркана, посторонился, давая гостям дорогу. Дуралею повезло, что у моста было сухо и чисто: Буланыш обожал влетать в лужи возле тех, кто ему не нравился.

– Спокойно, – на всякий случай велел озорнику Алеша, разглядывая солидные, впору хорошей крепости, двустворчатые ворота, усиленные недавно подновленными защитными рунами.

Строители озаботились нанести увеличивающие крепость стен руны и на каждое бревно идущего поверх мощного вала частокола. Одна беда, первый серьезный колдун такую защиту смахнет не глядя. На Кедровой заставе у Сорочинских гор смахнул…

– В гостевые палаты пойдете, – словно нехотя объявил шагавший вровень с Хлопушей Свирята. – Воеводы нету сейчас, в дозоре, местность осматривает, завтра к вечеру будет.

– Некогда нам ждать, – нахмурился Стоян. – Куда Тит Титыч наладился? Может, догоним?

– Так вы к нему, что ли? А говорили, к воеводе…

Охотники переглянулись.

– К воеводе, – не стал вступать в объяснения Меченый, – но Тит Титыч нам тоже нужен. Где он?

– Старый в гостевых палатах сидит, где ж ему еще быть? Вон они, на площади.

– Да знаю я, живал там не раз, – напарник наверняка был ошарашен, но догадаться об этом по его виду было невозможно. – Спасибо тебе, дальше сами доберемся.

– Велено до самого до места довести, – то ли Свирята был чересчур исполнительным, то ли с чего-то вдруг решил Охотников к старому воеводе не пускать. – Это у вас кто? Вроде и собака, а на кота смахивает.

– Это муркан, – коротко объяснил Меченый, – он бедаков ловит. Тит Титыч по здорову ли?

Оказалось, что еще как! Прежний воевода, видать, у окошка стоял и, заприметив старого знакомца, вывалился на крыльцо, где и воздвигся, поджидая гостей. Не прозвать такого Тита Китом было попросту невозможно, так что сразу стало ясно, отчего прозвище прикипело к осанистому здоровяку намертво.

– Нечего даром время терять, – Стоян придержал коня и оборотился к спутнику, исхитрившись незаметно подмигнуть: – Я на заставе делами займусь, а ты погуляй по округе, следы поищи, пока дождь не пошел.

– Лады, старшой, – богатырь столь же ловко подмигнул в ответ, – только коня накормлю. Авось к ночи вернусь с добычей.

– Ну да, ну да. Хлопушу на конюшню сведи, все равно туда идешь.

– Сведу, – Алеша без разговоров перехватил повод.

Все верно, говорить с Китом о здешних делах Стояну было сподручней без напарника. Привыкший осматриваться в новых местах самостоятельно, Алеша тоже предпочел бы обойтись без провожатых, однако сменивший гнев на милость Свирята возвращаться к воротам не торопился. К конюшне нового знакомца он повел в обход, заодно и крепость показал, очень приличную. Менять здешнего воеводу на первый взгляд было не за что, однако сменили, и лупоглазый стражник не сомневался, что поделом.

– Они тут, – разливался соловьем Свирята, как оказалось, приехавший с новым воеводой из самого Великограда, – как неподоенные ходили, поверишь ли, вестников у дома заставного главы, и тех не стояло, зато по окрестным праздникам чуть не всей заставой таскались. То к лесорубам за реку, то всей гурьбой на охоту, то на гулянку в ближние деревни. Совсем от рук отбились. Ничего, теперь им спуску не будет, отлодырничали! Конных – в поиск, да не как прежде втроем до опушки и назад, а по десятку и с ночевой. Пеших – до обеда на борбище[5]5
  Борбище – ристалище для потешных боев, арена.


[Закрыть], а после – на стенах да во рву порядок наводить.

– Так у вас порядок вроде. Или так только сейчас стало?

– Какой это к змеям порядок! За неделю много не сделать, вот к весне увидишь, что будет. Ты сказку про угодившего в Чернояр богатыря слыхал?

– Про то, что ли, как он тварей тамошних в подчинение заполучил и так их загонял, что болезные ему дыру на Русь прогрызли, только бы убрался?

– Ага, – кивнул раздосадованный осведомленностью гостя стражник. – Вот и нашему воеводе сам худ не брат, не забалуешь! А тебе кого искать велено?

– Да как всегда: то, не знаю что, – в карман за словом Алеша отродясь не лазил, да и лукавить ему было не впервой. – Нечисть давеча подбили летучую, теперь гнездо ее надо найти, а то, как расплодятся, телят таскать примутся, а то и детишек. Воевода ваш в какую сторону поехал?

– А тебе зачем?

– Затем, что мне тогда в другую – быстрее округу обшарить выйдет. Если, конечно, твой воевода летуна поганого первым не заметит. Тогда поеду к нему.

В способностях несравненного воеводы выследить кого угодно Свирята ожидаемо не сомневался. Успел Алеша узнать, и куда ему можно не ездить, но затем из-за недостроенного сруба показался давешний десятник и объяснил враз поскучневшему болтуну, что его место у ворот. Охотники, они следопыты, сами конюшню найдут, без провожатого, так что нечего от службы отлынивать, языком чесать.

Сдав онемевшим от изумления конюхам Хлопушу, Алеша подвел было и Буланко, но тот заартачился.

«Я с этим в один денник не встану».

– Вот тебе раз. Ты же овса хотел.

«Может, и хотел. Но подожду до вечера. С этим рядом есть не хочу».

Алеша пожал плечами и вскочил в седло.

– Хозяин – барин. Не хочешь овса, займемся окрестностями.

* * *

Негаданной прогулке Алеша был скорее рад. Нет, Стоян молодому Охотнику нравился, но год одиноких странствий сразу не отбросишь, да и наставники учат, что братьям и сестрам Китежа друг к дружке лучше не прикипать. Слишком уж велика вероятность не вернуться из очередного поиска, так зачем менять кусок собственного сердца на боль? Охотники живут и умирают одиночками, а если и действуют сообща, то лишь пока того требует дело. Потом дороги случайных соратников расходятся, каждого ждет собственный путь, в конце которого караулит смерть. Если очень не повезет – от старости, но так далеко богатырь не загадывал. Чему быть, того не миновать, и вообще, что может быть лучше упругого конского бега да высокого ясного неба над головой?