Текст книги "Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII – начала XX в."
Автор книги: Роман Почекаев
Жанр: Юриспруденция и право, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
§ 2. Центральное и региональное управление
Стараясь подчеркнуть принадлежность к мусульманскому миру, могущество и развитость своего ханства, хивинские правители пытались сформировать аппарат управления по образу и подобию соседних развитых мусульманских государств – в первую очередь Бухарского эмирата и отчасти Персии. Однако отсутствие развитых административных (можно даже сказать, бюрократических) традиций в Хиве, засилье родоплеменных вождей узбекских и туркменских племен привели к тому, что многие институты центральной власти и регионального управления зачастую являлись фикцией, а полномочия обладателей государственных должностей регулярно менялись и смешивались[80]80
Попытку анализа титулов и званий в Хивинском ханстве предпринял известный советский тюрколог Н.А. Баскаков [Баскаков, 1989], однако, поскольку он опирался преимущественно на данные тюркологических словарей и результаты исследователей, также специализировавшихся больше на исторической восточной филологии, в его исследовании присутствует большая путаница: оно совершенно не отражает реального места того или иного сановника в структуре управления ханства. Тем не менее нельзя не отметить его ценность с той точки зрения, что он проследил историю развития тех или иных названий должностей, существовавших в Хиве, еще с древнетюркских времен.
[Закрыть].
Высшим сановником ханства в XVIII в. являлся кушбеги – первый министр. Ф. Беневени сообщает, что кушбеги Достум-бай являлся «фаворитом» хана и осуществлял наиболее важные властные полномочия, в том числе принимал послов, вел международные переговоры, определял, когда именно хан сможет принять иностранных дипломатов и проч. [Беневени, 1986, с. 77, 99, 101, 115]. Помимо кушбеги, при ханском дворе находились влиятельные родоплеменные вожди, носившие титулы аталыков, инаков и проч. [Гладышев, Муравин, 1851, с. 21], однако формально статус обладателей разных должностей закреплен не был, и степень их участия в государственных делах зависела от могущества возглавляемых ими узбекских и туркменских племен.
Однако с конца 1740-х годов фактическая власть все больше переходила в руки инаков – градоначальников Хивы. Согласно Е.И. Бланкеннагелю, это произошло в связи с тем, что именно хивинские градоначальники наиболее активно проявили себя в борьбе с персидским нашествием под предводительством Надир-шаха и изгнанием персов из Хивы после его смерти в 1747 г. [Бланкеннагель, 1858, с. 5]. В 1750-е годы фактическая власть находилась в руках Артук-инака из племени мангыт, а позднее – его брата Кураз-аталыка, который, как уже отмечалось выше, был убит Каип-ханом в 1753 г., что привело к кровопролитной войне между ханом и его узбекскими и каракалпакскими подданными, среди которых эти временщики пользовались большим влиянием [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 74]. В 1770-е годы к власти окончательно приходят инаки из узбекского племени кунграт, которые «управляли хивинском народом с большим или меньшим могуществом» [Бланкеннагель, 1858, с. 11].
Как отмечалось в предыдущей главе, бухарские аталыки из рода Мангыт, свергнув ханов-Чингизидов и заняв трон, упразднили должность аталыка, которая с этих пор превратилась в почетный титул. То же самое произошло и в Хиве: когда инаки из рода Кунграт заняли ханский трон, должность инака как градоначальника и фактического главы правительства ханства была упразднена, и отныне инаками назывались лишь влиятельные представители ханского рода – ханские братья и другие близкие родственники, обладавшие влиянием, но не занимавшие высшие сановные должности при дворе. Как правило, инаком отныне назывался старший брат хана, номинально считавшийся наместником города Хазарасп. В качестве такового А. Субханкулов и Н.Н. Муравьев называют Кутлу-Мурада, старшего брата хана Мухаммад-Рахима I [Муравьев, 1822а, с. 99; Субханкулов, 2007, с. 210], а И.В. Виткевич и Д. Эббот – Рахман-Кули – старшего брата Алла-Кули, преемника Мухаммад-Рахима [Виткевич, 1983, с. 91; Abbott, 1884а, р. 150; 1884b, р. 279]. При этом путешественники подчеркивали, что инаки были верны своим царственным братьям и не претендовали на верховную власть, а ханы, соответственно, выказывали им всяческое уважение, включали в свой совет и т. д. И в более позднее время титул инака также жаловался влиятельным членам ханского рода – например, участники похода на Хиву 1873 г. Н.И. Гродеков и А.П. Хорошхин упоминает, что его носил Ильтузар (Итазали), двоюродный или троюродный брат хана Мухаммад-Рахима II [Гродеков, 1883, с. 273; Хорошхин, 1876а, с. 477].
Именно при первых ханах из династии Кунгратов в начале XIX в. начинает формироваться иерархия придворных сановников. Высшим среди них являлся мехтер, которого путешественники, знакомые с османской или персидской системой власти, именовали «везиром» [Муравьев, 1822б, с. 59]. Подобно бухарскому кушбеги[81]81
Эта должность периодически существовала и в Хивинском ханстве, и тот же Н.Н. Муравьев характеризовал ее обладателя как «второго везира» [Муравьев, 1822б, с. 60].
[Закрыть], мехтер зачастую осуществлял внешнеполитическую деятельность, и именно с ним вступали в контакт иностранные дипломаты, которые затем, на основе его решения, попадали на прием к монарху [Аитов, 1911, с. 242–244; Вамбери, 2003, с. 105–106; Игнатьев, 1897, с. 93; Килевейн, 1861, с. 101, 102].
Вторым по значению сановником был кушбеги («сокольничий»), который, как мы помним, занимал ведущее место в сановной иерархии Бухарского эмирата. При хивинском же дворе формально он являлся «вторым везиром», или «министром двора» [Муравьев, 1822б, с. 60; Игнатьев, 1897, с. 135; Стеткевич, 1892, с. 209]. По сведениям Д. Эббота, он также занимал должность верховного военачальника и нередко соперничал за власть с мехтером, который всячески старался не допускать его до контактов с иностранными дипломатами, чтобы влияние кушбеги не возросло еще больше [Abbott, 1884b, р. 293].
Наконец, третьим по значению сановником являлся диван-беги, формально отвечавший за сбор налогов, контроль торговой деятельности и чеканку монеты. Из иностранцев чаще всего с ним приходилось взаимодействовать дипломатам, которые старались добиться уменьшения торговых пошлин с иностранных торговцев [Базинер, 2006, с. 354; Килевейн, 1861, с. 104; Серебренников, 1912, с. 129]. Однако фактически нередко этому сановнику приходилось заниматься и другими хозяйственными вопросами. Так, например, в 1887 г. обмелел канал Шават, и именно диван-беги Мухаммад-Мурад был направлен для организации работ по прорытию нового русла канала [Стеткевич, 1892, с. 398].
Должности, в большинстве своем заимствованные хивинскими монархами из Бухары, не всегда отражали реальное место того или иного сановника в иерархии. Так, например, в зависимости от качеств или влияния конкретного сановника, его связей с ханским домом, он мог занимать первенствующее положение при дворе и в государстве, хотя официально не обладал высшим титулом. Формально, как указывалось выше, «первым министром» считался обладатель должности мехтера, но нередко путешественники называли таковым диван-беги (см., например: [Рассказы, 1873, с. 266; Стеткевич, 1892, с. 209]). Иногда по своему влиянию их обоих превосходил кушбеги – например, Н.П. Игнатьев именно его называет «первым министром», подчеркивая, что тот занимал ведущее положение не в силу должности, а потому что являлся ханским зятем, что позволило ему в конечном счете добиться отставки мехтера [Игнатьев, 1897, с. 148, 163]. Даже вопрос о замещении хана в столице в случае его отсутствия не был четко регламентирован: его замещал либо мехтер [Базинер, 2006, с. 354], либо «тура» – предполагаемый наследник [Abbott, 1884b, р. 292–293].
Эти сановники, некоторые ханские родственники и представители высшего духовенства, а также другие лица по выбору хана формировали совет при хане, который образовал в 1810-е годы Мухаммад-Рахим I [Муравьев, 1822а, с. 99; 1822б, с. 59–63] и постоянно (едва ли не ежедневно) созывал Сейид-Мухаммад (1856–1864) [Вамбери, 2003, с. 102; Залесов, 1871, с. 66]. Другими же монархами он созывался нерегулярно, полномочия его были неопределенными, так что вполне обоснованным видится его сравнение с боярской думой эпохи Московского царства [Стеткевич, 1892, с. 209].
Кроме того, при дворе имелось огромное число разного рода синекур, которые ханы жаловали либо своим родственникам, либо фаворитам, либо же родоплеменным вождям и их сыновьям в обмен на лояльность. А. Вамбери упоминает среди таковых, в частности, шербетчи (податель хану напитков), пайеке (хранитель ханского кальяна), шилаптчи (податель таза для омовения), кумганчи (держатель кувшина при том же омовении), румалчи (податель полотенца) и т. д. [Вамбери, 2003, с. 101].
Высшие сановники время от времени приобретали статус временщиков, каким раньше, при ханах-Чингизидах, обладали сами инаки из рода Кунграт. В 1817 г. Мухаммад-Рахиму I пришлось подавить заговор мехтера Яр-Мухаммада и казнить его вместе с его 44 родственниками, причем в заговоре принимали участие и другие влиятельные сановники, и даже ханские жены [Субханкулов, 2007, с. 217–218]. Мехтер Мухаммад-Якуб, унаследовавший власть от собственного отца Юсуфа, занимал должность при нескольких ханах – Рахим-Кули (1842–1846), Мухаммад-Амине II (1846–1855), Абдаллахе (1855–1856) и Кутлу-Мураде (1856), – пока не был казнен Сейид-Мухаммадом в 1857 г., который только после его смерти почувствовал себя уверенно на троне [Залесов, 1871, с. 66; Игнатьев, 1897, с. 147; Abbott, 1884b, р. 293]. Аналогичным образом, диван-беги Мухаммад-Мурад (Мат-Мурад), «унаследованный» Мухаммад-Рахимом II от своего отца, фактически отодвинул юного хана от власти и правил государством совершенно самостоятельно. Американский журналист Я. Мак-Гахан обоснованно отмечал, что когда диван-беги за свою антироссийскую деятельность был после взятия Хивы в 1873 г. взят под арест русскими войсками и выслан в пределы России, хан «испытав однажды всю прелесть власти, …не так-то охотно вверит ее опять другому» [Мак-Гахан, 1875, с. 206][82]82
Впоследствии Мухаммад-Мурад был освобожден, вернулся в Хиву, вновь занял пост диван-беги и являлся самым богатым человеком в ханстве, хотя уже и не пользовался таким влиянием на хана, как до 1873 г. (см., например: [Jefferson, 1900, p. 266]).
[Закрыть].
Однако подобные примеры являлись, скорее, исключениями. Со временем ханы стали назначать на высшие сановные должности не представителей родоплеменной знати (которым жаловали либо высокие посты в армии, либо просто почетные звания), а выходцев из незнатных слоев и даже бывших рабов, которых возвышали за их личные достоинства и таланты. Такая политика позволяла ханам не опасаться, что сановники при поддержке своих родов и племен сумеют усилить власть, превратив монарха в марионетку, как делали их собственные предки в XVIII в. Кроме того, возвышаясь благодаря ханскому покровительству, сановники целиком и полностью зависели от монарха, и только верность ему позволяла им сохранять высокое положение. Еще одним следствием такой политики ханов-Кунгратов стало то, что они старались сами контролировать все те сферы деятельности, за которые должны были отвечать назначавшиеся ими сановники. Особенно часто это проявлялось после того, как монарх отправлял в отставку или казнил очередного временщика, заменяя его менее амбициозным лицом. Это позволяло иностранным дипломатам, наблюдавшим такую ситуацию, характеризовать систему высших органов власти в Хивинском ханстве как «примитивную» [Залесов, 1871, с. 66; Игнатьев, 1897, с. 148; Abbott, 1884b, 291].
Мы не случайно объединили в рамках одного параграфа анализ сведений путешественников о центральных и региональных органах власти. Дело в том, что четкого административно-территориального устройства в Хивинском ханстве не было [Данилевский, 1851, ч. 133], и очень часто номинальными правителями административно-территориальных единиц являлись придворные сановники, тогда как реальная власть принадлежала совсем другим лицам.
Так, вышеупомянутый мехтер формально являлся ханским наместником над хивинскими владениями к югу от Амударьи, а куш-беги (или диван-беги) – над владениями к северу от реки [Базинер, 2006, с. 354; Данилевский, 1851, с. 133; Килевейн, 1861, с. 104][83]83
Нельзя не увидеть в этом делении сходство с двумя кушбеги (бухарским и гиссарским) в Бухарском эмирате и, соответственно, тюрко-монгольскую традицию деления владений на два «крыла».
[Закрыть]. Естественно, прямого руководства этими территориями они не осуществляли, а контролировали наместников отдельных городов и областей, а также сборщиков налогов.
Соответственно, региональную власть формально представляли хакимы (градоначальники), назначавшиеся на должности указами-фирманами хана из числа лиц, лично ему известных и в ряде случаев даже имеющих возможность передать должность по наследству. Согласно А.Д. Калмыкову, наместники могли называться и беками, и хакимами: первые являлись членами правящей династии, вторые – представителями сановных семейств [Калмыков, 1908, с. 56]. И в самом деле, в первые десятилетия правления династии Кунгратов ханы практиковали назначение в качестве наместников ключевых городов и областей своих родственников – братьев, сыновей и т. д. Так, в 1810-х годах в Ургенче правил старший брат Мухаммад-Рахима I, позднее в Хазараспе – инаки, братья ханов Мухаммад-Рахима и Алла-Кули [Муравьев, 1822б, с. 32; Субханкулов, 2007, с. 210; Abbott, 1884b, р. 279].
Для управления на местах они имели в подчинении наибов («участковых») и юзбашей (сотников). Однако фактически все эти начальники не обладали высокими полномочиями по сравнению с бухарскими беками и зачастую лишь номинально осуществляли контроль за правопорядком в городах и селениях, где располагались их резиденции [Данилевский, 1851, с. 133–134; Стеткевич, 1892, с. 210–211]. Реальным влиянием в регионах пользовались предводители родоплеменных подразделений узбеков, туркмен, казахов, которые здесь проживали. Они обладали всей полнотой власти – недаром путешественники характеризуют их как «князей», хотя и отмечают, что формально они подчиняются и оказывают всяческое почтение хакимам, назначенным ханом, не говоря уж о самом хане и высших сановниках [Сыроватский, 1873, с. 142].
В разные времена власть этих предводителей настолько возрастала, что некоторые из них позволяли себе провозглашать свои владения независимыми, а себя – ханами. Особенно ярким примером является г. Кунград (в русских источниках также именуемый «Аральским владением»[84]84
См. подробнее: [Почекаев, 2015а].
[Закрыть]), который только в XIX в. трижды выходил из-под власти хивинских ханов. В начале XIX в. независимость провозгласил его потомственный правитель Тура-Суфи, который был убит наемниками хана Мухаммад-Рахима I в 1817 г., однако чтобы сделать свой контроль над Кунградом более легитимным, хан решил жениться на его дочери [Муравьев, 1822б, с. 42–43; Субханкулов, 2007, с. 216–217] (см. также: [Данилевский, 1851, с. 106]). В 1856 г. приаральские каракалпаки провозгласили ханом казахского султана Зарлыкаторе [Килевейн, 1861, с. 102]. А в 1858 г. независимым владением объявил Кунград внук вышеупомянутого Тура-Суфи – Мухаммад-Фана, также провозгласивший себя ханом и даже введший при своем дворе те же должности, что в Хиве – мехтера, есаул-баши и проч. Лишь в следующем году хивинскому хану Сейид-Мухаммаду удалось привлечь на свою сторону представителей кунградской знати, убивших узурпатора, и восстановить контроль над городом, вновь прислав туда своего наместника [Бутаков, 1865; Килевейн, 1861, с. 103–104].
Низовыми административными единицами являлись каумы (ко-умы), или «приходы», при мечетях, соответственно, их возглавляли либо имамы, либо мирабы (руководители ирригационных работ), аксакалы над 2–3 каумами и, наконец, старшины-кетходы в каждой кауме. Такие представители местного самоуправления избирались населением, причем в зависимости не от возраста или благосостояния, а от личных качеств. Формально результаты таких выборов утверждались наместником или судьей-казием, которые, к тому же, должны были сообщить о них в Хиву [Калмыков, 1908, с. 53, 56; Стеткевич, 1892, с. 211].
В отличие от Бухары, где власти различного уровня имели возможность контролировать жизнь населения, в Хиве централизация была гораздо меньше, и нередко ханам приходилось идти на компромисс, ослабляя контроль над регионами, чтобы сохранить их в составе своих владений хотя бы номинально.
§ 3. Правовой статус различных групп населения
Децентрализация власти в Хиве и зависимость самих ханов от родоплеменной знати были связаны с многонациональным составом населения в ханстве – в отличие от Бухары, где основное население составляли узбеки и таджики, а остальные, как мы уже отмечали, представляли собой «меньшинства», не игравшие существенной роли в жизни эмирата. В Хивинском ханстве ситуация была совершенно иной: в число ханских подданных входили одинаково многочисленные народности, каждая из которых обладала особым статусом.
Узбеки и сарты
Традиционно всей полнотой прав в Хивинском ханстве обладали две нации – узбеки и таджики, в соответствии со среднеазиатской традицией именовавшиеся сартами[85]85
Нельзя не отметить, что и сегодня термин «сарт» представляется не до конца определенным, поэтому неудивительно, что и путешественники XIX – начала XX в. по-разному характеризовали сартов Средней Азии. Так, например, М.Н. Никольский и Ж. де Понтеве де Сабран упоминают и таджиков, и сартов – последних он считает исключительно городскими жителями [Никольский, 1903, с. 16; Ponteve de Sabran, 1890, р. 288–289]. В.П. Панаев вообще считает, что сарты – это собирательное название узбеков и таджиков [Олсуфьев, Панаев, 1899, с. 146]. А.С. Стеткевич же склонен считать сартов отдельным «племенем арийского происхождения» [Стеткевич, 1892, с. 195–196].
[Закрыть]. Хотя к XIX в. их правовой статус фактически сравнялся, узбеки все еще продолжали считать себя потомками завоевателей и, соответственно, ставили себя выше сартов, демонстрируя более воинственный дух и меньшую склонность к занятию ремеслами и торговлей [Базинер, 2006, с. 349–350; Муравьев, 1822б, с. 68–69; Хива, 1873, с. 110 (5)].
Такой самоидентификации способствовали сами же хивинские ханы, которые, как отмечали путешественники, всячески старались демонстрировать свою принадлежность к узбекскому народу, проявляя это и в образе жизни, и в одежде, и в манерах поведения. Соответственно, поначалу они отдавали узбекам предпочтение при назначении на высшие государственные и придворные должности (которые, впрочем, тем пришлось делить с могущественными туркменскими вождями) [Moorcroft, 1841, p. 507; Abbott, 1884a, p. 88, 97]. Однако со временем, как уже отмечалось, ханы стали предпочитать влиятельным родоплеменным предводителям собственных выдвиженцев, и уже Е.Б. Килевейн, побывавший в Хиве в 1858 г., писал, что большинство сановников являлись сартами, за исключением кушбеги – ханского родственника, который был узбеком [Килевейн, 1861, с. 105–106].
Именно узбеки и сарты являлись основными плательщиками налогов и исполнителями повинностей. При этом узбеки имели иммунитет в отношении некоторых налогов, поскольку несли воинскую повинность, от которой сарты, в свою очередь, были освобождены.
Основным налогом в Хивинском ханстве была так называемая подать с котла. Путешественники соотносили ее с подушной податью в Российской империи, однако она имела свою специфику. Поскольку единицей обложения считался именно котел, из которого ели члены семьи, то налогоплательщики находили возможность избегать ее уплаты различными способами. Проще всего было, конечно, не иметь котла вообще – правда, в таком случае сам подданный хана, как правило, не считался полностью самостоятельным, поскольку зависел от работодателя [Муравьев, 1822б, с. 79]. Но и лица, имеющие собственные источники дохода, также не желали платить эту подать, поэтому весьма часто члены одной крупной семьи – например, братья, уже создавшие собственные семьи и жившие отдельно – для еды собирались вместе и ели из одного котла [Стеткевич, 1892, с. 194].
Другие налоги взимались с различных групп населения. Так, крестьяне-земледельцы платили подать с земли – «салгут», составлявший, в зависимости от достатка, 1–3 тилля в год и, конечно же, предусмотренный шариатом харадж с урожая. Скотоводы платили зякет, который, в отличие от подобного в Бухаре, не зависел от поголовья скота, а взимался именно с продаваемого излишка: 2 руб. (1/2 тилля) с коровы или лошади, 25 коп. с барана [Базинер, 2006, с. 256; Данилевский, 1851, с. 135–136; Кун, 1873, с. 188]. С городского населения взимался налог с каждого дома, составлявший, в зависимости от достатка плательщика от 1/2 до 3 тилля в год [Базинер, 2006, с. 356; Abbott, 1884b, р. 288]. От уплаты налогов было освобождено только духовенство и профессиональные воины – нукеры. Но если даже потомки пророка Мухаммада и его сподвижников (сейиды, ходжи и шейхи) занимались земледелием или ремеслом, то они платили те же налоги, что и другие представители этих профессий, и освобождались только от салгута и несения повинностей. Нукеры же, напротив, должны были содержать за свой счет определенное количество дополнительных воинов для ханской армии на случай походов и проч. [Базинер, 2006, с. 355; Стеткевич, 1892, с. 202, 203].
Еще одним традиционным для тюрко-монгольских обществ сбором являлись «подарки», которые подданные регулярно преподносили монарху в знак своего уважения и преданности. В Бухаре, как мы помним, такие подарки («токсун тартук») формировал и направлял ко двору бек. Но поскольку, как отмечалось выше, наместники в хивинских регионах не обладали значительной властью, то обязанность готовить такие подарки возлагалась на местных родоплеменных предводителей у узбеков и выборные власти (аксакалов) у сартов [Муравьев, 1822б, с. 82–83]. Помимо подарков от населения всех подвластных хану областей, практиковалось подношение подарков различными группами подданных – например, такие подарки должны были вручать чиновники, которые сами жалования не получали и, в свою очередь, жили на подношения и взятки с населения [Данилевский, 1851, с. 137; Кун, 1873, с. 188].
Наконец, местное население за счет собственных средств должно было содержать расположенных в их местностях медресе и ханские резиденции, что тоже предполагало регулярное отчисление средств на эти нужды [Данилевский, 1851, с. 138].
Налоги обычно взимались в Хиве осенью, после сбора урожая, собирали их представители местного самоуправления – аксакалы и кетходы, которые сдавали их налоговым чиновникам, состоящим в введении диван-беги [Калмыков, 1908, с. 54].
К числу основных повинностей в Хиве относилась воинская, которая, как уже отмечалось, распространялась на узбеков и на кочевых ханских подданных и не касалась сартов. Оседлые жители должны были выставлять одного конного и полностью вооруженного воина на 1 тыс. человек. Жалованья он не получал, но за участие в походах воинам вручалось по 5 тилля, компенсировались павшие лошади и, по усмотрению диван-беги, вручались награды – чаще всего халаты[86]86
А. Вамбери упоминает, что в зависимости от «подвигов» на войне халаты разного качества именовались четырехглавыми, двенадцатиглавыми, двадцатиглавыми и сорокаглавыми. Речь идет о количестве вражеских голов, срубленных каждым награжденным [Вамбери, 2003, с. 107–108].
[Закрыть] [Вамбери, 2993, с. 107; Данилевский, 1851, с. 137; Abbott, 1884b, p. 289].
Другой массовой повинностью была чистка рек, каналов и арыков. Каждую осень для запруживания Амударьи и чистки водоемов привлекались тысячи ханских подданных из числа узбеков, сартов и каракалпаков. Обычно их численность составляла порядка 6 тыс., но в необходимых случаях существенно увеличивалась до 20 тыс., в том числе и за счет государственных рабов [Афанасьев, 1915, с. 33; Кун, 1873, с. 185; Стеткевич, 1892, с. 403; Хива, 1873, с. 110 (5)]. Примечательно, что этот труд не только не оплачивался, но еще и сами ханские подданные должны были вносить по 20 коп. в день на содержание ханских надсмотрщиков за работами [Костенко, 1873, с. 163]. Чиновники также находили возможность нажиться на этой повинности: они включали в списки вдвое больше лиц, чем требовалось для работы на самом деле, и потом позволяли «лишним» «откупиться» от ее несения; на русские деньги сумма такого откупа составляла порядка 18 руб. [Икс, с. 74–75].
По воле ханов могли вводиться дополнительные налоги, либо меняться ставки уже существовавших. Кроме того, путаницу создавало отсутствие государственной статистики: центральные и региональные власти не знали точной численности населения, поэтому были вынуждены опираться на некие предположительные и усредненные данные. Так, ко времени установления российского протектората в 1873 г. считалось, что в ханстве 60 тыс. домов, 300 тыс. оседлых жителей и около 0,5 млн кочевников, и именно из этих цифр исходили власти при исчислении налоговой базы [Венюков, 1873, с. 49].
Кочевые подданные хивинских ханов
Среди подданных Хивинского ханства были различные кочевые народы – казахи, туркмены, каракалпаки. Особенности их политической и социально-экономической истории неоднократно исследовались историками Центральной Азии, при этом основными источниками в рамках таких исследований являются чаще всего документы «местного» происхождения, т. е. акты ханских канцелярий, судебные (казийские) решений, финансовые ведомости и т. д. Эти документы нередко содержат информацию, не отражающую реальную правовую ситуацию в том или ином ханстве, а порой и идеализирующую особенности отношений ханской администрации с кочевниками. Записки путешественников, на наш взгляд, более объективно характеризуют особенности отношений кочевых народов с центральными властями ханства и оседлым населением.
Наиболее широкой автономией пользовались казахские подданные хивинских ханов, что во многом объяснялось обстоятельствами их перехода под власть Хивы и политическими интересами монархов этого государства. Казахи Младшего жуза, уже в первой трети XVIII в. признавшие подданство Российской империи, в начале XIX в. стали в большом количестве откочевывать в пределы Хивинского ханства из-за реформ, проводимых российской администрацией в Казахстане в целях урезания властных полномочий местной элиты и в конечном счете упразднения традиционных институтов власти и управления. Соответственно, хивинские ханы, претендовавшие на власть над Младшим жузом, видели в представителях казахской элиты, принявших их подданство, инструмент для достижения своей цели и, конечно же, всячески старались подчеркнуть намерение сохранить прежние институты власти – в первую очередь власть ханов и султанов из рода Чингис-хана, а также влиятельных родоплеменных вождей-биев. И если в Казахстане под властью Российской империи (в Среднем и Младшем жузах) институт ханской власти был упразднен в 1822–1824 гг., то среди хивинских казахов он сохранился до начала 1870-х [О слухах, 2016, с. 688]. При этом ханы казахов утверждались в своем достоинстве волей хивинского монарха.
Номинально ханы, а также влиятельные султаны и бии у казахов, признававшие власть Хивы, обладали всей полнотой власти над своими подданными и подчинялись напрямую хивинским монархам. Более того, власти Хивы старались в какой-то мере интегрировать их и в сановную иерархию ханства, жалуя почетные титулы и должности, приглашая принимать участие в официальных придворных церемониях и проч. Так, капитан П. Никифоров и поручик М. Аитов, посетившие Хиву с дипломатической миссией в 1841 г., вели переговоры не только с ханом Алла-Кули, но и с казахскими правителями – султанами Каип-Гали и Джангази и с пятью биями [Залесов, 1862, с. 76–77]. Купец Абросимов, побывавший в Хиве в 1848 г., также упоминает, что на приеме у хана он видел трех казахских султанов [Абросимов, 1873, с. 364]. Н.П. Игнатьев и М.Н. Галкин, участники посольства в Бухару и Хиву 1858 г., упоминают влиятельного казахского бия Азбергена, который считался влиятельным советником хивинского хана по вопросам взаимоотношений с русскими и русско-подданными казахами [Галкин, 1868а, с. 177–178; Игнатьев, 1897, с. 92].
Впрочем, сами же российские дипломаты отмечают, что представители казахской элиты Хивы непременно задавали им вопрос о возможности возвращения под власть России и прощении за свою антироссийскую деятельность. Информаторы российских пограничных властей из Казахской степи и непосредственно из Хивы сообщали, что хивинские власти жестко контролировали казахских ханов, султанов и биев, нередко держали их под арестом и даже в заключении. В сочетании со сведениями путешественников эта информация подтверждает, что статус казахов (в том числе и представителей рода Чингизидов) в Хивинском ханстве не являлся «режимом наибольшего благоприятствования», и их возможности были во многом ограничены.
Многочисленные туркменские племена признали подданство Хивинского ханства еще в первой четверти XVIII в. (впервые на них попытался опереться в борьбе со своими политическими противниками еще хан Ширгази (1715–1728)), а вскоре они заявили о себе как о самостоятельной политической силе: Г. Тебелев, сообщая о событиях 1741 г. в Хиве, упоминает о туркменских родоплеменных предводителях, которые как раз приблизительно с этого времени стали наравне с рядом узбекских аристократических кланов участвовать в борьбе за власть и поддерживать тех или иных претендентов [Из истории, 1939, с. 220]. Еще в конце XVIII в. они были достаточно независимыми и даже на равных вели переговоры с Россией и другими соседними государствами, предлагая себя в качестве посредников в отношениях с Хивинским ханством [Габлиц, 1809, с. 94–95]. Однако к XIX в. туркмены уже были достаточно плотно интегрированы в его политико-правовое пространство. И если казахские подданные, по замыслу ханов Хивы, должны были бы содействовать постепенному распространению их власти на Казахстан, подвластный Российской империи, то туркмены играли куда большую роль во внутренней политике ханства.
Точно так же как казахи, туркмены имели собственных правителей, наиболее влиятельные из которых провозглашались ханами, менее же значительных российские путешественники именуют «старшинами»: номинально (а в некоторых случаях и фактически) они также утверждались в своем достоинстве монархами Хивы. Хивинские ханы старались расположить к себе туркменскую правящую элиту теми же средствами, что и казахскую – жалуя чины и титулы, привлекая к участию в торжественных церемониях в столице и т. д. В частности, капитан Н.Н. Муравьев, побывавший с дипломатической миссией в Хиве в 1819–1820 гг., упоминает, что в ханском окружении много туркмен, в том числе и исполнителей ответственных поручений [Муравьев, 1822б, с. 66–67] (см. также: [Аминов, 2017, с. 101]).
Впрочем, многие путешественники отмечают вольнолюбие туркмен и нередко – непризнание ими любой власти, причем не только иностранной (в данном случае – хивинской), но и собственных выборных вождей. Поэтому неудивительно, что даже факт официального утверждения хивинским ханом того или иного родоплеменного предводителя туркмен отнюдь не повышал легитимности последнего. Тот же Муравьев упоминает, что один такой старшина племени йомуд был вынужден бежать в Хиву от собственных подданных, и на его место долгое время никого не назначали [Муравьев, 1822а, с. 41][87]87
Неслучайно российские исследователи подчеркивали, что туркмены не признавали над собой никакой власти (даже избранных ими самими ханов), единственным авторитетом для них являлся семейный старейшина [Бларамберг, 1850, с. 109; Галкин, 1868в, с. 71].
[Закрыть].
Формально туркмены относились к ханам Хивы с большим уважением, титуловали их падишахами и считали своими не только светскими, но и духовными лидерами. Они также всегда охотно участвовали в ханских военных предприятиях – особенно в грабительских набегах на персидский Хорасан [Боде, 1856, с. 454]. Однако, по меткому замечанию Н.Н. Муравьева, туркмены считали себя «гостями» в Хивинском ханстве и полагали возможным в любой момент перекочевать в пределы любого соседнего государства – Бухары, Персии, России [Муравьев, 1822б, с. 29] (см. также: [Куропаткин, 1879б, с. 32]).
Хивинские ханы старались обеспечить себе более полный контроль над многочисленными и беспокойными туркменскими племенами и даже позволяли себе ставить над ними наместников из числа своих сановников. Так, Г.И. Данилевский и Ф.И. Базинер упоминают, что туркменами племени теке в 1830-е годы управляли ханские чиновники, имевшие резиденцию в Мерве и формально обладавшие весьма широкими полномочиями в сфере управления и суда – вплоть до вынесения смертных приговоров. Однако текинцы этим наместникам фактически не подчинялись и даже порой убивали их, поскольку ханы, не желая настраивать текинцев против себя, не предоставляли таким чиновникам значительной охраны [Базинер, 2006, с. 351; Данилевский, 1851, с. 134–135]. Попытки усилить контроль за туркменами выражались и в возведении хивинскими властями крепостей, однако и они не имели успеха. Инженер-майор М. Ладыжинский, побывавший во владениях туркмен в 1764 г., писал, что ранее там было три хивинских города, однако со временем они «за безводьем запустели» [Ладыжинский, 1875, с. 789]. Не приходится сомневаться, что виной запустению городов были не природные бедствия, а действия туркмен (которые, впрочем, сами обвиняли в их захвате и разорении «калмыцкого хана»).
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?