Текст книги "Битва за Лукоморье. Книга 2"

«Хорошо, – словно бы откликнулся на хозяйские мысли Буланко. – Пусть и без овса, но хорошо. Привольно. И Тупого нет».

– Дался он тебе, – усмехнулся Алеша. – Ты б еще на бревно какое взъелся.

«Бревно, оно и есть бревно. Лежит. А Тупой бежит, конем прикидывается. Овес мой ест. Обидно».

– Радуйся лучше! Что конь богатырский, а не… – китежанин запнулся, подбирая подходящее слово, – не пень с подковами.

«Я радуюсь, – заверил лучший друг, в доказательство вскинувшись на свечку. – И злюсь тоже. Зачем это конем сделали?»

– Да кто этих яг разберет, сейчас-то чего о нем думать?

В ответ Буланыш хрюкнул, то ли согласился, то ли ругнулся, и припустил уже всерьез.

Осень дышала свежей полынной горечью, вечером следовало ждать инея, но сейчас солнце стояло высоко, заставляя заречные леса гореть золотом, а саму реку – серебром. Такой день тратить на пьянку с расспросами было бы жаль, особенно в новых местах, так что все обернулось к лучшему. Богатырь привстал в стременах, прикидывая, не проведать ли другой берег. Буланышу переплыть Лихоборку, что морковку схрумкать, но для купанья было холодновато, и Охотник свернул на юго-запад, к показавшейся из-за рощи невысокой гряде. Местность вообще потихоньку повышалась, все чаще встречались валуны: давала знать о себе близость гор, вершины которых синели на западе.

Китежанские книги величали Тригорье с его корабельными лесами и полными пещер и провалов меловыми холмами «весьма примечательным», но сам Алеша предпочел бы поглядеть если не самый юг Руси, то север. Восточные и серединные земли, мотаясь из Великограда к заставам у Сорочинских гор, он узнал неплохо, а теплые моря и выстывшая навеки тайга прятали за своими туманами немало чудес. Порой страшных, но тем более любопытных, ведь то, что взялся защищать, нужно знать как следует… Именно это сказал тогда еще не Охотнику бродяга Громослав, встреча с которым, нет, не переломала Алешину жизнь, он это с большого ума сделал сам, а в нужную минуту развернула в сторону Китежа.

Странно все как-то вышло, теперь уже толком ничего и не вспомнить, кроме разговора, долгого, до меркнувших утренних звезд. Почему он погнал нынче напрочь позабытую кобылу на дальний огонь? В ту пору Алеша не то что говорить, видеть никого не хотел, уж больно тошно на душе было, а тут как на аркане потянуло. Осадив лошадь на краю порожденного светом костра мерцающего круга, он еще сам не знал, спешится или же поскачет прочь. У огня неспешно ужинал худой, но широкоплечий человек. Не старик, но в хороших годах, а лик строгий и точеный – такой впору воеводе, а то и князю. Темная с проседью борода, черные брови, схваченные на лбу ремешком длинные белые волосы…

– Садись, – велел чернобровый, едва увидев молодого богатыря, – ешь.

Алеша поблагодарил и спешился. Хозяин огня развязал походную торбу, вытащил тряпицу с солью, полкаравая и ложку, деревянную, со стершейся резьбой. Они молча хлебали пропахшее дымком варево, потом просто сидели, глядя в костер. Краем глаза богатырь приметил на траве что-то необычное, вгляделся – гусли в красиво расшитом чехле. Ночной знакомец оказался певцом перехожим, из тех, что бродят от города к городу. Хорошая жизнь, не скучная, нужно только со струнами ладить и лихим людям, случись что, давать отпор. Алеша мог и то, и другое, о чем и сказал больше себе, чем собеседнику, но тот чему-то усмехнулся и предложил сыграть. Гусли у него были дивные, Алеша во всяком случае не слыхал, чтобы струны так пели.

Богатырь играл долго, сперва знакомое, а потом песня своевольным ручьем потекла, куда ей самой захотелось. Гусляру представлялись то ромашковые поляны, то суровые темные ели, то бескрайние, седые от ковыля степи… С разгона бросались в берега зеленые гривастые волны, кричали белые острокрылые птицы, ослепительно сияло солнце, срывались со скал снежные громады, катились вниз и вдруг оборачивались грозовыми облаками, проливались дождем, расцветали семицветными радужными мостами, с которых так удобно глядеть вниз на золотые от вызревающего хлеба поля. Помнится, он удивился, поскольку напевов таких не знал, и стоило об этом подумать, как в песне взъярился огонь, полетели по свирепому ветру рассыпающиеся в прах пепельные листья, полыхнули фиолетовые молнии… и пальцы словно бы сами прижали струны, вынуждая их смолкнуть.

– Хороша песня, – одобрил чернобровый, – да и ты искусен.

– Надо б лучше, да некуда, – хмыкнул разом поскучневший богатырь, возвращая ехидно тенькнувшие гусли хозяину. – Спасибо за хлеб да соль. Пора мне.

– Коли есть куда, езжай, – усмехнулся непонятный гусляр и вдруг добавил: – А оно есть?

Ни соврать, ни огрызнуться, ни уйти у Алеши отчего-то не вышло, только подняться и сказать, что были бы ноги, а дорога найдется.

– Ноги и у коня есть, – серые, будто облачный булат, глаза ярко блеснули, – но дорогу не он выбирает. Что песня твоя хороша, я тебе сказал, только оборвана, конца у нее нет. И не будет, пока себя не найдешь.

– Не моя эта песня, отец! Сам не знаю, откуда взялась.

– Из тебя и взялась. Чего в нас нет, не сыграть. Можешь меня Громославом звать и сел бы ты, что ли. Стар я голову задирать, снизу вверх только на небо глядеть сподручно.

С того разговора Алеша и стал на небо поглядывать, да и дорога в Китеж началась для него от Громославова костра, хотя чернобровый гусляр вроде бы ничего напрямую не сказал и даже не спел. О другом были его песни или все же об этом?

 
Ой ты небо чистое, небо вечное,
Ой ты путь-дороженька бесконечная…
 

Китежанин запрокинул голову, полные синевы небеса молчали. Может, оттуда кто вниз и глядел, но оповещать об этом мир он не торопился.

 
Ой ты путь-дороженька беспокойная,
Ты куда зовешь, птица вольная?
Ты чего сулишь…
 

«Кобыла! – внезапно доложил Буланыш, выдергивая Алешу из воспоминаний. – Сюда бежит, к нам… Боится».

– Одна?

«Всадника нет… Никого нет. Близко уже».

– Ждем.

Крупная гнедая вылетела из-за ближайшего бугра и очертя голову рванула к пламенеющей неподалеку буро-золотой роще, но разглядеть пустое седло и болтающиеся поводья Алеша успел.

– Догоняем!

Пусть и хорошая, но обычная лошадь богатырскому коню не соперница, так что догнали вмиг. Китежанин перехватил поводья, вынуждая разогнавшуюся беглянку сбавить ход и остановиться. Бедняга дрожала крупной дрожью, тяжело поводя взмокшими боками; всадника – а всадник был, иначе б поводья так не болтались – она где-то потеряла. Конечно, он мог соскочить, не чая справиться с понесшей лошадью, или слететь со свечки или «козла», но Охотник не сомневался: то, что вынудило гнедую мчаться, не разбирая дороги, седока живым отпустило вряд ли. И не важно, что ни на чепраке, ни на самой кобыле крови не видно, не всякая смерть оставляет следы.

«Недобрым пахнет, – поделился своим опасением и Буланыш. – Плохо».

– Как плохо, не скажешь?

«Страшно. Ей страшно. Звери».

– Не худы?

«Звери. Лютые».

Это по осени-то, когда и детеныши подросли, и еды завались? У зубров гон уже кончается, если не кончился. Одинокий лось – это тебе не «звери»… Алеша потрепал устало опустившую голову кобылу по шее и вгляделся в потемневший от конского пота чепрак. Добротный, не слишком новый и… со знаком заставной дружины. Выцветшим, но несомненным, так что кобыла получалась тригорской. И выскочила именно сюда она не просто так, а потому что рвалась домой, в спасительную конюшню.

– Ну и кого ты, подруга, везла?

Подруга вздохнула и еще ниже опустила голову, роняя на траву хлопья розоватой пены. Поводить бы, только не до того. Пусть скачет на заставу, заодно оповестит дружинников о случившейся беде.

– Буланыш, ничего не чуешь?

«Ветер не тот».

– Да понимаю я, а вдруг… Ладно, давай-ка к роще.

«Поспешать?»

– Поспешай, но с оглядкой!

Горемычную гнедуху Алеша отпустил, ослабив ей подпругу, но больше не мешкал. Рощицу обогнули быстрой походной рысью, проскочили неширокий, заросший увядшей медвянкой лужок, перемахнули пологую балку, и тут задувший наконец в лицо ветер донес отзвук не то клича, не то песни. Вроде той, что тянут перед боем степняки. Эти запросто могли снять всадника стрелой, только откуда бы им здесь взяться? Великая Степь далеко. Разбойники?..

– Буланыш, теперь чуешь?

«Они и есть. Звери. И люди».

– Повернуть не хочешь?

«Убивать хочу».

– Ишь какой! Поглядим, может, и убьешь.

Дальше пробирались с удвоенной осторожностью. Буланко близкой опасности не чуял, но куда идти, теперь знал точно, да и ветер раз за разом приносил все более отчетливые звуки, которые больше не казались песней. Еще в богатырские времена довелось Алеше послушать, как воют захваченные охотничьей страстью волколаки, и сейчас он узнал, не мог не узнать… Так вот от кого в таком ужасе уносила ноги гнедая! По всему выходило, что выли на другом конце очередной рощи, достаточно густой, чтобы до поры в ней схорониться.

– Буланыш, надо поглядеть. Сперва только поглядеть.

«Как скажешь».

Если от тварей ушла обычная лошадь, богатырский конь и подавно уйдет, но незнамо как объявившуюся здесь нечисть нужно хотя бы сосчитать. Был бы чаробой, можно было б и словечком-другим перекинуться, а так как бы и впрямь стрелу не словить. Выходит, мурин был волколачьим? Если нет, то в здешних краях нечисти в этом году – словно медом намазали… или кровью?

– Сколько их, не разберешь?

«Не понять пока. Разные они…»

В способности Буланко пробраться сквозь сухие заросли, не хрустнув и веткой, Охотник не верил. Пришлось спешиться и, пригнувшись, двинуться вперед самому. Осторожно ступая, почти скользя, Алеша прошел несколько шагов и чуть раздвинул колючие упругие ветки. Открывшаяся картина была, мягко говоря, невеселой.

Роща выводила в пологую лощину, за которой начиналась невысокая каменистая гряда с отвесными стенами. Вершину ближайшего холма, упиравшегося дальним краем в крутую скалу, украшали грязно-белые, изглоданные непогодой глыбы. У подножия среди валунов вперемешку валялись человечьи тела в легких доспехах и конские туши. Вглядевшись, китежанин узнал все те же синие, обшитые красным чепраки. Кони были с заставы и погибшие, надо думать, оттуда же. Хотя нет, не все! Среди тел ратников Алеша разглядел кого-то в грязной овчине, да и на склоне, чуть выше места побоища, валялась парочка таких же грязнуль. Живые тоже имелись, да такие, что у Охотника рука сама к мечу потянулась.

В разбойничьих ватагах место любой дряни сыщется – в этой самым приметным был здоровенный, локтей шесть, не меньше, волосатый бугай, для полного счастья облаченный в ржавые пластинчатые доспехи. Такую, украшенную причудливыми косичками голову, правда отрубленную, Алеша прежде уже видал, и принадлежала она таежной белоглазой чуди. Надо же куда вражина забрался… Впрочем, от Тригорья до Вольного полуострова не так и далеко, а в это воровское кубло в свое время кого только не заносило. Потому и разметать пришлось…

Из-за широченной чудиновой спинищи показалась человеческая рука в богатом, шитом золотом рукаве и повелительно ткнула пальцем в сторону еще одного здоровяка с бараньей башкой; судя по всему, наговоренного переворотня, такого же, как Иванушка. Баран кивнул, дескать, понял, и заодно почесал себе лоб меж заменявшими шлем рогами. Черная косматая шерсть служила ему сразу и одежкой, и доспехами, но штаны все же имелись, как и внушительная булава с длинным и толстым древком. Но выл-то у них кто? Ага, вот же он, тоже чудин загородил. Морда волчья, скрытая видавшей виды железной маской-намордником. В лапах явно тяжелый посох с причудливым навершием, за спиной – эдакий «птичий насест» с перьями и черепами. Шаман волколачий, тут не ошибешься, но стаю-то свою он куда девал?

– Буланыш, – окликнул оставшегося позади друга Алеша, – волков сколько? Один или больше?

«Один… Гадкий».

Значит, один. То ли с вожаком разлаялся, то ли стая где-то полегла, один колдун выжил и пристал к разбойничкам, а те и рады, но атаман у них должен быть бедовым. Чудь с волколаком-колдуном в узде держать не всякий сможет, да и в баранью башку чего только не взбредет. Вновь мелькает темно-зеленый с золотом рукав. Похоже, это и есть атаман, остальные – обычные головорезы в коже, овчине и выцветших тряпках. Копья с крючьями, щиты щербатые… Голодранцы. Сносных доспехов не видать, луков тоже, а ведь ратников с лошадьми клали лучники. Ага, вот вы где, холера пыльная! Чуть в стороне трое несомненных степняков с луками наготове выцеливают кого-то среди глыб на вершине холма. Значит, там засели выжившие, и мертвые разбойнички на склоне – их работа.

Сколько же тригорцев уцелело и сколько способно драться? Коней погибло раза в два больше, чем всадников, а Свирята обмолвился об усиленных разъездах. Получается, как раз такой нарвался на шайку и то ли сил бедняги не рассчитали, то ли в ловушку угодили, то есть опять-таки просчитались. Укрылись на вершине холма, а уйти не могут: коней нет, враги обложили с трех сторон, а позади – стена, на такую под стрелами не забраться. И что с ними, невезучими, теперь делать? Не бросать же!

За камнями, будем считать, трое. Если больше – нам же лучше, но закладываемся на троих. Разбойников без атамана изначально должно быть двенадцать, у них так заведено, число, говорят, счастливое… Дохлых вроде бы трое, остается девять; из них в драке самые опасные – чудин, волколак и, если он хоть что-то смыслит, баран. Ну и лучники, этих надо класть первыми.

Была бы тут волколачья стая, Алеша трижды бы подумал, но сейчас, если действовать с умом, все сложится, а без ума он действовать закаялся. Со Стояном и десятком воинов было бы надежнее, но пока туда-сюда обернешься, здесь все полечь успеют, и что с того, что душегубы свое получат? Месть местью, но выручить своих всяко лучше – выручить и надавать по ушам за глупость. Если уж связался с медведем, делай это так, чтоб ты его, а не он тебя!

Отпустив ветку, Алеша скользнул назад, к вытянувшемуся в струнку другу.

– Ну, Буланыш, будем бить! – решительно сказал он, доставая из саадака лук и стрелы.

«Бить!»

– Первыми – лучников, а там разделиться придется…

Медлить китежанин не собирался, но разбойнички все равно взялись за дело раньше. Мелькнуло плечо так и торчавшего за чудью атамана, после чего белоглазый задрал голову и коротко рыкнул, похоже – передал приказ. В ответ стрелки проорали что-то по-своему и вскинули луки, карауля любое движение на вершине холма, а остальные рванули по склону вверх. Пришлось и Алеше поторопиться, разорившись аж на три лучшие стрелы. Вдох, и – раз, и – два, и – три!

С луком Охотник умел управляться получше этих шакалов, и третья стрела сорвалась с тетивы, когда первая только-только нашла свою цель. И лишь последний степняк успел понять, что происходит, но отпущенного ему времени хватило только голову повернуть к валящимся в бурьян собратьям… А теперь – вперед! Теперь главное быстрее домчаться.

Хороший всадник с конем – единое целое, но один против троих, против таких троих, всяко хуже, чем двое на трое. С чудью и атаманом Алеша решил драться пешим: и на склоне так удобнее, и занятый Буланышем волколак со спины не зайдет.

– Твой – шаман… волк с палкой, – уже на скаку велел богатырь. – Не подставляйся только!

«Собью и стопчу…»

– Сперва волка с бугаем разделим! Как велю, сбросишь…

Лощину Буланко перемахнул в несколько прыжков, времени достало лишь лук убрать да проверить, как выходит из ножен меч, душегубы же не успели и до трети склона добраться. Пятеро во главе с то и дело потрясавшим своей булавой переворотнем поднимались первыми, главарь с явно охранявшими его чудью и шаманом – приотстали. И хорошо, на них-то Алеша и нацелился. Почуяв неладное, чудин с волколаком почти одновременно обернулись и уставились на несшегося на них богатыря.

– Давай!

Ждущий приказа Буланко тут же «вышел из повиновения», на полном скаку вскинувшись на свечу шагов за пять до торопливо разворачивавшейся навстречу новому врагу троицы. Не ожидавший такого всадник «вылетел» из седла, и «перепуганный» конь понесся прочь – о нем можно было забыть. Троице оставалось расправиться со «сброшенным» русичем, который все же встал, хоть и неуклюже.

По спине знакомо и жарко забегали мураши: шаман свое дело знал, только не с тем он сейчас связался. Ну, ударил, гад, и ладно, только б в живую драку со своим посохом не полез, не до него будет… А мураши словно придали сил да задора.

«Сейчас, хозяин… Я уже…»

– Осторожней там!

Первым на нового врага кинулся белоглазый. Вблизи он оказался еще внушительней: как вставший на дыбы медведь, только выше. А вот ноги у гада не защищены, да и доспех под меховой накидкой – неполный, плохонький, местами помят-побит, кое-где не хватает пластин. Не чинили давно? Зато с мечом порядок – здоровенный, саженный, вычурный клинок обильно украшен позолотой. Заморский и не из дешевых, интересно, где чудин им разжился. Двуручник в сильных лапищах – это серьезно, зато понятно. Как замахнулся, так и саданет, без обмана.

Сзади возмущенное фырканье, впереди знакомый яростный клич – навстречу разбойникам из-за камней выскочили фигуры в знакомых островерхих шлемах. Увидели и поняли… молодцы, но трое против пятерых, да еще и с переворотнем – тяжело. Значит, тут надо кончать побыстрее, но сказать проще, чем сделать. Чудин не мешкал, с ходу обрушил на китежанина косой удар. Метил в шею, но Алеша отскочил, только и вражина был не промах. Мгновенно последовал второй удар и тут же третий. Оба – мимо, лишь загудел рассекаемый тяжелым клинком воздух. А главарь-то где? С волколаком, что ли?

– Буланыш!

«Справлюсь. Я справлюсь».

Глазеть по сторонам было некогда, белоглазый, несмотря на грузность, двигался быстро и дорогим оружием владеть умел, недооценивать такого – нельзя. С таким надо со всем тщанием. Сперва качнем плечами, обозначая уход вправо, подальше от длинного меча и длинных рук, а потом мягко перекатимся вниз. На пару шагов. Непонятного русича можно и здесь достать, что чудин и попытался сделать. На свою беду. Склон ведь, неровно – пришлось при ударе, чтобы не упасть, выставить вперед ногу чуть дальше. И все бы хорошо, но только что с трудом уклонявшийся от ударов «недотепа» в этот раз принял вражий меч на свой. Чудинов двуручник скользнул по косо подставленному чужому клинку и ушел в сторону, заставляя хозяина пошатнуться. А ведь Охотник-то никуда не делся, так и остался на нужном расстоянии – и ударил. Ни защититься, ни отскочить страхолюд не успел, и Звездный меч отсек огромную ступню. Начисто.

Струя крови, отчаянный рык – и потерявший равновесие людоед с шумом покатился вниз, давая Алеше передышку.

«Хорошо! Ох, хорошо…»

Буланыш хозяина хвалить и не думал, он удара вообще не видел. Умнице и красавцу не до того: он таки сбил волколака с ног и теперь от души топтал – скоро точно добьет! Ну раз у Буланко порядок, надо заканчивать с белоглазым! Два прыжка вниз, где тот, сидя на земле, скалил людоедские клыки, еще не до конца осознав, что же произошло. А вот меч из рук выпустить и не подумал, зараза! Ну и ладно, добьем и так.

Сила и ярость не всегда и не всех спасают, не помогли они и таежной твари. Чудин вскинул меч в надежде отбить разогнавшийся Звездный клинок и получил по руке. Чавкнуло, хрустнула разрубаемая кость, образовавшаяся культя плюнула кровью, а китежанин уже рубил оставшуюся без прикрытия шею. Правда, тут пришлось постараться, вложив в удары всю богатырскую силушку, одного умения для такой орясины[6]6
  Орясина (бран.) – высокий и глупый.


[Закрыть] не хватало.

Оскаленный лохматый кочан со стуком закувыркался по склону, и Алеша наскоро огляделся. У Буланко тоже все шло как нужно, шаман еще дергался, но мураши молчали. Гаду было не до колдовства – увернуться бы от копыт.

– Атаман, атаман-то где?

«Который?»

– Потом… – Первым делом сейчас – уцелевшие ратники. – По сторонам следи!

Битва наверху была в самом разгаре – став свободным треугольником и прикрывшись щитами, тригорцы отбивали яростные наскоки четырех оставшихся разбойников. Да, четырех – пятый, затянутый в темную кожу бородач свое уже получил и улегся в сторонке, выронив копье и широко разбросав руки. Ну и прекрасно, но помочь все равно нужно! Кто у нас тут поопаснее прочих? Конечно, переворотень… Самый здоровый и быстрый, да и двигается получше остальных – тут не только сила, как у Ивана, тут и опыт имеется. Но что обидно козлу, то и барана зацепит, особенно – злонравного. Это у Иванушки была Аленушка, не давшая могучему, но юному и дурному братцу податься в лиходеи, а этот кудлатый сделал выбор – и уже плевать почему. Раз к шайке душегубов прибился, значит, знал, на что идет. С разбойниками поздно разговаривать, только бить!

– Эгей, ты там! Баран тупорогий!

Алеша крутанул мечом, стряхивая с лезвия чудью кровь, и рванул наверх, мимо покойничков, что здесь уже валялись, когда китежанин только подоспел. У того, что поближе, в башке, точнее – в глазнице, торчала стрела, а у второго – обломанное древко меж ребер. Полезли небось первыми и огребли – кто-то из засевших наверху оказался отличным стрелком. Потому и топтались, твари, внизу до поры. Ждали, ну и дождались!

Намеченный в качестве цели переворотень то ли по глупости, то ли, наоборот, от великого ума отвлекаться на нового врага не спешил. Так и махал своей булавой, пытаясь достать коренастого дружинника. При каждом ударе от умело подставляемого передним тригорцем червленого щита отлетали щепки, но дерево – уж не бакаут ли корабельный? – пока выдерживало. Бить в ответ воин не успевал: приходилось заодно отмахиваться от копья обряженного в грязную овчину молодца. Тот скакал как ошпаренный, не забывая отчаянно браниться, и донимал тригорца частыми и опасными уколами. Вот ведь блоха настырная!

Ни о каком «честном» поединке у Алеши даже мысли не мелькнуло, еще чего не хватало! Не следишь за спиной – твоя печаль, паршивец. Последняя.

До барана оставалось еще шагов десять, Охотник уже вовсю примеривался к черно-курчавой спине, и тут коренастый, приняв на щит очередной тяжелый удар, пошатнулся, и его повело в сторону. «Овчинный» словохульник не зевал и радостно кинулся вперед, тригорцу пришлось уклоняться еще и от него. В итоге такого «танца» перед Алешей вместо черной кудрявой шерсти возникла грязно-серая овчина. Но не упускать же возможность! Только б щитоносец продержался еще немного, ну вот совсем чуть-чуть…

Последний шаг, удар. Рука Охотника в привычном, тысячи раз повторенном движении понеслась вперед, и острие Звездного вошло точнехонько под основание вражьего черепа, пронзая мозг. Тело разбойника на миг замерло, чтобы тут же мешком осесть вниз. Теперь надо высвободить клинок и вернуться к переворотню. А тригорец молодец, выстоял, хоть и с трудом! Алеша видел, как тяжело дается ратнику хотя бы стоять собранно и защиту держать, но окончательно себя забить он переворотню все же не дал. А теперь и тот увидел наконец нового противника и замер в недоумении, таращась – баран же!

Долго удивляться ему, впрочем, не дали. Прежде дравшийся молча коренастый – сам крупный, а бороды не видать, значит, молодой – заорал про молью траченный тулуп и шагнул вперед, откровенно грозясь рубануть по рогатой башке. Очнувшийся баран повернулся, примеряясь как бы снова врезать по побитому щиту, и тут Алеша прыгнул вперед. Сам вытянулся в струну и меч вперед выбросил на всю длину руки, будто копье. Как наметил, так и попал – Звездная сталь пропорола душегубу бок и глубоко ушла в тело. Вывалилась из разом ослабевших рук булава, а ее хозяин скорчился и повалился на траву… но добить-то надо.

– Там!.. – прохрипел дружинник, ловя ртом пахнущий кровью воздух. – Справа… помоги… Я… слажу!

Ну дело хозяйское, а там помочь и впрямь надо; парня, что бился справа, похоже, вражьи лучники в самом начале таки достали. Дружинник, хоть и держался, но только и мог, что защищаться. Плечо бедолаге кое-как перетянули, но тут не драться, тут лежать надо. Правда, и противник не сказать что орел.

Недолго думая, Алеша незатейливо, в два прыжка, долетел до бойцов, отвлекая душегуба с секирой на себя. С ходу обрушил на врага один удар за другим, не давая тому времени глянуть на былого противника даже краем глаза. Два удара разбойник выдержал, отмахиваясь своей секирой, в третий раз не успел, повалился с разрубленной головой. Больше выручать было некого.

Коренастый ратник с товарищем уже добивали последнего врага. Хриплый злобный вопль перешел в стон, лязгнул о камень выпавший из руки меч, затем хлопнулось оземь и тело. Всё. Тишина, прерываемая лишь тяжким дыханием победителей.

«Хорошо, – радовался внизу тоже доведший дело до конца Буланко. – Сдохли! Все сдохли!»

– Хорошо, – шепотом согласился Алеша, вытирая клинок об овчину верзилы с секирой. – Ну здравы будьте, тригорцы.

– Здрав будь, богатырь, спасибо тебе, выручил, – слабо улыбнулся раненный в плечо паренек.

– А как иначе? – буркнул не любивший этого обращения китежанин, вбрасывая меч в ножны. – Только не богатырь я, а Охотник.

– Кем бы ты ни был, – подошедший коренастый слегка прихрамывал, – в долгу мы перед тобой как в шелку.

– Отдашь при случае. – Этого в Лукоморье надо брать. И раненого, если отлежится быстро, тоже, но пусть сперва Стоян с воеводой договорится. – Весело у вас тут.

– Аж не верится… – дружинник отер рукой лоб. – Данила я, десятник с Тригорской заставы.

– Откуда вы – я уже понял. Меня Алешей зови.

«Хозяин, палку мне ломать или сам глянешь?»

– Постой, гляну сперва.

Длинный, любовно сработанный посох валялся рядом с шаманом и, в отличие от своего владельца, не изменился. Смерть возвращает оборотням изначальный облик, так что на склоне лицом вниз лежал некто полуголый среднего роста с редкими седоватыми волосами. Спину мертвеца широким потоком заливала вытекавшая из разбитого конскими копытами черепа кровь, но плечи и бока оставались чистыми, если не считать багровеющих кровоподтеков и причудливых серо-черных наколок. Вплетенные в сложные узоры злые руны Алеша узнал с легкостью, судя по ним, шаман был родом с севера.

«Палка, – напомнил Буланыш и не удержался, похвастался: – Он думал, я, как та дура гнедая, сбегу. Не оборачивался, на тебя глядел, палкой своей махал. А я не удрал, подскакал да сбил».

– Ты молодец. – Богатырь завертел головой в поисках второго трупа, но колдун был один. – А где атаман, в зеленом который? Его ты куда дел?

«Никого я не девал. Был тут один, зеленый, удрал… Не до него было».

– Найдешь?

«Зачем? Он неопасный».

– Для порядка.

Покойника богатырь перевернул тоже для порядка. По человечьим меркам оборотню было где-то за сорок. Не урод, не красавец, не силач, не доходяга, руки без мозолей, в обычной одежке запросто сошел бы за писаря. Шансов, что волколак поднимется, было немного, но береженого сам Белобог бережет. Сердце злонраву Алеша мечом все же пронзил, после чего отсек и разбитую голову. Лишь после этого поднял не дававший Буланышу покоя посох и хоть и с трудом, но переломил о колено.

Маску и спинное реечное украшение шамана верный конь уже растоптал, но Алеша все же присел возле намордника, поднял, повертел в руках, дивясь на странные боковые шестеренки и пружины, позволявшие открывать-закрывать пасть с железными зубами. Удачно, что ремешки оборвались, когда Буланыш на врага налетел, и маска слетела: такими зубищами ногу конскую перекусить пусть и сложно, но можно.

Тащить с собой этакую гадость не хотелось, но желания желаниями, а дело – делом. Стоян опытней, может, что по смятому железу и прочтет, а выкинуть и потом можно.

– Буланыш, я знакомиться, а ты пока понюхай, чем тут пахнет. И зеленого поищи, того, который удрал.

«Да ну его… Он нестрашный. Зачем искать?»

– Для порядка. Только далеко не уходи.

«Как искать, если не уходить?»

– Поблизости, – хмыкнул Алеша и не спеша поднялся к обступившим тело переворотня тригорцам. Умирал, поганец, бараном, но на склоне лежал человек – молодой парень с широким и большеносым веснушчатым лицом.

– Колдун? – хрипло осведомился у подоспевшего Охотника Данила, кивая на труп у своих ног.

– Этот – нет. Наговоренный переворотень. Колдовал тут волколак, его мой конь забил; а я башку оттяпал, а то мало ли.

– Может, еще и сухожилия подрезать?

– Коли не лень, хуже точно не будет. Похоже, это он вас заморочил, шкура драная.

– Если б заморочил, – поморщился дружинник. – Сами мы в западню влетели. Ехали к Безбурному заливу, это в другой стороне совсем, и тут человек нам на дороге попался, по виду из местных. Рассказал, что возле Фомкиных горок странное творится, да не ночью, а средь бела дня. Будто бабы в белом из камней выходят, плачут и не то просят о чем-то, не то объяснить что норовят, только слов не разобрать. И еще яблоками пахнет и ровно колокол гудит.

– Есть такое место, – с некоторым удивлением припомнил китежанин, – только не у нас, а в далеких западных землях. Вышло там в старину одно дело дурное, потому и плачут.

– Мы об том не слыхали, вот и поехали проверить. Яблоками в самом деле дохну́ло, а потом сразу стрелы…

Может, так все и было, а может, стыдно десятнику признаваться, что сглупил, – и людей положил, и дела не сделал. Но, что понимает и вину свою, и дурость – хорошо, значит, голова на месте. Будет от него прок в Лукоморье.

– Мне говорили, места у вас тут тихие теперь, – подкинул поленце в угасающий разговор китежанин, – все шайки давно скрутили… в бараний рог. А оно вон как. Выходит, донимали вас все же разбойники?

– С чего бы? – чуть ли не обиделся Данила. – Воевода с них бы живо шкуру содрал. Уж он бы не вляпался, как…

– Витязь, – звонкий юношеский голос раздался сверху, прерывая дружинника, – витязь китежский! Воевода зовет.

– Воевода? – малость растерялся богатырь, разглядывая торопливо спускавшегося светловолосого парня в балахоне и с большой сумой через плечо. – Куда?

Ученик-то волшебника здесь откуда? Уж в ком-ком, а в чародеях Алеша разбирался – тот, кто сейчас бежал вниз, определенно был учеником. Потому, видать, и в бою не участвовал, силенок не хватило. А может, раненых на вершине выхаживал?

– Так наверх, – нехотя буркнул десятник. – Камнем огненным воеводу приложили, по шлему. Этот, колдун который – из седла выбил в самом начале заварухи, тварь. Хорошо хоть шлем ладный, камень его не пробил насквозь, только оглушил…

Договорить Данила не успел, подоспел волшебничек и немедленно позеленел: кровь и трупы для него явно были в новинку.

– Витязь, – юнец судорожно сглотнул, но через переворотня все же перешагнул. – Прошу тебя подняться к воеводе.

– Лады, – кивнул, кажется, разобравшийся, в чем дело, китежанин.

Для Данилы воеводой все еще оставался Кит, а в ловушку угодил новый, приезжий, тот самый, которому сам худ не брат. Ехал к Безбурному заливу, да не доехал, услышал о белых плакальщицах. Расспросить толком встречного болтуна удалец то ли не смог, то ли не захотел и тригорцам не дал. И без них ведь ясно: зло солнца не любит и яблоками не пахнет, а женщины плачут, как же им не помочь? Вот и помог… Алеша его не осуждал, сам бы он в докитежские времена точно бы попался, разве что силушка богатырская да удача выручили бы…