Текст книги "Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII – начала XX в."

§ 4. Преступления и наказания. Суд и процесс

Специфика тюрко-монгольской государственности с сочетанием оседлых и кочевых элементов, примером которой и являлось Хивинское ханство, обусловила одновременное действие в нем норм и принципов мусульманского и обычного тюрко-монгольского права, а также значительную роль ханских волеизъявлений. В этом отношении Хива была близка к Бухаре, но, в отличие от последней, хивинские ханы не столь стремились к созданию видимости доминирования шариата в правовой жизни, что нашло яркое проявление в уголовно-правовой и уголовно-процессуальной сферах.

Как и в Бухаре, в Хиве наиболее тяжкие преступления разбирал обычно сам монарх. При этом он не всегда заботился о соблюдении судебной процедуры – в некоторых случаях ему достаточно было обвинить подозреваемого и тут же вынести приговор. Так, российские дипломаты П. Чучалов и Я. Гуляев сообщили, что хан Каип в 1753 г. объявил временщика Кураз-бека изменником и тут же приказал его казнить [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 70][98]98
  Вполне вероятно, что хан опасался беспорядков, которые во время суда могли бы организовать многочисленные сторонники временщика.


[Закрыть]. Позднее ханы устраивали публичные разбирательства и приговаривали к мучительной казни за измену, убийство, «плутовство» и т. п. [Муравьев, 1822б, с. 69–70, 72]. К таким же наказаниям приговаривались фальшивомонетчики, беглые рабы и др. [Базинер, 2006, с. 335].

Выступал монарх и в качестве арбитра по делам между разными племенами своих подданных. Так, российский переводчик Турпаев, побывавший в Хиве в 1834 г., описывает ханское разбирательство конфликта между двумя туркменскими родами, один из которых обвинял другой в похищении 60 верблюдов и убийстве пастуха. Хан принял решение о возвращении верблюдов и выплате компенсации за убитого в размере 1 тыс. тилля [Турпаев, 1868, с. 277].

Наконец, хан формально должен был отвечать и за «прегрешения» собственных невольников, чего на практики чаще всего не происходило. Один из русских рабов, Яков Зиновьев, рассказывал, что «ханский приказчик» отправлял рабов воровать скот и топливо у жителей. А когда те жаловались, хан отвечал, что если раб будет пойман на воровстве, «так я его на ту же плаху и посажу, а поколе не поймал, не смей и говорить» [Даль, 1839б, с. 5–6].

Иногда судебные решения хана зависели от того, кто именно являлся преступником и/или пострадавшей стороной. Нередко ханские решения принимались на основе своего расположения к тем или иным сановникам, военачальникам, чиновникам и проч.: он мог либо вынести суровый приговор по их просьбам, либо, напротив, принять более мягкое решение в отношении кого-либо из них [Муравьев, 1822б, с. 69].

Поручик А. Субханкулов рассказывал, что подданные хивинского хана ограбили караван, в котором были как бухарские, так и русские купцы. Потерпевшие обратились на суд к хану, который при разборе дела применил «двойные стандарты»: бухарцам приказал тут же вернуть товары (поскольку за них вступился сам эмир Хайдар), а их русским партнерам объявил, что позже рассмотрит жалобу каждого из них в отдельности. Вскоре выяснилось, что товары русских торговцев поделили между собой сам хан, его брат Кутлу-Мурад-инак, ханский сын – наследник мехтер и кушбеги [Субханкулов, 2007, с. 209–210]. То, что это был не единственный случай подобного рода, подтверждает сообщение Н.Н. Муравьева, который приехал в Хиву через год после Субханкулова: по его сведениям, хан Мухаммад-Рахим фактически поставил грабителей караванов себе на службу и имел долю с каждого ограбления. И только если они с ним не делились, он их судил и казнил, сажая на кол [Муравьев, 1822б, с. 71–72]. Вероятно, столь жестокая казнь объяснялась тем, что хан приравнивал действия преступников к посягательству на его прерогативы, поскольку обычно разбойников и грабителей в Хиве просто вешали, а на кол сажали только преступников-шиитов [Базинер, 2006, с. 335; Данилевский, 1851, с. 134; Муравьев, 1822а, с. 118].

Однако хан мог принимать к рассмотрению и менее значительные дела. Целый ряд путешественников описывают хивинский судебно-правовой обычай «арз»[99]99
  Анализ этого обычая, преимущественно на основе восточных источников, был проведен в специальном исследовании [Абдурасулов, 2015].


[Закрыть], в соответствии с которым хан каждый день, после дневного отдыха и до заката выделял время для приема своих подданных, каждый из которых (включая и женщин) мог обратиться к хану на суд с совершенно любым делом – от семейной ссоры до тяжкого преступления [Вамбери, 2003, с. 103; Рассказы, 1873, с. 266 (1); Сыроватский, 1874, с. 166]. Прибегнуть к «арзу» мог даже и иностранец: англичанин Р. Шекспир рассказывает, как его спутник, пытавшийся выкупить рабыню, дошел до ханского суда, и хан принял решение в его пользу [Шекспир, 2008, с. 132–133].

Однако, как представляется, этот суд нередко проводился ханом не столько с целью продемонстрировать свое правосудие или неотвратимость кары для преступников, сколько для собственного развлечения. Ведь во многом исход дела зависел от настроения монарха, который в одних случаях мог снисходительно выслушивать даже грубости от каких-то простолюдинов, осмеливавшихся спорить с самим ханом, в других – тут же казнить за малейшее нарушение придворного церемониала [Вамбери, 2003, с. 103]. Кроме того, по свидетельству Н.С. Лыкошина, который, будучи начальником Амударьинского отдела, побывал в Хиве в 1912 г. и имел возможность наблюдать «арз», хан после выслушивания тяжущихся, порой ограничивался одним словом, передавая спор на рассмотрение других судей (см.: [Абдурасулов, 2015, с. 32]).

Некоторые дела ханы передавали на рассмотрение совета своих сановников, который, как мы отмечали, регулярно собирался при Мухаммад-Рахиме I и Сейид-Мухаммаде и намного реже при других ханах. Это позволяет рассматривать и этот орган в качестве судебной инстанции [Муравьев, 1822б, с. 64; Рассказы, 1873, с. 266(2)]. Однако, учитывая формально неопределенный статус этого органа, не приходится сомневаться, что и в его решениях ведущая роль принадлежала, опять же, ханам.

Тот факт, что хан рассматривал суд как одну их своих прерогатив, подтверждается сообщением Н.Н. Муравьева о том, что Мухаммад-Рахим I в рамках своей деятельности по укреплению ханской власти уничтожил «расправы» в каждом подвластном ему племени: отныне ни казахские султаны, ни юзбаши и прочие родоплеменные начальники не имели права рассматривать никакие дела, кроме мелких споров и правонарушений [Муравьев, 1822б, с. 6] (см. также: [Базинер, 2006, с. 355]).

Система мусульманского правосудия в Хиве была аналогичной существовавшей в Бухаре и других тюрко-монгольских мусульманских государствах. Возглавлял ее верховный судья шейх-ул-ислам – «главная духовная особа», как его называет Н.Н. Муравьев, – который контролировал казиев во всех городах и населенных пунктах. Самих этих казиев дипломат сравнивает с российскими «совестными судами», отмечая, что они разбирали дела только в тех случаях, когда к ним прямо обращались [Муравьев, 1822а, с. 99; 1822б, с. 65] (см. также: [Килевейн, 1861, с. 104–105; Abbott, 1884b, р. 293]).

Некоторые путешественники дают характеристику казиев как «юристов». Будущие правоведы в медресе изучали преимущественно Коран и труды по шариату [Сыроватский, 1874, с. 167]. Сами же казии характеризуются как люди с «высшим духовно-юридическим образованием в мусульманском духе», выдерживающие ежегодный «экзамен на чин». Не случайно назначение на должность казия производилось на основе ханского указа-фирмана [Калмыков, 1908, с. 54–55]

Формально шейх-ул-ислам и высшие представители духовенства пользовались большим уважением ханов. На официальных приемах они сидели выше, чем ханские братья и сыновья [Abbott, 1884a, p. 150], а в некоторых случаях позволяли себе бурно обсуждать богословские вопросы, прерывая даже самого хана, – подобный случай описывает вышеупомянутый Р. Шекспир, причем дело происходило не во время какого-то неформального мероприятия, а когда происходил официальный прием английского дипломата [Шекспир, 2008, с. 130–131]. Иногда хан демонстративно передавал сложное дело, с которым обращались к нему, на рассмотрение шейх-ул-ислама или другого шариатского судьи [Базинер, 2006, с. 355] (см. также: [Абдурасулов, 2015, с. 32]).

Фактически же ханы нередко вмешивались в дела шариатских судей, о чем, в частности, сообщает Н.Н. Муравьев. За некоторые нарушения предписаний шариата (которые, казалось бы, относились к исключительной компетенции казиев) хан мог приговорить к порке, за курение табака – к разрезанию рта[100]100
  Муравьев подчеркивает, что подобная суровая мера применялась в тех случаях, когда хан имел основание быть недоволен курильщиком еще по какой-то причине, поскольку в Хиве курили многие, причем открыто.


[Закрыть] и т. д. В отличие от смертной казни такие наказания назывались «домашними». Вместе с тем дипломат отмечает, что ранее Кунграты, следуя принципам мусульманского права, практиковали взимание штрафов за нетяжкие преступления, однако со временем все больше стали отдавать предпочтение телесным наказаниям [Муравьев, 1822б, с. 72, 73]. Как отмечает А. Вамбери, хан Сейид-Мухаммад выносил столь суровые приговоры по религиозным преступлениям, что самим же мусульманским законоведам-улемам приходилось убеждать его, что далеко не все подобного рода нарушения заслуживали смертной казни [Вамбери, 2003, с. 107]!

Конечно же, эти примеры не означали, что шариатские суды по религиозным делам в ханстве не осуществлялись. Например, несколько путешественников описывали суд над неверными женами и исполнение приговора. Как и в Бухаре, он выносился на основе мусульманского права: виновную зарывали в землю по грудь и, накинув сверху мешок, закидывали камнями. Правда, как отмечали сами же очевидцы, такие суд и исполнение наказания осуществлялись только по инициативе супруга и подобные случаи имели место не более одного раза в несколько лет [Базинер, 2006, с. 355; Наказание, 1873].

Некоторые религиозные правонарушения (опять же, как в Бухаре) рассматривались и тут же наказывались раисом, который мог присудить виновному несколько плетей или палок за курение табака или пропуск молитвы [Базинер, 2006, с. 332; Калмыков, 1908, с. 55].

Казни в Хиве, как и в Бухаре, носили публичный характер. Смертная казнь производилась перед ханским дворцом, где большинство преступников вешали, шиитов, как уже говорилось, сажали на кол, а провинившимся чиновникам перерезывали горло и бросали в специальную яму [Базинер, 2006, с. 355; Икс, с. 76; Burnaby, 1876, p. 295–296]. Иногда виновных в убийстве или похищении женщины передавали родственникам жертвы, которые сами исполняли роль палачей, перерезая приговоренному горло и бросая его в яму перед дворцом [Лобысевич, 1873, с. 89]. По всей видимости, эта практика была позаимствована хивинскими монархами из Бухары, где подобного рода наказания также фиксировались путешественниками. Если же преступников убивали во время задержания, то в столицу доставлялись их головы и уши, которые также помещались на виселице [Базинер, 2006, с. 335].

К беглым невольникам, если хозяева просили сохранить им жизнь, применялись телесные и членовредительские наказания – от прибивания за ухо к дверям дома хозяина до отрезания носа и ушей [К.А., с. 130; Рассказы, 1873, с. 266 (1)].

В отличие от Бухары, система мест заключения в Хиве не была столь развитой, и чаще всего в них содержались не приговоренные к заключению, а находившиеся под следствием и судом. В XVIII в. арестантов вообще держали «на квартире» или в ином закрытом помещении, хотя и под охраной [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 72; Аитов, 1911, с. 240]. Лишь в записках путешественников последней четверти XIX – начала XX в. присутствуют описания именно тюремных зданий. Английский офицер Ф. Барнеби описывает тюрьму как низкое здание, примыкающее к ханскому дворцу, заключенные в котором были закованы в цепи и колодки [Burnaby, 1876, р. 317]. В.Г. Янчевецкий описал тюрьму как помещение, в котором было единственное отверстие сверху для света, заключенных же, скованных одной цепью, даже не выводили во двор, а свои естественные нужды они должны были справлять в «клоаку» в центре камеры. Тем не менее он отмечает, что в помещении имелась печь [Ян, 1989, с. 526]. Как представляется, тюрьмы в Хиве также появились под бухарским влиянием и по бухарскому же образу и подобию.

§ 5. Правовое регулирование экономических отношений

Регулирование торговли

Как и в Бухарском эмирате, в Хивинском ханстве регулирование торговли сочетало элементы публичного и частного права.

К числу публично-правовых элементов относились в первую очередь торговые налоги и сборы. Как и во всем тюрко-монгольском мире, эта группа налогов составляла значительную часть поступлений в казну, поэтому их взимание находилось под личным контролем диван-беги, которому подчинялся многочисленный штат специальных чиновников. Правда, в отличие от Бухары, четкой системы торговых налогов в Хиве не существовало, их введение и размер зависели от ханского волеизъявления [Данилевский, 1851, с. 132; Килевейн, 1861, с. 104].

К числу ранних налогов в торговой сфере относился сбор, взимаемый с товаров на специальных заставах: его можно было бы соотнести с зякетом, взимавшимся в соседней Бухаре, но он составлял не 1/40, а 1/30 от стоимости товара [Муравьев, 1822б, с. 82]. С иностранцев взимались, конечно же, гораздо более высокие пошлины – особенно с иноверцев. Так, в 1830-е годы российские торговцы при пересечении границы должны были уплачивать по 1 золотому червонцу с каждого верблюда [Даль, 1883, с. 3]. Но после похода на Хиву оренбургского военного губернатора В.А. Перовского зимой 1839–1840 гг. и обмена несколькими посольствами в 1841–1843 гг. для них был установлен фиксированный тариф – 5 % от стоимости товара (вероятно, опять же, по бухарскому образцу), однако среднеазиатские торговцы-мусульмане[101]101
  По сведениям русских пленников в Хиве это были преимущественно бухарцы и афганцы [Хива, 1873, с. 110 (4)].


[Закрыть] платили всего 2 % [Данилевский, 1851, с. 132][102]102
  Хивинские таможенники пытались брать торговые сборы и с российских посольств, которым каждый раз приходилось доказывать, что их имущество не подлежит налогообложению, и чиновники ограничивались переписыванием содержимого их груза, который затем проверяли при выезде из ханства (см., например: [Килевейн, 1861, с. 97–98]).


[Закрыть]. В последующие годы хивинские власти вновь повысили пошлины на русские товары, и когда очередной посол, Н.П. Игнатьев, потребовал их снижения, ханская администрация была готова вернуть прежние 5 %, однако дипломат стал настаивать на уравнивании российских торговцев с мусульманскими и установления для них таможенной пошлины в размере 2,5 % [Игнатьев, 1897, с. 158][103]103
  Правда, добиться такой ставки российским властям удалось только после захвата Хивы и установления над ней российского протектората в 1873 г.


[Закрыть].

Помимо таможенного сбора при пересечении границы или заставы торговцы должны были платить сбор с лавки, в которой они торговали (в зависимости от близости к базару он составлял 1–6 тилля в год) [Базинер, 2006, с. 356; Данилевский, 1851, с. 136].

В отличие от Бухары, в Хиве власти не следили за поддержанием торговых дорог в приличном состоянии, соответственно, не взимали сбора за них. Поэтому единственным из «дорожных» налогов в ханстве являлся сбор за переправу, составлявший на русские деньги 1,5 руб. за груженого верблюда и вдвое меньше без груза [Данилевский, 1851, с. 118, 137]. Нередко переправы (как и в Бухаре) жаловались ханом на откуп частным лицам. При этом хан практиковал выдачу особых «петиков» (писем) своим подданным или иностранцам, которые на основании этих документов могли переправляться бесплатно. Со временем освобождение от платы за переправу стали получать все иностранные дипломаты, однако поскольку лодочники ничего не получали за свой труд, они переправляли «льготников» крайне медленно [Вамбери, 2003, с. 123; Галкин, 1868а, с. 179; Костенко, 1873, с. 164].

Стоит отметить, что хотя формально за взимание торговых налогов отвечал диван-беги, в некоторых случаях и сами ханы принимали участие в этом процессе. Правда, в глазах европейских путешественников это выглядело проявлением ханского произвола, поскольку в подобных случаях ханы не чувствовали себя ограниченными собственными предписаниями и могли взять с торговцев столько, сколько считали нужным. А. Бернс и его спутник Мохан Лал воспоминали, что когда караван, с которым они ехали из Бухары, добрался до хивинских владений, стало известно, что как раз в это время хан выступил в поход против персов. Караванщики приняли решение вернуться в бухарские владения и дождаться, пока ханское войско пройдет, и можно будет уплатить обычные пошлины сборщику в Мерве (от которого они и стали ждать сигнала, что хан ушел) [Бернс, 1848, с. 466–467; Mohan Lal, 1846, р. 147].

Неопределенность и неупорядоченность системы пошлин усугублялась в глазах путешественников еще и тем, что даже после их взимания власти не гарантировали каравану защиту ни от разбойников, ни даже от других чиновников, которые также стремились получить свою долю дохода с каравана. Конечно, во многом это было связано с неспособностью хивинских властей контролировать самовольных казахов и туркмен. Но в большинстве случаев причиной дополнительных убытков было отсутствие четкой регламентации взимания пошлин, их размеров, оформления подтверждений того, что она уже была взята ранее и проч. (см., например: [Бернс, 1848, с. 468–470; Кайдалов, 1828б, с. 60–61; Турпаев, 1868, с. 267]).

Второй публично-правовой элемент в регулировании торговых отношений – ограничения, устанавливаемые ханами. Так, Мухаммад-Рахим I запретил вывозить из ханства золото и серебро, в том числе в монетах [Муравьев, 1822б, с. 82, 96]. Были установлены ограничения на вывоз хлеба из ханства. В 1819 г. хан Мухаммад-Рахим I приказал взимать с каждого верблюда, груженого хлебом, 1/2 тилля (примерно 2 российских рубля) серебром, а в 1830-е годы этот сбор вырос более чем вдвое, составляя уже 5 руб. [Муравьев, 1822б, с. 82; Турпаев, 1868, с. 267]. Учитывая масштабы работорговли, не приходится удивляться, что власти поспешили и этот вид торговой деятельности обратить себе на пользу: были введены специальные сборы за ввоз рабов, равно как и за их освобождение [Abbott, 1884b, р. 288].

Ханские власти старались всячески ограничивать взаимодействие хивинских торговцев с русскими, порой даже обвиняя за это своих подданных в принятии «русской веры» [Турпаев, 1868, с. 272]. Вероятно, в рамках той же политики хивинским купцами впоследствии запрещалось ездить и возить товары на российских пароходах, при этом хан ссылался на такой же запрет бухарского эмира (которого на самом деле не было) [Игнатьев, 1897, с. 156].

И еще одним публично-правовым элементом в регулировании торговых отношений был контроль за соблюдением правил торговли представителями власти. Так, раис в городе или аскакал в меньшем населенном пункте следили за правильностью мер и весов, контролировали своевременную уплату всех пошлин и сборов торговцами и могли тут же поколотить нарушителя палкой. Соответственно, базарные сборы при совершении сделок и штрафы за нарушение правил торговли поступали в их пользу, поскольку они не получали жалования [Базинер, 2006, с. 332, 354; Калмыков, 1908, с. 55].

Не лучше для иностранцев обстояли дела и при непосредственном взаимодействии с хивинскими контрагентами. Привыкшие к европейским методам ведения торговли, путешественники с удивлением отмечали, что в Хивинском ханстве не действуют основные принципы договоров. Например, Ф. Беневени отмечал, что покупатель мог взять товар у продавца, выплатив лишь часть оговоренной суммы, а потом в любое время (даже через три года) вернуть товар и потребовать деньги – и суд принимал решение в его пользу [Беневени, 1986, с. 71].

По договору займа предусматривались совершенно грабительские проценты, составлявшие до 200 % годовых. Поскольку шариатом ростовщичество в принципе запрещалось, установить такой процент открыто займодавцы могли только для «неверных». В отношении же своих единоверцев они шли на юридическую фикцию: в расписке указывалась вдвое большая сумма (или количество товара), чем должник получал на самом деле [Икс, 73–74].

Земельно-правовые отношения

Российские власти и предпринимательские круги имели прямую заинтересованность в землях на территории Бухарского эмирата, чего нельзя сказать о земельных владениях Хивинского ханства. Поэтому мы не обнаружим таких четких классификаций иностранными путешественниками форм земельной собственности и землевладений, какие имеются у нас о Бухаре. В самом деле, иностранные современники уделяли внимание земельно-правовой тематике только в рамках общей характеристики политического и экономического состояния ханства. Тем не менее, на наш взгляд, эти сведения также заслуживают внимания.

На основе записок путешественников можно понять, что земли в Хивинском ханстве могли быть государственными, частновладельческими и общинными, а также вакуфными.

Государственные земли находились в полном распоряжении ханов, что даже вытекало из их названия – «падшалык». При этом изначально земельный фонд ханства формировался из родового удела династии Кунгратов, а затем стал существенно пополняться за счет конфискации земельных владений преступников, казненных по обвинению в государственной измене [Муравьев, 1822б, с. 80]. Эти земли хан мог жаловать в качестве частных и даже родовых владений сановникам и поместий своим профессиональным воинам-нукерам, чтобы они могли содержать себя за их счет. Пользующиеся особым благоволением монархов могли рассчитывать на превращение этих владений в частную собственность – мульки. Те же земли, которые оставались в ханском владении, либо обрабатывались государственными рабами, либо сдавались в аренду частным лицам, которые должны были отдавать хану от 1/3 до 1/2 урожая [Килевейн, 1861, с. 108; Кун, 1873, с. 188].

Значительную часть ханских владений составляли сады, обрабатываемые многочисленными ханскими рабами – преимущественно из пленных персов, хорошо разбирающихся в сельском хозяйстве и садоводстве, в частности [Залесов, 1859, с. 275]. Тут стоит оговорить, что «сад» в Хиве являлся не только местом, где росли фруктовые деревья: это были многофункциональные «рекреационные комплексы» с многочисленными зданиями и сооружениями, где ханы, их приближенные и гости отдыхали, устраивали празднества и приемы и иногда даже охотились. Неудивительно, что даже иностранные посольства во время их пребывания в Хиве размещали именно в садах (см., например: [Залесов, 1871, с. 64]).

Наряду с землями ханам принадлежали также и воды – в частности, каналы, расположенные в пределах его земельных владений. С этой недвижимости хан также мог получать доходы, сдавая каналы на откуп. Тем самым он решал две задачи, поскольку откупщики не только регулярно вносили оговоренную плату, но и брали на себя обслуживание каналов [Муравьев, 1822б, с. 81][104]104
  По мнению советского востоковеда П.П. Иванова, каналы и т. п., в отличие от земель, не являлись ханской собственностью, а представляли собой особый вид владений, имевших общегосударственное значение, чего не смог понять Н.Н. Муравьев [Иванов, 1937, с. 38].


[Закрыть].

Что касается общинных земель, то они были наименее защищенными в правовом отношении, особенно если принадлежали подданным, от которых хан не ожидал резких проявлений недовольства его действиями. В таких случаях монарх мог использовать любую возможность, чтобы изменить статус этих земель. Не захватывая их напрямую в собственность, он мог объявить те или иные земельные владения «куруками», т. е. заповедными территориями, право распоряжения которыми также традиционно относилось к компетенции хана. Так, например, морской офицер и ученый А.И. Бутаков сообщает, что хан Мухаммад-Амин II объявил запретным для кочевок остров Токмак-Ата, на котором была обнаружена могила святого. Теперь не только местное население было изгнано с этой земли, но и паломники за право поклониться могиле святого должны были сдавать ханским чиновникам некоторое количество ягоды «джида» [Бутаков, 1953, с. 39].

Другим вариантом приобретения земель могло стать объявление их не принадлежащими никому, и, в соответствии с законами шариата, любой начавший их обрабатывать, мог стать их владельцев. А до начала обработки они поступали, опять же, в распоряжение монарха [Килевейн, 1861, с. 108].

Впрочем, в некоторых случаях ханы меняли статус землевладений исходя не из собственных, а именно из государственных или общественных интересов. Так, когда в 1887 г. обмелел канал Шават и понадобилось делать новое русло, его рыли прямо через земли, находившиеся и в государственной, и в частной, и в общинной собственности. Описывающий этот случай А.С. Стеткевич отмечает, что это, с одной стороны, конечно, свидетельствовало об отсутствии в Хиве частной собственности на землю в ее европейском понимании. Однако, с другой стороны, продолжает автор, если бы она существовала, понадобились бы многочисленные процедуры по составлению проектов, обоснованию изъятия земель, согласование с региональными властями и собственниками порядка отчуждения, проведение торгов и проч. В результате все затянулось бы на длительный срок, и урожай пропал бы. Соответственно, резюмирует российский исследователь, некоторые принципы земельно-правовых отношений в Хивинском ханстве больше соответствовали его потребностям, и вряд ли их изменение на европейский лад повысило эффективность землепользования [Стеткевич, 1892, с. 398, 406].

Периодически ханы производили землемерные работы, поручая чиновникам не только установить площадь различных землевладений, но и выявить какие-либо спорные случаи основания для установления над этими землями ханского контроля. При этом, как и в других случаях, чиновники старались не забывать себя, пример чего приводит Л.Ф. Костенко, рассказывая о землемерных работах в период правления хана Мухаммад-Амина II. Поскольку чиновники получали оплату за число измеренных фарсахов, то они стали брать за фарсах не 12 тыс. шагов, как было прежде, а 9 тыс., в результате чего получили большее число единиц длины и, соответственно, большее вознаграждение. С тех пор фарсах в Хиве был уменьшен на четверть [Костенко, 1873, с. 160].